Текст книги "Когда молчит море. Наследная Царевна"

* * *

– Ха, а здесь весьма недурно! – Иван, оглядев бани, одобрительно покивал.

– Давайте покончим со всем поскорее. Нам еще ужин ужинать. Не хотелось бы к коту за полночь явиться.

Марья, уже избавившаяся от сапог и все еще хмурая от того, что пришлось уступить Дадону, принялась сноровисто расстегивать ремни брони. Делать это самой было не слишком удобно, что ничуть не добавляло настроению морской царевны приятностей.

– Да я ж разве против, – царевич вдруг оказался рядом и осторожно перехватил ее руки. – Позволь?

– Да, пожалуйста.

Мгновение подумав, Марья перекинула на одну сторону длинные волосы, обнажая вместе с плечевой застежкою и длинную лебединую шею.

– Да, ловкие у вас мастера, – Иван, возясь с ремнями, склонил голову, и она почувствовала на коже его горячее дыхание.

– Я вам не мешаю? – хозяин вод ухмыльнулся, но под его насмешливым взором, к немалому удивлению царевны, они с Иваном не только не отпрянули друг от друга, но даже и не вздрогнули.

– Не мешаешь, – царевич, продолжая возиться с ремнями, и не взглянул на Водяного. – Но коль скучно, так не жди, иди в баньку первым, чтоб потом никого не задерживать. А то, брат, смердит от тебя, как в портовом закоулке.

– Брешешь! Себя сперва вымой, выпь потная!

Царь вод нахмурился, но затем все ж подхватил двумя пальцами ткань дарованного Иваном плаща и осторожно понюхал:

– Хм. Да, схожу, пожалуй. Ну а чего вы хотели – в такое-то пекло да без водицы чистой сутками?

Махнув рукой, он ушел, и Марья с Иваном остались в светлом предбаннике одни.

– Рубаху кольчужью тоже помочь снять?

Покончив с броней, царевич вопросительно взглянул на повернувшуюся к нему лицом царевну.

– Ну попробуй, – Марья, сглотнув, ответила тихим, непривычно робким голосом и подняла покорно к сводчатому потолку руки.

– Ну попробую.

Уста Ивана тронула мягкая улыбка, когда он, чуть поведя ладонями по ее бедрам, хватился за крайние звенья и потянул кольчугу вверх, освобождая плечи царевны от немалого груза.

– Ой… – в самом конце Марья, не удержав равновесие, чуть покачнулась, ткнувшись упругой грудью в грудь царевича. И тут же смущенно сдула расплескавшиеся по челу волосы. – Прости.

– Да… ничего, – теперь и сам Иван говорил хрипло, будто через силу.

– Порты тоже?

– Пожалуй.

Царевна чуть прикусила губу, когда он, опустившись на колено, потянул с ее округлых бедер тугие, крепкой акульей кожи штаны. Сперва с одной ноги, затем со второй.

– Обычную рубаху… – чуть задержавшись у пола, он наконец поднялся и тяжело сглотнул. – Тоже помочь?

– Ее-то? – Марья, опустила взор вниз.

Туда же, где блуждали неотрывно глаза Ивана.

– Обойдешься. Пойду я.

Хмыкнув, она отвернулась и, оставшаяся теперь в одной лишь широкой, быстро влажнеющей от пара длиннополой рубахе, направилась ко второй помывочной.

– Марья, что ж ты… гхм… совсем одна будешь париться? И… спинку не потереть даже? – смущенный, как и сама царевна, он постарался напоследок укрыться за шуткою.

– Знаешь… – Марья сделала вид, что задумалась. – В другой раз, может. А сегодня…

Она, отворив дверь, тут же оказалась средь густых клубов молочно-белого, вырвавшегося из помывочной пара и выскользнула через широкий ворот рубахи, оставшись совершенно нагой.

– Коль одному скучно, иди вон, Водяного попарь…

Одарив напоследок царевича многообещающей улыбкою и по его глазам не сомневаясь, что уж он-то средь пара успел углядеть все, что нужно, она шагнула в парилку.

Во дни возвышения Советника

Спустя несколько нелегких часов после разговора Марьи с Володыкой

в разграбленной чужаком старой оружейной

– Знала я, что ты придешь… – не отворачиваясь от окна в собственной опочивальне, Марья поприветствовала сестру.

– Так ведь и сама не спишь… – Варвара хоть, судя по голосу, и улыбалась, но все ж была встревожена.

– Как уж тут уснуть, – Марья порывисто повернулась к сестре. – Когда такие дела творятся…

Она встала и прошлась по комнате.

– Да уж, есть о чем подумать, – Варвара удрученно вздохнула.

– Ах, Варя, дивлюсь я твоему спокойствию! – остановившись резко, Марья заглянула в глаза сестре. – Неужто не понимаешь, что приключилось?

– Понимаю, конечно, сама ведь мне все недалече как час назад рассказала, – Варвара нахмурилась. – Оружие страшное у нас украли!

– Да в том ли дело! – Марья покачала головой, и сестра наконец поняла:

– Погоди! Неужто ты и впрямь считаешь, что кто-то из сестер мог отца предать?

– Не я, Володыка, – Марья ровно вздохнула. – А ему, сама знаешь, все ведомо.

Она подошла к малахитовому столику и, взяв гребень, принялась расчесывать волосы, глядя на себя в серебряное ростовое зеркало.

– Ты не помнишь уж, малая совсем была. Да только не все сестры участи, что отец им уготовил, рады были. Не все удела смертного желали. Та же Чернава, как узнала, сперва совсем не обрадовалась.

– Ах! – Варвара испуганно прикрыла рот ладошкой. – Да нешто можно так? Воле Володыки противиться?

– Противиться, может, и нельзя, – Марья отложила гребешок. – А вот отомстить за участь свою… Такое, как по мне, вполне быть может! Хоть то и глупость непомерная.

– Что ты говоришь такое, Марья! О сестрах ведь наших! – Варвара вдруг осеклась и осторожно спросила: – Марья… И… что ты делать собираешься?

– Исполню волю Володыки. Во что бы мне то ни стало.

Наследная царевна жестко взглянула на сестру.

Дни нынешние

Лукоморье

– Так вон он какой…

Тем же, уже совсем поздним вечером Иван, остановив коня по правую руку от Марьи, покрепче сжал поводья. Впереди, недалече чем в двадцати шагах, на излучине берега прямо из воды рос старый необъятного хвата кряжистый дуб. Могучие корни его омывали волны казавшегося кроваво-красным в закатных лучах увядающего солнца моря, а израненную, подранную кору опоясывала в несколько слоев тонкая, подернутая окислом и ржавчиной граненая цепь. Местами столь глубоко она въелась в мягкую плоть древа, что из него, будто кровь, сочился и стекал к липкой уже земле сок.

Царевне с первого взгляда стало яснее ясного: места сего, до коего добирались они от дворца Дадона почти час, коснулась Навь.

– Видите его? – голос Ивана с лихвой выдавал его волнение.

– Пока я вижу только следы его трапезы…

Ясный Сокол с отвращением кивнул на людские останки, обломанными зубами торчащие из мокрого песка.

– Вижу.

Вся собравшись, царевна вместе со столь же зорким Водяным наблюдала, как среди ветвей зашевелилась громадная уродливая тень.

Глава шестая
О челне, сестрах да Дивен-Граде

Тень, появившись меж изъеденной хворью скудной листвы да сухих веток, плавно стекала вниз. Все отчетливее вычерчиваясь средь кроны, постепенно она обретала формы и чресла. Вот стало видно худощавое, гибкое, точно змея, тулово. Длинные, мощные лапы, что ловко цеплялись за ветви. Изломанный на конце могучий хвост, пушистый, словно воротник Дадоновой шубы. И просвечивающая багрянцем заката дыра, что зияла на месте глаза.

– И это они котом зовут? Да это ж чудище настоящее!

Царевич невольно опустил руку на колчан, и тут в головах путников раздался вкрадчивый, мелодичный голос:

– Кто и з-зачем явился сюда?

Баюн – а то был, вне всяких сомнений, именно он – говорил с нарочитой леностью, растягивая с придыханием слова.

– Говорите… ну-у же…

И, прежде чем Марья успела что-либо молвить в ответ, сам же пояснил себе:

– Ах да-а… в-вижу… чу-у-ю… знаю… Марья Моревна… Наследная царевна государства подводного, дочь Володыки Истинного. И что ж-же ты хочешь от меня, дева Моря-Окияна?

Баюн, по-прежнему скрываясь средь кроны дуба в виде устрашающей тени, не спешил являться пред очи своих гостей, и Марье приходилось прилагать немало усилий, чтобы не терять ее из виду и при том стараться отыскать самого обладателя вкрадчивого голоса.

– Помощи.

– Помощи? – насмешка на один короткий миг переплелась в голосе кота с явным удивлением, а затем тут же сменилась равнодушным раздражением. – Так иди прочь, ибо никому я не помогаю… – Баюн замолчал, точно для него разговор их был закончен, но затем вдруг быстро добавил: – А вот совет дать могу.

– Помощь, совет, называй, как нравится, – хозяин вод, теряя терпение, закатил глаза. – И спускайся уже, серьезный разговор глаз требует.

– Как нравится… что ж… – глас кота, который царь вод, казалось, и не услышал, сделался задумчивым. – Хорошо. Да вот только совет мой заслужить надобно. А можно… – кот вновь замолчал надолго, скользя меж ветвей, роняя вниз сухие листья и скрежеща о кору острой цепью. – И силою взять… Как ты предпочитаешь, Марья, дочь Володыки?

Баюн, грациозно спрыгнув на нижнюю ветвь дуба, что тяжело качнулась под его немалым весом, наконец показался во всей красе, ничуть не похожий на собственную тень, что была, как теперь уже Марья точно поняла, не чем иным, как мороком. Сам же он выглядел, в отличие от нее, ничуть не опасно, а скорее одновременно жалко и, быть может, слегка лишь отталкивающе.

Телом Баюн напоминал обычного кота, хоть и довольно крупного. С грязной, всклокоченной серой шерстью, что тут и там была вымазана темно-бурыми пятнами запекшейся крови да блестела белыми полосами лысых старых шрамов, и с острыми серпами стальных когтей.

Граненая, местами проржавленная, а местами покрытая солью, дубовым соком и патиной, цепь туго перетягивала его шею и кое-где протерла шкуру под собой до дыр с алеющим в них лоснящимся маслом волокнистым мясом. А единственное оставшееся и надорванное ухо, обломанный стальной клык и слепой, затянутый бельмом глаз на исполосованной нитями былых ран мордой довершали невеселый образ Баюна.

– Хах, экий красавец, а! – Водяной, ничуть не смущаясь, многозначительно присвистнул, а затем, наклонившись к Марье, тихо добавил: – Какой-то он больно хлипкий на вид. Кажется, такого и ногой придавить можно. Быть может, мы… ну… и попробуем, чтоб на разговор шибче пошел?

– Хлипкий. Однако ж все боятся.

Марья ответила столь же тихо, решив, дабы не пороть горячку, сперва все же поговорить с котом, а затем громко молвила, обращаясь уже к Баюну:

– Ну, чего за совет свой хочешь?

Ответ его, однако, радости царевне ничуть не добавил. Конечно, она не надеялась даже, что кот ограничится какой-нибудь малостью, в виде куска сочного мяса и доброй ласки за единственным оставшимся ухом, но и такого точно не ждала.

– Свободы…

* * *

Спустя пару дней после разговора с котом путники с первыми лучами солнца направились в Лукоморский порт. Там, несмотря на ранее, еще даже не расцвеченное солнцем утро, кипела жизнь. Самый разномастный люд спешил спозаранку решить свои дела, покуда остальные не подсуетились раньше.

Тут были и купцы, спешащие поскорее да повыгоднее обменять или отправить товары, и моряки, возвращающиеся на корабли после ночных гуляний, и праздно шатающиеся зеваки, и представители иного, куда более лихого люду. Не обходилось и без загорелых, высохших от тяжкой работы двужильных портовых грузчиков, бурлаков и, конечно, редких, зачастую зевающих во весь рот, пришлых гостей града из числа тех, что намеревались уплыть на одной из красавиц-ладей, лениво покачивающихся на волнах у причала.

– И помните, кормчему о том, кто вы, – ни слова.

Иван-царевич, то и дело оглядываясь, вел спутников вдоль воды в поисках нужного челна.

– Да уж запомним как-нибудь… – Водяной в который раз одернул так и норовивший сползти с плеч плащ и зло сплюнул на причал. – За две-то дюжины раз…

Сокол, глядя на это, лишь неодобрительно покачал головой, но смолчал. Настроение у него, как и у остальных путников, было хуже некуда. Потому как просьба Баюна, в обмен на исполнение которой кот обещал раскрыть способ перейти Калинов мост, сулил им всем очередную задержку и немалый крюк, длиной в сотни, если не тысячи верст.

– Все одно не пойму я… – Марья хмуро взглянула на Ивана. – Дадон ведь самолично дал нам грамоту с печатью своей царской. Так разве ж по ней не должны хоть корюшку со всеми почестями привечать? С каких это пор слово царское уже не закон?

Наследную царевну, помимо Баюна с его непомерными запросами на свободу, помимо Дадона, на ту же свободу с запросами куда большими, помимо собственной неуверенности в том, что на удила тем двоим себя поймать дозволив, да на требования их согласившись, не ошиблась она жестоко, раздражало теперь еще и то, что ей, словно лягушке какой средь болот, предстояло ближайшие седмицы таиться и скрывать свою суть от чужих глаз. Марья нет-нет да задумывалась о том, что, возможно, стоило ей выбить совет из треклятого кота силой, как того настойчиво предлагал сделать Водяной. Пусть царь вод и допускал, что во время драки имелся немалый риск ненароком Баюна зашибить. Однако ж намедни Марья от предложения Хозяина Камнетопи отказалась. И дело было даже не в Иване, что не горел желанием биться с чудищем и считал, что куда лучше договориться. Да не в Соколе, который опасался, что взятый силой совет может быть губителен. Просто что-то в том здорово потрепанном жизнью коте остановило ее от поспешного решения. И теперь царевна усиленно гнала от себя мысли о том, что этим «чем-то» была боязнь возможную драку проиграть.

Вот так вот и вышло, что, переждав ночь после разговора, путники все вчетвером отправились обратно во дворец к Дадону. Где тот, радостно потирая морщинистые, с узловатыми костлявыми пальцами ладони, поведал, что цена свободы ученого кота – перо Жар-птицы. Той самой, что живет в садах царицы Несмеяны – владычицы далекого жаркого Дивен-Града. Царь давал гостям сколь угодно времени на раздумья, но, не воспользовавшись его щедрым предложением, Марья сразу согласилась отправиться в путь. После чего не скрывающий радости Дадон вверил царевичу подорожную грамоту с указанием имени кормчего да и отправил гостей со своим царским благословением. Которые, впрочем, как теперь выяснялось, никакой панацеей в Лукоморье не были.

– Ну… – Иван взъерошил волосы на затылке и невесело усмехнулся. – Закон-то оно, конечно, так. Закон. Да вот только, видишь ли, Марья, в Лукоморье много чего на кормчих держится. Основа они и их челны и для казны царской, и для силы воинской, и для могущества общего. И, какова бы ни была царская воля, да все ж напрямую супротив них он идти не может. Слишком велик риск. Тем паче, что много у кого из местных на твоего батюшку зуб. Кто с Володыкой морским о проходе безопасном договориться не сумел, кого он штормом потрепал, а у кого и вовсе родных сгубил. И даже если сами кормчие, это в чем я сомневаюсь сильно, на грамоту Дадона еще хоть с какой-то оглядкой дела делать будут, то за каждого хмельного матроса никто отвечать не может. Мало ль что тому в голову взбредет!

– А при чем здесь Володыка? – Марья недоуменно вскинула брови. – Скорбь тех, кто товарищей в море оставил, мне хотя бы понятна в мере малой. Обида дурная в них говорит. А вот остальные уж могли бы поумолкнуть со своими пересудами. Окиян-Море на то и стихия, что на воде всякое случиться может – и тишь, и шторм. А коль люди принять того не могут, то пусть к нам и не суются.

Царевна угрюмо глянула на первого попавшегося прохожего, словно тот собирался с ней поспорить.

– Так ведь Володыка – стихия и есть, не зря ж они с ним договариваются, а не с каракатицами да китами, – Водяной, напротив, изрядно их спором развеселенный, хохотнул и в который раз уже вновь поправил сползающий плащ.

– Ай, да что б тебя, морошка болотная! Кстати, царевич, ладно Марья, дочь морей. А вот я-то отчего скрываться должен? Объясни толком, будь добр? В топях моих и ладей-то отродясь не было!

– Ох! Ну, хоть ты им объясни, Сокол, – Иван, за утро порядком устав от недовольства спутников, с тоскливой мольбой взглянул на товарища, и тот, сжалившись, пояснил:

– Боюсь, в случае чего народ местный до того, чтоб разъяснения наши слушать, не дойдет. Обиды людские вообще далеко не всегда здравым рассуждениям поддаются, а уж тут, супротив, простите великодушно, нелюди. Никто, коль заварушка какая начнется, разбираться не станет, с болот ты, озер аль сам Володыка.

– Ну коль кто выслушать не пожелает, я ведь и по-другому могу объяснить, не утружусь, – Водяной скривился. – И вообще, кабы так сталось, вот было б славно! Хоть куда-то настроение поганое бы спустил…

– Понять тебя я могу, – Сокол участливо кивнул. – Вот только кому от того в конечном итоге хуже будет? Кормчие лишь озлобятся больше. У них тут братство. Хоть промеж собой грызутся как хорьки в клети, да супротив общего врага общей стеной встанут, и не сомневайся. Смести тебя, конечно, не сметут, не сомневаюсь. Но отправимся мы в Дивен-Град вплавь.

– Пришли, – Иван кивнул на покачивающую пузатым боком ладью под цветастыми, солнечными с белыми и красными полосами парусами, а после, заприметив кормчего, шепнул:

– Я с ним сам потолкую, а вы помалкивайте.

– М-да, навроде как настоящая… – загорелый крепкий мужик, с блестящей на солнце лысиной и выгоревшей соломенной бородой, угрюмо оглядел их. – В Дивен-Град, значит.

– Туда, Глеб Казимирович, туда, – Иван дурашливо покивал.

– А сами-то чьих будете?

Кормчий с прищуром оглядел путников, на что царевич обезоруживающе улыбнулся:

– Так ведь из Царства-Государства мы. Я вот – Иван. Царевич тамошний. Это Марья – невестушка моя драгоценная, брат названый Сокол Ясный, чародейских дел мастер, да, – он хохотнул, – Дубиня, служка наш.

– Да… Далече… – кормчий покивал, заметив испепеляющий взгляд, кой бросил в спину Ивана Водяной. – А на юга чего?

– Так ведь страсть как на Дивен-Град поглядеть охота! Там, говорят, чудес – видимо-невидимо!

– Чудес? За чудесами – это вам в Заморское царство надобно. К царю Гвидону. Вот там – диво так диво! Одна белка чего стоит! М-да…

Поняв, что сделался чересчур словоохотливым, кормчий вновь посуровел.

– Но раз в грамоте Дивен-Град написано, туда и поплывете.

Он посторонился, пропуская своих гостей на помост, и Марья, ступив на него следом за остальными, не к месту вспомнила встречу, что случилась у нее невесть сколь времени назад.

Во дни возвышения Советника

Когда царевна наследная после кражи дерзкой волю володыческую исполняла,

виновников разыскивая

Толкнув тяжелые дубовые двери, царевна вошла в просторную залу. Некогда наполненная уютом и светом, теперь она смердела стылой мглой и сыростью, а единственным огоньком, лучиком былого тепла, оставалась одинокая, горящая тусклым, бьющимся от сквозняка огоньком сальная свеча. Ее едва хватало на то, чтобы осветить лицо Чернавы.

Облаченная в темные траурные одежды, с глухо покрытыми волосами, она замерла на троне недвижимой статуей. И лишь мерно вздымающаяся грудь да блестящие от огня свечи глаза говорили о том, что старшая сестра Марьи еще жива.

Подойдя к ней почти вплотную, наследная царевна вгляделась в до боли знакомое лицо. Чернава за те долгие годы, что они не виделись, сильно изменилась. И теперь Марья с содроганием глядела на паутинку морщин, вуалью укрывших лик некогда вечно молодой и прекрасный морской девы. Фарфоровая, без единого изъяна кожа ее иссохла, потеряла былой лоск и цвет. Чернава постарела.

«О, Море-Окиян, что же с тобой сталось, сестра моя…»

Видеть, как время касается ту, что не должна быть ему подвластной по праву рождения, было страшно. Отвратительно. Жутко. Одна мысль о подобном пугала наследную царевну, и на краткий, незримый миг она подумала, что понимает тех сестер, что противились смертному уделу. Ведь она почти видела, осязала сейчас их ужас перед неизведанным. Перед конечным.

– Здравствуй, Марья.

Вопреки всем переменам, голос старшей сестры, хоть и подернутый дождливой пеленой незатихшей скорби, остался прежним. Звенел властью, силою не смолкшего еще шторма и грозовой бури, отголосками плещущейся еще в жилах силой родной стихии. Мерным шумом Моря-Окияна. Их родного истинного дома.

– Здравствуй.

Марья ответила спокойно. Сестру видеть она была рада и ссору чинить, как бы то ни было, вовсе не желала.

– Что привело тебя?

– Воля Володыки, – царевна ответила буднично, а затем жестко взглянула на Чернаву и отчеканила: – Что ж, как то всегда и бывает.

Та мерно кивнула.

– Скажи, Чернава, слышала ли ты о мече, что Кладенцом кличут?

– Единственный меч… Слышала. Давно когда-то.

Вновь кивок. Спокойный, медленный. Глядя на который Марья замерла, осознав, что ответ на следующий ее вопрос, возможно, разрешит их с Чернавой судьбы.

– Хорошо. Меч, что Кладенцом именуют, вчера ночью был похищен из старой оружейной Хрустального дворца. Скажи, слышала ль ты о таком?

– Я? Нет, с чего бы? – Чернава равнодушно пожала плечами. Казалось, беда в давно оставленном доме ее нисколько не тронула. И это Марью задело. А сестра ее меж тем, словно бы и не желая знать ответ, спросила: – И кем же, позволь узнать?

– Уверена ль, что не знаешь? – Марья вместо ответа нахмурилась. – Прости, но сказать я должна, чтоб ты со мною откровенной была. Потому как последствия слов неверных аль того, что ты скрыть чего удумала, будут… удручающими. Я лично всем сердцем желаю тебе поверить, но меж тем и помню, как ты восприняла веление отца выйти замуж за земного царевича.

– Удручающими? – Чернава усмехнулась и тут же грозно молвила: – Не забывайся, младшая сестра!

– Младшая ли? – Марья опасливо прищурилась.

– Да, теперь чую… наследная царевна? Что ж, прими мои поздравления, Марья. Отец давно тебя ждал. Сколь его помню… да вот только здесь не Окиян-Море, а земля. Мое царство, где муж мой покойный правил. А ныне я властвую, и будут властвовать мои дети. Чего тебе… – Чернава жестко усмехнулась, – наследница трона придонного, вовек не видать.

Она вдруг откинулась назад, обессиленная, тяжело дышащая. И Марья вдруг поняла, что ей, раздавленной горем своей утери, было совсем не до их проблем.

– Ты, Марья, совсем малая была. И запомнила оттого все не так, как то на самом деле было, – Чернава заговорила тихо и устало. – Да, и впрямь, едва отца услышав, я разбушевалась, да только стоило мне с Игорем моим Лучезаровичем увидаться, как любовь меж нами со взгляда первого вспыхнула такая, что сам Окиян, казалось, иссушить может. Да, не гляди волком, Марья.

Чернава грустно, но по-доброму усмехнулась.

– Того ты тогда не заметила, да и нынче для тебя слова мои жутко звучат, да только оттого все, что ты сама чувства такого необъятного, что небо, и земля разом, никогда не знала.

Марья знала. А потому заместо обвинения молвила:

– Просто не я разделила с тобою твою скорбь, сестра. Не представляю, каково это – мужа потерять. И представлять не хочу даже. Впрочем, зато я ясно знаю, как с сестрою расставаться.

Наследная царевна тепло улыбнулась:

– И раз это точно медузий ожог сердце режет, так то тогда, что ты чувствуешь, должно быть самой смерти подобно.

– Ах, Марья, то во сто крат смерти хуже. И до того это больно, что думаю я порой – лучше б мне вовек его не встречать аль не влюбляться, как иные из сестер наших. Но затем, знаешь, вспоминаю все былое. Детей наших вижу. И что-то во мне оживает. То, что с ним будто умерло. И лишь одно меня страшит…

Она взглянула на свечу вдруг заблестевшими очами.

– Сколько еще мне на моем веку родных с близкими пережить суждено? Покуда сила Моря-Окияна, что жизнь во мне держит, не схлынет отливом в ночь лунную.

Марья, не найдя что ответить на это, лишь потрясенно потупила взгляд. То, что она видела пред собою, совсем не похоже было на то, что ей сказывал в Хрустальном дворце про смертный удел Володыка. Для Чернавы земная жизнь медленно, но верно оборачивалась страшною пыткой. Жуткой и неотвратимой. Когда сладкий мед как-то незаметно сменяет навек черный горький деготь.

– Ну да ничего, – Чернава вдруг улыбнулась. – Прости, что мыслями смурными тебя расстроила, Марья. Что до меча единственного, сожалею, но никогда я не ведала, где Володыка его прячет. И не видела даже ни разу. Лишь слушала отцовские байки вечерами, что он когда-то сказывать нам любил, поучения в качестве. И о том, в числе прочего, как он тот клинок добывал. Вот и все.

Чернава подняла на Марью усталый взор.

– Так что, что б ты ни думала, не могла я помочь никому его выкрасть. Ты ведь об этом спросить пришла? Верно?

– Верно. Об этом.

Марья стойко выдержала взгляд старшей сестры, и та мерно кивнула, подтверждая свою и ее правоту.

– Ну, вот ты все и знаешь, что мне самой ведомо. Верить иль нет – дело уж твое. А лишь добавить могу, что жаль мне истово, что не смогла помочь тебе, наследная царевна. Ибо тебя сызмальства помню. Да и долг в том каждой из нас, в крови он нашей и сердце – Окияну-Морю помогать. А теперь ступай, прошу. Одна я хочу побыть. Наедине со скорбью по своему мужу.

– Что ж… Прощай, Чернава, – Марья, медленно повернувшись, пошла прочь, но остановилась, услышав тихое и задумчивое:

– Марья. Ищи Моряну – она тебе нужна, думаю.

Дни нынешние

На пути в Дивен-Град

Ладья с наполненным ветром пузатым парусом невесомо скользила по волнам. Лишь изредка ее изогнутый нос вспарывал особенно крупные водяные буруны, поднимая в воздух мельчайшую, сверкающую на солнце мириадами крошечных вспышек взвесь. Прохладным, нежным бархатом оседала она на щеках и лбу Марьи, стоявшей на самом носу ладьи, и в такие моменты наследная царевна искренне улыбалась, чувствуя себя как никогда близкой к родному дому. Здесь, наедине с водою, она и предпочитала проводить большую часть пути. Лишь изредка отвлекаясь на беседы с царевичем и Соколом.

Вновь чувствовать на своей коже дыхание Моря-Окияна было непередаваемо. Все время, пока была царевна на суше, она и не подозревала даже, насколько соскучилась по его ласкам. Как не хватало ей этого могучего, мерного биения волн и успокаивающего, гулкого шепота Окияна. Такого родного и навевающего прекрасные видения прошлого…

Давным-давно

Когда была Марья еще совсем юной девушкой

и впервые собралась с любимым Чародеем мир повидать

– Да не стану я на него залазить! Чем тебя лодка-то не устраивает?

Чародей, стоя по пояс в воде неподалеку от брега Буяна, опасливо смотрел на пританцовывающего на месте морского конька.

– Тем, что она очень медленная! Состаришься, пока доплывем! Залезай уж, давай, не упрямься толстолобиком! Или боишься? – юная царевна насмешливо вздернула бровь.

– Я?

– Ну не я же! Давай, давай! – теряя терпение, она чуть подтолкнула парня в спину. – Тебе вообще стыдно должно быть. Как меня на подвиги подбивать, так ты, значит, мастер!

Она низким голосом принялась передразнивать слова Чародея:

– «Марья, посмотрим мир, решайся!»

И тут же продолжила уже обычно:

– А сам чего? В муренью норку решил залечь? Обидно, – царевна надула губки. – Я-то на твои уговоры поддалась! Решилась мир посмотреть! А ведь, между прочим, девица малая!

– Ни в какую норку я не полез. Что за глупости? – Чародей возмущенно покривился. – Просто… А ну как[19]19
  А ну как – в значении «если».


[Закрыть] соскользну? Там же места-то на одного только. Да и вон он как хвостищем бьет! А тебя в воде, случись чего, разве докричишься?

– Шагай, – Марья с каменным лицом встретила очередную отговорку и прямо-таки потащила Чародея к коньку.

– Постой! Эй! А дышать-то я как под водой буду? – тот предпринял последнюю попытку спасения.

– Не переживай! Покуда со мной – не утонешь. Я пред стихией уж за тебя словечко замолвлю.

Марья подалась вперед и чмокнула любимого в щеку, и тот наконец сдался:

– Ох, ну хорошо! Чего ради тебя ни сделаешь, моя царевна. Ну-ка, дружок, плавай поровнее, что ли?

В несколько гребков оказавшись подле покатого, искрящегося вороненым перламутром бока конька, он неловко взобрался на спину и едва не свалился с другой стороны, вызвав у Марьи приступ веселого, совсем не обидного и звонкого, точно молодой весенний ручеек, смеха.

– Ну держись!

Вскочив на спину конька позади Чародея, он ударила могучего зверя пятками, и тот в туче брызг рванул вперед, унося двух седоков в большой мир. Навстречу беззаботным приключениям и любви.

Дни нынешние

На пути в Дивен-Град

– Любуешься видами?

Водяной, большую часть пути предпочитавший проводить в гордом одиночестве, вдруг подошел и встал рядом, скрестив руки на груди.

– Любуюсь, – Марья коротко улыбнулась Окияну, покосившись на хозяина вод.

– А как по мне, так слишком… водно. И людно.

Он бросил недобрый взгляд на моряков, и царевна покачала головой:

– Ты бы поумерил свою гордыню, Водяной. Сам ведь говорил, мы в одном болоте. А что воды касается… так мы ж в Окияне!

Марья усмехнулась, а Водяной, напротив, нахмурился пуще прежнего. Настроение его, с тех пор как ладья вышла в открытое море, ухудшалось с каждым днем, вскоре сделав из царя вод столь невыносимого ворчуна и склочника, что его старались избегать не только моряки, но и сама Марья.

– Так то временно. Долго нам еще плыть? Болтаемся в море уж вторую седмицу кряду.

– У кормчего не мог спросить? – царевна вздохнула, но все же ответила: – Да уж, почитай, к утру должны в порту Дивен-Града быть. А отчего тебя это так заботит?

– Не нравится мне здесь, – хозяин топей в который раз угрюмо огляделся, точно ища, на ком бы выместить свою злость, и видавшие всякое, не самого робкого десятка мужики спешно тупили взгляды, дабы только не попасть под горячую руку странного, здоровенного детины-служки.

– Ничего, потерпишь! – Марья ухмыльнулась. – Я ведь на твоих болотах сидела! Вот и ты перетолчешься. Тебя, напоминаю, за собой силою никто не тянул. Своей здесь волей.

– Своей, – Водяной ухмыльнулся, странно глянув на нее.

– Ну вот, – Марья пожала плечами равнодушно, как бы говоря: «Тогда и не ной».

Он кивнул и пошел прочь. А она, вновь оставшись наедине с собой и Окияном-Морем, вдруг почувствовала смутную тревогу. Однако причиной внезапного беспокойства будто был вовсе не царь вод. От него, даром что в пути они провели не одну седмицу, Марья как раз вполне ожидала подвоха. Нет, было что-то еще. Но что именно, понять она никак не могла. Беспокоясь все пуще, царевна потянулась в своих чувствах к родной стихии, надеясь попросить совета у Окияна, но ей не дал этого сделать Иван.

– Не помешаю?

– Нет, что ты.

Марья улыбнулась, испытывая на самом деле весьма противоречивые чувства. С одной стороны, она была рада царевичу, все больше свыкаясь с той мыслью, что меж ними что-то происходит. Что-то странное, непонятное, почти ею забытое. Наследную морскую царевну тянуло к земному царевичу, и отрицать это она не могла уже при всем желании. Но, с другой стороны, именно теперь, в этот миг, все думы ее были заняты совершенно другим, и вереница желающих поболтать заметно раздражала Марью, и она надеялась, что хотя бы Ясный Сокол не найдет повода перекинуться с ней парой-тройкой слов.

– По дому скучаешь? – Иван поглядел на искрящиеся солнечным светом волны.

– Скучаю, – царевне друг захотелось быть с ним откровенной. – А ты нет?

– Знаешь… – он задумался. – По домам да земле… нет, наверное. Я по людям скорей скучаю. По живым да усопшим.