Текст книги "Когда молчит море. Наследная Царевна"

– Вот оно как, – царевна, пораженная переменами в Чародее, не нашлась боле, что сказать. Тот, кого она некогда знала совсем другим, казалось, вновь открыл пред нею душу. Но увиденная тьма Марье не понравилась.

– Именно так, – Чародей кивнул. – И тебе, наследная царевна, стоило бы это понять уже. Коль надеешься ты когда-нибудь трон хрустальный занять. Что ж воинов касается…

Он усмехнулся вновь. Холодно, равнодушно.

– Коль уж так не понравились, так убила бы и остальных. Зачем на одном остановилась?

– Это всегда успеется, – царевна вернула ему усмешку. – К тому же не хотела я сама дорогу к тебе искать. Да и нагрянь я внезапно, как бы ты стол накрыть успел…

– Может, оно и верно…

Чародей вновь пригубил вино, а царевна, пытливо глядя на него, все пыталась понять, к чему они ведут всю эту неспешную беседу? Зачем он тянет время? Для чего? Попросту играет или что-то готовит? Пытается укрыть от ее глаз?

– Уж прости мне всю эту церемонию… – словно прочитав ее мысли, Чародей улыбнулся одними губами. – Редки встречи наши, и на вес золота каждая. Вот и не хочется время торопить.

– Времени у меня в достатке, – Марья усмехнулась. – В отличие от тебя.

– Ну к чему же ты опускаешься до недостойной царевны грубости, Марья? Побольнее ударить хочешь? Так не получится. Давно я со своей участью смирился. И уж на пути, чтоб самому участь смирить. Так зачем ты здесь, царевна?

Марья отставила кубок.

– Как верно заметил ты, по делу я пришла. А не от того, что по тебе соскучилась.

– Да? И по какому ж? – Чародей подался вперед, вглядевшись в нее коршуном. – Чего ищешь? Тени былого? А может, искупления? Или…

Он сверкнул глазами.

– Смерти?

После этих слов в зале вдруг повеяло столь отчетливой опасностью, что царевну невольно взяла оторопь.

«Да что ж ты познал такое, что даже меня от твоей силы пронимает?»

– Отвечай же, царевна. Отвечай!

Чародей впервые повысил голос, выдав, видно, свои истинные чувства, и Марья едва удержала себя от того, чтобы вздрогнуть, а он меж тем добавил куда спокойнее, точно жалея о собственной несдержанности:

– Я жду.

Однако той крохотной вспышки, этого отголоска грозы, что прорвался из-за ледяных дверей его разума, царевне вполне хватило, чтобы понять: не для нее одной встреча эта была важна. Не одна она ее ждала да жаждала. И эта крохотная, точно маленькая рыбка, мысль поплыла по разуму Марьи, разрослась, напиталась надеждою наивною, да так быстро, что она и опомниться не успела, как гадать принялась и надеяться. Надеяться на то, что вдруг не все еще для них двоих потеряно. Гадать о том, можно ли воротить ей своего Чародея. Ведь он, живой, пусть и заблудший, ушедший не по той тропе, сидел сейчас напротив, лишь стоило протянуть руку – и можно коснуться.

Марья уже поднялась, сама не зная зачем, оглушенная боем барабанов собственного сердца, поймала тень удивления в серых, точно осеннее море, глазах Чародея, замерла. А затем наваждение схлынуло, точно волна на скалах растворяется обрывками рваной пены. И царевна спокойно молвила:

– Я пришла попрощаться.

– Попрощаться? – кажется, он ждал чего угодно, даже объявления войны, яростной, кровопролитной битвы, но не этого.

– Да, – Марья кивнула, лишь теперь окончательно узнав ответ на тот вопрос, что задавала ей Варвара.

«Зачем тебе это? Зачем хочешь с ним увидеться?» – вопрошала она тогда, вглядываясь в глаза сбегающей из дворца царевне.

Она пришла сюда для того, чтобы примириться с собою. Понять да осознать наконец, что все закончилось.

«Что любовь наша закончилась…» – Марья глядела на Чародея, но видела лишь разоренный город, безвинных людей, загубленных им. Видела висельников на деревьях и следы темного ритуала в келье.

– Прощай, Чародей. Прощай и слушай. Коль пересекутся наши пути-дорожки, тогда уж точно вновь мы миром не разойдемся. Теперь это я тебе говорю. И, в отличие от тебя, слово свое я сдержу, будь уверен.

Отвернувшись, царевна стремительно пошла прочь, но тут Чародей вдруг вскочил, бросился за ней и, схватив за руку, грубым рывком развернул к себе.

– Что ж, так и уйдешь навсегда?

– Пусти.

Марья заиграла желваками на скулах.

– А не то что?

Он рванул ворот ее рубахи и ликующе усмехнулся.

– Все еще с тобой.

На груди царевны в свете факелов сверкала бесчисленными искрами подаренная им когда-то давно звезда.

– Пусти, сказала!

Марья вырвала руку, но Чародей вновь схватил ее и развернул к себе.

«Шельмец!»

Не раздумывая, она залепила ему звонкую пощечину. В глазах Чародея вспыхнул гнев, Марья приготовилась к ответному удару…

А в следующее мгновение он сначала хищно улыбнулся, облизывая текущую по лицу кровь, а затем притянул к себе царевну и впился жадным, страстным поцелуем в ее губы. Не выпуская, не давая вздохнуть и отстраниться.

«Как? Что? Почему?! Я не за тем здесь!» – пронеслись в голове Марьи стайкой испуганных рыбешек мысли, а затем сменились одним-единственным вопросом: «Или… за тем?»

А Чародей все целовал ее, и оттого словно поменялись для царевны местами земля и небо, а суша стала водою. Сердце ее колотилось в груди безумной птицей. Зал вокруг поглотила тьма, точно и факелы, и каменные стены смыл, утянул с собою глубоко в пучину Окиян-Море. Оставил от целого мира лишь их с Чародеем жар поцелуя да привкус крови на губах.

– Н-нет! – наконец, насилу вырвавшись, Марья отступила на шаг, выставив пред собою ладонь, как защиту. – Подойдешь – убью…

– Убивай.

Он шагнул к ней – не раздумывая, бесстрашно. И царевна тут же ударила вновь, метя все в ту же щеку. Вот только на сей раз поймал ее ладонь Чародей. А затем схватил второй рукой другую руку, глянул в глаза свирепо, так, что по спине Марьи побежали мурашки оторопи. Заломил их с недюжинной, нечеловеческой силою царевне за спину да, притянув к себе, вновь поцеловал.

На сей раз коротко, играючи будто. Дразнясь. После чего заглянул лукаво ей в глаза, и не думая отпускать.

– Убью!

Царевна дернулась в тщетной попытке вырваться и с ужасом осознала, что не в силах совладать с железной хваткой Чародея.

«Да как же это…» – паническая мысль утонула в новой ухмылке и насмешливом, как никогда, живом голосе Чародея.

– Слышал уже.

Он резко поднял ее руки вверх и одновременно с этим толкнул назад, заставляя повалиться спиною прямо на стол.

– Чего ж не убиваешь?

Новая ухмылка. Долгий взгляд. И вот уже, тяжело дыша, с невольным оскалом, царевна наблюдала, как Чародей медленно, неотрывно глядя ей в глаза точно опасному, дикому зверю, убирает одну руку, продолжая удерживать оба ее запястья другой. Наблюдала покорно. Недвижимо.

– Погоди… убью… еще…

Голос Марьи хриплый, взволнованный, смешался с судорожным вздохом.

– Я ведь не остановлюсь…

«Знаю… и молю о том…»

Она попыталась сглотнуть пересохшим горлом. Попыталась ответить, но не смогла молвить и слова.

Да только Чародей и так все понял. Прочел в ее покорности. Увидел в очах, затянутых туманной поволокой разгорающегося желания. Постыдного и всеобъемлющего.

– Да… ты ведь того и не хочешь…

Он рванул с силою нагрудную пластину ее брони, и кожаные тесемки, не выдержав, с треском лопнули, слегка обжигая при том кожу даже сквозь рубаху.

– Хочу…

Никого не сумев обмануть уже совсем бессильным возражением, Марья вздрогнула всем телом, когда отброшенная, не нужная более сталь грохнулась о плиты. А Чародей, наконец медленно отпустив и вторую руку, плавно отстранился.

– Да? Ну что ж, вот ты и свободна. Самое время нападать.

Он замер на мгновение и потянул с себя рубаху, становясь на миг пред нею беспомощным. А когда снял ее, то увидел, что Марья так и осталась недвижима.

– Ну так нападай…

Наконец совладав с голосом, наследная царевна сказала совсем не то, что должна была. Как и делала в миг этот вовсе не то, что должна. Но зато то, что хотела.

– Как прикажешь…

Чародей судорожно выдохнул, за ухмылкой скрывая волнение. Наклонился, с нежностью провел ладонью по волосам Марьи, дотронулся до щеки, коснулся губ, шеи. И, схватив за ворот толстую холщовую рубаху, одним рывком разорвал ее, оголяя полную грудь царевны. Замер, глядя на нее с ликованием, океаном, плещущимся в глазах, а затем, так и не притронувшись, опустился ниже, стягивая с Марьи порты. Оставляя ее полностью обнаженной пред собой. Здесь, на столе, среди огромной пустой залы и потрескивающих в абсолютной тишине факелов да биения двух живых сердец. И только после наклонился, покрывая ее гладкую белую кожу поцелуями. Горячими, точно пламя. Неторопливо, пядь за пядью поднимаясь все выше. А уж когда добрался до губ, Марья, словно ожив, сбросила оцепенение и ответила ему: обвила ногами страстно, прильнула, извиваясь ласкою, отдавая страсти всю злость, отчаяние, тоску и боль, что накопились за эти годы. Оставляя глубокие, алые борозды царапин на сильной, оголенной спине.

– Постой… погоди…

Оттолкнув Чародея от себя, она заставила его распрямиться. И, глядя в глаза, распустила завязки его одежд, уронив тяжелую ткань на пол.

– Так лучше…

Она призывно откинулась назад, покорно подняв руки над головой. А потом Чародей взял свою морскую царевну. Сильно, грубо. И, быть может, это была странная любовь. С поцелуями до крови на губах, с укусами, царапинами и ударами. С безумными криками и хриплыми, на грани смерти стонами. Но это была любовь, без сомнения, истинная. Такая, которой предстояло умирать еще долгие и долгие годы. Так же, как умирали в тот вечер несколько раз наследная царевна и ее Чародей. Умирали и возрождались вновь.

А после, когда они, наконец, сполна насытились друг другом, а в узкие бойницы залы упал окрашенный разведенным багрянцем рассвет, Марья подхватила свои вещи и просто ушла. И не было в то раннее утро ни неги в объятиях, ни разговора по душам. А лишь пустота и тоскливая печаль по несбыточному.

«Прощай, Чародей…»

Глава девятая
О Бабе-яге, Василисе Прекрасной и войне

На закате времен Кощеевых

В тот день, когда свершилась решающая битва супротив орд Бессмертного

Дождь хлестал не переставая. Уже давно превратил он поле в топкое, чавкающее болото. Размыл остатки старой дороги да выплеснул из берега реку, превращая ее мерное течение в шипящую злобной муреной пену. Но все не прекращался, продолжая стегать измученную землю своими колючими стрелами. А бесчинствам его радовались белящая небо ослепительными вспышками гроза да трескучий, рвущий душу гром, что заглушал надолго монотонный гул ливня.

– Царевна!

Ратибор, прикрывая глаза от беспрестанно текущих по лицу крупных капель, с трудом, оскальзываясь в глинистой грязи, взобрался на высокий, покатый холм, с которого Марья неотрывно наблюдала за рекой.

– Боюсь, не сдюжим! Невозможно это, такую тьму сдержать…

Тяжело дыша, он оскалился, когда очередная вспышка, пробежав по небу ветвями белого древа, осветила несметные полчища немертвых, заполнивших, казалось, весь мир до самого горизонта.

– Да еще и дождь этот треклятый мешает… – слова, сказанные воеводой будто бы для себя, утонули в шуме ливня. – Тут не то что воевать, ходить невозможно, ноги вязнут…

Он, видя, что царевна по-прежнему не сводит глаз с реки, ухватил ее за локоть и повернул к себе.

– Марья!

– Я слышу, Ратибор, – сверкающий молниями взор царевны наконец был направлен на воеводу. – Держитесь, сколь можете! Всеми силами держитесь. Хоть зубами за землю цепляйтесь, а дайте мне время!

Она тряхнула головой, отбрасывая с лица мокрые локоны, и, уцепившись витязю за плечо, прильнула лбом к его лбу.

– Держись, родной, держись. Знаю, как тяжко тебе. Да только нет у нас с тобой другого выхода. Потому как не для того мы с тобою столько всего сделали, кровь лили да все земли северные от скверны и нечисти очищали, чтобы сызнова их Кощею воротить. Нет.

Она покачала головой, не отрывая лба от воеводы.

– Все решиться должно, здесь и сейчас. Здесь и сейчас, слышишь? А дождь, Ратибор… – морская царевна чуть отстранилась и ободряюще улыбнулась. – Дождь – это хорошо.

Воспользовавшись очередной вспышкой, Марья оглядела кишащее, бурлящее, точно колдовское варево, черное море воинства Кощея.

– Дождь поможет нам, реку наполнит, сил Окияну-Морю придаст, что у него для небес заимствовал.

Она заглянула в глаза воеводы.

– Не твои витязи решат исход этого боя – да и войны всей, ты знаешь. Я всегда откровенна с тобой была.

– Знаю.

Ратибор, ставший ей за годы войны не только верным соратником, но затем и другом, а после и тем, с кем делила Марья ложе, кивнул. Не споря, ничего не выясняя. Так, как делал всегда. Это спокойствие, уверенность и доверие, наверное, и сблизили их с Марьей. А еще, конечно, война. Когда день за днем рядом одни и те же лица, когда вместе радуешься победам и оплакиваешь павших, это сближает. Сблизило и царевну с воеводой. И пусть не было меж ними любви, но зато было безмерное уважение да взаимовыручка. А больше Марье, испившей и наевшейся той любви еще с Чародеем, было и не надобно.

– Да. Вот только без вас и я не справлюсь. И не помогут мне все силы Моря-Окияна. Но коль выстоите – обещаю тебе, я погублю их всех. Всех до единого. Ворочу сызнова в сырую землю, где им самое место.

– Неужто и впрямь сдюжишь?

Ратибор поглядел на царевну со смесью сомнения и надежды.

– Неужто ты все еще сомневаешься? – она нахмурилась. – После всего, чего нам добиться удалось с той встречи на лесной дороге? Скажи, а не в твоей ли гриднице мы совсем недавно о битве этой разговор держали? Не в той ли, что Кощею принадлежала совсем недавно? Аль забыл ты, благодаря кому все это свершилось – мечты ваши да надежды несбыточные?

– Не забыл. Помню я, что все, чего мы добились, то благодаря тебе лишь.

– Не мне, а нам, – Марья нахмурилась. – Но, если все помнишь и до того ты в мою силу верил, так отчего ж, скажи, теперь стушевался? Неужто вдруг, после всего, войска Кощеева несметного испугался?

– Ах, Марья, неверно ты слова да взгляды мои толкуешь, – Ратибор осторожно убрал затянутыми в кожаные перчатки ладонями мокрые волосы с лица царевны и улыбнулся печально. – В тебя я верю больше, чем в себя. А сомнения мои… То лишь страх говорит во мне. Не поражения, а победы. Потому как ясно вижу я ее. Так же, как тебя сейчас. Вижу, как к утру уже все переменится. И оттого мне страшно. Потому как с рассветом, уверен, все иначе совсем будет. И в мире, и меж нами. А я, признаться, хоть и устал от войны, да только вместе с тем и привык к ней. К тебе привык. А ведь как солнце взойдет, то и война, и мы уж в прошлом останемся.

– Нет! Зачем ты так говоришь? – Марья тряхнула головой, но возражения ее вышли тихими да неубедительными.

– Потому что знаю, – Ратибор грустно улыбнулся. – Что давешняя ночь наша последняя была на ложе. А эта – и на земле.

– Давай после это обсудим. Утром, – Марья отошла прочь и, повернувшись, взглянула в глаза воеводе. – А нынче, Ратибор, одно тебе знать надобно. Сила Моря-Окияна сильнее любого воинства. И сегодня все люди наши в том раз и навсегда убедятся. Коль только вы свою часть дела сделаете. И времени мне вдосталь дашь…

– Все сделаем, царевна, – он уверенно улыбнулся. – Костьми ляжем, но дадим тебе времени столько, сколь понадобится.

Воевода собрался было уходить, когда Марья окликнула его:

– Ратибор! Доживи до утра. Помни, что нас еще разговор ждет.

– Хорошо.

Вновь улыбка.

– Обещаешь?

– Обещаю.

В последний раз поглядев на нее, Ратибор ушел, а Марья, до последнего проводив его взглядом, вновь перевела взор на реку и медленно, с трудом преодолевая всю тяжесть навалившейся на длань стихии, воздела руку. И вода, повинуясь воле морской царевны, забыла о берегах да матушке-земле и с ревом, перекрывающим шум дождя и гром, потекла прямо в небо, разливаясь там по черным грозовым тучам среди сверкающих где-то в вышине белых грозовых вспышек, словно по сукну. А затем Марья резко опустила руку, и полотно реки обрушилось с небосвода ее гневом, на лету обращаясь в сверкающие молниями водяные копья. Падая вниз, точно звезды, без промаху разили они немертвых воинов Кощея, разваливая их в шкворчащую горелую плоть и прах. На несколько долгих мгновений ночь на горизонте озарилась бело-голубыми вспышками погибающей от смертоносного дождя нечисти. Десятки и сотни врагов перестали существовать, пока падали с неба стрелы-копья. А после, когда их ливень наконец утих, царевна с удовлетворением оглядела поредевшее воинство Кощея и обратилась лицом к далекому Окияну. Настала пора готовиться к главному.

* * *

«Прошу, Окиян-Море, наполни реку-дочь водами своими до самых берегов и выше, дабы вдосталь было в ней силы в час решающий».

В который раз уж Марья отчаянно воззвала к родной стихии, нутром ощущая, как родилась далеко в море волна. Родилась да покатилась к берегу, все боле силой грозною напитываясь.

«Больше!»

«Больше!»

Царевна стиснула зубы, не позволяя себе расслабиться ни на мгновение. Не для того много долгих месяцев она собирала людское войско. Не для того отбивала она у нечисти каждую, даже самую малую деревеньку. Не для того вынудила Бессмертного воинство свое на битву решающую выставить. На поле бранное вывести, чтобы сегодня проиграть.

«Нет, Кощей. Сегодня владычеству твоему конец настанет. А после – и тебе».

– Увидим…

Холодный глас, казалось, донес сам дождь. И, когда молнии высветили в тучах черный, с развевающимся плащом силуэт, Марья невольно вздрогнула. Как ни отрицала она пред собой очевидное, как ни гнала мысли постыдные прочь, да только куда больше битвы предстоящей она страшилась боя другого. С самим Кощеем Бессмертным. Того, что один на один ей предстоял. Того, который она страшилась проиграть. Страшилась проиграть столь же сильно, как и одержать в нем верх. А затем началась, наконец, битва. Последняя, решающая в войне, что длилась не один год.

С криками, полными ужаса и отваги, безумия, страха и лютой злости, живые столкнулись с немертвыми. Словно волна на оскалившийся кольями берег, нахлынуло несметное темное воинство на казавшуюся Марье с холма совсем небольшой горстку витязей, да как волна отступило прочь, оставляя на земле изрубленную пену – тела. Да только за первой волной была вторая, а за ней третья и четвертая, и не было тем волнам ни конца ни края. И хоть витязей под рукой Ратибора собралось много тысяч, ни единого шанса в той битве выстоять у людей царевне не виделось. А потому, глядя на то, как десятками гибнут далеко внизу люди, Марья думала лишь об одном. Лишь бы живые выстояли, не побежали от мертвых. При всем ее могуществе, что даровал царевне Володыка морской, все сейчас зависело лишь от них одних. Простых смертных людей. Выстоят – и победа будет за ними. Дрогнут, не сдюжат, пропустят нежить Кощееву к ней, и битва будет проиграна, а все смерти напрасными.

«Ну же! Скорее. Скорее, могучий Окиян-Море!» – Марья, сосредоточившись на своих чувствах, постаралась отрешиться от всего вокруг. Забыться и слышать лишь глас родной стихии. А огромная, точно гора, волна меж тем добралась наконец с бескрайних просторов Моря-Окияна до брега. И там, вливаясь с гулом в устье реки, покатилась по нему могучим валом, забирая с собою камни, ил да все деревья, до которых могла добраться.

На поле же первым предвестником спешащей на подмогу своей царевне стихии стал ветер. Яростный, дикий, подул он с юга, ударил в Марьину спину, сметая воду с плеч да сдувая капли дождя прямо в воздухе, завыл, смазывая на небе низкие тучи. Следом задрожала под ногами земля. Застонала под гнетом тяжкой, катящейся по ней силы, загудела тревожным рогом – а затем пришла по реке и сама волна. Стеною воды, камней и бревен, что доставала, казалось, до самих туч. Неудержимая и грозная.

Царевна, напитанная ее яростным гневом, закричала, заглушая гром и грохот, заполняя гласом своим землю и небо. А где-то внизу запели отступление рожки. Люди, заранее зная, что вскоре произойдет, споро и без лишней суеты карабкались на холм. А затем вскинула Марья руку, и воды реки дикими конями-бурунами вышли из берегов да обрушились волной яростного гнева на темное воинство, поглощая его все разом и без остатка. А схлынув, оставили после себя лишь перепаханное с щепой, бревнами, прахом да камнями поле.

«Вот и все. Выстояли…»

В наступившей следом мертвенной тишине Марья, не удержавшись на ногах, тяжело осела наземь. Через миг воздух сотрясло громогласное:

– Победа! Победа!

То неистово, до слез на глазах радовались уцелевшие в битве воины. И, к вящему удивлению Марьи, их оказалось немало. И царевна, глядя на воздевших мечи, копья и топоры людей внизу, устало, но радостно улыбалась.

Утро встретило поле великой брани тусклым, едва пробивающимся сквозь тучи рассветным солнцем да тщетно кружившим в поисках поживы вороньем. Много добрых воинов полегли в той страшной битве. Пал, не сумев сдержать данное Марье обещание, и сам Ратибор. Царевна не смогла отыскать его, по словам воинов, до последнего прикрывавшего отход своих людей, хотя бродила по непроходимому месиву поля не один час. Воевода, ставший для нее за эти годы по-настоящему родной душой, сгинул без следа, и все, что оставалось ей теперь, это память. О том, кто сумел сделать почти невозможное положенное на него дело. Сдержал воинство Кощея и дал ей, Марье, так необходимое для победы время.

– Прощай, Ратибор, царь победоносный. Я тебя не забуду.

Марья, оглядев пустынное, израненное битвой поле, неторопливо пошла прочь. В отличие от павшего воина, ее главная битва была еще впереди.

Дни нынешние

Темнолесье

Почти перебежав на ту сторону Смородинной реки и оказавшись, наконец, в Темнолесье, Иван остановился, точно прислушиваясь.

– Чего встал? Устал, что ли? Аль от белок приглашения ждешь?

Водяной, шедший следом, нахмурившись, обошел царевича стороной.

– Да нет… – Иван взъерошил волосы на затылке. – Просто вот он, Калинов мост. За спиной. И навроде как что-то да поменяться должно. Как-никак в Темнолесье ступаем. Сколь про него были и небылиц сказано? А так глянь – лес как лес. Дремучий больно только.

Он с сомнением поглядел вперед, где заросшая тропинка, что вела от моста, терялась в непроходимом буреломе мрачного, полного причудливо вывернутых, корявых деревьев бора.

– Даже зверье навроде как какое-то слышится.

– А чего ты ждал? – Водяной усмехнулся. – Темнолесье – то тебе еще не Навь, царевич.

– Этот лес когда-то был частью Степь-тайги. А никакой Смородинной реки и вовсе не было. Как, впрочем, и пропасти с мостом Калиновым тоже, – Марья вздохнула. – Давным-давно, не счесть сколько лет назад, еще до Кощея, была это простая речка. Полноводная, сильная, красивая, на гордость отцу Окияну-Морю. Поговаривают, что одна из первых, что сотворил Володыка. День и ночь ходили по ней ладьи, до бортов груженные яствами, шелками да диковинными товарами. Жизнь здесь цвела полным цветом. А потом…

Царевна вскинула на Ивана жесткий взгляд.

– Появился он. Кощей Бессмертный. И такова была сила его, что сама Навь, надежно прежде в тенях да за пеленою ночи укрытая, прорвалась в мир триединый. Не здесь, конечно, это было. Далеко. За морем и лесом.

– На Буяне.

– Да, – Марья кивнула на догадку царевича. – Только и до здешних краев зло добралось. Конечно, с Кощеем воевали многие. Да только лишь росло его воинство, за счет павших врагов пополняясь. Однако, однажды, быть может, от набегов устав, а быть может, дабы войска, реку стерегущие, освободить, все ж решил Бессмертный подходы здешние к царству своему обезопасить. И темным, злым колдовством поджег саму реку, обратив воду в огонь. Столь жаркий, что прожгла она саму мать сыру землю, а от смрада, собою испускаемого, Смородинной рекою с тех пор зовется.

– А мост? Он и его построил?

– Нет, конечно. К чему? Мост этот строили люди. Безумцы, грезящие мечтой о славе. О том, как убьют того, кого нельзя убить.

«Уж я-то знаю, что нельзя…»

Марья горько про себя усмехнулась и продолжила:

– Кощея Бессмертного. Но прежде, конечно, надобно им было суметь туда попасть, куда живым ход заказан. На Буян. В Навь. Вот и взялись они за мост. Было это в те годы, когда земли местные принадлежали еще людям да царствам вашим. Тем, о которых и памяти уже не осталось. Много тогда их погибло, подсобников, воинов да мастеровых, прежде чем последняя плита брега противоположного коснулась. Да, главное, все напрасно было. Потому как рати, что реку перешли, Кощей самолично встретил. И не осталось вскоре ни правителей, дерзость такую задумавших, ни их воинов. Все здесь и полегли. Так что ныне мы по костям их идем. А Кощей, в насмешку над храбрецами, желающими рискнуть, не стал мост рушить, а поставил Лихо ему вечным стражем. Дабы каждый, что великим воином себя мнит, попробовать мог мост сей перейти. Ну а лес, что теперь Темным зовется из-за близости Нави да от мира остального Смородинною рекою отгороженный, постепенно стал меняться. И обратился со временем в то, что видишь ты пред собою: былую, искаженную тень себя самого.

– Стало быть, вот оно – царство Кощеево… – Иван оглядел окрестности новым взором.

– Когда-то, но не теперь. Нет ныне у Кощея царства, и никогда уже не будет. А одна лишь тюрьма ему уготована да заточение вечное. Впрочем, и туда попасть отсюда не так-то и просто.

– Ага, ты слышал чего-нибудь о Бабе-яге, а, человече? – Водяной с шутинкою во взгляде пихнул царевича под ребра.

– Кто ж о ней не слышал… – тот хмыкнул.

– Вопрос в том, что ты слышал, Иван… – Марья задумчиво взглянула на царевича.

– Да то же, что и все, – царевич нахмурился, припоминая. – Живет в избе средь Темнолесья в глуши глубокой старуха жуткая, то ли колдунья, то ли нечисть. И, коль понравишься ей, то помочь может. А коли нет – сожрет, и вся недолга[30]30
  И вся недолга – вот и конец истории.


[Закрыть]. Притом вторых, которые на обед идут, куда больше. Оттого у нее ожерелье из костей, а дом, что на ногах куриных стоит, черепа живые охраняют…

– Что ж, в общем-то, все верно, – Марья улыбнулась. – Да только нам иное важно: Баба-яга не в избе живет. А в домовине. И обиталище ее – ныне единственный путь в Навь. Никак иначе нам на Буян не попасть.

– Ага, а вот чтобы к ней в гости зайти… – Водяной хохотнул. – И то самое забавное, надобно уже знать, где она живет. А вот где, никто не ведает. И отыскать ее никак нельзя.

– Это как же так? Дурость какая получается, – Иван взъерошил волосы. – Как найти то, чего найти нельзя?

– Очень просто, – Марья поглядела вперед. – Для того нам надобно потеряться. Богатырь не зря про то упомянул.

– Да, будем надеяться, то был не горячечный бред, – Водяной погладил усы.

– М-да, – царевич качнул головой. – Кажется, теперь я понял, отчего лес этот такой непролазный.

– Ладно, хватит разговоры разговаривать. Идти надобно.

Марья первая двинулась в лес.

– Ну да. Идем.

Тяжело вздохнув, Иван принялся следом за ней продираться через колючий бурелом Темнолесья.

* * *

– Ну и где эта треклятая домовина?

Водяной, с остервенением отломив ветвь разлапистой сосны, мешавшую ему пройти, зло отбросил ту в сторону.

– По мне, так мы уже с дюжину раз заблудились. Куда уж глубже-то?

– Видно, есть куда.

– Да нет… – не оборачиваясь, Марья ответила без особой охоты. – Так что иди себе дальше. Все одно боле делать нечего. Назад уж не воротимся.

– Да, твоя правда, – царь вод выместил досаду на очередной ели. – Вот ведь Микула, ох, удружил напоследок! А ведь помнится, говорил богатырь, что знает, где домовина Яги.

– Он говорил, что знает, как ее найти. А это не одно и то же.

Царевич вступился за погибшего, и Водяной явно собрался ему что-то ответить, но их обоих, грозно зашипев, прервала Марья.

– Эй вы, а ну-ка тихо!

– Чего? – Иван спросил прежде, чем сам услышал откуда-то слева приглушенные людские голоса. Несколько грубых мужских и один, звонкий, женский.

– Никак дева в беде какая-то…

Он с сомнением поглядел на Марью.

– Есть тут девы? Аль притворяется кто?

– Есть, отчего ж нет. Люди везде живут.

– Идем. Не наше это дело… – Водяного чужая беда ничуть не интересовала.

– Нет, нельзя мимо проходить! Вдруг мы помочь сможем?

– Ну, так иди помогай, – царь вод скрестил на груди руки. – Я лично собираюсь заблудиться.

– Нет, Иван прав. Поглядеть надобно, кто там галок пугает. И не гляди так, – она ответила хмурым взором на удивленный взгляд Водяного. – Заблудились уже вроде. Не шибко это помогло. Теперь чего другое пробовать будем.

– Ну, как знаете…

Водяной, пожав плечами, первым принялся пробираться на шум голосов.

– Ну что же ты такая несговорчивая-то, курочка? – хрипло усмехнулся одетый в потрепанную бурую безрукавку, рубаху, черные штаны да бобровую шапку мужик.

Стоило им подобраться ближе, Марья первым делом заприметила его и молодую черноволосую девицу, вольно разодетую в рубаху без плеч да обрезанную юбку со штанами. Она была привязана к стволу корявого дерева, что росло на окраине небольшой проплешины дремучего леса. Его, поигрывая щербатыми ухмылками, окованными железом дубинами да кривыми кинжалами, окружили пятеро разбойников. Одним из которых был увещевающий девушку мужик в бобровой шапке. Еще трое уже лежали недвижимо на земле. И отчего-то у царевны не было никаких сомнений в том, что тела на земле – покойники, а не раненые.

– День не задался, петушок! – приторно ухмыльнувшись, темноволосая чмокнула воздух, и тут же в змеином выпаде попыталась достать лбом до кривого носа обидчика.

– Тю, не брыкайся, не попадешь.

Тот рассмеялся.

– Да? А ты меня вот развяжи, и у тебя не задастся! Вон, на этих глянь, – девица кивнула на мертвых подельников разбойника.

«А она не промах!»

Марья с ухмылкой переглянулась со спутниками. Судя по лицам, у них было точно такое же мнение. Правда, у царевича в глазах еще читалось явственное желание поскорее ворваться на поляну да подсобить пленнице лихих людей.

– Хорош с ней баловаться. Кончать ее надо!

Второй, щуплый, невысокий и сутулый, сплюнул на землю.

– А лучше – ноги уносить.

– Да-да. Галка верно чешет.

Один из пока еще живых подельников угрожающего девушке разбойника со страхом заозирался.

– Чую я неладное…

– Заткнись, Кукуха! Тебя тута никто не спрашивает, – рыкнул на него бобровая шапка и вновь повернулся к пленнице:

– А ну-ка, милая, говори, куда травки-муравки свои спрятала? Или не поздоровится тебе!

– Ой, и что ты мне сделаешь, дурень?

– Ну… Например…

Мужик резко схватил девушку за привязанную к дереву руку, наклонился и недобро клацнул челюстями.

– Буду по одному откусывать твои маленькие пальчики! Рано или поздно все расскажешь. Смотри, не тяни только, а иначе травку дергать нечем будет…

– Постой! – голос девушки впервые зазвучал испуганно, но Марья ей отчего-то совсем не поверила.

А рядом суетливо завозился Иван:

– Надо помочь ей…

Он глянул на Марью.

– Погоди, мы не знаем пока, кто она.

Та покачала головой.

– Тебя не смущает, что по Темнолесью в одиночку девица бродит да разбойников в Навь отправляет?