Текст книги "Когда молчит море. Наследная Царевна"

– Моряна!

Крик отчаянья, надрывный, хриплый, сам собой вырвался из груди царевны, когда в темном проеме показался человек. В тот же миг сестра бросила на Марью мимолетный взгляд и вновь отвернулась. А ее преследователь, двигаясь медленно и неотвратимо, уже переступил порог. И сама Навь, казалось, была ему саваном. Закованный в черную, как сама ночь, граненую броню, венчанный тяжелою железной короной, прямо перед собой он держал длинный волнистый меч. Совсем простой, ничем не отличающийся от сотен, тысяч таких же. И – это Марья знала точно – единственный на всем свете.

«О Могучий Море-Окиян, да что же это…»

Марья не сразу узнала его нового хозяина. Того, кого некогда звала Чародеем. Больше не своего – теперь уже окончательно и бесповоротно. Да и осталось ли в нем хоть что-то, что можно было узнать? Лицо, некогда живое, с вечной насмешливой улыбкой, умерло. Сменилось холодной, твердой, точно мрамор, бледной маской с выцветшими бельмами бесконечно ледяных глаз.

– Моряна! – уже на бегу вынимая из ножен меч, видя, как сестра обернулась, Марья закричала вновь: – Беги! Беги!

Бросив на нее отчаянный взгляд, сестра попятилась к обрыву. Оступилась, испуганно сжалась, почуяв за спиною пропасть. А затем Чародей одним, полным грубой силы ударом пронзил Моряну насквозь.

– Нет! Нет!

На мгновение взгляды сестер встретились. А затем убийца резко выдернул волнистый клинок из живота бывшей морской царевны, позволив ей упасть за край обрыва.

– Моряна! Нет!

Через мгновение Марья была уже совсем рядом. Готовая к битве. Готовая к мести. Но стоило Чародею поднять в ее сторону распростертую, закованную в когтистую сталь длань, как члены ее наполнила неимоверная тяжесть. Выронив меч, царевна безвольно повалилась на колени, неспособная ни пошевелиться, ни слова молвить.

– Знаю, что ты хочешь, – лишенный всяких чувств, бесцветный, мертвый голос был совершенно незнаком ей. – Не стоит. Она свое заслужила.

Тот, кто некогда был Чародеем, обернувшись громадным черным вороном, резко взмыл в небо. И лишь тогда, наконец обретя способность двигаться и говорить, Марья в бессильной злобе закричала.

Глава седьмая
Про Несмеяну с Тугариным да перо Жар-птицы

– Пф, делов-то! – Водяной грубо хохотнул и, мотнув головой, скрестил на груди могучие руки. – Обожди минки две, благородная царица, мы и обернемся! Успеем ведь, а? Как считаешь?

Он с нескрываемой усмешкой посмотрел на Марью, но та осталась серьезна.

– Значит, смерти Тугарина желаешь…

– Желаю, – Несмеяна спокойно кивнула, и царевна твердо поглядела ей прямо в глаза, позволив легкой усмешке лечь на свои уста.

– Да… воистину твоя помощь на вес золота, царица. Голову врага опасного в обмен не на перо даже, лишь на возможность получить его. Занятно.

– Над птицей дивной у меня власти нет, лишь над замком от ее клети, – Несмеяна пожала плечами. – Но, тем не менее, считаю я, что плата награды достойна.

Глаза царицы Дивен-града глядели сквозь прорези серебряной маски все так же холодно и равнодушно.

– К тому же не принуждаю я тебя ни к чему, морская царевна, – Несмеяна с ленцой обвела взором сад. – Ты вольна соглашаться, а вольна восвояси уйти. То как пожелаешь. Однако, сдается мне, что плата назначенная вполне тебе по силам, не так ли?

Марья, глядя на бездушное серебро маски, могла бы поклясться, что губы царевны под ней улыбаются.

– Может, и по силам…

Наследная царевна ответила неспешно и задумчиво, хотя внутри нее бушевал настоящий шторм. Куда более яростный, чем тот, что им довелось пережить на пути в Дивен-Град. Хитрая щука Несмеяна, пользуясь безвыходным положением Марьи, решила сгрести чужими руками весь ил. И морскую царевну это приводило в исступление. Без сомнения, посмей царица просить ее о чем-то подобном в иной раз, то за столь вопиющую дерзость ей пришлось бы держать ответ сполна. Не помогли бы ни замки, ни ворота, ни стража. Однако ж нынче Марье не оставалось ничего иного, кроме как соглашаться на требования зарвавшейся царицы Дивен-Града. Впрочем, душу наследной царевны грела мысль о том, что времена быстро меняются и с Несмеяной она еще сможет поговорить после.

– Тут думать надобно. Да со всей степенностью. Тугарин Змей не карась чахлый. Он противник серьезный. С наскоку такого не взять, – Марья нахмурилась. – Да и после на одну лишь милость Жар-птицы мне полагаться придется. А от чего она зависит, только ей одной ведомо.

– Все верно говоришь, царевна. И желание твое все взвесить да обдумать я уважаю. Сама поспешных решений не люблю да не жалую. Так что, хочешь думать… – царица повела рукой. – Изволь. Времени у нас вдосталь. Будешь моей гостьей, как и твои спутники. Тем паче, что к становищу Тугарина, что в степях затеряно, через Пустынь Великую дорога лежит. А туда, ближайшие дни ход заказан. Бури песчаные там царствовать будут, и единственное, что ждет путника, – это смерть.

– Благодарю, царица. Мы подождем, – Марья благодарно склонила голову, стараясь не думать о том, сколь далеко будет от нее в том походе Окиян-Море.

«Что ж, ежели для того, чтобы Володыку воротить, Тугарину умереть надобно, то так тому и быть».

* * *

– Вот стервь сушеная! – едва безмолвный слуга, проводивший их в отведенное для гостей крыло дворца, ушел, Водяной без стеснения пинком запустил плетеное кресло в стену. – Удумала из нас душегубов ручных сделать!

– Ты бы потише голосил, горлопан болотный, – Иван с некоторой опаской покосился на закрывшуюся за слугой дверь.

– Что, поджилки затряслись, царевич? – хозяин вод, предвкушая знатную перепалку, тут же закусил наживку, точно голодная щука. – Испугался бабенки?

– Не в том дело… – прежде чем Иван успел ответить, за него вдруг вступился Сокол. – Мы в чужом дворце. Тут даже у стен могут быть уши.

– И что с того?

Водяной грозно оглядел покои, точно надеясь, что прямо сейчас пред ним явятся десяток-другой врагов, готовых вкусить гнев хозяина вод.

– Пусть правду о себе послушают!

Рухнув в ближайшее кресло, он бухнул пудовым кулаком о стоящий рядом столик, и глиняные кувшины на нем разом подпрыгнули.

– Ага, пускай, – Иван покачал головой. – А после нас вместо Тугарина на плаху отправят.

– Хотел бы я поглядеть, как у них это получится.

Водяной, придирчиво осмотрев устоявший пред его гневом столик, схватил кувшин вина и сделал добрый глоток.

– Опять вы завелись, гляжу, караси боевые? – Марья неодобрительно переглянулась с Соколом, а затем, вконец нахмурившись, выхватила из рук хозяина вод питье и вернула на столик.

– За плаху, царевич, можешь не тревожиться. Что бы Водяной ни говорил, царица нынче все стерпит.

– Слыхал? – царь вод, подхватив второй кувшин, с удовлетворением отсалютовал им Марье.

– С чего ты взяла? – Иван, старясь не глядеть в сторону Водяного, нахмурился.

– Для нее возможность от Тугарина избавиться любых слов дороже. Так что, пока я ответ не дала, все будут точно веслом оглушенные.

– Да, так оно, конечно, так… – царевич недовольно покивал. – Да только это все, покуда есть шанс, что мы Тугарина убивать отправимся. Ясное дело – он царице поперек горла. А вот о том, что после будет, вы, как я погляжу, совсем не думаете.

– А что после? – Водяной, нахмурившись, хлебнул из кувшина.

– Ну… – Иван ловко выхватил у него вино и наполнил им резные кубки себе и Соколу. – Может, у вас, в подводном мире, все всегда честь по чести. И долг платежом красен. Да только мы не под водой. И вовсе я не удивлюсь, если Несмеяна обо всех уговорах резво так забудет, стоит нам с головой Тугарина воротиться. Дело-то уже сделано будет. Здесь Несмеяна в силе. Возьмет да и передумает нас к Жар-птице пускать. А против целого войска не повоюешь.

– М-да, ну и нравы у вас, у людей, – Водяной покачал головой. – Готовы друг дружку в любой миг сожрать, только зазевайся, что твой налим!

– Что есть, то есть… – царевич отсалютовал ему кубком.

– Ну и что тогда делать будем? – хозяин вод, осушив свой кувшин, заглянул одним глазом в горлышко. – Пойдем Тугарина умертвлять? Али как?

– Пока не знаю… – Марья задумчиво поглядела на него. Она, как и Иван, не доверяла Несмеяне. И, как и Царевич, понимала, что супротив целого войска они ничего сделать не сумеют.

«Теперь-то уж точно…»

Царевна вздохнула:

– Спать пойду. Утро вечера мудренее, авось что и придет в голову. Да и вы допоздна не засиживайтесь.

Она оглядела своих спутников и покинула общий зал, скрывшись за дверьми своей опочивальни. За ней, пожелав всем доброй ночи, отправился и Сокол. Чародею, как никому другому, требовался ясный разум.

– Ну, до утра так до утра.

Водяной, проводив их взглядом, равнодушно пожал плечами и расслабленно откинулся в кресле:

– Лично я могу ждать хоть до щучьего раскаяния. Главное… – он надолго припал к кувшину и, полностью осушив уже второй, отбросил в сторону. – Чтоб вино не кончалось.

Под грохот катящегося по цветастой плитке пола кувшина Водяной постучал себя кулаком по груди, потянулся к столику за новым и вопросительно глянул на царевича.

– Присоединишься? Аль тоже бока отлеживать отправишься?

– Почему б и нет… – после недолгого раздумья царевич пожал плечами. – Голову малость прояснить не помешает.

– Или замутнить… – Водяной усмехнулся и отсалютовал Ивану кувшином. – Знаешь, а я ведь заметил, как ты на царевну нашу смотришь… Что, люба тебе Марья?

Он пронзительно посмотрел на царевича.

– Может, и люба… – Иван задумчиво пригубил вино. Говорил он ровно, с ленцой, словно и без интереса даже. Но ясные небесно-голубые очи стали вдруг глядеть чуть острее. – Сложно говорить, покуда я ее совсем не знаю. Но чего не отнять, красы Марья неописуемой. А… твой каков интерес? – Иван нарочито беззаботно хохотнул. – Кажется, вы не слишком ладите?

– Пф… То мелочи. Надо будет – поладим мигом, – Водяной фыркнул.

– Ого, да, значит, сам на Марью виды имеешь?

– Хах! Так я того и не скрываю! – царь пожал могучими плечами. – Скопцом надо быть, чтоб пред красой царевны наследной не пасть. Вот только мой интерес ясен.

Он вдруг прищурился.

– Мы с Марьей, почитай, одной крови. К тому ж союз наш, коль возможен был бы… Топи с Морем-Окияном объединит. А вот в чем твой интерес, земной царевич, мне не ясно…

– Ну, так мой интерес тебя и не касается, Водяной, – Иван, ухмыльнувшись, неспешно пригубил вино.

– Хорошо, пусть так, – царь вод легко согласился. – Вот только не забываешь ли ты, человече, что мы не о девке деревенской, не о русалке какой говорим? А о царевне морской Марье Моревне. Той, что ни одному мужу вовек обещана не будет. Наследнице самого Володыки, с троном хрустальным венчанной. Знал ты о таком? А… – хозяин вод равнодушно махнул рукой. – Не отвечай, вижу, что не знал, – он хохотнул. – Ну, зато теперь знаешь – Марья ни одному из нас не достанется. Впрочем, даже коль бы и не трон, сдается мне, ничего бы то не поменяло.

– Это еще почему же?

– Хах!

Очередной смешок.

– Чудной ты, царевич! Или… Хм… Многого, как я погляжу, ты о нашей Марье не знаешь. Скажи вот…

Водяной с азартом подался вперед.

– А слыхал ли ты, что царевна наша не просто Кощея знала, как она во дворце у меня говаривала. Нет. Ее с Бессмертным давняя вражда связывает. А может, и не только вражда…

Сально ухмыльнувшись, Водяной глотнул вино.

– Это ведь она его на Буян-острове заточила. И ни Кладенец Кощею в бою том не помог, ни сама сила всей Нави. Вот как так вышло? М?

– И что ты в виду имеешь? – Иван нахмурился. – Не юли. Говори прямо.

– А я прямо и говорю. Ты-то в таких делах несведущ – все задолго до твоих прадедов было. Да только Кощей Бессмертный такой силой обладал, что и вообразить трудно. И орды под его дланью собрались немалые. И людей, и тех, кто людьми умер. Вот и выходит, что такого, как он, только хитростью взять можно было. Чарами, что ни одному мужу недоступны да пред коими каждый муж падок. Даже немертвый[22]22
  Немертвый – нежить.


[Закрыть].

Царь вод, чей лоб покрыли мелкие капельки пота, медленно погладил усы.

– Смекаешь, о чем я толкую, царевич?

– Смекаю. Да только нам дело какое до того, что пес знает когда было?

– Что с того, говоришь? – от выпитого вина язык Водяного начал заплетаться. – Я вот что сам себе думаю… Уж не Марья ли сама Володыку извела? А теперь, с нашей помощью, любовь былую освободить хочет? Вину, – он с шумом выдул воздух, – загладить… С тех пор времени прошло много… А обиды… они забываю… тся… Топнут, что путники в болоте. Это в отличие… от любви.

– Пьян ты, Водяной, вот и несешь чего попало… – Иван неодобрительно покачал головой, но глаза его оставались серьезными.

– Да нет, человече… – Водяной тряхнул головой. – Вино, оно… мне мысли… не вяжет. Только язык. И коль я прав, царевич? Что тогда?

– Мне все равно, – Иван ответил не сразу. Точно все тщательно взвесив. – Покуда есть шанс батюшку моего, царя Еремея отыскать, я хоть в пасть Змея Горыныча за ней прыгну. Так что давай о том не будем больше. Скажи-ка лучше мне, вы́ходят ли витязей моих твои русалки?

Царевич испытующе всмотрелся в хмельные глаза Водяного.

– Вы́ходят, – хозяин вод махнул рукой и усмехнулся. – Даже не сомневайся. И вы́ходят, и еще кой-чем подсобить смогут…

Он захихикал.

– О! За то и выпьем!

Царь вод, бухнув кувшином о кубок царевича, залпом опрокинул в себя остатки вина, сильно запрокинув голову. Затем сосуд выпал из его внезапно ослабевших пальцев, и Водяной громко захрапел.

– Да. Твое здоровье.

Иван-царевич, отсалютовав спящему собутыльнику, отставил кубок и вышел из зала.

* * *

Буря в пустыне не стихала еще несколько дней. Ее, громадную, необъятную, похожую на упавшую с небосвода грязно-бурую тучу, хорошо видно было со стен и башен дворца Несмеяны. Царица Дивен-Града не лукавила – пройти сквозь такую смог бы, пожалуй, лишь сам Вольный Ветер. И Марья, всякий раз глядя на бушующую круговерть песка, молний и пыли, разрывалась в своих чувствах. С одной стороны, буря давала им передышку, время на то, чтобы крепко обдумать предстоящее дело. Но, с другой, Марья буквально всей кожей чувствовала – каждая минка, что она бездействовала, была смерти подобна для придонного царства. И оттого царевна мрачнела все больше с каждым днем вынужденного безделья.

Единственным отвлечением в то тяжкое время стали для нее прогулки с Иваном. Хотя первая из них и не задалась.

В тот вечер Марья поднялась с кресла, в котором провела почти весь вечер, и вознамерилась отправиться к себе в покои, как Иван вдруг сказал:

– Царевна, раз дела такие, что и разговоры все выговорили, и буря стихает, не соизволишь ли ты со мною пройтись?

– Пройтись?

– Ну да. Прогуляемся, красоты здешние поглядим. Дворец-то ведь страсть какой красивый, а ты его, почитай, и не видела. Идем? Когда еще доведется владения самой Несмеяны повидать? – он сделал шаг к Марье и, видя явное нежелание на ее лице, с нажимом добавил: – Позволь настоять.

Он чуть поклонился, предлагая царевне руку, и она, мимоходом улыбнувшись, благосклонно молвила:

– Ну, раз так даже, отчего бы тогда и не прогуляться…

– Да, лепота…

Неспешно шествуя с Марьей вдоль дивного сада, огороженного высокой, укрытой буйной зеленью и яркими белыми да охровыми цветами оградой, Иван со значением покачал головой.

– Ну, недаром ведь град сей Дивным называют. А дворец – его жемчужина.

Марья охотно подхватила разговор. Почти с самого начала их внезапной прогулки ее охватывало странное, отнюдь не достойное наследной морской царевны смятение. В голову лезли, совсем не ко времени, чудные помыслы да думы. И не раз ловила себя царевна на том, что нет-нет да поглядывает на Ивана, а уста ее при том озаряет блаженная улыбка. Замечала она и то, что, поддерживая беседу с ним, сама задним умом думает внезапно вовсе не о том, что должно. Не о скорейшем возвращении Володыки на трон, а про то, как ей, Марье, нынче хорошо, уютно и спокойно подле этого смертного. Царевич, с коим свели ее судьба да злой рок и который был обещан ее сестре, нежданно, должно быть, для них обоих, смог дать царевне то, что доселе удавалось лишь одному Чародею. Давным-давно, совсем в другой жизни. И теперь Марья, к стыду своему, поняла, что была бы, наверное, совсем не против быть Ивану суженой вместо Варвары.

Именно на этих пугающих мыслях и завел царевич разговор о красотах сада. И Марья, в тщетной попытке отрешиться от не подобающих царевне слабостей, уцепилась за его слова, точно щука за удила.

– Говорят, его без малого век строили, что по меркам людским срок немалый…

– Немалый, – Иван кивнул отрешенно, а затем, словно сам для себя, добавил: – Только я о дворце разве?

Царевич хитро улыбнулся.

– Сколь гуляем, не заметил я ничего вокруг, что тебя бы, Марья, было прекраснее.

– Что говоришь такое? К чему?

Марья нахмурилась, силясь недовольством укрыть смущение.

– Говорю правду, как есть. А к чему? Да к тому, что не могу иначе. Гляжу на тебя, и сердце само устами глаголет. Почитай, против воли…

– Ох и сладки же твои речи, царевич… – Марья невольно улыбнулась. – Словно мед гречишный. Только ты мне лучше вот что скажи, а будет ли в том меде ложка дегтя?

– Куда ж без нее… – Иван, поджав губы, вздохнул. – Не стану скрывать, если любоваться красой твоей можно век без устали, то вот понять тебя мне, к сожалению, пока не по силам.

– Да? Любопытно, отчего же так?

– Хм, знаешь, коль уж ты сама спросила, так скажу, как есть. Не серчай…

Он взъерошил на затылке волосы.

– Вот вроде бы ты не человек. И мыслишь совсем иначе, и живешь столько, что для тебя жизнь людская – лучина тонкая и значения иметь не должна никакого. И не оттого, что ты плохая. Просто разумение у тебя иное. Не как у людей. Да только все одно. На моих глазах собственных ты жизнью своей рисковала, чтобы витязей от Водяного уберечь. Сиротке безызвестной помогла и даже животину безголосую из болота вытащила. К тому ж…

Иван задумчиво поглядел на царевну.

– О батюшке своем ты совсем как девушка простая, дочь любящая, беспокоишься. Вот и никак я в толк не возьму. Как это все в тебе уживается?

Слова Ивана неожиданно задели Марью куда больше, чем ей бы хотелось.

«Ах вот оно как, значит? Пока я здесь в кисель расплываюсь, ты меня, точно ракушку диковинную, поразглядывать решил?»

Обозлившись на себя за собственные недавние мысли, царевна холодно молвила:

– Дивлюсь с тебя, царевич. Разве вы, люди, сами не такие? Али, может, ты один не такой? Скажешь, не уживается в тебе самом и любовь, и гнев, и добро со злом? На тех же, к примеру, кто отца твоего похитил? Да не отвечай!

Она презрительно скривилась, видя, что Иван собирается заговорить.

– Уж я-то точно знаю, что уживается. А в прочих ваших еще и не такое в водоворот единый сходится.

Пред глазами царевны, выплыв погребальным челном из далекого прошлого, встал Чародей. Марья явственно вспомнила, как он менялся, погибая в бездонной пучине Нави. Взор царевны потух, рука ее выскользнула из-под локтя Ивана, и вновь заговорила она уже тихо и спокойно:

– Или, по-твоему, это лишь вам, смертным, все дозволено? И ошибаться, и сомневаться? Ты сам-то скажи, не сомневался, когда, меня защищая, моряков в Навь отправлял?

– Прости, – царевич покачал головой, явно раздосадованный. – Не желал я тебя обидеть. И сомнения, конечно, да прочее все не одним лишь людям присущи. Вот только в бою том я ни минки не раздумывал. Потому как знал, что по правде поступаю да по чести.

– Хм, коль так, отрадно слышать.

– Так. И так впредь будет.

Иван говорил твердо и уверенно.

– Но раз уж мы начистоту заговорили… Давеча у меня с царем болотным один прелюбопытнейший разговор случился. И поведал он мне, что с Кощеем Бессмертным тебя, Марья, дела стародавние связывают. Да и во дворце своем он упоминал, что вина тебя гложет. Я тогда значения словам тем не придал, но… Теперь, быть может, расскажешь? Все ж путь наш на Буян лежит и…

Он сглотнул.

– От тебя во многом и моего батюшки судьба зависит.

– Ничего из того, что тебе теперь бы пригодилось, меж нами с Кощеем не было. То я уже говорила раз.

Марья ответила хмуро и резко, порядком раздосадованная тем, что беседа их с Иваном зашла совсем не туда, куда бы ей еще совсем недавно хотелось, а прогулка, до того по-настоящему сказочная, была теперь безнадежно испорчена.

– Что до остального… – она заговорила вновь не сразу, неожиданно даже для себя самой. – Кощей Бессмертный когда-то погубил человека, что был мне дорог, – остановившись, она поглядела Ивану в глаза. – Давно. Не счесть уж лет сколько…

– Однако ты по человеку тому до сих пор скорбишь. То была любовь, да?

Царевич не спрашивал – утверждал, и Марья медленно, против воли, кивнула.

– Любовь.

Она вновь взяла Иван под руку и повела вдоль благоухающего сладкой горечью сада.

– Он убил его? А ты не смогла спасти, от того вина твоя?

– Хм, можно и так сказать. Не смогла. И убил.

Царевна коснулась кончиками пальцев лепестка крупного белого цветка. Бархатистого и нежного.

– Тот, кого я любила, ступил на темный путь и стал Кощеем Бессмертным. Со временем. А затем я одолела его и заточила в башне на Буяне. И сделала бы это еще дюжину раз, коль потребовалось. Так что тревога твоя напрасна, царевич. Тот, кого я любила, давно мертв. А Кощей Бессмертный мне лишь враг, и ничего боле. Рука моя в случае чего не дрогнет, уж поверь. И уж тем паче никакое прошлое мне Володыку вернуть не помешает. А значит, и твоего отца мы обязательно разыщем.

– Да…

Иван молча кивнул, явно жалея, что вообще завел этот разговор, и они пошли дальше – теперь уже молча. Вскоре, впрочем, как-то незаметно вновь начав разговор, да так и прогуляв по залам, башням, садам да галереям до самого рассвета. И встретили восходящее над градом солнце на вершине одной из многочисленных дворцовых башен, укрывшись одним на двоих пледом да вкушая стянутый из-под носа нерасторопной служки виноград.

– Хорошо…

Иван, закинув в рот ягоду, покосился на Марью, и та улыбнулась, понимая, что все это время он глядит вовсе не на рассвет.

– Хорошо…

Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Сейчас морской царевне не хотелось думать ни о предложении Несмеяны, ни о том, что время, судьбою отведенное, неумолимо близится к концу и буря в Великой Пустыне рано или поздно стихнет, а она, Марья, все никак не может решить, как поступить. В тот миг, сидя рядом с Иваном-царевичем, чувствуя его плечо под своею щекой, слыша его дыхание, теплое и живое, ощущая жар его тела и сильную руку позади своей спины, наследная морская царевна Марья Моревна хотела быть просто девушкой. Беззаботной и слабой.

* * *

Иссякать буря стала к вечеру, на четвертый день их пребывания в гостях у Несмеяны. Тогда же царевич, как и Марья, полюбивший коротать время за прогулками по дворцу, предложил ей пройтись в последний раз.

– Марья, кажется, все… стихает ветер, да и небо над пустыней яснее с каждым часом. Пожалуй, пора настала и с дворцом прощаться.

– Дворец не человек. Переживет, – царевна покачала головой. – Завтра царице ответ давать надобно. Тем с утра и займусь, потому нынче спать лечь пораньше стоит.

Она поднялась с кресла, но Иван, преградив ей путь, настойчиво сказал:

– Идем.

А затем, не дожидаясь боле согласия, потянул ее прочь из залы.

– Да, сад все ж знатный.

Немного погодя, когда они уже какое-то время бродили по галереям дворца, а Марья все не могла отделаться от чувства, что сегодня что-то в их прогулке отлично от обыкновенного, Иван как бы невзначай огляделся. Поодаль от них, наверняка так же прогуливаясь, шли двое укутанных в белые шелка мужчин.

– А уж в садах я, поверь, толк знаю! В детстве все окрест дворца излазил. Яблоки воровал, знаешь ли, с ловкостью исключительной!

Царевич залихватски подмигнул Марье.

– А ты, царевна? Как твое детство прошло? Доводилось тебе делать что-нибудь этакое? За что потом ух как влететь может? И ведь знаешь, что влетит обязательно, а все одно тянет на сумасбродство?

– Да уж на месте не сидела…

Вспомнив, как впервые сбежала из дому на сушу, Марья невольно с теплотою улыбнулась.

– Да и попадало мне тоже часто.

– М-да, что на земле, что на дне морском, у детей забавы одинаковые. Как же радостно мне, знаешь, что не такие уж мы с тобой и разные, царевна.

– Поди знай!

Марья, ухмыльнувшись, с хитринкой взглянула на Ивана, и, как всегда в такие мгновения, укутали ее точно пледом мягким тепло и спокойствие. Так, продолжая пребывать в своем уютном настроении, она не заметила, как царевич, уже не на шутку взволнованный, привел ее на крышу одной из многочисленных башен дворца. Здесь они уже бывали не раз, и ничего удивительно в выборе места Марья не углядела. Покуда Иван, воровато оглядевшись, вдруг не зашептал:

– Вот, здесь нас точно никто не услышит!

Оставив на миг царевну, он проверил уходящую вниз винтовую лестницу и плотно притворил за собою дверь.

– Да уж куда там…

Марья усмехнулась и, все еще не желая разделять с Иваном ее тревогу, подошла к невысокой, по пояс, каменной ограде, что шла по краю крыши.

«Слишком хорошо мне сейчас…»

Пред ней как на ладони раскинулся ночной Дивен-Град. Усыпанный гроздьями уютных желтых огней, он мирно дремал под бескрайним небом пустыни. А покой благословенного града охранял серебристый серп стража-месяца, зорко бдящего за врагами его царицы.

– Здесь нас разве что ветер да звезды подслушать сумеют! Дивное место. А мы, стало быть, секретничать собрались?

Улыбнувшись, она взглянула на Ивана, убирая с лица растрепанные ветром волосы. Однако царевич остался серьезен.

– Можно и так сказать. Рассказать я тебе кое-что хочу. Без лишних ушей.

– Знать, серьезное дело у тебя, Иван, – Марья наконец нахмурилась, удрученная тем, что сегодня он не дает ей, как это бывало обычно, побыть простой девушкой.

– Верно, уж непростое, – взъерошив волосы на затылке, он кивнул.

– Ну что ж, сказывай как есть. Коль уж не на красоты местные ты меня любоваться привел.

Марья едва не пустила в голос такое человеческое и неуместное сейчас сожаление и тут же одернула себя. Слабость, которая овладевала ей наедине с царевичем, одновременно нравилась ей до дрожи и злила до желваков на скулах.

– Что приключилось? Не томи…

Волнение царевича наконец передалось и ей, а в голову полезли тревожные мысли о том, что, вероятно, на пути их возникли новые препоны, о которых уже известно Ивану, но все еще не знает она.

– Давеча ночью, как мы разошлись, ходил я в сад, чтоб мысли в порядок привести, – царевич, в очередной раз оглянувшись, наконец начал свой рассказ. – Бродил, гулял – глянь, а за воротами золотыми клеть золоченая стоит. Совсем пустая. Да только прутья у нее точно жаром опаленные, так и светятся! Что за диво, думаю. И решил я задержаться, выяснить, что к чему. Затаился в тени. И минки не прошло, как ее увидел. Птицу Несмеянину, представляешь?! Ту самую, чье перо Дадон жаждет.

– Жар-птицу? – царевна взволнованно подалась вперед. – О ней говоришь? Не обознался ты?

– Да как здесь обознаешься? Красы невиданной! Перья жаром горят, что смотреть больно! Есть разве на белом свете вторая такая?

– Но как же это возможно?

– Ну, видимо, не такая уж и надежная клетица у Несмеяны. Заперла она в ней Жар-птицу, а та, все одно, выбирается по ночам да по саду летает. Фруктами сладкими лакомится. И я вот чего думаю…

Голос царевича стол едва слышен за шелестом ветра.

– Может, и не нужно нам Тугарина по Степям да Пустыням искать? Жар-птица-то вот она, только руку протяни! А уж в сад я как-нибудь проберусь. Не впервой.

Иван, сложив руки на груди, залихватски усмехнулся.

– Ну, что скажешь, царевна?

– Мысль твоя, она, конечно, дельная… – Марья заговорила не сразу и очень медленно, полным задумчивости голосом. – Но и опасностей таит немало. Тебя ведь схватить могут. И уж тогда представить сложно, какое наказание Несмеяна за этакое вероломство назначит.

– Да уж, царица Дивен-Града сурова, – Иван покивал, невесело усмехаясь. – Пощады от нее точно не дождешься.

– Вот именно. Потому, прежде чем решать что-то, знать я должна, отчего ты один за всех рисковать желаешь?

– А с чего ты взяла, что мне разрешение твое надобно?

Царевич нахмурился и скрестил руки на груди.

– Оттого, быть может, что, будь иначе все, ты б уже птицу в саду ловил, а не здесь со мной разговоры разговаривал.

Марья с насмешкой заглянула ему в глаза.

– Твоя правда… – Иван вздохнул. – Что ж, коль уж в одной мы лодке, желание твое справедливое. Хочешь причину – слушай. Вот она.

Он заговорил с жаром.

– Птицу я изловить предлагаю, потому как шансов на успех в этом деле куда больше. А от пера треклятого и то зависит ведь, разыщем ли отцов наших, и, значит, рисковать нельзя. К тому ж Тугарина убить пытаться уж больно опасно. Пострадать кто-то из нас может. Наверняка пострадает, а я…

Он нахмурился, запнулся. Замолчал. А затем, выдохнув, вдруг шагнул к Марье, взял ее руки в свои и молвил:

– А я, Марья… – он заглянул ей в глаза. – Скажу, как есть… Не могу я позволить, чтобы ты пострадала. Даже мысли об этом допустить не могу. Потому как… дорога ты мне стала, морская царевна. Сердечно дорога.

Он замолчал, точно ожидая ее реакции, а Марья, не в силах вымолвить и слова, просто глядела на него и понимала, что одного хочет. Нырнуть в его бездонные очи рыбкою, точно в Окиян-Море, да никогда оттуда не выныривать.

– Дорога?

Голос царевны был тих и растерян, а от сказанного сердце ее замерло, застыло испуганно, да и понеслось затем вскачь по захлестывающему разум океану волнения. И Иван понял ее чувства.

Прочел по глазам смятение, увидел мелькнувший шустрой плотвою испуг. Улыбнулся мягко и молвил:

– Сам я не заметил, как это произошло. Да только с каждым днем ты мне все ближе. Со всеми своими противоречиями, с волею железной и сердцем трепетным, точно глубоко на дне окиянском спрятанным. Знаю я, что разными дорогами судьбы наши идут и не быть нам никогда вместе. Да только против себя бы пошел, как бы все тебе не рассказал, во всем не признался. И, коль у тебя хоть толика тех же чувств есть, что меня изнутри рвут, скажи только. О большем и не прошу.

– Иван… – Марья, против собственной воли, отняла руки. – Ты прав. Во всем прав. И в том, что открылся мне….

Она сглотнула в пересохшем, точно песок в Пустыне Великой, горле ком.

– И во всем остальном тоже.

Смолкла вновь. Отошла прочь и взглянула на ночной город. Где-то там мирно спали люди.

И невдомек им было, сколь тяжкий разговор ведут двое столь близких уже и бесконечно далеких чужестранца на крыше высокой башни.

– Не бывать нам вместе.

Марья порывисто повернулась и взглянула на царевича так, словно молила о спасении.

– Прости. Раньше я должна была это тебе сказать. Ведь, от тебя в отличие, видела все. Понимала, к чему идем мы. И должна была, обязана остановить. Одуматься. Да смалодушничала, все тянула… – Марья вздохнула. – Счастьем кротким наслаждалась украдкою, – она с горечью покачала головой. – Вот только правда в том одна, что не стать мне никогда ничьей невестою. Подле отца и трона морского быть вечно. Вот моя судьба. А ты сестре мой обещан, Варварушке.