Текст книги "Когда молчит море. Наследная Царевна"

– Спасибо тебе, сестра, – Марья поклонилась, хоть Чернава того и не могла видеть, да спросила, стараясь не допускать в голос жалости: – Могу ли я в благодарность что-нибудь сделать для тебя?

– Ничего мне не надо, – старуха мотнула головой. – Ступай уже. Иди. Иди, кому говорю.

– Прощай, Чернава…

Поклонившись, Марья пошла прочь с тупою болью в сердце, зная, что они никогда боле не увидятся. А вечером того же дня Чернава тихо умерла. И в миг тот у сестры ее, наследной царевны хрустального трона, где-то далеко в пути кольнуло внезапной тоскою сердце.

* * *

– И все одно, никак я поверить не могу, что мы к богатырю настоящему путь держим.

Когда ранним утром третьего дня пути из безымянной деревеньки Чернавы вдали показалось Малое Переполье, Иван в который раз уж завел свой излюбленный теперь разговор.

– И уж тем паче, что он в захолустье таком обретается.

– А что такого-то? Деревня как деревня. У вас, людей, таких немало. И все на одно лицо. Чем тебе эта не угодила? – Водяной с интересом поглядел на царевича.

– Дивлюсь я с тебя, царь болотный, ты, быть может, часом, вообще о богатырях не ведаешь? О подвигах, что они совершали? Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович да Никита Кожемяка. Тебе имена эти говорят о чем-нибудь?

– Ну, может, и говорят, – царь вод равнодушно пожал плечами. – Село-то здесь при чем?

– Ай, вот привязался к селу своему, точно пиявка! Я ж тебе о людях глаголю. О тех, про кого нынче лишь сказания одни ходят! Богатыри – это ведь тебе не воеводы какие аль витязи славные! Они ого-го чего могли! И ударом одним семерых, и деревья с корнем рвать, а уж коль супротив нечисти аль нелюди какой выходили, так только берегись! Ты пойми, это ж воины величайшие, коих не одолеть было. Говаривают, они от самого Святогора силушку берут, а тот, почитай, ровней был и Володыке морскому, и Ветру Вольному, и Матушке-Земле с Пращурами прочими. Вот и не понимаю я, ежели Микула Селянович жив-здоров да в силе полной, отчего он не в ратном деле, а в селе каком-то захудалом мается? Ведь, ежели сказаниям верить, он тот, кто в одиночку три дня и три ночи орды Вольхи сдерживал, покуда рати остальные не подоспели. А уж ежели он и впрямь Баюна изловил, так вообще…

Иван качнул головой, посчитав, что сказал достаточно.

– Ну, положим, насчет того, что одолеть богатырей нельзя, ты малость хватил, Иван, – Марья задумчиво качнула головой. – Своими глазами видела я, как пал один из них в сражении с ратями Кощеевыми. Гаврилой его кликали. Да и не он один в те времена страшные голову сложил за правое дело. Так что, коль и впрямь уцелел Микула в те дни далекие, так, думаю, ратного дела он уж сполна хлебнул. Наелся им досыта, вот и нашел здесь свое пристанище. В тиши да покое.

– Но разве так можно? Коль силою такой наделен, разве не надобно ее на дело доброе пускать, а не от мира целого прятать?

– Ну, богатыри, как ни крути, те же люди. А люди, как и нелюди, впрочем, все разные. И не у всех духу хватает до дня своего последнего из руки меча не выпускать.

– Считаешь, попросту устал он?

Иван с недоверием поглядел на Марью.

– А вот сейчас ты его сам и спросишь, – Водяной кивнул вперед.

Они как раз подъезжали к пахотному полю близ села, в надежде в сей ранний час застать кого-нибудь из местных на поле да расспросить о богатыре. Но того делать не понадобилось.

Микулу Марья узнала сразу. Его просто невозможно было ни с кем перепутать. Богатырь возвышался над черным, взлохмаченным полем точно сосна, словно гора аль солнце. Могучий, высокий, крепкий, аки дуб, он мерно и безо всякого усилия пахал плугом поле, пока два быка, от ярма освобожденные, мирно паслись в сторонке. Завидев приближающихся к нему путников, богатырь оставил пашню, глотнул из кувшина, что стоял у ног, холодного квасу и, утерев лоб тыльной стороной ладони, прикрыл глаза от солнца.

– Здравствуй, Микула Селянович, богатырь славный.

Подъехав к нему, Марья спешилась.

– Ну, здравствуй, коль не шутишь… – Микула неодобрительно прищурился, – морская царевна. Чего надобно?

– А ты не слишком-то приветлив, – царь вод хмыкнул.

– А с чего бы мне с тобой приветливым быть, Водяной? Я вот вас не звал.

– И все же я здесь. И пришла получить долг.

– Долг? Хэх… – протянул Микула, качнув головой. – Не припомню, чтоб я тебе чего-то должен был. Уходи. Поле само себя не распашет.

Отвернувшись, точно забыв о них, он взялся за плуг.

«Да, так просто его не возьмешь», – Марья задумчиво поглядела на широкую, точно дорога, спину богатыря.

– Чернава мертва.

Микула, остановив плуг, распрямился и вздохнул. Глубоко, ровно, спокойно, будто у него с плеч груз непомерный свалился.

– Это хорошо. Давно она эту землю топтала. Даже слишком.

– Знать, не шибко ты ее любил, раз смерти рад, – царь вод хмыкнул, но Иван покачал головой:

– Не смерти он радуется, избавлению ее. Верно говорю? – он пытливо взглянул на богатыря.

– А ты мне под кожу не лезь, молодец, – Микула нахмурился. – Да и вообще, сказал же – уходите. А не то, стало быть, я вас сам уйду…

– Прости, но нет, – Марья, удержав за руку уже шагнувшего было вперед Водяного, протянула богатырю раскрытую ладонь, на которой покоилось кольцо Чернавы.

– И чего? Я ей слово давал, не тебе. Так что хватит мне побрякушками тыкать. Уходите, говорю. Пока чего не вышло.

Микула вновь вернулся к работе, легко вонзая лемех[26]26
  Лемех – часть плуга.


[Закрыть] глубоко в землю. Но Марья не собиралась никуда уходить.

– То была ее последняя воля, – она положила руку на плуг, остановив пахоту. – А значит, ты теперь мой должник, богатырь. И я желаю свое забрать немедля.

– Немедля? – Микула недобро хохотнул. – Ну и чего же ты хочешь, царевна?

– Хочу, чтобы ты помог мне одолеть Лихо.

– Ли-и-ихо… Хм. Высоко замахнулась. И почто оно тебе?

Богатырь, заставляя Марью отпрянуть, потянул плуг из земли и, удерживая одной рукой, с силою потряс. На поле с мягким шелестом посыпались комья сырой земли.

– Хочу за Калинов мост перебраться. А без тебя с Лихом не сладить.

– А со мною, значит, сладить?

– Ты мне скажи. Не сказки ль то, что такие, как ты, Правью самой отмеченные, от Святогора-богатыря первого силу обретающие, для того на свет рождаетесь, дабы со злом бороться да его побеждать?

– Конечно, сказки, а то что ж еще, коль звучат сказочно? Люди сперва наболтают невесть чего, а потом сами в то же и верят.

Микула закинул плуг на плечо, взял быков под уздцы, а затем повернулся к незваным гостям спиной и побрел прочь. Так, точно они и не держали только что разговор с ним.

– Ну так что, богатырь, ты подсобишь мне?

Царевна, не став идти следом, окликнула его чуть погодя.

– Подсоблю. Вот только булавку свою захвачу да своим скажу, что не ворочусь покамест. Пущай животинам едьбу[27]27
  Едьба – еда.


[Закрыть] с водой сами вечером ставят. А вы тут обождите.

Он остановился, повернулся и хмуро глянул на Марью.

– Нечего по селу шастать да пересуды плодить. От слухов и так житья нет никакого, а мне по страднику[28]28
  Страдник – июль.


[Закрыть] еще здесь репу сеять. А в ином месте не хочу. Уж больно землица в сторонке этой хороша. Поняли?

– Поняли.

Марья вновь остудила пыл Водяного.

* * *

Микула не слукавил. Сборы его и впрямь были на удивление спорыми. Не прошло и получаса, как богатырь вернулся на поле, а за спиной его, увязанная на посохе толщиною с добротное молодое деревце, мерно покачивалась котомка.

– Ну, идем.

Богатырь запустил большой палец под ремень, поправляя врезавшуюся в живот петлю многопудовой шипастой палицы. Такой, что при взгляде на нее Марья всерьез сомневалась, что сумеет подобной громадиной орудовать.

– Раньше выйдем, раньше воротимся.

Не останавливаясь, Микула прошел мимо своих незваных гостей, и им не оставалось ничего иного, кроме как отправиться следом.

Путь до Смородинной реки, даже несмотря на то, что Малое Переполье стояло недалече от Камнетопи, а сами трясины путники по воле царя вод преодолели даже быстрее, чем могли бы проехать по добротным дорогам, занял поболе дюжины дней. И немало из этого времени царевна гадала, как Водяному удалось в своих болотах наладить нечто вроде морских троп.

Впрочем, все ее мысли о том разом вылетели из головы, когда вечером третьей седмицы она услышала впереди громкий рев пламени. Эхом отдаваясь меж вставших вот уже как два дня кряду вокруг деревьев, что сменили низкую поросль топей, он нес с собою прогорклый дым и смрад пожара.

То, что последние пару дней с каждым шагом все ближе они к огненной реке, царевна чувствовала давно, задолго до того, как ноздри защекотала гарь. Сперва стало меньше, а потом и вовсе пропало зверье, затем увяла от ползущего по земле яда листва, а вскоре голые, так напоминающие скелеты диковинных чудищ деревья укрыл толстый слой копоти, а шаги стали мягкими от легшего на землю пепла. Последним, сменив мертвенную тишину, пришел и тот самый рев. Сперва далекий, а затем и бурлящий тревожным свербением в груди. Чуть погодя к гулу огня добавились и багряные, лениво пляшущие по земле отсветы. А затем уж и Микула, выйдя к полыхающему жаром провалу Смородинной реки, кивнул спутникам.

– Ну вот – мост.

Он взглянул на царевну. Впереди, точно как сказывалось в преданиях, виднелся перекинутый через пропасть огненной реки мост. Грубо скованный из железных листов, почерневший от копоти, он со всей тяжестью врезался в края обрыва, и земля, казалось, стонала под его полным весом.

– А вон и Лихо, – богатырь указал на одинокую фигурку, застывшую прямо посреди пропасти.

– Ребенок?

Голос царевича сквозил неподдельным изумлением, и Марья хорошо понимала его. Сперва то, о чем говорил Микула, она и сама приняла за человеческое дитя. За девочку. Но затем почти сразу поняла – нечисть, стоявшая на мосту, с людским ребенком сходство имела весьма отдаленное.

Неказистое, изломанное, в рваном, испачканном кровью сарафанчике, Лихо стояло к ним спиной и с первого взгляда вызывало необъяснимое отвращение и оторопь, густо перемешанные с острым смрадом опасности. Нечисть стояла босыми ногами прямо на раскаленных плитах моста, и от обгоревшей плоти стоп ее с противным шкварчанием шел дым да ползли по железу лопающиеся тут же пузыри горелого жира. Скользнув взором выше, Марья увидела на щиколотке Лиха, до кости изодранной, чернеющую подкопченной сталью тугую колодку.

– Эта кривенькая девчонка? – Водяной погладил усы. – Одноглазое Лихо?

– Ну да… – Микула равнодушно кивнул. – А что тебя смущает, болотный царь?

– Ну, знаешь, как сказать помягче… Я рассчитывал на что-нибудь покрупнее.

– Уж поверь, оно тебя не разочарует…

Отстегнув с пояса булаву, Микула поиграл ее рукоятью в руке, точно примериваясь к весу да удобству, и как– то устало шагнул к мосту.

Стоило богатырю приблизиться к обрыву, как Лихо судорожно дернулось, развернулось рывком, звякнув тяжелой цепью, да уперлось в Микулу блестящим взглядом единственного глаза. Налитого кровью и выпученного, точно белесый фурункул. Морду Кощеевого стража, несуразную, точно вылепленную в насмешку над человеческим дитем, еще пуще уродовал жуткий шрам. Он протянулся от подбородка через щеку, нос, глаз да лоб и терялся где-то в спутанных, грязных волосах, мокрых то ли от пота, то ли от чего похуже.

– Прочь! – голос чудища оказался хриплым и надрывным, точно кричали с дюжину прогнивших глоток разом. – Дороги дальше нет.

– То пока…

Микула, все так же спокойно глядя на него, вздохнул и ступил на железные плиты, после чего Лихо еще взревело пуще прежнего.

– Прочь!

– Пусти нас! Чего нам делить? – царевна, в которую спокойствие богатыря хоть и вселило немалую уверенность, все же решила попробовать для начала сговориться с нечистью миром.

– Никому дороги дальше не будет, – Лихо рывком посмотрело на нее. – Будь ты хоть царица или служка простая. Кто б на мой мост ни взошел, найдет здесь лишь смерть. И ты, Марья Моревна, средь прочих не исключение. Так что иди прочь. Или…

Лихо дернуло детской ножкой, внешне вяло пытаясь оборвать цепь, но царевна даже издали услышала, как скрежетнула по кости колодка, а плоть на пятках зашкварчала сильнее.

– Взойди на мой мост. И умри.

– И на что тебе моя смерть?

– Такова моя служба… Кощеем назначенная.

– Стало быть, это правда… – Иван взъерошил волосы на затылке и переглянулся с Водяным. – Самому Кощею Лихо служит.

Царь вод в ответ неодобрительно поджал губы, словно говоря: «А ты в моих словах сомневался»?

– Верно, царевич.

Лихо, хоть до него было добрых восемь саженей, Ивана услышало и кивнуло так, что казалось, голова у него отвалится.

– Кощей заманил меня судьбами людскими. Сладкими… – оно закатило глаз, а с полопавшихся, кровоточащих губ потянулась на грудь тонкая ниточка вязкой слюны. – А потом приковал к мосту цепями нерушимыми и стеречь его наказал. Покуда вечность не истечет. А там…

Мечтательный вздох.

– И отпустит…

– Ну, это он явно слукавил, шельмец! – Водяной хохотнул. – Наивная душа… Нет ведь у вечности конца и края.

– Конец есть у всего, царь вод. И ваш уже близок.

– Стало быть, не по своей ты здесь воле, – Марья, отчаянно пытаясь придумать, как избежать битвы с опасным противником, заговорила вновь: – И Кощей тебе такой же враг, как нам. А коли так, то и тем паче нет нам смысла смертоубийство учинять. Пусти нас, и слово даю, что заставлю Бессмертного тебя освободить. Уговор?

Марья твердо посмотрела на нечисть.

– Что ж… – Лихо облизнулось. – Хорошо. Можешь ты на ту сторону перейти, царевна. Да только не так. Разруби сперва три дюжины цепей, что меня на мосту удерживают. Дай мне вольную – я и уйду. А уж тогда иди куда вздумается. Ну что, Марья… – по кровоточащим губам вновь прошелся, собирая черно-алый сок, длинный язык, и Лихо вперило в царевну взгляд истекающего слезой глаза. – Уговор?

– Ну вот, стало быть, и поговорили.

Марья же в ответ лишь усмехнулась и переглянулась со своими спутниками. Выпускать подобную образину, охочую до людских жизней, на свободу она, конечно, не собиралась.

– Теперь и к делу приступать можно.

– Ну, вот так бы сразу, – Микула невесело вздохнул, в очередной раз взвесил в руке истертую рукоять булавы и ступил на мост. – Чай, не разговоры пришли разговаривать.

– Вот это по мне! Прикончим нечисть, и дело с концом! – свирепо оскалившись, хозяин вод ринулся следом за богатырем.

– Иван, ты издали бей. С лука, – Марья, перед тем как пойти за ним, придержала за руку царевича.

– Ого, да ты, никак, обо мне беспокоишься? – он усмехнулся, ничуть не оскорбившись ее просьбой.

– Вот еще, – царевна хмыкнула. – Просто на мосту нам всем сразу все одно тесно будет. А стрелы только у тебя. Бей без промаха.

– С промахами я не умею.

Иван ухмыльнулся, они кивнули друг другу, и Марья поспешила в бой.

– Смерть!

Стоило богатырю пройти несколько шагов по раскаленным плитам моста, как девочка-Лихо яростно завизжала. Громко, пронзительно, точно обезумевший от боли хряк в руках неумелого мясника. А затем вдруг прогнулась назад, живот ее набух кровавым пузырем, пошел буграми, сперва засочившимися кровью, а затем сменившимися глубокими, вскрывающими требуху лопинами[29]29
  Лопина – трещина.


[Закрыть]…

И вот уж на ее месте возникла огромная, опутанная, точно паутиной, множеством цепей нечисть.

Лихо в своем истинном обличии одновременно напоминало и паука, и рака, и самый чудовищный кошмар: то, что только что было туловом изувеченной болезнью девочки, теперь покоилось на огромном, пульсирующем щетиной, вытянутом червем брюхе, из которого торчали дюжины разномастных суставчатых лап. Каждая длиной с тройку человечьих ростов и оканчивающаяся трехпалыми костистыми дланями с острыми серпами когтей.

– Вот это я понимаю – Лихо! – Водяной, с диким смехом внезапно рванув вперед, обойдя богатыря и оттолкнувшись от моста, прыгнул, в следующий миг вонзив свой трезубец прямо в жирное брюхо твари.

Лихо оглушительно завизжало, дернувшись всем своим громадным телом, а затем сокрушительным ударом отбросило хозяина вод прочь. Так, что тот лишь чудом умудрился приземлиться у самого края обрыва, а не угодить в пылающий багрянцем огонь Смородинной реки.

– Смерть! – сызнова взревело чудовище и тут же получило стрелу в разросшийся до размеров добротной репы, заполнивший все, что некогда было лицом уродливой девочки, глаз.

– Да! Получай, страховидло! – Иван удовлетворенно рассмеялся, глядя на мечущееся из стороны в сторону Лихо. – Слепого-то всяко удобнее убивать будет!

Но его смех тут же умолк, когда стрела упала на мост вместе с выдавленным из глазницы, сдувшимся точно бурдюк глазом, а на морде нечисти фурункулом набухло новое око. Через миг Лихо сызнова было зрячим и наконец схлестнулось с богатырем.

– Смерть!

Сразу несколько лап, точно колья, упали на Микулу сверху, но он, неожиданно ловко для своих размеров отпрянув в сторону, взмахнул своей страшной палицей, и лес ног под ней переломился, точно сухая щепа. Лихо завалилось набок, припадая к шипящим от черной крови плитам, а затем грозное оружие опустилось уже на его брюхо, проламывая до требухи щетинистую чешую. Раз, другой, третий. Чудище ревело, силилось подняться, но всякий раз булава вновь прибивала его к мосту.

– Вот это дело, а, Марья? Повалили, а теперь, глядишь, и зарубим!

К Микуле присоединились сперва царевна, а затем и Водяной. Втроем они принялись бить, рубить и колоть Лихо с новой силой, однако издыхать нечисть не спешила. Раны от трезубца и меча на его тулове затягивались белыми бельмами, как только острия покидали плоть, а ноги отрастали столь споро, что с каждым ударом их, казалось, становилось только больше. И лишь сочащиеся черной кровью провалы от булавы Микулы никуда не девались. Правь, бьющая нечисть вместе с шипастой тусклой сталью, не давала Лиху восстановиться, и в том была истинная сила богатыря.

Однако ж, даже несмотря на их совместные усилия, вскоре бой обратился вспять, и вот уже все трое вынуждены были отступать под градом ударов разъяренного чудища, а о недавнем успехе напоминали лишь несколько ран да переломанных, волочащихся по раскаленным плитам ног.

Пострадали во время схватки и опутавшие Лихо цепи. Оборванные, перерубленные, они плетьми хлестали вокруг чудища, высекая из стали моста ярко-рыжие искры, а затем, вдруг ожив, точно змеи поползли по крутым бокам нечисти, стремясь вновь оплести его своими нерушимыми путами.

– Так вот отчего оно само отсюда убраться не может! – Водяной глянул на Марью.

– Все одно с цепями осторожнее надо быть, а то упустим!

Бросившись вперед, она проскользнула меж длинных ног и точным ударом рассекла нечисти щетинистый бок. Вниз бурным потоком хлынула липкая жижа. Лихо взревело, сжимаясь в ощетинившийся лапами комок, но вскоре рана затянулась, и бой, в котором никто не мог взять верх, продолжился.

Царевна, Водяной и богатырь без устали били чудище, порой отваливая от того целые куски смердящей плоти, но почти все утерянное тотчас отрастало вновь. Не поспевали, несмотря на всю осторожность воинов, возвращаться на свое место лишь перебитые да перерубленные цепи-путы.

– Упустим! – полный страха грядущего поражения крик вырвался из груди Марьи, когда она увидела, что тех осталось меньше дюжины.

«Быть может, в том и был коварный Кощеев замысел? – подумалось вдруг царевне. – Что даже те, кто Лихо одолеть в состоянии, того не сделают, потому как раньше, чем чудище смерть настигнет, оно до свободы желанной доберется? А такого никто в уме твердом не захочет. Вот и выходит, что невозможно мост этот треклятый перейти».

Марья, во злости зарычав, отсекла тройку бьющих по ней лап, готовясь к тому, чтобы кликнуть «Отходим!», но тут в Лихо, ломая ноги и обрывая последние цепи, тараном врезался Микула.

– Не упустим!

И одновременно с тем, как булава его проломила нечисти грудь, в труху перемалывая кости с плотью, могучей рукой обхватил он его тулово и принялся тянуть за собою вбок. К краю моста. Лихо рвалось, билось, полосовало широкую спину богатыря острыми когтями, что не замечали почти надетую на него загодя кольчугу. От истошных воплей чудовища, казалось, шли волнами сами железные плиты Калинова моста, но освободиться от хватки Микулы у него не выходило.

«Упадут!»

– Нет!

Понимая, что хочет сделать богатырь, повинуясь внезапному наитию, морская царевна в отчаянном порыве потянулась к родной стихии. Всем естеством потянулась, всей надеждою.

– Река Смородинная, не счесть лет уж, сколь в плену ты Нави. Да только все одно, истоки твои в Окияне-Море. Часть ты его, как и я. Так внемли ж к сестре своей, прошу я о помощи! Выйди из берегов, покарай врага моего! Спаси богатыря!»

И вдруг, оскверненная исконной противницей всего живого стихия, река, обращенная в пламя, до того точно мертвец молчавшая, разом обрушилась на Марью всей невыносимой тяжестью. Захлестнула темной силою самой Нави. Опалила огнем, обожгла, хлестнула искрами разум, точно плетью, сломить стараясь, подчинить. И не смогла совладать с стальною волей наследной царевны – нахлынула лишь, точно волна на нерушимые скалы, да откатилась назад, оставив в ладони частичку своего гнева. Марья закричала.

Дико, страшно, заполненная без остатка болью и ликованием. А затем взмахнула рукою, дернув за силу эту, точно за вожжи, и река, повинуясь ее воле, поднялась вверх да обрушилась на мост, огненным валом накрыв Лихо с богатырем. И, схлынув, оставила после себя на раскаленных, дымящихся плитах лишь опаленного, израненного богатыря.

– Ну вот и все…

Когда Марья подошла к Микуле, он еще дышал. Открыл глаза даже и поглядел на нее осмысленно, однако ж боли от раскаленных, точно сковорода, плит под своим туловом уже не чувствовал.

– Нет больше Лиха, царевна.

– Да.

Марья, не без труда подняв громадного богатыря на руки, унесла его с моста и опустила на землю подальше от края обрыва.

– Славно потрудились…

Микула устало посмотрел на Марью. Дышал медленно и сипло, точно пробитый кузнечный мех.

– Да, драка знатная вышла, – Водяной, встав подле, болезненно повел спиной и отбросил копье, тут же истаявшее паром на горячих плитах моста. – Ты молодец, богатырь.

– А я-то думал, тебе все мало.

Уста Микулы тронула легкая улыбка.

– А оно точно… ну… того? – Иван, опустившись подле богатыря, принялся было за его раны, но все одно косился на пропасть.

– Не гляди. Сгинуло, – Микула отстранил его руки, не давая заняться собой. – Точно знаю. Чую, словно для того и землю топтал все время это.

– Стало быть, твой долг уплачен, – Марья, стоя на одном колене у плеча Микулы, склонила голову, отдавая почести последнему богатырю. – Благодарю тебя за службу, Микула. От меня и Чернавы.

– Да нет… это… пожалуй, тебе спасибо.

Говорить ему становилось все труднее.

– Скажи, царевна, не говорила ли тебе Чернава, отчего вышло так, что… трое богатырей… что ей в войне той давней служили… головы на полях бранных сложили, а я – нет?

– Нет, не говорила, – Марья медленно качнула головой.

– С моей помощью царица род свой спасти чаяла… внука… младенца малого. Вот и слово с меня взяла, когда война уж в дверь стучалась… что заберу я дитя с собою. Да сберегу вдали от всех. Не смог я ей отказать тогда, горем по стороне своей да детям убитой… Все почти уж ко времени тому пали… Забрал дитя да ушел. Вот только и сам себя простить боле не смог. За то, что братья мои на поле гибли… тогда как я прочь бежал. Оттого, царевич…

Микула перевел взор на Ивана.

– И поселился я в глуши той. И ратное дело забросил… что не мог больше в глаза товарищей глядеть. Стыдно было, а теперь… теперь я открыто могу любому в очи заглянуть. За то и спасибо…

Богатырь устало закрыл глаза, но Марья, пораженная его словами, не дала ему уснуть.

– Микула, прежде чем за грань уйдешь, скажи, что с ребенком тем стало? Внуком Чернавы?

– Не выжил он… горячка забрала. Через два лета…

Микула крепко сжал зубы, и глаза его странно заблестели.

– Что ж, твоей вины в том нет.

– Нет… – согласился богатырь, а затем вдруг схватил Марью за руку и горячечно уже зашептал: – Царевна… путь твой ведь в Темнолесье лежит… Нет иной здесь дороги. А значит… к домовине Яги ты идешь.

– Иду, – Марья не стала отнекиваться.

– Так вот… послушай… Во-первых, чтоб домовину ту найти, которую сыскать невозможно, тебе затеряться в лесу этом надобно будет…

Он сглотнул и закрыл глаза.

– А как найдешь Ягу… прошу… ежели будет у нее ученица, забери ее с собой. Сделаешь?

– Сделаю… – царевна ответила после короткого раздумья. – Ежели скажешь, на что оно тебе?

– Нельзя ей с Ягой, нельзя… Давно я бывал там, одну уже в этой домовине не сберег… Смалодушничал… Так ты, молю… хоть эту сбереги…

– Хорошо, я постараюсь…

Марья кивнула, но Микула Селянович, последний из богатырей, ее уже не услышал.

Схоронили его здесь же. Недалече от Калинова моста, где одержал великий воин верх в своей последней битве. В простой могиле, под небольшим камнем с вырезанным Марьей именем, ратным подвигом да прислоненной к нему сбоку многопудовой шипастой булавой.

Во дни возвышения Советника

Берендеево царство

Молчаливые да пришибленные после устроенной ей показательной казни воины, сопроводив Марью до замка, привели ее прямиком в громадную, тускло освещенную неровным, бьющимся светом факелов залу и поспешили убраться прочь. А она, не удостоив их даже взглядом, услышала тотчас его. Советника.

– Ну здравствуй, Марья, душа моя…

Голос, до боли знакомый, родной, такой усталый, но в то же время спокойный, разливающийся твердой уверенностью да звенящий булатом властности и силы. Он заставил сердце морской царевны зайтись в беспокойном бое, и голова ее пошла кругом.

– Так ведь водится любимую после долгой разлуки приветствовать, верно?

Чародей, Зримир или, как он теперь именовал себя, Советник царя Берендея, сидевший во главе длинного стола, упер взор в собственные покоящиеся на шершавом дереве руки и недобро усмехнулся.

– Позволь привечать тебя да потчевать со всем разумением. Или, быть может, иначе сказать стоит? Ведь, помнится, я предупреждал тебя о новой встрече…

Советник перевел наконец взгляд на Марью, на лицо его легли оранжевые отсветы стоящих напротив свечей, и царевна подивилась тому, сколь разительно отличается этот человек от того, с кем видалась она в разоренном им селении. Хоть время и оставило на нем свой отпечаток, однако не было больше в Чародее ни той безмерной, почти предсмертной усталости, ни болезненной худобы. Напротив, пышущим силой показался он ей, с воистину статной уверенностью и даже мудростью. Пусть суровой, даже злой, но мудростью.

– Я помню… – Марья спокойно кивнула. – Вновь миром мы не разойдемся, так ты сказал тогда. А ныне уж… говори, как знаешь… Мне теперь без разницы.

Она усмехнулась и неторопливо прошла к столу, скрывая за океаном спокойствия бушующий в глубине души, рвущий ее на части шторм. Ведь несмотря ни на что: ни на время, что разделило их, ни на путь его, что увел от нее Чародея, с того самого момента, как она вошла в этот зал, как увидела его, Марья сразу поняла: «Проклятье! Я все еще люблю его… Все еще… Проклятье!»

Она поджала губы и горделиво вздернула подбородок, оглядев убранство стола. В двух разных концах его стояли подносы с богатыми, а оттого казавшимися еще более дикими в этой суровой стороне яствами: печеный поросенок в яблоках, тыквенный пирог, вино, сыр.

– Ждал меня?

– Сядь, – вместо ответа Чародей властно кивнул на стул. И Марья, не видя смысла перечить, подчинилась. Подчинилась при том с неожиданною охотой, отчего тут же разозлилась на себя. Раскисать и поддаваться глупым чаяниям да памяти по былому было не время и не место. Впрочем, уже опустившись за стол, царевна подумала вдруг, что в безволии ее может быть вина того, кто сидел сейчас напротив. И открытие это отнюдь не обрадовало ее.

– Что ж, понапрасну стращать друг друга не будем. Чай, не чужие мы друг другу, Марья, да и ведомо мне, не просто так ты здесь. А потому обещаю, я выслушаю тебя со всем почтением. Да только сперва давай встречу справим.

Плеснув вина в украшенный рубинами серебряный кубок, Чародей поднял его в воздух.

– За тебя. Да за встречу нашу. Пусть нежданную, но, как и бывало порой прежде, славную.

«Да, а ты возмужал еще пуще прежнего, мой Чародей, да поднаторел в речах церемонных, – Марья с улыбкой воздела свой кубок. – Только ведь и я уж не та девочка, что от отца к тебе сбегала. Не та, что словам твоим на том поле верила. И не та, что в корчме когда-то на милость твою слабости свои сдавала».

Не дрогнув и бровью, царевна отогнала прочь мрачную птицу тоски и, повторив жест Чародея, выпила вино до дна.

– Недурно ты устроился, Чародей. Да только как же башня в замке на Буяне? Как же тяга к знаниям, о которой ты некогда мне все уши прожужжал?

– При мне. Все при мне, Марья, – он усмехнулся, ничуть не сердясь за то, что она называет его не по званию аль новым именем, а по старинке. – Да только в башне много знаний не высидишь, покуда они по миру разбросаны. Приходится в люди идти…

Он отпил вина, не отрывая от нее остро блестящих в трепещущем огне глаз.

– К тому же… Молодой Берендей – царь всех рек, лесов и полей окрестных – оказался не по годам смекалист. И по мудрости своей поставил меня советником. Да, как водится, отрядил земель, сей замок да дружину.

– Так эти бандиты, что привели меня, – твоя дружина? – царевна вздернула бровь.

– Чего, не по нраву пришлись они тебе разве?

– Ну отчего же, по нраву. Особенно тот, который дохлым на дороге остался, – Марья недобро усмехнулась. – Впрочем, лучше куда, чем тот сброд, что в разоренном тобою селении бесчинствовал. Они это все деревья по дороге разукрасили?

– Иначе, увы, порядка не добиться, – Чародей пожал плечами. – Люд сам не знает, чего хочет.

Марья прищурилась.

– А ты, как я погляжу, все на других свои бесчинства сваливаешь. Да считаешь, к тому же, что лучше всех все знаешь?

– Знаю. Уж всяко лучше них, – Чародей ничуть не смутился. – Ибо сам я прошел этот путь. Из беспросветной тьмы незнания и погони за несбыточной мечтой до понимания. Обретения знания сокровенного. Главного знания, Марья.

– И в чем же оно заключается?

– А в том, что нет в мире ни добра, ни зла. А есть лишь сила и воля железная. И коль в достатке и того и другого, все обрести можно и все одолеть. Даже саму смерть побороть. Вот она – истина! – Чародей говорил все жарче, громче. – И каждый, кто на тропу ведовства встает, именно этого жаждет. Да только все боятся даже себе в том признаться. Лгут, лукавят, в высоких башнях за наблюдением звезд запершись. Один я не побоялся. И со мною правда. Видишь, как все просто, Марья?

Чародей глубоко вздохнул, восстанавливая мерное дыхание, и медленно откинулся на спинку кресла.

– Что людей простых касается, то со стороны – оно всегда виднее. Особенно, ежели ты во сто крат мудрей. Да и нужды у черни простые – отсутствие выбора да пастух строгий.