Текст книги "Когда молчит море. Наследная Царевна"

Иван чуть помолчал.

– Знаешь, я ведь так и не поблагодарил тебя, морская царевна Марья Моревна! Ведь, кабы не ты, вовек бы Водяной не стал по витязям моим тризну править. Так что прими мой поклон. Спасибо тебе! От души и от сердца!

– Не стоит, царевич, сами они это заслужили. Тем, какие были и как сражались.

Марья покачала головой, невольно вспомнив слова царя вод, сказанные им ей там, в тихой, поросшей пушицей заводи, – о том, кто виноват в смертях ратников, и ей стало не по себе. Царевич же воспринял ее молчание по-своему.

– Все в порядке, Марья? – он как-то легко, будто так и нужно было, накрыл ее ладонь своей.

– Не знаю, – царевна осталась откровенной и теперь. Удивительно, но Иван отчего-то вызывал у нее странное доверие. Ему не хотелось лгать, с ним не было нужды лукавить. А еще, будто бы он даже не требовал от нее быть сильной или слабой, и Марья могла попросту вести себя так, как чувствовала в каждый отдельный миг.

– Чувство у меня странное, будто произойти что-то должно, – она чуть прикусила нижнюю губу. – А что, не пойму никак. Вот и стою здесь, пытаюсь в себе разобраться.

– Это м… как-то с ним связано?

Иван глянул в сторону кормы, где под натянутой в виде палатки парусиной скрылся Водяной.

– Чего ему надобно было?

– Не знаю, – Марья пожала плечами. – Заскучал, наверное.

– Хм, не понимаю вообще, для чего мы его взяли?

– Потому что он может помочь. Пусть и нехотя. Водяной – могуч да силен, царевич. И, как я уже однажды тебе сказала, лучше его в даже бледном подобии дружбы держать, чем врагом открытым.

– Ох, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Марья.

Иван хмуро покачал головой, явно показывая свое несогласие, и еще некоторое время они простояли молча, глядя, как сопровождают их челн веселые дельфины. И все это время рука царевича покоилась поверх ладони Марьи, и оба будто бы не замечали этого, делая вид, что все идет ровно так, как нужно, а царевна, страшась спугнуть этот молчаливый уговор, даже позабыла о своих давешних дурных предчувствиях.

Вернулась ее тревога с новой силою уже поздним вечером, разбудив при том мирно дремавшую под парусиной царевну и заставив ее распахнуть очи с единственным словом на устах:

– Беда…

Стоило Марья проснуться, как с палубы донеслось громогласное:

– Гро-за-а! На горизонте гроза!

Царевна вскочила, выглянула из-под парусины наружу и обомлела. Черная, как ночь, стена переливающегося фиолетовыми огнями шторма закрыла собой, казалось, весь горизонт. Она шла к челну под углом, с запада, и моряки, судя по всему, надеялись избежать с нею встречи.

– А ну все на весла, щучьи дети! – кормчий, перекрывая общий гвалт, зычным голос принялся отдавать команды. – Недалече как парус придется сворачивать! А ну взялись! И-и-и-и р-р-раз! И-и-и-и р-р-раз! И-и-и-и р-р-раз!

Под его стройный ритм весла ударили о воду, и ладья, будто подпрыгнув, пуще прежнего понеслась по волнам. Марье же, прильнувшей к борту, хватило одного взгляда на далекие грозовые тучи, чтобы понять – они не успеют. Моряки меж тем, не жалея спин, налегали на весла, еще не ведая о том, что все их усилия тщетны. На душе морской царевны, перекликаясь с волнующимся вдалеке морем, поднималась буря.

– Иван, найди линь покрепче, обвяжи себя да Сокола и меня держитесь!

Бросившись к царевичу, Марья горячо зашептала ему на ухо указания.

– Марья!

Он удержал ее за руку, желая что-то спросить, но, едва лишь только глянув в глаза царевне, тут же спешно кивнул, сразу уяснив – дела плохи. А вскоре их нагнала гроза.

– Держись, братцы! – кормчий, вцепившись мертвой хваткой в рулевой шест, едва успел закричать, когда в борт с силою разъяренного кита ударил первый из многих громадный водяной вал. Под его напором ладья, жалобно заскрежетав, дрогнула, застонала, точно раненый зверь. Вверх взлетели брызги ледяной воды, стремясь, казалось, достать до самих черных туч, что нависли над головой.

– А-а-ах! Пропасть!

Один из сбитых с ног моряков с грязной руганью поднялся, а следом его окатила вторая волна, забрав с собою в бушующие воды Моря-Окияна. Крик тонущего заглушил яростный рев ветра. Кормчий грозно взревел, в сердцах хватив кулаком о борт.

– Кому говорил, привяжитесь, лягушкины вы потроха!

А следом ладью заметало по рваной, беснующейся водяной круговерти, точно детскую лодочку, и люди на палубе болтались, привязанные к бортам линями, точно тряпичные куклы.

– Эта посудина вообще такое выдержит?

Иван, силясь перекричать вой шквального ветра, уцепился Марье за плечо. Царевна, ничуть не опасаясь разделить незавидную участь смытого волной несчастного, одной только рукой крепко держалась за толстый ствол мачты.

– Боюсь, что нет, царевич, – отбросив с лица мокрые волосы, она наклонилась к самому уху Ивана. – То, что ты видишь, – ведь это только начало. Гроза такая грядет, что эту лодочку по бревнышку раскатает, уж это я верно чувствую. Все утонут, чую, жаждет их душ Море-Окиян!

– Что же нам делать? – Сокол, держась подле Ивана, щурился и кривился от хлещущего по лицу острого ледяного ливня.

– Вы ко мне, не к челну привязаны, так что не потонете…

– Сейчас, кажись, потонем!

К ним присоединился Водяной. Несмотря на ярость бури, он играючи передвигался по трещащей от ударов волн палубе и легко перекрикивал рев шторма.

– Без тебя знаю, ты-то чего волнуешься? Чай, не захлебнешься…

– Купаться не хочу!

– Так чего делать будем? Прыгать? – Иван с сомнением поглядел на очередной водяной вал и крикнул: – Берегись!

В следующий миг волна окатила их с головой, и в ее стремительном потоке Марья почувствовала, как натянулся привязанный к спутникам линь. Море попыталось забрать Ивана с Соколом себе, но отступило, поняв, что в планы его царевны это не входит.

– Ох, вот это искупались!

Царевич с трудом поднялся на ноги, подтянутый к себе Марьей, а команда ладьи меж тем недосчиталась еще одного моряка. Его линь, в отличие от такового у царевича, все же оборвался. Волны меж тем становились все более грозными, ладья под их могучим боем стонала все сильнее, уже едва не переворачиваясь от каждого удара набок, и Марья поняла, что решаться на что-то надобно как можно скорее. Царевна предполагала, что сможет упросить Окиян оставить их челн в покое, вот только подобное действо наверняка привлекло бы внимание спасаемых ею моряков, чего строго-настрого наказывал не допускать царь Дадон. Впрочем, второй дорогою для нее было просто шагнуть за борт да и бросить ладью и команду вместе с кормчим на потеху морю. В том, что она сумеет доставить царевича и Сокола на брег в целости и сохранности, у Марьи сомнений не было. Как и в том, что туда же сам доберется Водяной. Впрочем, как раз его судьба заботила в тот миг царевну меньше всего.

– Ах, будь что будет!

Наконец решившись, Марья отпустила шест мачты, не глянув даже на оставленные на твердой древесине вдавленные следы от пальцев, и, широко раскинув ладони, потянулась словно вглубь себя. Туда, где бушевал вторящий грозе вокруг яростный шторм. И усилием воли, увещеванием да ласкою постаралась унять бушующую в груди чужую и такую родную злобу.

«Отец Окиян-Море, к тебе взываю! Прошу, огради свою дочь от грозы! Уйми ярость шторма! Дай нам до берега далекого добраться…»

И Море, точно соскучившись по своей царевне, откликнулось на ее просьбы с необычайной легкостью. Прошел лишь миг, считаные удары сердца, и вот – там, где бушевала, рвала и металась буря, разразилась тишь. Ушли, разгладились складки-волны, стих ветер, перестал лить дождь, и вот уже потрепанная стихией ладья опять мерно скользила под звездами по вновь успокоившейся зеркальной водной глади.

– Да… ну и дела. Так вот, значит, кого мы везем… – стоило людям немного прийти в себя, как к Марье подошел, хмурый, точно грозовая туча, кормчий. – Скажу как есть, морская ведьма. Знал бы – не взял тебя на борт, и никакая грамота бы не помогла.

Он пожевал губу и добавил нехотя:

– И не оттого, что ты мне лично неприятна. А потому, что на ладье мир и порядок быть должен. Но коль так вышло, знать, то судьба, не иначе. Не первый год я в море. Знаю, что кабы не твоя помощь – кормить нам всем рыб. Так что прими мою благодарность, ведьма. Спасибо тебе. Хоть, уверен, и не меня ты спасала, не людей и не ладью, а одну себя только.

Кормчий смерил Марью недовольным, полным хмурой злобы на нее, себя и Дадона взглядом.

– Да, Глеб Казимирович, однако, дивный у тебя способ благодарности выказывать, – стоящий рядом Иван говорил шутливо, но глаза его сверлили кормчего совсем не по-доброму. – Кабы я тут не был, подумал бы, что ты Марью во всем винишь, а не почести ей воздаешь.

– Иван, не надо… – Марья, немало удивленная неожиданным заступничеством царевича, хотела сказать еще что-то, но уже не успела:

– За моих мальца и жинку!

Один из моряков, соломенноголовый и голубоглазый, подкравшись сзади, занес над ней кривой кинжал. И тут же отлетел прочь, сбитый вонзившимся в грудь трезубцем Водяного, заливая мокрые доски ярко-алой кровью. Не успел человек затихнуть, как события понеслись вскачь.

– Наших бьют!

Крик, раздавшийся на ладье, прилетел отовсюду сразу, и остальные моряки, точно разом озверев, не обращая никакого внимания на гневные окрики кормчего, кинулись на чужаков.

– Назад! Рыбьи выкормыши! Выпотрошу как треску!

На глазах царевны Глеб поймал одного из спешащих на подмогу бунтовщикам парня за шиворот и одной рукой опрокинул того навзничь.

– Лежа-а-ать!

Здоровенный мужик, он прижал мальчишку к полу ногой, а мимо него к царевне прошмыгнули еще пятеро моряков.

– Куда!

Самого шустрого тут же одним метким ударом гарды[20]20
  Гарда – часть эфеса клинкового оружия, защищающая руку от оружия противника.


[Закрыть] меча в челюсть успокоил Иван, а следом на него тут же бросились еще двое.

– Вяжи паскуду!

– Эй, человечек, ну куда же ты?

Где-то справа, меж тем, яростно хохоча, Водяной схватил в охапку сразу двоих отчаянно кричащих людей и легко швырнул за борт.

– Надеюсь, тут водится чего покрупнее пескаря? – перегнувшись через балясину, он поглядел в море и гаркнул: – Налетай, морская живность! Будет пир!

«Вот тебе и помогла!»

Злясь на себя и людей, Марья тыльной стороной ладони отмахнулась, точно от назойливой мухи, от загорелого тощего моряка, который норовил ткнуть ее под ребра коротким клинком, и хмуро огляделась.

– Всех сгною! – кормчий остановил еще одного из двоих жаждущих поквитаться с царем вод подопечных. Второй, оказавшись без подмоги, получил короткий удар под дых и как-то сразу кулем осел на палубу – вполне возможно, что в последний раз. Еще одного успокоил, отправив поплавать, Иван, а другой, увидев клинок в руках вконец рассвирепевшей царевны, остановился сам. А следом бунт вдруг сам собой закончился. Закончился полной победой спутников Марьи и бесславной гибелью нескольких из поддавшихся мести, спустивших себя с поводка моряков. Двоих из которых успели сожрать приплывшие на шум боя акулы.

– Говорил ведь, будет беда…

Кормчий наконец выпустил из крепкой хватки молодого юнца и поднял на царевну мрачный, полный невысказанных обвинений взгляд.

* * *

А утром следующего дня челн их ударился о причальные бурдюки в Дивен-градском порту.

С ладьи Марью и ее спутников выпихнули едва ли не силой, и, едва сойдя на брег, они оказались в галдящей, душно-влажной, пахнувшей смрадом протухшей рыбы и немытых тел, разноцветно-смуглой толпе. Порт Дивен-Града по толчее, шуму, количеству народа и размерам, казалось, ничуть не уступал, а может быть, и превосходил Лукоморский.

– Да, кажется, назад мы с ними не поплывем, – Иван, отогнав от себя чернокожего паренька с чернявыми жесткими кудрями, который растерянно что-то кричал ему прямо в лицо на незнакомом никому из четверки языке, растерянно почесал затылок.

– Хорошо хоть сюда добрались. Если бы не царевна… – Сокол покачал головой, отвечая то ли царевичу, то ли облаченному в халат и тюрбан господину, что с молчаливой улыбкой предлагал ему купить у себя мешочки с чем-то остро пахнущим перцем, тимьяном и корицей с медом.

– Надо было их всех добить, – Водяной бросил на кормчего и его челн хмурый, многообещающий взгляд. К нему, торчащему посреди портовой набережной точно маяк, никто не лез. – Чтоб знали, с кем связываться стоит, а с кем нет.

– Ну да, мертвые ведь так хорошо уроки запоминают, – Иван закатил глаза. – А вот как назад добираться будем, то и впрямь большой вопрос.

– Как возвращаться, решим после. До этого еще далеко. А сейчас нужно до дворца добраться.

Марья с легкой тоской оглядела галдящую, пеструю, точно пряничный пирог, толпу. Оттуда, где они стояли, дворца Несмеяны видно не было, и куда идти ни она, ни ее спутники даже не представляли.

– Сдается мне, во дворец нас, быть может, и проводят, – царь вод, погладив усы, кивнул в сторону спешащей к товарищам стражи. Облаченные в черные с белым одежды, с узкими овальными щитами, по которым ползла, обвиваясь вокруг пустынной розы, песчаная змейка, в затейливых шлемах и с закрытыми алым полотном лицами, они грубо распихивали толпу с явным намерением познакомиться с новоприбывшими. И никто из встречавшихся им на пути людей не спешил чинить препоны вооруженным легкими острыми пиками да кривыми саблями воинам.

– Любопытно мне, чего это они? Неужто кормчий наболтать успел, – Иван качнул головой.

– Может, и успел, – Марья пожала плечами. – Какая теперь разница? Тем паче, что нам все одно к царице местной надобно. А стража в этом случае – лучший способ. Надеюсь, с собой у тебя Дадонова грамота?

Во дни возвышения Советника

Когда царевна наследная, володыческую волю исполняя,

уж держала разговор с Чернавой и отправилась дальше, на поиски Моряны

Осторожно озираясь, почти бесшумно ступая по заваленному обломками крыши полу, наследная царевна вошла в разваленный тронный зал. Напряженная, готовая ко всему, с зажатым в чуть подрагивающей руке мечом. Привели ее сюда, во дворец царя далекого, забытого всеми царства, что влачило остатки своих дней на окраине мира среди стылых пустырей Степь-тайги, долгие поиски пропавшей, казалось, с концами старшей сестры Моряны.

Она уже бывала здесь когда-то. В этих неприветливых, истощенных суровыми зимами и голодом землях. Давно, в час, когда отправилась попрощаться в последний раз с тем, кого звала когда-то своим Чародеем, а много после узнала сначала как Зримира и Советника. И теперь, когда погоня за покинувшей море сестрой вновь привела ее сюда, Марья до сих пор не могла толком осознать и поверить, что и Моряна побывала здесь однажды. Зачем, для чего? Доподлинно ей то было неведомо, но догадки, рождающиеся в голове морской царевны, были одна хуже другой. Ведь, по всему судя, выходило, что это он, ее Чародей, сумел прознать про Кладенец и выкрасть его. А подсобила ему в том предательница Моряна, чьи пути-дорожки тоже невесть каким образом пересеклись с ее бывшим возлюбленным. Как все это получилось, Марья даже вообразить не могла. Но собиралась обязательно выяснить, ежели только найдется, у кого.

И в прошлый раз, когда она бывала здесь, в этом царстве властвовали страх и нищета, но теперь же все стало куда хуже. Уже долгие дни пробираясь по стылым, состоящим из промерзшей, казалось, навсегда, изрытой копытами грязи, она не встречала ни единой живой души. И, ступая под своды дворца, уже почти жаждала, истово надеялась хотя бы здесь повстречать кого-то. Потому как от целого мертвого царства даже у нее кровь стыла в жилах. Но во дворце, как и во всех деревнях, городках и селах, что она проезжала, Марью встречали лишь трупы. Иссохшие, потемневшие, смердящие Навью.

– Да что же тут приключилось?

Тихий, казалось, шепот упорхнул испуганной птицей и заметался где-то под сводами навсегда погрязшего в стылый мрак дворца. Марья бросила взгляд на огромную прореху в потолке, через которую непрерывно хлестал ледяной, вперемешку со снегом, дождь. Начался он, видно, когда она уже ступила под крышу. А значит, наступала весна.

– Ты опоздала…

Смех, безумный, захлебывающийся, вдруг раздался совсем рядом, тут же сменившись глухим, мучительным кашлем.

– Кто ты и откуда меня знаешь?

Царевна, резво повернувшись на голос, встала было на изготовку, но тут же поняла – человек, кулем лежащий среди обломков, угрозы боле ни для кого не представлял. С одного взгляда на него было ясно – немолодой уже мужчина не жилец. Марья равнодушно осмотрела его истлевшую руку, черную, впавшую до зубов щеку и пустую глазницу с затекшей в нее сталью расплавленной прямо на голове короны. По всему судя, человек этот должен был давно умереть – и все же он жил.

– Теперь вижу… Берендей, – Марья наконец узнала его, виденного ею единожды. В ту самую ночь, когда она побывала в замке у Советника.

– Да… это я….

Марья обвела усталым, печальным взглядом разрушенную залу и почерневшие, точно сучья в костре, трупы.

– И до чего ж ты довел свое царство…

– И я знаю, кто ты…

Словно не слыша ее, умирающий ткнул в царевну грязным пальцем. Слова давались ему с трудом, зато единственный глаз лихорадочно блестел смесью дикой боли и навязчивого безумия.

– Марья… Царевна морская…

– И что с того? – Марья презрительно скривилась. – Скажи лучше, о чем мелешь? Куда это я опоздала? Аль ты просто время тянешь?

– Нечего тянуть… Уж все свершилось.

Человек вновь рассмеялся и неуклюже подергался, пытаясь освободить придавленную ногу.

– Отныне тебе не совладать с ним, царевна. Никому не совладать. Ибо даже сама смерть над ним власть утратила.

– Смерть утратила власть? Что за вздор? О чем ты говоришь?

По спине Марьи могильным холодком пробежала нарастающая тревога, и она, не сдержавшись, повысила голос, вопросив грозно:

– Что Чародей сделал? Отвечай!

– Нет больше твоего Чародея. Хе-хе-хе…

Зыркнув на царевну единственным глазом, Берендей гадко рассмеялся.

– За грань Нави он ушел на веки вечные. И я сам то видел.

– За грань? Хочешь сказать… – царевна запнулась. – Он… мертв?

– Нет…

Губы Берендея растянулись в радостной улыбке.

– Нет… не мертв… не жив… он теперь выше всего этого.

– Что ж, пусть так.

Марья не стала допытываться у безумца о том, что именно он имеет в виду. Отвращение к этому человеку росло с каждым мгновением, и она вместо расспросов бросила презрительно:

– Только вот ты-то тогда чему радуешься? Ведь все это ценой жизни твоего же царства свершилось…

– Н-не… не важно, – царь закашлялся. – Ибо… Не будет скоро царств… А я зато к чуду прикоснулся истинному… к силе… К-кладенца…

Марья внутренне дрогнула, начиная осознавать, что, возможно, все слова Берендея могут быть правдивы, но внешне постаралась оставаться спокойной и отрешенной. Царь, однако, точно ротан кровь, каким-то непостижимым образом почуял ее смятение и зло расхохотался:

– Вижу… Страшишься… Ты страшишься, Марья! Я все вижу!

Царевна же, не проронив в ответ ни слова, поглядела на него в который раз и поняла, что с такими ранами человек жить не может и давно уже должен был уйти за грань. Берендей, однако, жил. И все хохотал и хохотал, точно безумный, будто не в силах остановиться. И тогда Марья, потеряв к нему всякий интерес, просто пошла прочь. Что бы здесь, в разрушенной, залитой ледяным дождем тронной зале ни произошло, все уже случилось, и нынче ей тут делать было явно нечего.

– Царевна!

Когда Марья достигла разваленных в стороны дверей, смех, все летевший ей в спину, вдруг прервался испуганным возгласом:

– Куда ты? Не оставляй меня! Вытащи! Царевна! Прошу!

Марья не обернулась. Просто пошла прочь, оставив новорожденное умертвие один на один с бесконечностью и тишиной. И слышала его визгливые, жалостливые крики, даже когда покинула дворец.

Дни нынешние

Дивен-Град

– Ну как там, все справно?

Водяной под красноречивым взором царевича с ухмылкой поглядел на главу окружившей путников городской стражи. Его, в отличие от Ивана, явно не беспокоили воины вокруг. Но человек с подведенными сурьмой черными глазами даже не поднял на него взгляда, продолжая изучать переданную царевичем грамоту. Делал он это уже так долго, что Марья стала всерьез сомневаться в его умении читать.

– Да, кажется, это не подделка, и вы те, о ком принесла вести птица, – наконец оторвавшись от свитка, стражник поглядел на царевну. – Идите за мной. Царица Дивен-Града вас примет.

По его кивку стража ловко взяла Марью и ее спутников в кольцо и повела через кишащий людьми, точно муравьями, порт к крытой повозке, запряженной сразу двумя быками цвета выгоревшей на солнце травы. С огромными горбами, широкими рогами, могучие звери стояли, точно две высеченные из песчаника статуи, и совершенно не обращали внимания на галдящих у них прямо перед носами прохожих. Лишь длинные толстые хвосты с бурыми кисточками на концах время от времени плетьми били по их покатым бокам, отгоняя назойливых мух.

– Сюда.

Страж указал царевне на повозку, и та, не видя смысла спорить, выполнила его просьбу. Следом за ней разместились и ее спутники. Воины же оседлали стоящих подле коней, легковесных и быстроногих, с длинными гибкими шеями да короткими гривами, после чего процессия тронулась с места.

Ехать через толчею города, ничуть не уступавшую, а кое-где и превосходившую портовую, оказалось куда удобнее, чем идти пешими. Могучие быки, точно два челна, рассекали людскую толпу, и даже на самых запруженных улочках прохожие умудрялись убираться с их пути, всеми силами стремясь не попасть под копыта и колеса повозки. Наиболее же нерасторопных подгоняли звонко щелкающими хлыстами стражники. И все же, даже несмотря на все эти хитрости, путь до дворца царицы, что отделяли от порта сразу четыре кольца стен, высоких и мощных, занял почти два часа. Дивен-Град оказался невероятно огромным, и в размерах своих, как поняла Марья, вполне мог поспорить с даже необъятным подводным городом Володыки. Впрочем, изысками своими он ее родному дому все же уступал. Пусть местные статуи, фонтаны, башни да украшенные цветастой мозаикой дома и растущие пред ними диковинные растения, напоминающие мохнатые резные столбы с уложенными на макушках листьями, и превосходили любые, ранее виденные Марьей на земле, города.

– Ожидайте. За вами придут.

Проведя путников во дворец сквозь многочисленную охрану, глава стражников, который так и не удосужился назвать свое имя, не прощаясь, вышел, а Марья с товарищами осталась одна в пестрящем светом, золотом, зеленью растений и обилием цветастых подушек зале.

Туда же почти сразу явились и слуги. Молчаливые, никогда не смотрящие в глаза, облаченные в одинаковые белоснежные тюрбаны, широкие штаны и свободные рубахи, они принесли с собою три огромных, в человеческий рост чаши. Вереницей кувшинов наполнили их водой с лепестками роз, а затем, разложив вокруг каждой купели непрозрачные балдахины, помогли гостям своей царицы омыться. Завершились приготовления к встрече с Несмеяной тем, что пред путниками разложили подходящие случаю одежды. Легкие, светлые, воздушные, из нежнейшего шелка и украшенные тончайшей серебряной нитью. А затем принесли и угощения: кувшины с терпким, разбавленным льдом вином, тарелки с сыром, липкими янтарными сладостями, орехами и многочисленными фруктами всех цветов, размеров и вида.

– Да… ох, как у них тут устроено-то…

Царевич, переодевшись в чистое, только присвистнул, дивясь тому, как ладно и гладко все спорится у прислужников царицы.

– М-да, недурно… Хоть одеяния и девичьи. Тебе, царевич, кстати, вполне к лицу!

Водяной, не став переодеваться, все свое внимание уделил яствам. Выбрал чешуйчатый, точно рыба, плод с колючим кустистым навершием. Откусил здоровенный кусок – и тут же сплюнул обратно в чашу:

– А вот жратва – гадость! Тьфу!

Он недовольно оглядел остальные угощения, присматривая очередное на пробу. И как раз в этот момент из-за ширмы показалась облачившаяся в струящийся по гибкому, сильному телу шелк Марья.

– Что за диво, никак, я брежу… – Иван, подняв на нее взгляд, замер.

– Ну ты и словоблуд! – царь вод, впрочем, и сам не донес до рта круглый, желтый, точно солнце, плод. – Но выглядишь ты, царевна, и впрямь… по-царски!

– Переоденься и ты, прошу, – Марья приняла их восхищения как должное. Со снисходительной, сдержанной улыбкою.

– Слышала я, что Несмеяна весьма охоча до того, чтобы все чин по чину было. Не желаю, чтоб из-за твоего упрямства она отказала нам в нашей просьбе.

– Да, – царевич тут же поддакнул ей с ехидной улыбкой. – Мне так вообще купцы говаривали, что тех, кто ее гостеприимством пренебрег, царица конями рвет на четыре части. А головы с туловами на стене вешает.

– Не видел я никаких голов… – Водяной с неохотой, но все же схватил с мягкого пуфа рубаху.

– Порты не сменю, и не просите. И тряпку на голову вязать не буду, – куфия[21]21
  Куфия – мужской головной платок.


[Закрыть] полетела на пол. – Пусть Несмеяна трижды царица, да только и я царь.

– Не тревожься, царь. С девой не перепутают, – Иван, с сомнением оглядев Водяного, покачал головой. Сам он волосы укрыл весьма охотно.

Марья же, слушая их уже ставшую привычной перебранку вполуха, медленно прошлась по зале и неожиданно для себя самой остановилась у резного комода, привлеченная лежавшим на нем небольшим ручным зеркальцем. Старинное, сделанное явно не руками здешних мастеров, оно, тем не менее, привлекло царевну отнюдь не внешним видом и изысками. А тем, что ее собственное отражение в нем внезапно улыбнулось Марье. Сперва царевне подумалось даже, что ей привиделось. Но стоило только, подчиняясь наитию, осторожно взяться за резную рукоять и заглянуть в истертое временем серебряное оконце рамки, как улыбка повторилась.

– Ты можешь взять его, дочь вод.

В этот же миг двери залы бесшумно распахнулись, и позади Марьи раздался надменный, властный и глухо звучащий голос.

– Когда-то мы с этим зеркальцем недурно проводили время.

Неспешно вернув находку на место, Марья обернулась и увидела высокую, точеную, словно из мрамора, деву. С ног до головы она была укрыта в тяжелую, плотную белоснежную парчу, укрытую поверх невесомой, парящей, казалось, от любого дуновения и движения полупрозрачной светлой тканью. Поняла царевна, и отчего голос незнакомки звучал так странно. Виной тому была скрывающая лицо, глухая, даже без прорези для рта, серебряная маска. Украшенная искусной витиеватою резьбой, она, как подумалось Марье, наверняка в точности повторяла скрытые под собой черты. И сквозь ее надежную защиту видны были лишь глаза незнакомки – щедро подведенные сурьмой, глубокие, точно два темных омута. Прекрасные и печальные одновременно.

– Да, – незнакомка невесело усмехнулась, не обратив внимания на преклонивших головы Сокола и Ивана. – Однако же с некоторых пор беседы наши стали… Натянутыми. А потом и вовсе на нет сошли. С того времени оно так тут и пылится. Жалко его, если подумать. А с тобою оно вполне поладить сумеет: падко зеркальце мое до красы девичей. А ты, Марья, прекрасна, как звезды над великой Пустынью.

– Благодарю, – Марья едва склонила голову, продолжая ловить взглядом каждый жест незнакомки.

– Нет нужды благодарить, царевна, – та остановилась напротив, в свою очередь, разглядывая лицо своей гостьи. – Ты знаешь, кто я?

– Знаю. Царица Несмеяна.

– Идем… – хозяйка дворца под маской явно улыбнулась.

Вслед за Несмеяной путники прошествовали по залитым ярким желтым светом и теплом галереям и вышли в просторную, сотворенную невиданными умельцами из стекла, дерева и злата залу. Здесь, среди воздуха и света, царила напитанная запахом многочисленных растений и цветов прохлада, а слух ласкало задорное журчание воды в небольшом питьевом фонтане. Подле него, и не думая прятаться среди листвы, по устланным мелкими разноцветными камешками дорожкам вольготно расхаживали горделивые, непуганые пестрые птицы. С яркими перьями, роскошными хвостами и сладкими голосами.

– Добро пожаловать в мои сады, – царица неспешно опустилась в плетеное кресло, и двое стоящих по бокам слуг тут же заработали огромными опахалами. – Я не люблю духоту дворца и предпочитаю принимать просителей здесь.

– А мы просители? – Водяной недобро хмыкнул.

– Разумеется. А как ты думал, хозяин вод, коль вы с просьбой пришли, а не с дарами?

– Хм…

Царь вод, не ответив, сжал зубы. Ему ни слова, ни голос Несмеяны явно не понравились, и Марья поняла, что если Водяного не остановить, то он может наговорить много лишнего.

«Вот ведь ерш буйный! Ну нет, не для того я в такую даль тащилась», – царевна чуть нахмурилась и шагнула вперед, решив взять разговор в свои руки, покуда хозяин Камнетопи своей вспыльчивостью все не загубил.

– Ты верно все говоришь, царица. Есть у тебя то, что мне нужно.

– Знаю, – Несмеяна перевела взор сверкающих в прорезях маски глаз на Марью. – Перо Жар-птицы. Дадон давно его жаждет. Молодость былую да силу вернуть хочет. Жизнь сызнова начать. Я ему уж не раз и не два отказывала. Вот он вас и подослал.

– Что ж, раз ты все знаешь, и все же мы здесь, знать, за что-то все же ты с пером расстаться готова, – губы Марьи тронула улыбка. – Назови, за что? Быть может, сговоримся мы?

– Верно мыслишь, Марья. Кое-что мне надо. А на свете этом ничего за просто так получить нельзя. И перо я бы отдала за свою нужду с радостью. Да только кому его дать, не я решаю, а сама Жар-птица. Так что я лишь могу одного из вас к ней допустить.

– Что мы должны сделать?

– Я допущу тебя или одного из твоих спутников к Жар-птице, морская царевна, и расскажу, как можно добыть перо, если ты убьешь для меня Тугарина Змея.

Во дни возвышения Советника

Когда царевна наследная, покинув разоренные земли Берендея,

продолжила поиски Моряны и Чародея

Глядя на неказистую, покосившуюся избу, построенную на обрыве кем-то не слишком умелым, Марья улыбалась. С тех пор, как след Чародея затерялся где-то среди бескрайних равнин Степь-тайги, она, отчаявшись нагнать его, ускользавшего, точно вода сквозь пальцы, все свои усилия направила, чтобы разыскать это место. И на то ушла не одна седмица.

Марья уже сбилась со счету: сколько верст она прошла, скольких людей опросила, грозя, подкупая и уговаривая? И все ради того, чтоб здесь сейчас стоять. Там, где обосновалась Моряна, дочь морского Володыки и некогда морская царевна.

Ощущая легкий трепет, Марья пошла к дому. Чинно, неторопливо, словно неосознанно оттягивая миг встречи с сестрой, которую до того не видела ни разу в жизни. И которую, вероятнее всего, сегодня ей придется покарать. Едва протоптанная, то и дело теряющаяся в выгоревшей траве тропинка под ее сапогами явственно говорила о том, что хозяйка неказистой избы нечасто выбирается из дома. Как и любой, впрочем, кому есть, что скрывать да от кого прятаться.

– Нет, постой…

В тот момент, когда Марье осталось пройти не больше двух дюжин саженей, дверь дома вдруг с грохотом распахнулась и наружу, спиной вперед, споткнувшись о высокий порог, едва ли не вывалилась женщина. Одетая в простецкую спальную сорочку, с растрепанным венком из васильков и любистка на голове, она попятилась спиной прочь от двери и не отрывала взгляда от кого-то, все еще остававшегося в избе. Марья еще не видела лица незнакомки, но самой кровью почуяла.