Текст книги "Когда молчит море. Наследная Царевна"

Стоило Марье только подумать об этом, как полотно тумана над их головами вспучилось, набухло пузырем и обернулось вдруг тенью огромного ворона.

– Да нет. Быть того не может!

Слова вырвались из уст царевны сами собой, а затем страшно закричал Иван:

– Отец!

На их глазах, не успел Еремей опомниться, как птица камнем упала на него, распахнула когтистые лапы и накрыла собой.

– Отец, нет!

– Стой! Куда?!

Не выдержав, Иван бросился вперед, не обращая внимания на окрик Сокола, и колдовской дым тут же, одним разом, рассеялся. Но Марья, разом провалившаяся в далекое прошлое, этого уже не видела.

Давным-давно

Во дни, когда была царевна наследная Марья Моревна еще молодой совсем девушкой

– Прочь! – разъяренный Чародей закричал вновь и только теперь увидел в руках перепуганной Марьи обнаженный, тускло мерцающий светом холодных звезд клинок.

– Подойдешь и… – угроза молодой царевны повисла в стылом осеннем воздухе.

Чародей в ответ усмехнулся криво и, окутавшись вихрем черного пламени, обратился в гигантского уродливого ворона да взмыл в безразличное ночное небо.

Дни нынешние

Царство-Государство

– Марья?

Настороженный голос уже пришедшего в себя Ивана заставил наследную царевну обратить на него внимание. Они с Соколом уже какое-то время переговаривались о чем-то, но только теперь он вспомнил ее странные слова.

– Да? – она ответила непривычно тихо, все еще отходя от воспоминаний.

– Я попросил объяснить, что означает это твое – «не может быть»? – Иван смотрел со сдержанным интересом, затаенной надеждою и, неожиданно, тревогою.

– На тебе лица нет… Это… как-то с тем вороном связано?

– Я знаю, кто похитил твоего отца, царевич.

Марья почувствовала, что у нее подрагивают губы, и глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

– Это был Кощей Бессмертный.

Сказ второй
Плата, что кровью, не златом

 
Широки царства, далеки государства.
Каждый в поле вершок знает свой колосок,
А за добрый совет и за то, чего – нет,
Такая уж плата, что кровью – не златом.
 

Глава четвертая
Про Камнетопь, русалку и сожженный город

Во дни возвышения Советника Где-то в северных землях

С неба, точно поседевший от увиденных ужасов снег, все еще падал пепел. Сгоревших домов было столь много, что ветер, подхватывая грязно-серые хлопья, без труда засыпал ими всю округу. Ступая по выжженной, раскисшей от крови и грязи земле, вдыхая едкий смрад дыма и обожженной плоти, Марья не могла поверить своим глазам. Селения, довольно крупного, некогда полного смеха и веселья, где в хорошие годы даже открывали собственную ярмарку, привлекая весь окрестный люд, боле не существовало. Там, где когда-то царствовала жизнь, теперь поселились смерть, разорение и пустота. Лишь падальщики-вороны жадно следили за непрошеной гостьей с обугленных остовов домов, отгоняя ее прочь от своей добычи громкими, резкими криками. Царевна бросала на них взгляд, они чуяли ее право и тут же поднимались подобру-поздорову на крыло. Но стоило ей уйти подальше, как сразу возвращались к своему мрачному пиру, выклевывая мертвецам глаза. Мертвецы. Их было не счесть. Они были всюду. Мужчины и женщины. Старики и малые дети. Изрубленные и сожженные. Встретившие смерть лицом к лицу и павшие в тщетной попытке избежать страшной участи.

– В-воды…

С хриплым стоном человек, которого царевна тоже приняла за мертвого, вдруг уцепился за подол ее плаща. Марья опустила на него взор. На бледном, без единой кровинки лице, вымазанном сажей, лихорадочно горели глаза.

– Во… воды-ы-ы… – вновь прохрипел он, едва ли видя ее из-за грани Нави: рана, жуткая, рваная, заставила его внутренности вывалиться, перемешиваясь со склизкой грязью. Человек, конечно, был уже не жилец. И вода ему уже была совсем ни к чему. Впрочем, и оставлять несчастного страдать было негоже – а потому, обнажив клинок, Марья одним ударом прекратила его мучения. И, выдернув подол плаща из ослабевших пальцев, пошла прочь.

Путь ее лежал к окраине села – туда, где приросла давным-давно к нему крохотная деревенька. Как сказывали слухи, на окраине ее, на утесе у обрыва, что возвышался над рекою, невесть сколь лет уже обретался древний старец. Мудрец, столь богатый знаниями, что молва о нем разлетелась далеко за пределы окрестных земель. Тем и навлекла на селян страшную беду.

Царевна знала, кого встретит там. Знала. Ждала этой встречи и страшилась ее одновременно. Сколько лет минуло с тех пор, как судьба случайно свела их? С тех пор, как последний раз, поддавшись слабости, пойдя на поводу у собственных чаяний, дав с удовольствием себя обмануть собственным надеждам, она ощущала себя в его объятиях. Дюжина? Больше? Не счесть. Впрочем, то было и неважно. Те слабости давно в прошлом. А нынче она искала встречи с тем, кого когда-то звала своим Чародеем, а после узнала вновь как Зримира, совсем по иному поводу.

Подъем на утес по крутой, изрытой сапогами дорожке быстро закончился. Дышать здесь, не в пример сожженному селу, было куда легче. Налетающий с реки ветер уносил смрад вниз, и, коль не оглядываться, можно подумать даже было, что и нет там, позади, никакого ужаса.

– Зачем ты здесь?

Он стоял к ней спиной неподалеку от низкой, неказистой избы, окруженный воинами, и тяжело опирался на меч, что вонзен был в тело распростертого на земле старца. Тот лежал, широко раскинув руки, и глядел в небо мертвыми незрячими глазами. Чародей же, или, как когда-то давно он попросил себя звать, Зримир, как оказалось, сменил теперь свои привычные одежды черным, подбитым мехом плащом да вороненой сталью чешуи. Марья не могла видеть его лица, но того и не требовалось. Ведь с неимоверным удивлением поняла она, что за ледяным, полным неимоверной усталости гласом все еще, как и в той треклятой корчме, чувствует его. Своего Чародея. Того самого, что когда-то давным-давно подарил ей звезду с неба. Того, с кем лакомилась сахарными петушками на ярмарке. С кем глядела мир, мечтала и любила.

На короткий миг царевне показалось, что стоит ей подойти, обернуть его к себе силой, встряхнуть за плечи грубо, с жаждою, и эта темная оторопь спадет с него безвольным саваном. Воротится улыбка да цвет на лицо. Зазвучит вновь звонкий смех с колкой шуткой. Она почти уже сделала этот шаг, точно завороженная, но в последний момент одернула себя. Ведь, что бы ни жаждало ее сердце, разумом царевна хорошо понимала – былого не вернуть. Хоть от знания этого ей и хотелось выть раненым зверем. Так, чтобы бушевали, взбивая воду пеною, волны. Чтобы хлестал по земле ливень да гремела гроза, раскалывая равнодушное серое небо.

– Я здесь, чтобы остановить тебя. Сделать то наконец, чего не смогла когда-то. На что духу не хватило. Пришла, чтобы ошибки собственные исправить.

Марья спокойно оглядела воинов, сжимающих рукояти пик, мечей и топоров до бледных костяшек на пальцах. Она, в отличие от них самих, не боялась. Жалкая горстка людей не могла ничего противопоставить морской царевне, что пришла к ним с одним твердым намерением: покончить со всем здесь и сейчас.

– Остановить, значит.

Чародей по-прежнему не оборачивался.

– Да. Коль ты сам в своих бесчинствах остановиться не можешь…

– Не хочу, быть может?

Он наконец повернулся, и Марья с ужасом поняла, что едва узнает некогда любимое, знакомое до каждой реснички лицо. То, на которое могла она глядеть часами, пока Чародей корпел над книгами в дрожащем свете свечей.

Багровые тени под глубоко впавшими глазами старика, сухая, блеклая седина некогда блестящих шелком вороновых волос. Заострившиеся, точно перед смертью, скулы и нос.

– А ты, как я погляжу, хочешь жизнью ради мертвых рисковать?

– Мертвых? Это ведь ты их убил. Их всех… – Марья буквально выплюнула слова ему в лицо и горько вопросила: – Скажи на милость, что сделали тебе эти люди?

В душе она корила себя за то, что говорит с ним вместо того, чтобы напасть, повергнуть наземь в поединке и убить, но просто не могла иначе. Потому как, помимо того, чтобы остановить Чародея, жаждала она не меньше скинуть наконец тяжкий камень вины с собственного сердца. Камень, избавиться от которого, как она ни старалась, не выходило.

– Я ли? – Чародей же, кажется, говорил охотно. Так, точно рад даже был их встрече. Точно ждал ее все эти годы. Точно сам хотел если не оправдаться, то хотя бы объясниться. – Сгубил их вот он. Глупец этот и его ослиное упрямство, – он бросил взгляд на тело под ногами. – Я ведь пришел не за их никчемными жизнями, какой от них прок? Здравствующих аль мертвых? Я пришел за бесценными знаниями, Марья. И все были бы живы, если бы старый осел согласился все рассказать мне по-доброму. Но для него таинство знаний оказалось важнее тех, с кем он прожил бок о бок много лет. Так рассуди, морская царевна, кто виноват? Я или его упрямство?

Марья, точно не услышав, процедила:

– Знания? Да на что они тебе? Взгляни на себя, Чародей, – она горько вздохнула, – неужто сам не видишь? Навь укрыла тебя своим саваном, и смерть уже не за горами. Так…

– Смерть… – он с веселой усмешкою перебил ее и словно бы уже собрался что-то рассказать. Что-то крайне важное, значимое для себя. Что-то, чем поделиться жаждал с близкой некогда себе душой. Но затем отвернулся, сгорбившись, как-то по-звериному оглядел свою рать и тихо, словно через силу рассмеялся. – Иди прочь, царевна. Нечего мне нынче с тобой делить да силой меряться. Не пришло еще наше время. Уходи и не ищи меня больше. Потому как говорю тебе – вновь мы миром не разойдемся.

– Наше время давно ушло.

И не подумав его послушаться, царевна потянула из ножен клинок.

– Все закончится здесь и сейчас. Для всех вас.

Она обвела воинов тяжелым взглядом, и Чародей, криво усмехнувшись, кивнул.

– Я знал, что ты так скажешь.

А затем, вдруг обернувшись черным вороном, рухнул с утеса вниз.

– Чародей!

Неистово закричав, Марья бросилась вперед, прямо на заступающих ей дорогу воинов. Отбила один удар, другой, ответным взмахом развалила напополам сразу трех врагов, забрызгав их кровью себя и прочих. А затем, орудуя своим тяжелым, острым, точно бритва, клинком, принялась прорубать себе путь к обрыву. Так, словно в руках у нее была коса, а супротив не люди стояли в броне, а весеннее разнотравье.

– Чародей!

Сраженные ее страшными ударами враги гибли, место павших воинов занимали все новые витязи, не способные ни сбежать, ни отступить, а она, убивая их одного за другим, все кричала и кричала в бессильной ярости:

– Чародей!

А в небе громадная птица почти уже обернулась крохотной, теряющейся в разродившихся наконец дождем тучах черной точкой…

Дни нынешние

На брегу, где некогда Еремей с Володыкой уговор заключили,

а ныне чародей Ясный Сокол волшбу творил, дабы прошлое недавнее увидеть

– Кощей Бессмертный? – царевич, недоверчиво поглядев на Марью, тряхнул головой. – То тот самый, которым бабки детей пугают? Да как же такое возможно? Он же сгинул! Мертв! Да так давно, что о тех временах и памяти никакой не осталось.

– Не мертв… – Марья хмуро покачала головой. – Лишь заточен на веки в собственном замке, что на острове Буяне.

– Заточен? Столько лет?

– И даже больше. Нельзя, царевич, Кощея убить, ибо смерть его не с ним, не подле даже, а надежно спрятана. И где – ни единой душе во всем мире триедином не ведомо.

– Все одно – ничего не ясно! Пусть не мертв Бессмертный, заточен. Разница невеликая. И, коль так, как тогда он отца моего похитить смог?

– Не знаю. Сама не понимаю, как возможно такое… И выяснить это один лишь способ есть – на Буян-остров отправиться. В Навь, в его темницу. Коль нашел Кощей способ из тюрьмы своей вечной сбежать, то только там узнать шанс есть, как ему невозможное удалось и куда он после отправился.

– Вот только…

Она поглядела на Сокола.

– Без дара твоего чародейского ничего не выйдет. Только ежели вновь, уже в темнице Кощеевой, действо твое волшебное провернуть, правду вызнать можно. Оттого, Ясный Сокол, хоть я и не вправе, все одно просить тебя буду со мною отправиться. И, коль подсобишь, от всего царства подводного твердо говорю – проси чего пожелаешь.

– Не нужно мне наград и даров великих, царевна. С тобою отправиться – единственный способ узнать, куда государь наш пропал, тот, кому я верности поклялся да чья дочь от меня дитя ждет. Потому пойду я безо всяких условий.

– Да разве ж туда попасть можно? – Иван, глядя на их спорый уговор, взъерошил волосы.

– Можно, – Чародей кивнул.

– Да? Ну хорошо. И как же, скажите на милость? Аль, быть может, ты, Марья, и дорогу туда знаешь?

– Знаю, – Марья, решив не лукавить, ответила, как есть. – Бывала я там. Когда-то.

– Бывала?

Царевич удивленно вскинул брови, а она на мгновение унеслась вновь сердцем в далекое прошлое, что рвалось бесцеремонно из запертой давно клети небытия да рушило ее настоящее.

Давным-давно

Во дни, когда была царевна наследная Марья Моревна еще молодой совсем девушкой

и от визита второго на сушу не удержалась

Уже ступив на берег, юная царевна едва удержалась, чтобы тут же не броситься обратно в море. Сегодняшней ночью она улизнула из Хрустального дворца уже во второй раз. Хотя после первого раза, того, что был уж почти как четыре седмицы назад, ей здорово влетело. Разгневанный побегом, Володыка встретил ее тогда в водовороте бушующего его отеческим недовольством шторма и запер непослушную дочь в ее комнате под надежную стражу щук. И вот, едва все улеглось и ей вновь разрешили выходить без сопровождения несговорчивых зубастых надсмотрщиц, как она, невзирая на возможные последствия, вновь отправилась на сушу.

Девушка подставила лицо щекотуну-ветру и рассмеялась. Как же здесь все-таки было здорово! Даже звезды, по-прежнему далекие и холодные, уже не так пугали ее. Еще бы, ведь одна теперь навеки была с нею.

Марья огляделась в поисках того, кто подарил ей ее, – Чародея, гадая, каждую ли ночь он приходит на берег. Ей до жути хотелось поболтать с ним вновь. Ведь тот столько еще всего мог поведать ей о земле, о местных правилах и порядках, царствах и людях, о зверях, птицах, лесах и горах.

– Марья?!

Знакомый, полный удивления голос раздался со стороны ближайших скал и тут же добавил:

– Только не плескайся! Я это – Чародей! Помнишь, надеюсь?

Следом из-за камней на вершине склона появился и сам ее давешний знакомый. Одетый все в ту же черную одежду, на сей раз под мышкой он держал кипу плотных свитков.

– Хм, ну, даже не знаю, – Марья весело рассмеялась, а он воззрился на нее с величайшим удивлением:

– Глазам не верю, ты ли это?

Чародей принялся спускаться на берег. Торопливо, немного неуклюже, иногда путаясь в полах своего не самого подходящего для таких дел одеяния.

– Уф… ну здравствуй!

Едва оказавшись, наконец, внизу, он тяжело задышал и, отряхнув руки, радостно заулыбался.

– А ведь говорила, что не явишься больше! Прощалась, помнится! Чего же поменялось? Неужто соскучилась?

– А тебе это знать вовсе не обязательно! – Марья хмыкнула. – Может быть, поняла, что не все посмотрела? Да и расспросила тебя не обо всем!

Она заливисто рассмеялась, а затем, резко смолкнув, молвила вкрадчиво:

– А может быть, и соскучилась…

Девушка весело подмигнула Чародею.

– А ты сам-то чего здесь в час столь поздний? Никак, меня каждую ночь высматриваешь?

– Поди знай, может, и высматриваю…

Он вернул ей лукавый тон, и Марья надула губки.

– Ах, загадочный ты больно! Не хочешь – не говори. Расскажи лучше мне еще о суше да чудесах земных… Уж больно любо ты в прошлый раз все словами раскрашивал.

– Что ж, раз так, то как я откажу? – Чародей пожал плечами. – Да только сперва и ты мне на один вопрос ответь. Хорошо?

– Вопрос? Что еще за вопрос такой?

Юная царевна нахмурилась. Этого она и боялась. Что Чародей, прикормив ее историями, точно рыбешку глупую, про мир подводный начнет выпытывать. Зря. Зря она вообще пришла, зря затеяла с ним с раза прошлого все разговоры эти. Ничего рассказывать чужаку о своем царстве она, конечно, не собиралась.

– Ну нет! Честно это разве? Это ведь я пришла вопросы задавать. Так что ты, дружок, уж как-нибудь обожди!

Она скрестила руки на груди, но Чародей с улыбкой покачал головой.

– Нет. Это в прошлый раз я бескорыстно тебе все рассказывал! А теперь уж другой день! А значит, и уговор иной!

– Ах, та-а-ак?! – Марья от возмущения округлила глаза. – А ну как я развернусь и уплыву восвояси? На это что скажешь?

– Что ты так не сделаешь.

Чародей, уверенно усмехнувшись, повторил ее жест точно в зеркале.

– Ах, не сделаю?!

Марья прищурилась воинственно. Первым порывом ее было назло этому самоуверенному человечишке взять да и уплыть. Но она, конечно, сдержалась, потому как не для того рисковала недовольством Володыки, чтобы так просто сдаться.

Чародей же, помолчав, добавил:

– Не сделаешь. Не в твоем это характере, Марья, вот так просто от задуманного отказываться. Так что ты мой вопрос, по крайней мере, выслушаешь. Уж в этом я уверен.

– Ох… – царевна закатила глаза. – Что там у тебя за вопрос? Задавай поскорее, да и покончим с этим! Ночь короткая, а к утру мне во дворец Хрустальный воротиться нужно.

– Ну, собственно, вот об этом я и хотел спросить.

Чародей вдруг сделался серьезным.

– Ночь проболтаем, а поутру что же, опять прощаться навсегда будешь?

«Так вот что тебя заботит?» – юная царевна, совсем не ожидавшая ничего подобного, немного растерялась.

Она легко пожала плечами. Сейчас ей вовсе не хотелось думать ни о чем серьезном и грустном.

– Давай сперва до утра доживем! А там, глядишь, не прощай я тебе скажу, а… до свидания?

Она, жутко смущаясь, чувствуя, как ярко-пунцовыми становятся щеки, потянула за тонкую цепочку и показала Чародею подаренную им звездочку.

– Вот… Знаешь… Я ведь с тех пор ее ни на мгновение не снимала. Оберег она мой. Напоминание… о земле…

Девушка на мгновение замолчала, унимая все усиливающееся волнение, слыша, как колотится барабаном в ушах сердце.

– О том, что я все-все могу, – она сглотнула, – да о том еще… кто эту уверенность мне подарил, Чародей. И кому того я вовек не забуду. О тебе не забуду.

Поддавшись внезапному порыву, она вдруг привстала на цыпочки и поцеловала опешившего Чародея в щеку. То был робкий, осторожный, точно ранняя птаха, и колючий, как морской еж, поцелуй. Первый в жизни юной царевны. И, подарив его Чародею, она поняла, что абсолютно счастлива. Безмерно, бесконечно, необъятно. Как необъятен сам Море-Окиян, как необъятно бескрайнее, усыпанное самоцветами-звездами небо над их головами. Марья не знала, что будет дальше да как. Не желала ни о чем гадать да подгадывать, потому как в одном она в миг тот волшебный была уверена полностью – что теперь-то все у них с Чародеем будет хорошо.

Дни нынешние

Царство-Государство

– Дорогу немудрено найти, Иван, – задумчивый голос Ясного Сокола привел Марью в чувство. – Вот пройти ею – другое дело…

Он замолчал, поиграв желваками на скулах.

– По коварным трясинам Камнетопи путь тот лежит, через Калинов мост, что добела раскален, и непролазные буреломы Темнолесья. Человеку такое не под силу.

– Так ведь я и не человек, Сокол, – царевна, уже полностью совладав с эмоциями, расправила плечи. – Да к тому же и не собираюсь я по земле идти.

Иван хохотнул:

– Хех! Это как? Полетишь, что ли?

– Царевна собирается воспользоваться водными тропами. Прав я?

– Верно, Сокол.

Марья, боле не обращая внимания на спутников, повернулась к морю и широко развела руки в стороны.

«К тебе взываю, могучий Море-Окиян!»

Клич ее беззвучный пролетел над волнами и, ухнув в пучину, затерялся на глубине среди кораллов да бездонных окиянских впадин, что помнили еще зарю триединого мира. «Открой мне свои пути, проведи тропами водными, как встарь, к острову Буяну!»

Море ответило на ее зов, загудело, заволновалось, зашлось беспокойными бурунами с белой пеной. Растревоженное, хлынуло бесстрашно на берег, силясь подхватить свою царевну, повеление ее исполнить…

Да бессильно откатилось назад.

– Нет… Быть не может…

Потрясенная, Марья вновь и вновь потянулась всем естеством к воде, но исход был тот же. Без истинного Володыки все в подводном царстве, до того зиждившееся на его силе, рушилось куда быстрее, чем могла даже вообразить себе наследная царевна. Водяные тропы для нее отныне были закрыты.

Марья медленно опустила руки, вгляделась в чернильную темноту ночи и, решительно развернувшись, пошла наконец прочь от воды.

– Морских троп боле нет. Придется мне добираться до Буяна иными путями. И чем скорее, тем лучше. Покуда совсем худо не стало…

– Худо?

– Без морского Володыки стихия все сильнее буйствует. Недалек тот час, когда шторма да бури град морской рвать станут. А следом и ваших городов прибрежных черед настанет.

Иван переглянулся с Соколом и решительно сказал:

– Да уж, в таком случае и впрямь нам поспешить лучше. Но все одно, в град стольный заехать так и так придется, лошадей сменить, запасных взять да съестным каким-никаким запастись. Дорога трудная, и приключиться на ней всякое может. Так что подготовка к такому пути не помешает.

Он поглядел на Марью и, хоть та и не спорила, добавил:

– Потому как с твоей выдержкой и силою не только людям простым, но и коням не потягаться.

– Сделаем как скажешь, царевич. Верю, что лишнего ты и сам задерживаться не пожелаешь. Вот только людей твоих я советую дома оставить. Что Камнетопи, что Темнолесье, тем паче, места гиблые, а я, уж прости, за одного только Сокола держаться буду. Потому как без его волшбы нам никуда. Остальные же, кто с нами решит отправиться…

Она обвела взглядом мрачных витязей.

– Сами в случае чего на себя пеняйте.

– Не пугай, царевна. Мы тут все пуганые.

Старый десятник по-доброму улыбнулся.

– К тому ж, раз места гиблые, так тем паче вам дружина понадобится. Так оно всяко полегче будет.

– Что ж, решать тебе, царевич.

Марья, не став спорить, первой покинула брег.

Во дни возвышения Советника

Когда вернулась царевна морская во Хрустальный дворец

из разоренного Чародеем селения

– Ты на сушу выходила. Сызнова. Хоть я то строго-настрого запретил.

В тронной зале дворца стояла тяжелая, давящая тишина, нарушаемая лишь тихим, грозным гласом Володыки. С высоты своего трона он сурово глядел на непослушную дочь, и тени по углам от взгляда того, казалось, становились темнее.

– Ослушалась прямого указа отеческого и володыческого. Пошла против моей воли.

Морской царь смолк, давая ощутить царевне всю тяжесть ее вины, а затем тихо вопросил:

– Что можешь в свое оправдание ты молвить, дочь моя, Марья Моревна?

– Прости меня, отец, – она покорно склонила голову. – Прости и накажи, как того пожелаешь. И впрямь я на земле была, не сдержалась… Но оттого только, что твоим же советам верна я, Володыка.

Царевна открыто взглянула в глаза отцу.

– Забочусь я о благе царства подводного. Потому как если дать Чародею силы набраться, то…

– Довольно! – Володыка прервал дочь непривычно резким окриком, а после заговорил уже куда спокойнее и даже устало: – Вижу я, что виновной себя в том считаешь, – то зря. Потому как пустое это дело, Марья. Нет твоей вины в том, что смертный силы неподвластные подчинить возжелал. Не твой то выбор, а его собственный. К тому же, бесчинства свои он на людских землях творит. А нам до их бед дела нет, покуда сами на поклон не явятся. Вот тогда и помочь можно. Но уже со своею выгодой.

Володыка покачал головой, разочарованно цокнув языком.

– Многому, ох как многому еще научиться тебе предстоит, дочь моя, прежде чем готова править будешь.

– Прости, отец… – Марья склонила голову пуще, но глас ее, напротив, сделался жестче. – Прости и позволь возразить тебе. Не от того я Чародея остановить хочу, что свою вину в его злодеяниях ощущаю. А если есть того немного, если есть на мне вина в его злодействах, да только то не единственная причина, из-за чего я Чародея остановить хочу. А от того, что знаю его. Видела там, в сожженном селении. И твердо сказать могу – никогда он не остановится. Знаниями и силой не пресытится. Всегда ему мало будет. И рано или поздно и на нас он свой взор обратит.

– Упряма ты, Марья… – Володыка устало покачал головой и грозно нахмурился. – Да только не к месту. Напрасно стараешься меня в решении моем переубедить. Все я сказал уже. Забудь на сушу дорогу. Раз и навсегда.

Он задумчиво повел головой и уже мягче добавил:

– А за границы наши не тревожься. Нет такой силы, что с Черномором и его богатырями совладать способна. И пока на страже он, ничего царству подводному не грозит.

– Слушаюсь, отец, – Марья, поняв, что спорить бесполезно, сдалась. – Прости за то, что ослушалась и в мудрости твоей усомниться посмела. Впредь не нарушу я боле ни единого твоего указа.

– Надеюсь, так и будет, Марья, – Володыка степенно кивнул. – Ибо сейчас в тебе молодость буйная говорит. Покоя не дает, с места рвет, делом правоту доказать подначивает. Но со временем ты поймешь, что не всегда в бой рваться надо. Порой куда лучше в стороне остаться. Что до наказаний – не вижу я, чтобы они на тебя действие особенное имели. Видно, выросла ты уж из отцовских розг. Так что одна надежда лишь на сознательность твою, царевна наследная. А теперь ступай с миром.

Володыка чуть повел дланью, отпуская Марью.

– Слушаюсь, отец.

Сызнова поклонилась молодая царевна и с тяжелым сердцем покинула зал. Пусть в словах Володыки по обыкновению были и правда, и мудрость, но на душе ее все одно было неспокойно.

Дни нынешние

Где-то средь коварных трясин Камнетопи

Жалобно заржав, очередной конь повалился набок, увязнув в липкой, жадно чавкающей грязи. И ратники, споро спешиваясь в зловонную жижу, бросились сообща вытаскивать его из трясины. С тех пор, как Марья, Иван, Ясный Сокол и сопровождающие их витязи покинули стольный град, прошло уж без малого две седмицы, и еще дважды всходило солнце с тех пор, как ступили они на зыбкие тропы Камнетопи. И вот тут-то дорога, что раньше спорилась, встала на дыбы, перестав потакать своим путникам. Теперь каждый шаг, каждая сажень давались с таким трудом, что под вечер и люди, и кони валились без сил. Лишь чудодейственный отвар Ясного Сокола помогал всем к рассвету хоть немного прийти в себя. Особняком, конечно, держалась Марья. Она одна готова была идти день и ночь без передыху, хоть и на ней нет-нет да начинала сказываться усталость. Впрочем, царевича и его людей она не подгоняла и за вынужденную неспешность не корила. Так уж вышло, что они нуждались друг в друге, и за дни, проведенные вместе в пути, Марья незаметно для себя прониклась к своим спутникам если не уважением, то терпимостью уж точно. Впрочем, в том, что касается самого Ивана, терпимость ее, по правде сказать, уже куда больше походила на симпатию. Царевич, даже в трудные времена не унывающий, не лезущий за словом в карман, любящий добрую шутку, не чурающийся ее и не чувствующий себя при бессмертной морской деве иловым червем, а, напротив, держащийся с ней на равных, все больше был царевне люб.

– Проклятое болото! А ну-ка, братцы! Потянем! Э-э-э-эх!

Десятник, подбадривая ратников, что было мочи потянул животину за упряжь. Конь бился, кричал, но топь не сдавалась, не желала так просто отпускать свою жертву, и несчастная животина, вопреки стараниям воинов, продолжала погружаться в липкую жижу, вот-вот грозясь захлебнуться. К витязям присоединились Сокол с Иваном, но и их усилия оказались напрасными. Жалобно стенающий жеребец уже почти полностью скрылся под водой. А жадная трясина теперь старалась утянуть вслед за ним и кого-нибудь из людей.

– Ох, да за что же мне все это?

Глядя на тщетные потуги витязей, Марья хмуро покачала головой. Ей, в отличие от людей чувствующей злую волю болот, было ясно – топь коня уже не отдаст. Потому как того своей законной добычей считает. Впрочем, в этот раз противной жиже предстояло от своих притязаний отказаться.

– Эй вы, а ну-ка разойдитесь все, покуда сами не утопли!

Спешившись, Марья шагнула вперед, тут же оказавшись по колено в вязкой жиже. Она уже достаточно хорошо изучила Ивана, а потому точно знала, что и как будет, и не стала дожидаться мига, когда царевич попросит ее о помощи.

– Уйдите, кому говорю!

Подходя все ближе, она касалась дланью водной глади и прислушивалась к стихии. Непривычно тяжелая, тягучая, она казалась совсем чужой и неожиданно властно противилась воле наследной царевны. Марье сперва показалось – а через миг она уже уверена была в том, что воды местных болот верны не Володыке Истинному, а совсем другому хозяину. Нет, конечно, при большом желании она наверняка смогла бы упросить трясины ласкою аль убедить силою отпустить коня с миром. Но подобное действо отняло бы у нее слишком много времени и душевных сил, тратить которые в свете все истончающейся связи со стихией царевне совсем не хотелось.

А потому, растолкав с пути последних, самых нерасторопных витязей, она подошла вплотную к почти скрывшемуся, бешено вращающему глазами коню, ухватила того за сбрую с седлом и, не обращая внимания на дошедшую выше груди воду, потащила того на себя. Болото сопротивлялось, перепуганный конь кричал чайкою и все же медленно, но верно покидал топкую трясину.

– Ох… Ну, сильна, царевна! – десятник Егор, проявивший себя за время пути как удивительно душевный человек, эдакий родной дядька для всего их отряда, включая даже собственного царевича и, в те редкие моменты, когда она то позволяла, Марью, одобрительно присвистнул.

– Столько витязей не справились, а ты одна сдюжила! Спасибо! А то жалко было бы Антошку, я его еще вот таким вот жеребенком помню. С руки кормил.

– Это кто ж так коня-то назвал?

Марья, которой спасение животины далось неожиданно тяжело, отдуваясь, хмыкнула.

– Так конюх наш. Добран.

– А… – протянула, кивнув, царевна, уже и сама не понимая, к чему принялась расспрашивать десятника.

– Спасибо, – рядом остановился Иван. – Кабы не ты, сгинул бы, красавец…

Царевич с нежностью погладил тяжело дышащего коня по шее.

– А может, не только он…

– Может, – к ним подошел смурной и грязный с ног до головы Сокол. – Крепко болота за нас взяться удумали.

– Болота? – Иван вздернул брови.

– Да. Нутром чую, не рады нам здесь. Что скажешь, царевна? Тебе-то всяко виднее…

– Прав ты, Сокол.

Рассудив, что ее спутникам лучше быть готовыми к предстоящим неприятностям, Марья хмуро кивнула.

– Злые это топи, дикие. Чужие и вам, и мне. Равно как и их хозяин, впрочем.

– Хозяин? – теперь удивление Ивана переключилось на царевну. – Да неужто у болот хозяин есть?

– Есть, Иван, – за Марью ему ответил Сокол. – Слышал я о нем. Царем вод его кличут.

– Пф! – не сдержавшись, Марья фыркнула. – Мало ли кого как кличут. Времена такие нынче, что любую жабу болотную на царство возвести норовят. Да только вот никакой не царь он – проходимец, каких поискать. Оттяпал себе две чарки жижи болотной и сидит теперь в ней. Радуется, носу во внешний мир не кажет. Вот вам и весь царь.