Текст книги "Афганистан триста лет спустя. Автостопом и пешком в 2005 году"

20 августа, суббота. Пешеход из Ишкашима

Рано утром я позавтракал в столовой, попрощался с сикхом и испанцами, которые завтракали здесь же, покинул Ишкашим и отправился на юго-запад, по грунтовой пыльной дороге в направлении Файзабада.

Попутных машин, разумеется, не было. Ведь именно сегодня между двумя Ишкашимами будет «афганский базар», собирающийся раз в четырнадцать дней. Поэтому до обеда возможны машины только встречные, ну а вечерком уже и попутные.

И вот одна из встречных – о чудо! Солидный джип с российскими почему-то номерами. 72-RUS. Тюмень. Я чрезвычайно удивился. За рулём сидели, однако, люди, в Тюмени не встречающиеся – бородатые, в халатах и «масудовских» шапках афганцы. Проскочили мимо, оставив длинный шлейф пыли и меня в пыли и удивлении. Что бы это значило?

(Через несколько дней я уже перестал удивляться на «иностранные» номера. Многие афганцы, купив импортную машину, не удосуживаются сменить номера на афганские. Поэтому на дорогах страны можно встретить номера татарские и башкирские, эмиратские и европейские. Иногда рядом прикреплён и афганский номер, но нередко обходятся и без него.)

Солнце светило ярко, но было прохладно – всё-таки я находился на высоте 3000 метров над уровнем моря. Дорога ещё немножко шла вверх, и вот слева от меня показался очередной мазар, гробница святого, место паломничества районного масштаба. Я решил подробно осмотреть святое место.

Мазар под Ишкашимом

За глиняным забором, украшенным рогами неведомых зверей, находился глиняный домик. В него вела низкая деревянная дверца; я, нагнувшись, залез туда. В небольшой комнатке, в половину московской прихожей по размерам и высоте, находилась гробница – глиняное возвышение на полу, размером с гроб, укрытое обрывками старой материи. На обрывках наблюдались надписи по-арабски, или, вернее, остатки надписей. Больше ничего интересного в комнатке не было. Снаружи от забора росло дерево, очень старое и священное (раз его не спилили на дрова). Много тряпочек было прицеплено на проволоках, протянутых между деревом и гробницей. Вокруг мазара находилось кладбище, тут был и ещё один маленький мазарчик, уменьшенная копия первого (но без комнатки), и простые могилы – холмики из камней, покрытые сухими ветками колючих растений (чтобы не наступал и не гадил скот). Осмотрел и сфотографировал мазар и кладбище и продолжил передвижение.

А. Кротов по пути из Ишкашима

Интересно, что за шейх здесь похоронен и когда он жил? К сожалению, местных жителей вокруг не было, да если бы они и были, с моим плохейшим знанием языка узнать что-либо было бы затруднительно. Но так как на некоторых иностранных картах афганский посёлок Ишкашим называется «Шейх Ишкашим», можно подумать, что это и есть могила этого Шейха Ишкашима, который обосновался здесь много веков назад, может быть основал какую-нибудь общину, и по его имени названы теперь посёлки по обе стороны Пянджа. Интересно, как выглядели эти места лет пятьсот назад? А, наверное, так же.

Скоро дорога пошла опять вниз; появились деревеньки, вдалеке виднелись крестьяне и скотоводы. Потеплело, я снял свою шапку и где-то здесь её потерял. Придётся пользоваться киргизским колпаком. Кроме утери шапки, обнаружилось и исчезновение ножика (значит, оставил в харчевне, где ночевал). Ну ладно, приобрету новый.

Здесь, как и в таджикском Памире, повсюду следы деятельности фонда Ага-Хана: небольшие мостики, сады, каналы и другие полезные вещи были снабжены металлическими табличками на двух языках, на местном и на английском: «Мост через реку в деревне такой-то. Построен при помощи фонда Ага-Хана в… году». Таких построек я видел много по всему северу Афганистана. А также есть сады: высаженные ровными рядами плодовые деревца, орошаемые каналами, с табличками: «Сад в деревне такой-то. Фонд развития Ага-Хана, … год».

Через пять часов хода путь мне преградила река, шириной метров тридцать, глубиной в полметра-метр и с чрезвычайно быстрым течением. Через реку был перекинут бетонный мост, очень длинный – метров сто длиной, из десятков арок. Но столь большое сооружение (построенное с запасом, исходя из возможных колебаний и отклонений русла) оказалось совершенно бесполезнейшим, так как река обошла весь мост и размыла дорогу там, где она была не бетонной, а земляной. Где переходить реку? Неясно, но выручил местный житель. Он шёл в соседнюю деревушку и показал мне место брода, где было всего по колено. Но, кстати, и такая глубина для горных речек велика: течение очень сильное, может легко сбить неустойчивого ходока.

За шесть часов мне навстречу проехало две или три машины, а попутных – ни одной. Все двигались на базар, а с базара ещё нет. Но всё же во второй половине дня меня подобрал джип с кузовом, едущий в Барак – важный райцентр, узловой посёлок, перекрёсток дорог на Файзабад, Джарм и Ишкашим.

…Автодорога с Ишкашима такова, что неподготовленный человек на моём месте только бы охал. Я тоже охал, хотя и был подготовленным человеком, и мысленно готовился прыгать из кузова на противоположный склон, если джип завалится в пропасть. Ведь после попадания машины в реку река перемелет всё, костей не соберёшь, и даже не подсчитаешь, сколько человек было в машине. А вот прыгать из машины на ходу тут не должно быть смертельно: на всех этих ухабах и поворотах наша скорость в несколько раз меньше, чем на асфальтовом шоссе. (Предупреждаю читателя, что при движении по асфальтовым дорогам выпрыгивать из машины на ходу не рекомендуется!)

Как едем по деревне – видим остатки советских БТРов. Какой дурак решил здесь воевать? Имя этому дураку – СССР. Конечно, я понимаю, что дорога Ишкашим – Барак – Файзабад – стратегическая, соединяет Союз со столицей северной «пронашенской» провинции, что по ней ездили много и часто. Может быть, БТРы сами сломались или были выброшены за ненужностью. Но ввязываться в горную войну, причём два раза подряд (в афганскую и чеченскую) – «наступать дважды на одни и те же грабли»…

Водитель джипа, как я заподозрил, мечтал о деньгах. Поэтому при первой же остановке (он вылез что-то поправить) я предупредил его:

– Денег нет!

– Сад доллар, – всего сто долларов, – отвечал водитель, – сад, сад, – только сто!

– Не, тогда я выйду, – сказал я и только начал выгружать свой рюкзак, как водитель быстро юркнул в машину и дал по газам: боялся потерять ценного пассажира.

На другой стоянке, километров через десять, шофёр опять вылез, со словами:

– О-кей, панджо доллар!

Как читатель помнит ещё из Таджикистана, «панджо» означает «пятьдесят».

– Девона! Пуль надорам! Бе-пуль – хуб, панджо доллар – хубе-нист, – дурак, денег нет, без денег хорошо, пятьдесят долларов плохо! – завозмущался я, но водитель опять нырнул в кабину и резко стартовал, аж камушки полетели из-под колёс. Ещё через пять километров он опять остановился, вылез:

– Панджсад афгани! – Пятьсот афгани (десять долларов)!

Я уже был готов спрыгнуть и быстро выскочил из кузова, пошёл пешком. Водитель догнал меня на машине, восклицая: четыреста афгани!

Несмотря на то, что цена моей перевозки уже упала в двенадцать с лишним раз, я решил не ехать на этом водителе, а продолжить путешествие своим ходом. Водитель меня взял не из любви ко мне, а из любви к деньгам, надеясь хоть что-то урвать. Впрочем, тут погоду делают разные неопытные иностранцы, некоторые из них дают целых $500, чтобы доехать от Файзабада до Ишкашима! При том, что проезд на маршрутке стоит в сто раз дешевле.

Так, водитель-деньгопрос уехал, а я весь кипел негодованием (что меня, за дурака держат? 100 долларов за проезд в кузове заплатит лишь иностранец-дурак!) Но вскоре меня догнала полупустая маршрутка, ехавшая в соседнее село. Здесь не только не хотели денег, но и кормили дынями.

Тут места уже не такие глухие, как под Ишкашимом, есть и локальный транспорт. Правда, на сегодня мне ехать уже никуда не хотелось. Пройдя очередное селение, я спустился с дороги и на берегу холодной горной речки расстелил свой спальник. Умылся, помолился, прополоскался и благополучно уснул.

21 августа, воскресенье. Барак – Талукан

Утром рано я приоткрыл глаз, а тут же на рассвете некий благообразный старец пришёл к речке привязывать своего ослика и вдруг увидел меня зевающего. Старикан сразу озарился идеей меня накормить. Привязал ослика и поманил меня за собой – пошли, мол.

Я пошёл за стариком назад, в кишлак, который я миновал вчера вечером. Потом мы свернули с дороги в гору, там были ступенчатые поля. Каждое поле размером в одну огородную сотку (десять на десять метров) представляло собой условно ровную поверхность, посреди которой навалена целая куча из тысячи камней, собранных при расчистке этого поля. Каждое поле было украшено в центре таким каменным изваянием, а остальные камни использовались для ограждения и для антиразмывных стенок. Как много труда потребовалось здесь для того, чтобы превратить горы в засеянные пшеницей ступеньки!

Выше полей, где склон был более крутым, начались стены дворов и домов, узкие улочки с бегающими по ним курами и детьми, и наконец почти плоская площадка между домами: сюда-то старик меня и привёл. Тут же собралось человек двадцать пять; вынесли из дома большую циновку, на ней уселся я и самые уважаемые жители села; молодёжь и дети стояли вокруг. Вынесли чай с молоком, сахар и лепёшки.

Чай с жителями села

Жители северо-востока Афганистана

Так мне удалось позавтракать; позже я попрощался со стариком и пошёл вниз из селения на уже известную мне дорогу. Удивительно, но село было электрифицировано: на горной речке стояла микро-ГЭС, и кое-где, в высоких маленьких окошках каменных домов-крепостей висели лампы, причём энергосберегающие, и имели они двойную функцию: светить в дом и из дома.

Как вернулся на дорогу, заметил, что мир уже проснулся. Не прошло и получаса, как меня подобрал бескорыстный джип, ехавший в узловой посёлок Барак (он же Бахарак). Понеслись!

Мимо меня назад помчались горные сёла, поля, огороды, старички на ослах и вся афганская жизнь. Копны, стога, вязанки сена. Мосты через реки деревянные, непрочные. По дороге видел школу: учитель в масудовке сидит под деревом на пластмассовом стуле и что-то вещает; на земле вокруг учителя под деревом сидит человек тридцать мальчиков и слушают; до дальних тень дерева не достаёт. Под другим, соседним деревом учат девочек.

На одной из скал было краской написано по-русски: «Слава советским воинам!» Из-за скорости сфотографировать не успел, только пыль неслась из-под колёс. Так и прибыли в Барак.

Городок сразу обрадовал: большой и тёплый, повеселее ветренного холодного Ишкашима. На базаре продают всё, напоминает эфиопский Гондар, но поцивильнее, нет попрошаек (лишь одного я заподозрил в нищенстве), и, что самое удивительное, – дорогу, главную базарную улицу, бетонят! Всё в предвыборных плакатах, всякие депутаты, вероятно, обещают забетонировать не только одну улицу, но и весь Афганистан. Единственный фрукт на базаре – яблоки. Из газировок – иранская вода «Замзам» и пакистанская «Кола».

А вот и мечеть – единственное место в посёлке, где нет предвыборной агитации. На месте мирхаба – газовый баллон с лампой, и в дополнение рядом керосинка. Крыша мечети из тонких кривоватых брёвен.

В мечети со мной познакомился странный мужик, выражением лица похожий на мента. «Ман басмач», повторял он, и в подтверждение своих слов достал из карманов какие-то патроны, показал жестами, как он ими стреляет, а потом раздал их окружающим детям, как семечки.

«Мусульман – хуб (хорошо), кяфир (неверный) – хароб», утверждал он. Басмач обещал организовать чай, и даже послал за ним детей (с патронами), но те почему-то не вернулись, или чай готовился очень уж долго. Так и ушёл я несолоно хлебавши (похлебал лишь одну воду из подозрительного источника).

После мечети не прошёл и 150 метров, как увидел арык. Надумал стираться, но тут меня нагнал КАМАЗ, гружёный мешками с картофелем. Я помахал, подобрали и меня. Через каждые сто метров вдоль дороги были подготовлены мешки с картофелем; мы останавливались и грузили эти мешки (а они здоровые, по 70 килограммов). Это был оптовый скупщик картофеля, вёзший его в Кундуз на продажу.

Весь картофель наконец погрузили и забили весь кузов. Машина выехала из города и остановилась в тени деревьев на выезде на Файзабад. Здесь уже оживлённая дорога, проезжают мимо грузовики и маршрутки, но мне спешить некуда. Водители расстелили циновку в тени деревьев у ручья, и на неё уселись пять бородатых людей и стали пить чай. Четверо из них были хозяева картофеля и водители (они ехали в кабине), пятым был я. А ещё девять человек сидели вокруг на земле, бороды они не имели и чая не пили. Это были поставщики картофеля. Я им пытался налить чай, но они смущались и отказывались.

Водитель грузовика, весёлый бородач, оказался общительным человеком. Вот он отошёл в сторонку, сорвал растение и вернулся на циновку; растение оказалось коноплёй. Нюхает и изображает удовольствие.

– Это хорошо? – спрашивает меня.

– Нет, нехорошо! – смеюсь я.

– Ну ладно, скоро, иншалла, поедем!

(Иншалла – мусульманская призсказка, означающая «Если Бог даст» (в отношении к чему-то могущему произойти). Арабы, суданцы и многие афганцы прибавляют «иншалла» после любой фразы, относящейся к будущему: завтра, иншалла, поедем, иншалла, купим что-нибудь, иншалла…)

Тут произошло оживление: с поля в нашу сторону двигались крестьяне с двумя ослами, на каждого из которых было навьючено по два огромных картофельных мешка. Так вот что мы здесь стоим: догрузка картошки! Запихнули новую порцию, продолжили пить чай, крестьяне на ослах привезли ещё мешки и так несколько раз. Пока всё это происходило, я-таки постирался (с мылом) в ручейке-арыке, протекающем рядом. Из этого же арыка все мы умывались, наливали чай, пили (даже без помощи чашек и рук, просто склонившись к воде).

Дорогами Афганистана

Вообще идея разделения воды на «новую» и «б/у», то есть на водопровод и канализацию принадлежит большим городам. До азиатской глухомани эта идея пока не дошла. Водопровод здесь единый: где-то выше по течению в русле речки строят маленькое заграждение, из-за чего отделяется отдельный ручей, он перетекает в канал и идёт, но уже с меньшим уклоном, отдельно от речки – на поля. Используется для орошения, для питья и мытья, кое-где, бывает, по дороге вращает микротурбину сельской ГЭС, всё больше мутнеет, грязнеет и наконец возвращается в реку или растворяется в лабиринте полей. На эти поля искусно направляют потоки воды, как в Китае, закладывая куском дёрна или камнем одну дырку и открывая воде проход в другую. В горах, где мало людей и много ручьёв, такая система оправдана, мутность и грязность воды почти не повышается; но при большой плотности населения, конечно, пить воду из такого коммунального водовода неуютно.

Покрывшись пылью, мы погрузили картошку и тронулись в путь.

Бурубахайр! – афганское слово, используемое на трассе: поехали!

Миновали благополучно город Файзабад. Это довольно крупный областной центр Афганистана, бывший столицей для «официального» президента Раббани, бежавшего из Кабула и Мазари-Шарифа от наступления «Талибана». Президент Раббани за недолгое житьё в этом городе успел соорудить себе дворец, основанный на скале прямо над бурной рекой Кокча. Этот четырёхэтажный замок был его резиденцией в те дни, когда армия правительства вела тяжёлые бои на горных заснеженных перевалах.

Падение Файзабада было лишь вопросом времени, и президент наверняка уже подготовил себе вписку в соседнем Таджикистане. Ведь талибы уже завелись в 39 провинциях страны, и лишь осталась одна последняя провинция – Бадахшан, – последний «Сталинград» президента Раббани.

Но из-за нежданного поворота судьбы переехать президенту пришлось не в Душанбе или в Москву, а в оставленный им несколько лет назад Кабул. Правда, недолго Раббани царствовал в полуразрушенной столице: на его место американцы подпихнули своего агента, относительно молодого, но уже лысого Карзая. А седобородатого Раббани сплавили на почётную пенсию. Шикарный дворец в Файзабаде превратился в роскошный хотель для богатых иностранцев, и ночлег в нём стоит от $130 с человека. Я не собирался останавливаться в Файзабаде: тут, по сути, нечего было смотреть, кроме базара и президентского дворца-хотеля. Поэтому хорошо, что картошка следовала дальше. Я пригнулся, лёжа на мешках (вместе со мной рядом спали другие бородатые автостопщики, афганцы) – пока над моей головой в десяти сантиметрах со свистом пролетали провода, хаотично протянутые над улицей. Вскоре Файзабад кончился, и мы выехали на свободное пространство. Было жарко и пыльно, хотелось мыться и стираться. Кстати, в Файзабаде был пляж, но купались там только мелкие мальчишки, взрослых не было.

Дорога здесь шла вдоль реки Кокча, бурной и быстрой. Но вот в одном из мест река имела пологий берег, и водитель свернул сюда, ура! Наши мысли совпали. Помывка и стирка заключались в следующем: желающие мыться залезли (прямо в халатах) в воду, попрыгали в ледяной воде, намылили кое-где части тела и халата, залезли опять в воду, вылезли и выжали мокрые полы халатов. Я поступил так же, только у меня вместо халата были джинсы и сохли они медленней.

Вода в реке здесь не совсем чистая, но её все пьют. Я тоже. Конечно, о фильтрации речи не идёт.

«Картофельный» водитель, выйдя из воды, закатал штанину и рукав и показал два страшных шрама на руке и на ноге. Оказалось, что его ранили русские на войне. «Я – басмач», говорил он, подобно и вчерашнему обитателю мечети.

С водителями Афганистана

Поехали дальше. Ещё через полчаса увидели, что берег опять стал пологим, а на берегу стояли маршрутка и дюжина людей – пассажиры. Опять пляж? Любопытство заставило нас остановиться и вылезти поглазеть. А было вот что: течением на берег реки вынесло утопленника (в халате), чёрного, утонувшего недели две назад, уже протухшего и раздутого, так что и опознать тело было бы непросто. Люди обсуждали, что делать с трупом. Мы не стали задерживаться и поехали дальше, только я немножко смутился, увидев, что речка, в которой мы моемся и воду из которой пьём, содержит не только нечистоты, но и мертвецов. Вот пойдёшь мыться-купаться, с таким столкнёшься, потом от страха сам мертвецом сделаешься!

Ещё интересное наблюдение. Через реку Кокчу мостов почти нет, ведь река широкая – метров сорок, глубокая и бурная. Но кишлаки на той стороне имеются. Как люди переправляются? Двумя методами. Во-первых, у них есть канатные переправы. На берегах закрепляют два стальных троса, по которым ездит на колёсиках стрёмная металлическая тележка. На ней помещается два человека, или даже человек и осёл. Я видел несколько таких канаток в действии и одну сломанную, обломки тележки на тросах посреди реки. Наверное, человек, что так провалился, сразу скончался и тоже удивил граждан, живущих ниже, своим трупом.

Другая переправа – плоты на четырёх автомобильных камерах. Может быть, с такого плота свалился сегодняшний покойник? Вблизи каждого места переправы тусуется человек, лодочник или хранитель канатной дороги, собирающий копеечку за перевоз.

Вечером остановились в одном селении на молитву и ужин. Селение было цивилизованным, в гостинице-столовой тарахтел генератор, как во всех уважающих себя заведениях (централизованного электричества нет даже в Файзабаде). Три молочно-белые тусклые лампы слабо освещали большой зал. В углу работал телевизор.

Обычнная афганская еда – плов, чай и лепёшки. В харчевне – человек сорок. Половина бородатые, половина бреются (влияние северного соседа СССР; в глубинке и на юге бородачей больше). Женщин в харчевне нет. Почти все уставились в телевизор – там шёл боевик, судя по звукам бух-бух-а-а-а-а-а!!! Я рассматриваю афганскую чайхану – интереснее всякого фильма; некоторые продвинутые афганцы сумели распознать во мне иностранца (в полутьме это сделать нелегко) и теперь рассматривают меня.

Я думал, что мы заночуем здесь же, но водитель проехал ещё километров сорок и остановился на ночлег в глухом пустынном месте, где стояло лишь два домика (в них обитали заправщики или монтёры машин, но сейчас они спали). Я с большим удовольствием улёгся спать в кузове под звёздами и замёрз только перед рассветом.

22 августа, понедельник. Кундуз

Вообще, приятно путешествовать по Афганистану одному. Никто меня не беспокоит, не торопит, никого не надо ждать, ни о ком не надо беспокоиться. Сейчас единственный мой друг и попутчик – рюкзак. Он более вместителен, чем я: он вмещает 70 литров, а я только три, да и те вскоре просятся наружу. Но ты уж, рюкзак, от меня не теряйся, а то тебе в одиночку будет сложно, ты же несамоходен! – так думал я, отряхивая рюкзак от пыли и запихивая в него спальник.

Поели утром холодных дынь, остывших за ночь. Бурубахайр! Поехали!

Опять пыльная грунтовка, но уже пошире, чем вчера, потом прибыли в город Талукан и проехали его насквозь. От города Талукана до Кундуза – асфальт. Как мягко и быстро едется! И пыли уже нет.

Кундуз, в который я прибыл вскоре, обрадовал меня шумом улиц, многолюдьем и изобилием базара, а также дешевизной арбузов (выше в горах арбузы и дыни были привозные и дорогие). Здесь когда-то, три года назад, мы с Книжником, впервые въехав в Афганистан, стали центром внимания большой толпы; здесь мы ночевали в офисе МИДа у его директора Нуруллы, куда нас доставили на карете. Здесь мы когда-то впервые увидели пачки разнотипных афганских денег и удивлялись на вопрос – вам каких денег, «давляти» или «джумбаши»? Ибо тогда, в 2002 году, за один доллар давали 40,000 государственных или 80,000 местных денег.

За три года Кундуз и его жители изменились, к иностранцам попривыкли, так что на меня в каждый момент глазели не пятьдесят человек, а всего пять-шесть. Мистера Нуруллы и офиса МИДа я не нашёл – оказывается, контора переехала, а куда именно, я поленился выяснять. Но кареты пока ещё остались, и жареная картошка, очень вкусная и дешёвая, до сих пор продавалась на улицах Кундуза. Также сохранились писари, хлебопёки и другие ремесленники.

А вот деньги «давляти» и «джумбаши» исчезли, и ныне стать миллионером в Афганистане может далеко не каждый. Все деньги привели к одному знаменателю и отрезали от них три нуля. Теперь за один доллар дают 50 новых афгани, их нередко называют рупиями, на пакистанский манер. Денег районного значения «джумбаши» уже нет и в помине, и менялы вместо огромных мешков и ящиков с купюрами оперируют небольшими пачками и стопочками.

Так выглядели менялы ещё три года назад, летом 2002. В мешке у мужика – примерно 500 долларов в местной валюте

После деноминации и отмены «джумбашей» всё в стране подорожало, особенно в северной части, где раньше расплачивались «местными» деньгами. Но самой дешёвой всё же осталась кундузская газировка в бутылках по 0,33 литра, с различными этикетками: «Кока-кола» в бутылках из-под «Фанты» с крышками «Спрайта», и наоборот (в любых комбинациях). Стоит содержимое одной бутылочки (выпивается на месте) всего 2 афгани (около 1 руб.). К сожалению, качество газировки сильно снизилось, и продавцы сами предупреждали меня, что газировка плохая. И не зря предупреждали: её начали делать из какого-то препаршивейшего концентрата, я не знаю, что это за концентрат, но, наверное, из него же делают средства от тараканов и другие яды.

Впрочем, любовь к дешевизне у меня взяла верх, как нередко бывает, и я сумел выпить несколько таких дешевейших бутылок кундузского разлива, но потом перешёл всё же на фрукты.

Весь город был в несколько слоёв покрыт предвыборными политическими плакатами, их были просто тысячи, они покрывали плотным слоем все сколь-нибудь ровные поверхности.

Поскольку мне давно, ещё с Ишкашима, хотелось спокойного ночлега, отъесться и отоспаться без долгих застольных разговоров, я выискал дешёвую гостиницу категории «минус одна звезда», забрался туда, помылся в душе типа «самочерпайка» и завалился спать.