Текст книги "Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы"

Все, что я пишу, было более 60 лет тому назад, я многое мог забыть, ведь я перенес тяжелый инсульт и мне уже более 84 лет, так что прошу учитывать эти обстоятельства и простить мне ошибки, описки, неточности.

Я, Кригер Семен Яковлевич, родился 21 августа 1921 г. в городе Калуге. В 1927 г. я с семьей переехал в Москву. В 1939 г. окончил среднюю школу и поступил учиться в Энергетический институт, однако, 28 октября 1939 г. был призван в РККА и попал в 626 с.п. 151 с.д. в роту связи. В конце 1939 г. меня перевели во взвод связи 1-го батальона 287 с.п. 51 с.д., и с этой частью мы поехали на Финский фронт. Я воевал в Финляндии до окончания войны в марте 1940 г., а потом с полком вернулся в г. Тирасполь, на место постоянной дислокации. В июне 1940 г. я участвовал в освобождении Бессарабии, а осень, зиму, весну 1940/41 г. находился в г. Измаиле на Дунае, на границе с Румынией.

Великую Отечественную войну я начал с первого часа 22 июня

1941 г., так как часть располагалась на границе. Ввиду того, что немецкие войска севернее форсировали реку Прут и создалась опасность окружения войск в Бессарабии, мы вынуждено стали, обороняясь, отходить к р. Днестр к Тираспольскому укрепрайону. Однако немцы вышли к Умани и Николаеву, и Одесский укрепрайон оказался в окружении. С 5 августа 1941 г. наш 287-й с.п. перешел в подчинение 25-й Чапаевской с.д. Мы держали оборону 73 дня, до угрозы прорыва немцев в Крым, а потом были морем эвакуированы в Севастополь в ночь с 15 на 16 октября 1941 г. Полк отправили на отдых и формирование под Симферополем, но так как немцы прорвали оборону Перекопа, нас направили на фронт и ввели сразу в бой, в котором мы понесли большие потери, и стали отступать на юг, к горам. Перейдя через Крымские горы, мы вышли на побережье (к Массандре) и по старой дороге пошли к Балаклаве, Севастополю. К середине ноября 1941 г. мы заняли позиции на Микенгиевых горах (пос. Дуванкой)и стали строить долговременную оборону. Меня, как старослужащего, перевели радистом в роту связи 287-й с.п. (т. е. моего полка). Были очень упорные бои под Новый 1942 год, когда немцы хотели взять Севастополь, но мы упорно оборонялись, а также были высажены десанты в тылу немцев в Керчи и Феодосии. Всю зиму и весну 1942 г. мы совершенствовали оборону Севастополя, создавая несколько рубежей. В марте 1942 г. немцы разбили наши войска на Керченском полуострове, а так как их части подходили к Северному Кавказу, а мы остались в глубоком тылу, они решили взять Севастополь, создав сильную группировку с авиацией и танками и одной артиллерией.

В начале июня 1942 г. начался третий штурм Севастополя – при полном господстве немецкой авиации. 1 июля Севастополь был взят немцами. В конце июня 1942 г. я был ранен в правую ногу осколками танкового снаряда и попал в 47-й медицинский санитарный батальон. Но эвакуировать раненых было очень сложно (много раненых, а на катер брали 50 человек, на подлодку – 25 человек, а другим кораблям подойти было нельзя, бомбили немцы, а потом уже и лодки и катера не походили).

4 июля 1942 г. я попал в плен. Ночевали на окраине города в винограднике, а потом через Севастополь, Инкерман пришли в Бильбек, там в километрах трех от города, на пригорке, под открытым небом, окружили нас колючей проволокой – вот и готов лагерь. Жара, дожди, ночью холодно. Сажали в колонны в ряды по 5 человек, и ходили немцы и татары (которые перешли на сторону немцев) и выбирали политработников, коммунистов и евреев. Помню, набрали один раз человек 100–120 и повели на расстрел. Сколько был в этом лагере – не помню: неделю, две? Потом нас погнали в Симферополь, где разместили в овощехранилище. Там были умывальники, санчасть (пленные мед. работники), парикмахерская. Спать можно на досках овощехранилища или на дворе, на земле. Сильно заболел желудок, полное несварение «пищи». Сильно ослаб. Сколько был в лагере не помню – 7-12 дней? Потом набрали человек 2000 русских и украинцев – и погнали на железнодорожную станцию. В Симферополе я стал русским по фамилии Криков (это мне предложил наш полковой писарь, а сам я и не догадался бы по молодости лет). Имя, отчество, биографию не менял.

В товарных вагонах довезли до переправы через Днепр в Олешки, это километров 20 от Херсона, а потом погнали на Херсон. Была жара, я сильно ослаб по дороге упал. Меня прикладами сильно избили немец и татарин (в немецкой форме и с оружием), я потом узнал, что мне сломали ребро. Хотели убить, но ребята подняли меня и под руки повели в колонне. Так я остался жить. Лагерь в Херсоне располагался в бывшей тюрьме (говорили, что ее построили во времена Екатерины II), там было отделение для больных, куда я и попал. Лагерь дальше пошел – в Николаев, на Одессу, а я остался в Херсоне – как больной. В «лазарете» лежал на голом полу, лечения никакого, питание – отвратительное, смертность 80-100 человек в день, а у меня полное несварение желудка. Похудел и ослаб. Санитаром был моряк, он попал в плен в декабре 1941 г. во время штурма Севастополя. Земляк (из Москвы, хотя я его никогда не знал). Он мне говорил: «Уходи отсюда в рабочий лагерь, а то здесь умрешь. Я помогу перейти». Я согласился, и вскоре меня перевели в рабочий лагерь. Я, наверное, был в «лазарете» дней 12! В рабочем лагере – рабочие команды, которые ходят на постоянные объекты (на элеватор и т. п.), а часть пленных остается в лагере и привлекается на эпизодические работы – разгрузка угля, уборка территории и т. п. Кто ходит работать в город – живут терпимо, а кто в лагере – тем плохо, голодно. Я познакомился с соседями, и, когда стали набирать команду столяров-плотников, я объявился специалистом и, вместе со знакомыми, попал в команду «Бетон-Верфи». В столярном цеху из нашей команды в 20 человек всего двое могли работать на верстаке, а остальные такие же «специалисты», как и я. Нас приставили подсобными рабочими к станкам – пиле, фрезерному и др. Мы подносили доски со склада, подавали их в станки, принимали, складировали, убирали отходы, стружку, опилки. Мастерами были украинцы, а охрана – донские и кубанские казаки, вооруженные винтовками и одетые в зеленую военную форму (чешская или другая – не знаю). Я стал оживать, утром давали пайку в лагере, а обед и ужин на Верфи. На Херсонщине очень плохо с топливом, там используют кукурузу-початки, подсолнухи и т. п., а дерево – это дорого и редко. Отходы нашего столярного цеха ценились высоко, служащим конторы давали разрешение на стружку (мешок). Они обращались к нам, а мы в стружку клали обрезки досок, специально их нарезали. За них нам давали еду и даже иногда деньги.

В сентябре месяце всех работающих на «Бетон-верфи» перевели из лагеря «Тюрьма» в лагерь «Обувная фабрика» (бывшая) – условия стали лучше: деревянные полы, свет, во дворе вода, хотя от вшей, блох и тараканов шевелилась солома, на которой мы спали. В таких условиях я зимовал с 1942 на 1943 г. Работа была не очень тяжелая, да и в закрытом помещении. После Сталинградской битвы немцы стали тыловые лагеря пленных отправлять в Германию, дошла очередь и до нашего лагеря. В феврале месяце

1942 г. всех русских, украинцев, татар, чувашей и прочих, кроме азиатов и кавказцев, перевели опять в лагерь «Тюрьма», куда собрали и другие рабочих команды и стали готовить транспорт в Германию и Румынию. В марте 1942 г. нас построили во дворе тюрьмы (человек 700) и под охраной отправили на железнодорожную станцию. Ехали в товарных вагонах очень тесно, у Николаева еще прицепили вагоны (человек 120 пленных Николаевского лагеря) и повезли в Германию, через Бахмач, Фастов, Шепетовку (граница), Холм, Ковель, Люблин, Варшаву, Франкфурт, Берлин. Ехали дней 9 и остановились на станции Бремерфорде. Выгрузились и пошли километров 10–12 до большого интернационального шталага X В. В лагере бараки на 600–700 человек, трехэтажные нары, умывальники, электрический свет, паек терпимый (голодно, но не смертельно, еда довольно чистая – на кухне работали пленные французы), баня. В лагере завели личное дело (на Украине учета не было) и выдали жетон № 143633, записали общие данные, сняли отпечатки пальцев, цвет волос, глаз, сфотографировали. В лагере был карантин, так как были заболевания тифом. Когда можно, из лагеря отправлялись большие команды на различные работы. Я по своей простоте, при регистрации, записался студентом и попал в команду грузчиков. Нас, человек 90, отправили на военные склады в г. Мольн (под Гамбургом), это, наверное, был уже май месяц 1943 г. Занимались погрузкой-разгрузкой военных грузов – снаряды, мины и т. п. Работа тяжелая, по

9-10 часов. В лагере приличные жилищные условия, чисто, баня, кормежка терпимая, чистая, готовят русские девушки. В августе месяце человек 30 из нашей команды (более молодых и более здоровых) отправили в X В, куда собирали людей и из других команд для отправки на работу в шахтах. Я был в этом числе. Когда собрали «шахтерскую» команду (сентябрь 1943 г.), нас направили в лагерь VI А г. Гемер (Hemer) по прозвищу «Ямы». Лагерь был очень большой – 15–18 тысяч пленных разных национальностей, в основном русских. Условия плохие, спали на цементном полу.

В конце сентября отправили на работу в шахту на станцию Хессен (Hessen), три километра от г. Хам (Hamm). Огромная шахта и коксохимический комбинат «Zeche Sachsen» (Цехе Захсен), рабочая команда № 506. На дворе шахты ворота с надписью «Уголь – это хлеб». В лагере грязно и тесно, работа 12–14 часов (вместе с построением, баней), постоянные побои, издевательства, ругань, работа тяжелая. Работая забойщиком, навальщиком, крепильщиком, несколько раз калечился, болел, но на работу ходил. В забое жара (50–60 градусов, работали голыми), мало воздуха, газы, вода соленая – горячая и холодная. В общем, стал «доходягой» – голодный, уставший, всегда не выспавшийся, морально раздавленный. В таком положении прошли осень, зима и весна 1943–1944 гг.

Третьего апреля 1944 г. на шахте произошел взрыв газа и погибли более 100 пленных (я случайно не попал в эту смену) и около 250 человек немцев, цивильных поляков, русских, горно-спасательный отряд и др. Шахту залили водой, а нас через 2–3 дня перевели в город Терне (Herne) в рабочую команду № 669R на шахту Юлия (Julija Zeche). На этой шахте условия работы были легче, чем на шахте «Захсен», и в лагере условия были лучше, чище, хотя работали 10–12 часов. Я стал немного отходить. Так и работал до 10 мая 1944 г. В этот день в забое я попал в аварию, на меня свалился огромный кусок угля и попал на ноги, на левой ноге сломал кость голени и лодыжку, и меня прямо с шахты санитарной машиной отвезли в госпиталь для пленных в г. Ванне-Айкель (Wanne-Eickel). Палата на 40 человек. Двухъярусные койки, весь персонал из советских пленных – врачи, фельдшеры, санитары. Довольно чисто и спокойно, но очень плохо кормили – суп из костной муки и очисток картофеля. Мои кости очень плохо срастались. Когда сняли гипс, то ходил с костылем, а потом с палкой, хромал. В октябре месяце 1944 г. в госпитале стал температурить, сделали рентген и обнаружили туберкулез легких, перевели из хирургического отделения в легочное.

6 ноября 1944 г. наш лазарет бомбила в течение 30 минут авиация союзников. Кругом все горело, наше здание разбили, мы спаслись в подвале. Оставаться в лазарете было нельзя, и нас перевели в другое здание, где мы сами помогали приспособить его под жилье, не хватало даже коек, и более-менее живых и здоровых отобрали и в железнодорожных вагонах отправили в лагерь VI А – «Ямы». Я попал в шестой блок – туберкулезный, грязь, тесно, трехэтажные нары, некоторые спали на полу, так как нет места, вши, клопы, блохи, никаких лекарств и никакой медицинской помощи.

Все западные районы Германии сильно бомбили союзники, а на востоке наступали Советские армии. В лагерь прибывали новые узники, наверное, из других лагерей. Паек давали мизерный и тот не всегда – я сильно разболелся, лежал, температура 38–39 и почти ничего не ел. Умирало по 50-100 человек в день. Стал скелетом. Приближалась американская армия, а фашисты готовили смерть всем 23 тысячам пленных, но не успели. 14 апреля 1945 г. американская армия заняла лагерь и освободила нас. Стали давать какую-то еду и начали наводить порядок. Отправили французов, бельгийцев, поляков и др., а советских пленных организовывали в подразделения, что позволило установить дисциплину и учет, начальником был назначен майор Миронов. Я от радости освобождения (или миновав кризис) стал чувствовать себя лучше, спала температура.

В лагере отметили праздник 1 Мая – были гости: русские девушки и парни (цивильные), американский оркестр и даже какой-то американский генерал, который нашему лагерному начальству вручил награды. В начале мая 1945 г. на машинах санитарного батальона перевезли в бывший военный госпиталь для немецких летчиков. После «Ямы» попал в рай – условия как в санатории, а лечение на уровне хорошей больницы. Стали хорошо лечить – я стал хорошо поправляться!

В госпитале «Баукло» было три коменданта: англичанин (так как это была английская зона оккупации), немец (так как обслуживающий персонал, санитарки, сестры, врачи были немцы) и советский (так как большинство больных были советские военнопленные). Лечили хорошо, кормили хорошо, условия быта – хорошие, я стал набирать вес и здоровье, меня даже привлекли в роту охраны госпиталя политруком.

В конце августа окрепших больных направили эшелоном в сборный пункт в лагере «Берген-Бельзен», а там после формирования направили в г. Галле (на Эльбе) и передали в советскую зону оккупации, а потом в фильтрационный лагерь НКВД Смерш во Франкфурт-на-Одере. Там прошел проверку, а так как ехать в Москву и другие крупные города было нельзя, то мне дали справку в г. Реутов (Московской области), там жили родные жены старшего брата. В ноябре сформировали команду и эшелоном направили в Москву. 14 ноября 1945 г. я прибыл на Киевский вокзал, где военный патруль проверил мою справку, но не задержал. Так я оказался дома.

Начал хлопотать себе документы (паспорт, прописку и т. п.), прошел еще проверку в районном отделе КГБ и получил временный паспорт на один месяц, потом на три месяца, потом на год, потом уже на пять лет.

В феврале 1946 г. поступил учиться в Мосстанкин (Станкоинструментальный институт), летом 1946 г. женился, в 1948 г., в октябре родилась дочь, в 1951 г. с отличием окончил институт и получил направление в Серпухов на работу на завод «Восемь лет Октября», где работал до лета 1953 г., а потом переводом начал работать на заводе «Станконормаль» в Москве, где жили мои родные и моя семья. На заводе работал конструктором по оснастке, заместителем начальника инструментального цеха, начальником ОТК завода, начальником энергомеханического отдела завода, а последние 12 лет начальником технического отдела (главным технологом) завода.

В феврале месяце 1980 г. прямо на заводе со мной случился очень тяжелый инсульт (10 дней я был на грани жизни), и я получил бессрочную инвалидность 2-й группы. И вот – дожил до сегодняшнего, а мне уже 84 с половиной года.

Москва, зима 2006 г.

Когда началась война, я, Кубланов Иосиф Самойлович, исполнял кадровую службу в 107 ОБС[36]36
  Отдельный батальон связи.


[Закрыть] в школе связи младших командиров. Батальон находился на зимних квартирах в п. Ахуны Пензенской области. 22 июня принял присягу, нас посадили в вагоны и отправили в Белоруссию. 24 июня нас высадили в разбитом городе Рогачеве, где 61-я стрелковая дивизия заняла оборону. Курсанты школы связи обслуживали штаб дивизии. 15 августа

1941 г. я выполнял очередное задание. Мне приказали проложить телефонную связь к артиллерийскому дивизиону. Я взял катушку с проводами и телефон, побежал по заданному направлению, доложил командиру дивизиона. Со штаба дивизии корректировали стрельбу орудий, отстреляв по восемь снарядов. Вижу, артиллеристы вытаскивают замки из орудий и выбрасывают. Я взял телефон и, наматывая провода на катушку, пошел к штабу дивизии. Не доходя до штаба, навстречу мне двигалась группа: 10–12 солдат и два офицера. «Куда идешь?» – спросил офицер. «К штабу дивизии». Он приказал встать в строй, мы пришли к лесу, где и остановились на ночлег, а утром, когда проснулись, оба офицера от нас сбежали. Выставив дозоры, мы начали копать траншею, искать воду, потом увидели мальчика, который пас коров. Подозвали его и спросили: «Немцы у вас есть?» – он сказал, что есть. «Никому не говори, что мы здесь, а маме скажи, чтобы дала чего-нибудь поесть». Мальчик погнал коров, а через час-полтора подъехали немцы и приказали нам выходить. Все вышли, а я задержался, у меня в кармане лежал кандидатский билет, закопав его, я тоже вышел. Обыскав нас, немцы повели нас в коровник, в котором было полно военнопленных.

Утром нас всех построили и пешком повели в город Борисов, а затем в Могилев. По дороге на нашем пути встречались поля с овощами, люди были голодные, но стоило кому-то выйти из строя, как тут же раздавалась автоматная очередь и этот пленный был убит. Из Могилева нас привезли в г. Алитус (Литовская ССР). Когда я проходил регистрацию, то заменил свою фамилию, имя и отчество и назвался Чугунов Александр Васильевич. Нас поселили в бараки. В октябре 1941 г. я заболел, и меня отправили в лагерную санчасть, где я встретил фельдшера 107 ОБС батальона, в которой я служил. Он устроил меня в палату, где лежали тифозные больные, и немцы боялись туда заходить. После выздоровления был очень ослабленный, и меня продержали санитаром тифозной палаты до августа 1942 г.

В августе 1942 г. меня, как особо ослабленного, отправили на работу в деревню Балькуны к бауэру Балюкасу, у которого я выполнял все работы по сельскому хозяйству до декабря 1942 г. Все это время нас не купали, одежду не обрабатывали, вши заедали, а кормили похлебкой раз в сутки. По повестке немецких властей, в декабре 1942 г. Балюкас, отправил меня в лагерь г. Алитус, откуда нас в вагонах отправили в Таллин в распределительный лагерь. Из Таллина я попал в местечко Кивиэлли, где я работал забойщиком на сланцевой шахте до 18 октября 1944 г. Жили и работали под немецкой и полицейской охраной. В октябре 1944 г., когда Советские войска стали подходить к Эстонии, нас снова отправили в Таллин, затем на остров Эзель, а оттуда баржей привезли в Данциг, а затем в Германию.

В Германии меня определили на работу в местечко Ашерсле-бен на сахарный завод грузчиком. Грузили сахар в вагоны. Утром – чай, в обед – похлебка, работали по 10–12 часов, жили в бараке. В декабре 1944 г. был угнан в Магдебург, работал грузчиком на заводе «Вольф», жили в бараке, кормили плохо. Завод бомбили, мы прятались в траншеях, охраняли нас полицаи.

11 апреля 1945 г. лагерь был освобожден американцами. Все время пребывания в лагерях я значился как Чугунов A.B.

Когда нас освободили американцы и передали Советской Армии через реку Эльбу в запасной полк, на регистрации я назвал свою настоящую фамилию. Вот весь мой путь с августа 1941 по апрель 1945 г. После регистрации нас, репатриантов, пешком отправили до Бреста. В день проходили 40–45 км.

В Бресте, нас встретили с оркестром, работал на сельскохозяйственных работах до октября 1945 г., потом отправили в Ярославль, где работал на базе Вторчермета. В декабре 1945 г. меня забрали в областное управление КГБ, для фильтрационной проверки. После допроса я продолжал работать на базе Вторчермета. В феврале 1946. меня вторично забрали на допрос о времени моего пребывания в лагерях. Следователя особенно интересовал вопрос, почему я, еврей, остался жив, находясь у немцев. Я сказал, что никто не знал, что я еврей, и врачебную комиссию не проходил. На это он ответил: «Вы все такие» – и ударил меня по уху. После допроса меня отправили в отдел кадров шинного завода, в жилищно-коммунальный отдел, где я работал слесарем-сантех-ником.

И только в марте 1947 г. мне разрешили уехать из Ярославля в отпуск к маме в Караганду, где она жила в эвакуации. А в августе 1948 г. приехал в Феодосию, где у меня была семья: жена и дочь. В сентябре устроился на работу в автопарк, где проработал 40 лет, сейчас уже отдыхаю на пенсии.

Эта история произошла с моим знакомым Львом Либенсоном. Вот его рассказ.

До Великой Отечественной войны я работал директором промкомбината в Борисове. Водителем грузового автомобиля у нас был литовец Юозас Станкайтис.

Случилось так, что в действующей армии мы оказались рядом. Он – водитель машины политотдела, а я – младший политрук, корреспондент дивизионной газеты.

Летом 1941 г. под Оршей мы попали в окружение. Меня контузило, но Юозас не оставил меня, помог сменить форму политрука на одежду рядового бойца.

В лагере мои светлые волосы давали мне шанс на спасение.

Я взял себе фамилию недавно погибшего бойца, которого хорошо знал. Как-то меня узнал солдат из нашей части. Он сказал, что сообщит немцам, что я младший политрук и еврей. Казалось, что жить мне осталось до утра. За выдачу офицеров, политработников и евреев немцы давали кое-какое вознаграждение.

Но Юозас и раненый летчик Володя Пилипенко, с которым мы подружились в лагере, пошли ночью поговорить с предателем. Больше я его не видел.

Вскоре нас погнали на медосмотр. В обнаженном виде любой бы признал во мне еврея. Юозас с риском для жизни как-то сумел пройти проверку за меня.

Через некоторое время меня и Юозаса перевели в другой лагерь, который располагался на территории Германии. Условия там были просто невыносимыми. От голода и болезней каждый день умирали несколько человек. Я же хоть и был высокого роста, всегда мало ел. Эта особенность организма и спасла меня. А вот мой друг постепенно стал опухать. Дело дошло до того, что однажды утром он не мог подняться на работу. Его отправили в лазарет, а путь из него был известен. Понимая это, я начал искать выход из положения. Пошел

на всякий случай к лазарету. На мое счастье, из него вышел врач, тоже из советских военнопленных. Я с жаром начал рассказывать, какой Юозас прекрасный человек, и просил помочь ему. Тот ничего не сказал, только спросил фамилию. Больше недели я не находил себе места, переживая за судьбу друга, который так и не вернулся из лазарета.

Но вот через десять дней меня вызвали в помещение лагерной охраны. Немецкий офицер, указав на пожилого немца в штатском, сказал: «Пойдешь с ним». На лошади мы добрались до фермы, где нас встретил… Юозас. Я понял, что меня освободили из лагеря благодаря ему.

Юозас рассказал, что вечером русский доктор стал подходить к каждому и что-то записывать. А у моего друга спросил фамилию и личный номер. Затем, не сказав ни слова, вышел.

Через два дня Юозаса передали старому немцу Курту, который и привез его на эту ферму. Здесь он вспомнил обо мне. Поговорил, как мог, с хозяином и попросил забрать меня. Так мы и встретились.

Хозяин фермы жил бедно. Шла война, и все продукты сдавались государству. Но нас он не обижал, кормил по тем временам неплохо. Понимал, видно, что нам надо работать в поле. Нас же предупредил: если соседи узнают о хорошем обращении с врагами рейха, его накажут.

Меня попросил избегать любых контактов с соседями. Якобы один сосед спросил Курта, не еврей ли я. Пришлось хозяину несколько раз давать в работу свою лошадь соседу, только бы он не донес, что Курт скрывает еврея. А лошадь и самому была очень нужна. У него их было три – выбракованных из армии. Я и Юозас выполняли на них все сельхозработы.

Еще больше мы были удивлены, когда узнали, что единственный сын хозяина погиб на Восточном фронте. Объясняя свое хорошее отношение к пленным, старик говорил: «Русские не звали нас, немцев, к себе. Мы сами на них пошли войной».

Именно потому, что сын Курта погиб, местные власти разрешили ему взять в помощь двух военнопленных. У него также работали две девушки из-под Смоленска.

Курт ежедневно доставлял молоко лагерной охране, а оттуда привозил пищевые отходы для своей свинофермы: мы упросили его договориться с лагерным начальством, чтобы забирать пищевые отходы из лазарета. Там постоянно находилось около десяти человек, но многие из них были уже так слабы, что не могли принимать пищу, которая уничтожалась. Ясно, что две-три миски баланды не давали его свиноферме ничего, но это был предлог периодически ставить бидончик с молоком перед дверью лазарета. Его забирал все тот же русский доктор и раздавал больным. Это помогло некоторым советским военнопленным остаться в живых.

В марте 1945 г. нас освободили американцы. Мы с другом оказались в фильтрационном лагере, заполнили анкету, прошли допросы, получили справки, пошли на Восток.

После проверки в нашем лагере, медкомиссии в госпитале, где нас немного подлечили, нас направили в ближайшую воинскую часть. Начальник штаба этой части Иван Павлович Ненашев поговорил с каждым в отдельности, выяснил последнее место службы и обстоятельства пленения и каждого предупредил:

– Вы к нам попали из госпиталя после ранения. Там проходили последнее освидетельствование, справки о лечении есть в ваших личных делах. Так что считайте, мне неизвестно о вашем плене. Постарайтесь и вы забыть об этом.

Только много позже я понял, какой нравственный подвиг совершил этот человек и какое милосердие проявил к нам! Благодаря этой записи и предупреждению я не попал в сталинские лагеря после возвращения домой, когда нашу часть полностью демобилизовали.