Текст книги "Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы"

В плену 1941–1945 гг.

Уважаемый Арон Шнеер, благодарю Вас за эту ранее не раскрытую страницу истории военнопленных-евреев, униженных и раздавленных военной машиной, а затем сломленных советским режимом. Хотя в их судьбах было не меньше подвигов, чем на войне.

История жизни моего отца написана мною по маминым рассказам. Слава Богу, она сохранила хорошую память и здравый ум. Вся моя семья – мама Цукерман Геня Марковна, я Псурцева Софья Семеновна и мои сыновья Псурцев Александр и Псурцев Владимир – благодарим Вас за этот кропотливый и сложный труд.

Мой отей Цукерман Семен Моисеевич родился 20 мая 1922 г. в селе Соколец Минковецкого района Хмельницкой области (ранее Каменец-Подольской обл.). Единственный ребенок в семье.

Примерно за две недели до начала войны был призван в армию. Еще не принял присягу, находился в г. Белосток, как внезапно на рассвете 22 июня началась бомбежка. Армия бежала на восток. Около Минска попали в окружение. Отца ранило в ногу, когда он очнулся, он уже был в плену у немцев вместе со своей частью. Так началась другая жизнь.

Побывал отец в разных странах: Германия, Франция, Норвегия, возможно, и в других. Несколько раз отец пытался бежать, был пойман, несколько раз был под расстрелом.

Впервые от расстрела ему удалось спастись чудом. А случилось это так. Франция. Бордо. Несколько тысяч пленных, раздетых догола, выстроены в шеренгу. Немцы обходят строй и приказывают еврееям выйти из строя вперед. Мой отец прошел обряд «брит-мила» (обрезание), было легко определить, кто он. С каждой минутой смерть приближалась. Тогда друзья отца, стоявшие с двух сторон, придумали, как спасти его. Они предложили отцу кричать что есть силы, когда немцы приблизятся, а вдруг повезет. Так он и сделал. «Что за шум?» – спросили немцы. Им сказали: приступ аппендицита. «Убрать его из строя, он мешает работать», – приказали проверяющие. Отца вывели из строя и одели.

На этот раз смерть обошла его. Видно, тогда же было придумано новое имя и фамилия, а может быть, и с первого момента плена. Так он стал Сальнык Васыль – украинец. Но потом фамилия изменилась на русскую – Санников Василий.

Перед моими глазами всегда стоит в памяти одна фотография, привезенная из плена. На фотографии лагерь военнопленных, открытая могила. Четверо мужчин, почти скелеты, абсолютно голые, закапывают только что расстрелянных. Среди четверых мой отец. К сожалению, когда мы в 1990 г. уезжали в Израиль, либо не взяли ее, либо уничтожили. В 1995 г. я ездила на Украину в Днепропетровск, искала фотографию, хотела передать ее в музей, но не нашла.

Конечное место плена была Норвегия. Работы каторжные, изнурительные, но не оставляла мысль бороться с нацистами. На одном из многочисленных болот Норвегии, в самом центре болот был островок, к которому вела узкая тропа. Там на островке находился большой склад оружия и боеприпасов. Созрела мысль взорвать его. Главным организатором этого плана считался мой отец. Возможно, были и другие. Трудно сказать. Диверсия удалась. Склад был взорван. Исполнителей поймали и повели на расстрел. Сейчас можно лишь предположить, зачем они пошли на это в плену. Возможно, они понимали, что так и так не выживут, а так как терять было нечего, то хоть что-то полезное сделают. Автомат уже был направлен на моего отца, как послышались крики посыльного: «Не стрелять, не стрелять. Комендант приказал привести этого храбреца». Уже к этому моменту стало известно, что диверсант – еврей. Возможно, кто-то выдал его, спасая свою жизнь. Отца вернули, умыли, одели и даже накормили. Привели на допрос в комендатуру. На вопросы коменданта отец отвечал смело, с достоинством. На вопрос, как он – еврей – остался жив, отец ответил, что ему неизвестно его происхождение, так как он рос и воспитывался в детском доме. Видимо, комендант поверил в это. […] Комендант был норвежец. Вероятно, увидев перед собой достойного человека, расстрел заменил каторгой, отправив отца на взрывные работы. Таким образом отец остался жив.

Спустя годы, после войны, на экраны кинотеатров вышел художественный фильм «Судьба человека». Несмотря на то, что отец никогда нам, детям, не рассказывал о себе и своей жизни, в те годы это считалось позором – быть военнопленным. Был отец достаточно закрытым в этой теме, посмотрев фильм, я помню, он заплакал и сказал, что этот фильм о нем.

После окончания войны пришли союзники (англичане) и освободили военнопленных. Всех из России отправили в Советский Союз, в Ленинград, где их тщательно проверяли. «Чистых» пленных освободили. В том числе и отца.

Вернувшись из плена в 1945 г., отец стал разыскивать свою семью и многочисленных родственников. Узнал, что все евреи его местечка расстреляны фашистами. Так он остался один.

По освобождению из плена отца отправили на тяжелую работу землекопом на строительство автозавода в Днепропетровск. И вновь надо было доказывать, что ты человек. Многие годы за ним наблюдали и проверяли. Видимо, благодаря своему сельскому происхождению он был человеком физически сильным. Работы не боялся. Работал хорошо и умел организовать других. По натуре лидер. Вскоре он стал бригадиром, затем выучился на каменщика. Для военнопленных построили большой барак, где они все вместе жили. Днем работали, а вечером пили, ругались, дрались, почувствовав свободу. Однажды в заводской столовой отец познакомился с мамой. Услышав еврейскую фамилию «Цукерман», еврейскую среди бывших военнопленных, мать заинтересовалась его судьбой. В изможденном, хулиганистом парне почувствовала интересного человека, прониклась к нему жалостью и влюбилась. Перед свадьбой поставила условие. Мама имела высшее образование. Окончила до войны педагогический техникум, а во время войны работала и училась в институте на двух факультетах: математическом и историческом. Так вот условие такое: «Ты должен учиться, чтобы мы были на равных». Папа сдал экстерном экзамены и поступил в строительный техникум. Так четыре с половиной года вечерами после работы учился. Быстро рос по служебной лестнице от мастера к прорабу, затем работал начальником дорожного участка треста «Днепровскпромстрой», а затем директором асфальтобетонного завода. […] Для города отец сделал много важных объектов: цех шинного завада, новый мост через Днепр, домны заводов Петровского и Ленина, за что был представлен к ордену. Когда в обкоме партии увидели фамилию Цукерман Семен Моисеевич – награду отдали его заместителю – русскому. А отца премировали дачным участком в шесть соток.

[…] Однажды, возвращаясь с коммунистического ленинского субботника, 15 апреля 1972 г., на котором он работал на равных со своими рабочими, отец приехал ко мне домой и умер на моих глазах от инфаркта в возрасте 49 лет, не дожив месяц до пятидесяти лет. Он думал, что плохое уже позади и сейчас он только начнет жить…

Непростой путь в партизаны прошел капитан Штейнгардт. Он активный участник оборонительных боев на Днепре и в районе Рогачева.

В конце июля 1942 г. части 21-й армии, где служил Бейнес, оказались в окружении, и он попал в плен (здесь он стал Николаем Никитиным). Через десять дней он бежал из лагеря военнопленных и добрался до Минска. Николаю Никитину удалось наладить связь с подпольным комитетом, который поручил ему объединить действовавшие в районе Минска отдельные партизанские группы. Никитин создает одну из первых партизанских бригад. Ее бойцы провели ряд успешных операций: подорвали три воинских эшелона, 32 автомашины, разгромили восемь важных объектов врага, уничтожили десятки гитлеровских солдат и офицеров. 14 июля 1942 г. бригада Никитина в течение дня вела ожесточенный бой с крупными силами эсэсовцев в Александровском лесу близ Узды. Отбив 21 атаку, партизаны нанесли врагу большие потери. В сентябре 1942 г. бригада Никитина разгромила немецкий гарнизон в Ушачах и очистила от оккупантов районный центр. Затем партизаны совершили беспримерный рейд по лесным просторам на север Белоруссии. Они прошли с боями более тысячи километров. В ноябре бригада Никитина вышла за линию фронта, где соединилась с частями 4-й ударной армии»[43]43
  Мельцер Д. Герои партизанского движения // Еврейский мир: Газета русскоязычной Америки. 7.07.2004.


[Закрыть].

Существенно уточняет детали биографии и дополняет рассказ о дальнейшей судьбе Н. Никитина его дочь в своем письме, присланном в Яд Вашем:

Мой отец, Штейнгардт Бейнес Менделевич, воспитывался в детском доме. Там ему дали фамилию Никитин Николай Михайлович. В начале войны мы жили в г. Замбров – Польша. Нам удалось бежать. А отец со своей дивизией, будучи командиром автобата 13-й стрелковой дивизии, отступил в сторону Белоруссии. Контуженным он попал в плен. Ему удалось бежать из плена, лесами пробраться в Минск, и здесь он стал одним из организаторов партизанского движения. Был командиром партизанской бригады, которая дала немцам первый серьезный бой на Долгом Озере в Александровском лесу Минской обл. Так как их партизанский отряд состоял в основном из бывших военных, бежавших из плена, они с боями прошли всю Белоруссию и вышли за линию фронта в районе г. Клин. Там отца арестовали, обвинив в измене родины. Он отсидел в Магадане 15 лет, умер в июне 1957 г., не дожив двух месяцев до реабилитации. В настоящее время его портрет находится в музее Великой Отечественной войны в Минске[44]44
  Яд Вашем. Письмо Галины Урман, дочери Б.М. Штейнгардта, – приложение листу свидетельских показаний № 106188. Шнеер А. Плен. Иерусалим, Москва, 2006. С. 558–559.


[Закрыть].

Ягудаев Михаил Пинхасович родился в 1910 г. в Узбекистане. До войны жил в Ташкенте, ул. Кафанова, Карташевский тупик, д. 13. Был призван в Красную Армию 26 июня 1941 г.

В 1942 г. родители получили извещение о том, что Ягудаев пропал без вести в районе Смоленска.

В 1944 г. к родственникам Ягудаева обратился сотрудник органов безопасности и предъявил для опознания несколько фотографий, среди которых была фотография Михаила.

Оказалось, Михаил жив и просил обратиться к его сестре Раисе, проживавшей с двумя дочерьми – Тамарой и Соней – в Ташкенте. Михаилу была собрана посылка и передана через этого сотрудника, который рассказал историю Михаила.

Ягудаев М.П. попал в плен к фашистам и, чтобы скрыть свое еврейство, назвался татарином по имени Сафаров Мавлян. Под этим именем он оказался в армии Власова. В первом же бою Михаил сдался частям Красной Армии и был отправлен в лагерь.

Как сообщили родственникам, Михаил получил 25 лет лагерей.

Свидетельства очевидцев

<…>

Нас построили в шеренгу и стали пересчитывать. Из караульного помещения вышел офицер. На нем была красивая, черного цвета форма с красно-белой повязкой на рукаве и фашистской свастикой. В руках то ли трость, то ли плеть, я так и не понял. Действовал он ею, как учитель указкой. Переводчик сказал, чтобы все находящиеся в строю командиры и комиссары вышли на пять шагов вперед. Фашистский офицер говорил резко и угрожающе. В таком же тоне переводил переводчик: «Командиры и комиссары, не вышедшие из строя, будут расстреляны на месте». Вышедшим из строя приказали построиться в шеренгу около караульного помещения. Снять шинели и вещевые мешки. Офицер начал осматривать рукава гимнастерок, отыскивая политруков по нашитым на них звездочкам. У некоторых от звездочек остались лишь еле заметные следы. Попадая в плен, эти люди точно знали, что их ждет, поэтому пытались замаскироваться под рядовых бойцов. Но фашисты хорошо знали об этих уловках, поэтому осматривали подозреваемых пленных особенно тщательно.

<…>

Затем начался поиск евреев. Зная, что добровольно никто не сознается в своей принадлежности к этой национальности, эсэсовец проходил вдоль шеренги и направлял трость на того или иного человека, выкрикивая: «Юда». Заподозренных оказалось человек восемь. Не все среди них, конечно, были евреями, но фашистов это не волновало.

<…>

<…>

Мы были первыми, кто переступил порог этого лагеря. Территория его была в квадрате сто на сто, обнесена колючей проволокой с вышками и прожекторами по углам. С левой стороны от входа крытое, похожее на склад помещение, высотою в два этажа. Несколько ворот были открыты днем и закрывались на ночь…

Для ежедневных проверок утром и вечером во дворе в центре отвели громадную площадь, где одновременно могли быть построены все пленные лагеря – 500–600 человек. После утренней проверки пленных отправляли на работу, после вечерней – запирали в барак.

В первый день всех военнопленных выстроили во дворе, пришло лагерное начальство, устроили «смотрины» прибывшим. Начальник лагеря в новой «с иголочки» форме был похож, как мне тогда показалось, на генерала. Шел в сопровождении переводчика и солдат охраны. На плохом русском языке переводчик от имени коменданта лагеря обратился к построенным пленным.

Он ознакомил с внутренним распорядком лагеря, сказал, что с завтрашнего дня все прибывшие пленные пойдут на работу. Предупредил всех, чтобы каждый знал свою команду и чтобы потом выходили на работу только с теми, куда их определили в первый день.

Утром и вечером пленные будут получать паек, они должны соблюдать дисциплину и порядок. За нарушение будут наказываться карцером и лишением хлеба. Пленные, намеревающиеся бежать, будут расстреляны.

Было похоже, что комендант ознакомил присутствующих со всеми строгостями режима, но команда «разойдись» не была подана, и строй продолжал стоять.

Наконец фельдфебель вновь обратился к пленным:

– Выйти из строя всем коммунистам, офицерам и евреям! – четко звучал его голос перед затихшим строем пленных.

«Kommunisten, Ofizieren und Juden», – несколько раз повторил фельдфебель и, видя, что строй стоит и не реагирует на его команду, обратился уже к переводчику, чтобы тот перевел следующие его слова:

«Es wird schlimmer… Müssen Sie sich selbst anmelden lassen».

(Хуже будет… Вы сами должны об этом заявить!)

После некоторых колебаний из строя вышло несколько человек и остановились, ожидая команды.

Через минуту они направились в сторону сарая, где их ожидали немецкие солдаты. Там встали, положили пожитки на землю, поснимали верхнюю одежду и в нательном белье вошли в сарай.

Их было четверо-пятеро – не запомнил. Через несколько дней там оказалось еще несколько человек. Были среди них командиры, переодетые в солдатское, и евреи, узнать которых не составляло труда.

Не знаю, что заставило этих людей добровольно сдать себя в руки лагерных властей? Может быть, надежда на то, что «добровольное признание смягчит наказание»? Но этого не случилось, расстреляли всех.

Казавшийся неминуемым расстрел на передовой совершился здесь в лагере, на глазах сотен пленных, не веривших тому, что происходит. Это была та самая правда о расправах над коммунистами, евреями и комсоставом Красной Армии, которую передавали сводки Информбюро.

Голодных и обессиленных их вывели из сарая, поставили деревянные козлы, перевитые колючей проволокой, и заставили перепрыгивать через них. Потом, пробежав мимо кухни и обогнув ее, они бежали дальше к открытым воротам, выходящим за зону, к вырытой яме. Там, у ямы, их ожидал избавляющий от мук и позора выстрел в затылок…

Вся эта операция-трагедия завершалась удивительно четко и спокойно по заранее продуманному плану, без криков о пощаде и помощи. Она закончилась братской могилой – ее тут же забросали землей пленные.

<…>

…Нас согнали в колонну длиной в несколько километров и по майской жаре, истекающих потом, погнали в сторону Феодосии. Я шел крайним слева… <…> Левее и чуть впереди шел фашист с автоматом наперевес. Он внимательно вглядывался в бредущих, периодически упирался стволом автомата в плечо того, кто казался ему евреем, а на самом деле, может, и не был, и выкрикивал: «Иуда, век!», что означало: «Еврей, выходи!» Звучала короткая очередь… Мы содрогались и шли дальше[48]48
  Бедняев Г. Операция «Осколок». Нижний Новгород, 1999. С. 13. Самого Бедняева как политработника не разоблачили лишь потому, что из-за плохой интендантской службы у него не было ни алых металлических звездочек на пилотке, ни матерчатых звезд на левом рукаве гимнастерки. А по четыре треугольника в каждой петлице носили, кроме замполитов, еще и старшины.


[Закрыть].

<…>

…Огороженный колючей проволокой загон на колхозном поле, где уже находились к тому времени много пленных. Среди них находились и раненые. Зверства, избиения и надругательства начались в первые же дни: политработники в форме, евреи и похожие по внешнему виду расстреливались здесь же на месте. Малейшие попытки и подозрения о побеге, приближение к колючей проволоке также карались расстрелом. Не щадили и раненых и совсем обессиленных. Люди продолжительное время были без еды и воды.

Через некоторое время часть пленных из этой загородки перегнали в г. Кременчуг, в лагерь (бывшие воинские склады, огороженные проволокой). Вот и зверства и издевательства здесь продолжались. Виденное и испытанное нами здесь трудно описать полностью. Например: немецкие солдаты и офицеры отбирали в первую очередь пленных еврейской национальности и похожей внешности и с этими пленными устраивали «развлечения». Один пленный становился на четвереньки, другой садился ему на спину, а третьему давали в руки дубину и заставляли в таком виде «бегать» по двору, подгоняя ударами дубинки. Ослабевших под хохот «зрителей» расстреливали. Придумывались и другие «развлечения». Очень много было убито за то, что некоторые пленные, не выдержав голода и отсутствия воды, подползали к дождевой луже около проволоки. И если это замечалось караульным солдатом, «провинившийся» расстреливался и часто несколько человек для устрашения тоже расстреливались.

В Проскурове (теперь Хмельницком), куда нас перегнали из Кременчуга, было запланированное, осмысленное уничтожение пленных. В этом огромном лагере (большое поле, обнесенное проволокой и разделенное на секции) пленные умирали от голода и болезней (главным образом от дизентерии). Кормили здесь только «супом», сваренным из немытых овощей, собранных на ближних полях. Каждое утро можно было видеть вереницу двуколок с наваленными на них трупами, которые затем сбрасывались в общие траншеи. Здесь погибло много и много тысяч пленных.

В Каменец-Подольске, куда я попал вскоре вместе с большой группой из Проскурова, погибло также много пленных из-за такого же «питания», болезней и издевательств. Смертность здесь была еще из-за антисанитарных условий, невероятной вшивости и болезней, связанных с нечеловеческими условиями пребывания здесь. Особенно мне запомнились издевательства, побои одного «зверя» – полицая по фамилии Бабаев, который до смерти избивал пленных…

<Ноябрь 1941 г., Тильзит:>

…Перед полуднем появилось несколько полицейских, это были уже не казахи и вообще не пленные. Они построили пленных в два ряда, лицом к лицу и, медленно проходя между ними, смотрели каждому в лицо. Впереди шел старший полицейский, человек огромного роста, за ним следовали его помощники – они искали среди пленных евреев и других нужных им лиц. Остановившись против одного пленного, полицейские стали расспрашивать его:

– Откуда?

– С Украины.

– Как фамилия?

– Зенько.

– Зенькович? – полицейский уставился на него. Пленный растерялся и стал заикаться.

– Нет, Зеньк… Зенько.

– А как имя?

– Михаил.

– Моша?

– Нет, М… М… Миша.

– Жид?

– Нет, украинец.

– Украинец? Расстегни штаны, мы тебе сейчас скажем, кто ты!

Маленький худенький еврей, лет 23-х, испугался насмерть, стал весь бледный, не знает, что делать. В палатке наступила гробовая тишина, сотни глаз смотрели на него: расстегни штаны – все равно узнают. Впрочем, были случаи, когда евреи скрывались под видом мусульман, в частности, до самого Берген-Бельзена среди татар скрывался один еврей, который так и не был открыт немцами и умер от поноса. Но были, наоборот, и другие случаи, когда неосведомленные немцы, по одному наличию обрезания, мусульман принимали за евреев и расстреливали.

Полицейские так прижали пленного, что ему было некуда деваться и он сознался, что он еврей. Старший полицейский, обратившись к своим помощникам, произнес недовольным тоном:

– Я же вам сказал, что нужно тщательнее проверять вновь прибывающих. Чего вы смотрели? Вывести его за лагерь!

Двое полицейских повели еврея «за лагерь», и больше он не вернулся…

<…>

Нас построили посреди дороги, около рва. К каждому в нашей колонне подходил офицер, осматривал, а похожих на евреев сталкивал в овраг. В их число попал и я. Сверху кричали:

– Микола, ты же украинец, скажи им.

Я несколько раз прокричал:

– Я украинец, я не еврей!

Наконец меня услышал офицер, спросил:

– Ты не еврей? – Позвал переводчика. Тот оказался моим земляком и заговорил со мной чисто по-украински. Переводчик сказал, что я действительно украинец. Я быстро вскарабкался наверх, а тех, в овраге, сразу же расстреляли. В шоке, с тяжелым сердцем, поплелись мы дальше – вслед за нашей страшной судьбой[51]51
  Копылов Н.Р. Мои скитания // Поживши в Гулаге. Сборник воспоминаний /Сост. А.И. Солженицын. М.: Русский путь, 2001.С. 224.


[Закрыть].

<…>