Текст книги "Виткевич. Бунтарь. Солдат империи"

Но на первых порах рвение Симонича и его единомышленников поощрялось. Само его назначение явилось симптоматичным. Впервые империю в Тегеране представлял дипломат в чине чрезвычайного и полномочного министра, до этого российской миссией руководили временные управляющие. Теперь этот пост становился одним из важнейших «с точки зрения внешней политики и дипломатии России, тем более в указанное время»[285]285
  Там же. С. 3.


[Закрыть].

В одно время с приездом в Петербург Виткевича и Гуссейна Али Симонич информировал правительство об активизации контактов между Тегераном и афганскими ханствами. Докладывалось, что к персидскому двору направлен посланец из Кандагара с просьбой взять это ханство «под защиту и покровительство Персии, на что Персидское правительство изъявило согласие»[286]286
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 16.


[Закрыть]. Шах согласился принять кандагарских братьев в число своих вассалов и принялся ждать, что с аналогичной просьбой к нему прибудет эмиссар из Кабула[287]287
  Там же, л. 3706.


[Закрыть]. Симонич настаивал на том, чтобы «освятить» эти шаги российской поддержкой, то есть дать заинтересованным сторонам соответствующие гарантии.

Таким образом, перед российским руководством на персидско-афганском направлении стояли сложные задачи: следовало точно рассчитать, как в них впишется миссия Гуссейна Али и какой именно ответ Николая I он доставит в Кабул. Все это требовало времени, как, впрочем, и проверка личности самого посланника. Родофиникин задавался вопросом: можно ли полностью ему довериться, действительно ли он доверенное лицо кабульского правителя и насколько подлинным является привезенное им письмо.

Источником сомнений было не гипотетическое самозванство, Лжегуссейна, как мы помним, уже успели разоблачить в Тифлисе. К тому же Родофиникин не ставил под вопрос свидетельство Виткевича, запомнившего Гуссейна по встрече с ним в 1831 году. Но это и вызывало тревогу – ведь Шах-Заде Фарук, в свите которого состоял Гуссейн, принадлежал к династии Садозаев и являлся родственником Шуджи-уль-Мулька, врага Дост Мухаммед-хана. Вдруг этот вельможа задумал провокацию?

Конечно, захоти Шуджа направить к русским своего человека, то уж постарался бы найти того, кто не вызвал бы никаких подозрений. И все же Родофиникин мучился сомнениями: «…Нам кажется довольно странным и чудным, каким образом хан Кабульский решился отправить его в Россию, тогда как не мог не знать, что он был у них с принцем той династии, которая им свергнута, и которая следовательно ему враждебна»[288]288
  Там же, л. 39.


[Закрыть].

Под лупой изучали послание Дост Мухаммед-хана. «…Сам тон, в котором написана грамота… показался нам уничижительным… и как бы не в том же духе, в котором по обыкновению пишутся велеречивые послания от владык восточных»[289]289
  Там же, л. 3806.


[Закрыть]. Создавалось впечатление, что эмир не в меру подобострастен, заискивает перед российским государем.

Родофиникин, получив информацию о том, что в Оренбурге якобы остался афганский слуга Гуссейна, попросил Перовского разговорить его, и «тем или другим способом что-либо из него выведать, ибо непременно нужно вывести Гуссейна Али на чистую воду и увериться, точно ли это та особа, за которую выдает себя…»[290]290
  Там же, л. 3906.


[Закрыть]. Без этого, резюмировалось, «ничего нельзя затевать с ним»[291]291
  Там же.


[Закрыть].

Василий Алексеевич, раздосадованный излишней, с его точки зрения, дотошностью директора департамента, ответил несколько резковато (письмо от 4 августа). Мол, никакого афганского служителя у Гуссейна Али не было и «ехал он из Бухары с одним Виткевичем, при котором находились несколько человек кайсаков, один татарин и башкирец Ибетт-Улла, который состоит ныне, под именем киргиза, при Мире Гуссейне Али»[292]292
  Там же, л. 46.


[Закрыть]. Что касается грамоты Дост Мухаммед-хана, то Перовский, равно как и председатель Пограничной комиссии Гене придерживались единого мнения – она не поддельная[293]293
  Там же, л. 46-4606.


[Закрыть]. Что до «унизительного» тона грамоты, то он свидетельствовал лишь о «критическом положении хана Кабула»[294]294
  Там же, л. 4606.


[Закрыть].

В отличие от Родофиникина, Перовский не считал, что пребывание в свите принца Фарука – достаточное основание, чтобы говорить о «двуличии» Гуссейна Али. Объяснял, что Дост Мухаммед-хан мог остановить выбор на этом человеке потому, что тот уже бывал в России и отчасти познакомился со здешними реалиями. Ведь «менее опытный человек подвергался бы большей опасности и легко мог бы не достигнуть цели своей». Этот аргумент в глазах кабульского властителя должен был перевесить то обстоятельство, что Гуссейн Али путешествовал в 1831 году «с принцем свергнутой династии». И потом, утверждал Перовский, «Гуссейн уже удален от принца и служит нынешнему хану». К тому же он «довольно долго проживал в Оренбурге и заслужил здесь общее доверие, как человек честный и благонадежный»[295]295
  Там же, л. 47.


[Закрыть]. Фактически оренбургский губернатор ручался за эмиссара Дост Мухаммед-хана.

Эмоциональность и некоторая обидчивость Перовского – лишнее свидетельство его заинтересованности в успешном исходе визита Гуссейна Али, могущего способствовать развороту российской внешней политики лицом к Центральной Азии. Кроме того, губернатор не забывал о своем протеже, о его будущей карьере. Если в Петербурге не сочтут возможным пойти навстречу Дост Мухаммед-хану, Виткевичу скорее всего, придется возвращаться в Оренбург и «карьерный скачок» придется отложить на какое-то время.

В общем, Василий Алексеевич категорически отметал все сомнения Родофиникина. Верил, что Константин Константинович к нему прислушается, ведь он тоже желал осуществления афганского проекта, переживал из-за того, что англичане теснили русских в Азии и ратовал за усиление азиатского вектора российской политики.

Перовский посоветовал директору лично переговорить с Гуссейном Али, и «те из ваших сомнений, которые могут быть ему сообщены, вероятно, им самим разъяснены будут удовлетворительно». «С другой стороны, – добавлял губернатор, – г. Виткевич, также коротко знакомый с делом, не менее того мог бы подать некоторые дополнительные объяснения»[296]296
  Там же.


[Закрыть]. Как видим, любую ситуацию Василий Алексеевич использовал для того, чтобы напомнить о своем любимце.

Неизвестно, в какой степени оренбургскому губернатору удалось повлиять на Родофиникина. Скорее всего, тот согласился с точкой зрения Перовского, но не спешил с выводами. Временем он располагал, поскольку государь император, от которого зависело окончательное решение, как уже отмечалось, находился на отдыхе.

«Для чего я здесь?»

Хотя текущее положение вещей некоторым образом обескураживало, дела Виткевича складывались в целом неплохо, благодаря заботам Перовского. Губернатор даже попросил Родофиникина ознакомить с бухарской «Запиской» самого Николая I. Но не вышло. Константин Константинович подобную услугу предоставлять отказался, хотя реагировал вежливо: «Приношу Вашему превосходительству благодарность за сообщение записки Виткевича, я читал ее с величайшим вниманием и любопытством; но государю императору читать ее невозможно; слишком пространна и много мелочей, которыми ей совестно обременять священную особу Царя, довольно читающего бумаг ближайших к сердцу и ко благу отечества; сообщил я ее однако нашему любезнейшему генерал-адъютанту Адлербергу»[297]297
  Там же, л. 3906.


[Закрыть].

Одно это дорогого стоило. Генерал-адъютант Владимир Федорович Адлерберг был человеком близким к самодержцу, заведовал его походной канцелярией и сопровождал во всех поездках и путешествиях. Нет никаких свидетельств тому, что он информировал императора о бухарской «Записке» и ее авторе, но исключать этого нельзя. Да и благорасположение самого Адлербер-га имело значение. С этого момента и в последующие три года, когда задумывалось и реализовывалось афганское предприятие, имя Виткевича было на слуху в высшем эшелоне российской власти.

Находясь в Петербурге, он получил повышение, стал поручиком. Так что, если ему приказали бы возвращаться в степные края, то в новом, завидном статусе. Впрочем, хотелось думать, что новый чин присвоили для того, чтобы отправить в Афганистан. Нельзя же посылать с миссией за границу прапорщика! Возможно, это было одной из причин повышения, не говоря уже о протекции Перовского.

Ну, а пока Виткевич осваивался в северной столице, совершал визиты, знакомился со столичным обществом. В этом ему помогали Франтишек Малевский и его супруга Елена. Франтишек – друг Мицкевича, бывший филомат, редактор выходившей в Петербурге польской газеты «Tygodnik Petersburg ski» и директор Литовской метрики (архива). Он знал многих писателей и поэтов, включая П. А. Вяземского, И. И. Дмитриева и А. С. Пушкина. Нетрудно догадаться, что Яна рекомендовал Малевским Томаш Зан, отозвавшийся о нем наилучшим образом – как о «нашем товарище», и просивший помочь ему сориентироваться в столице и «послужить советами в делах, которые представят для него интерес»[298]298
  W. Jewsiewicki. „Batyr”. S. 163.


[Закрыть].

В письме Франтишеку от 1 марта 1836 года Зан сообщал: «Ожидается, что вскоре к вам приедет Ян Виткевич, поручик здешнего батальона, и лет тому назад – крожский ученик, самый юный из отданных в солдаты. Это время он использовал для изучения местных языков: татарского, персидского; проникся обычаями русских и азиатов, привык к их образу жизни; а будучи по природе приятной наружности, сильным, ловким, получившим в семье хорошее или даже отменное воспитание, все схватывающим на лету, он стал здесь человеком обожаемым и востребованным, который не раз свое влияние оказывал на киргизов»[299]299
  Ibid. S. 163–164.


[Закрыть].

Зан назвал Виткевича поручиком, хотя, как мы помним, в письмах Родофиникину Перовский представлял его прапорщиком. По всей вероятности, представление о повышении было подписано еще до отъезда Яна в Петербург, но губернатор, хоть и не сомневался в его положительном рассмотрении, в официальной бумаге не имел права опережать события. Другое дело Зан, который писал о повышении друга по службе в личной корреспонденции.

Томаш не жалел эпитетов и добрых слов в адрес Яна, чтобы наилучшим образом преподнести его достоинства. Отмечал остроту его ума, проницательность, умение видеть связь времен («оценивать события прошлого с учетом того, что предстоит в будущем»). По мнению Зана, Виткевич органично соединял в себе черты человека европейской цивилизации «и индивида стран Азии»[300]300
  Ibid. S. 164.


[Закрыть].

Не менее восторженно он охарактеризовал Яна в письме Елене Малевской от 14 июня 1836 года, то есть написанном в день отъезда Яна. Нет необходимости цитировать все лестные оценки, но несколько строчек, имеющих отношение к личной жизни Виткевича, представляют несомненный интерес. Вероятно, догадываясь, что Малевские будут знакомить блестящего и многообещающего молодого офицера со столичными барышнями, Зан предупреждал: брачными узами тот связывать себя не собирается. «Не женится прежде, пока не разбогатеет, и жена должна отвечать всем его требованиям меры и веса»[301]301
  Ibid. S. 165.


[Закрыть].

Такой показательный штрих характера человека, который с людьми сходился трудно и был своего рода ригористом. При содействии Малевских он, наверное, вошел в какой-то круг светского общения, но по большому счету чувствовал себя в столице не совсем комфортно; новых, по-настоящему близких знакомств не завел и признавался в этом в письмах к Далю. Кандидаток на предмет брачных отношений не появилось. Легко представить, что в течение почти года, проведенного в Петербурге, у молодого офицера возникали сердечные привязанности, он не чурался легкого флирта, но вряд ли это было что-то серьезное, что могло сделать жизнь насыщенной и увлекательной и без приключений в Степи, Бухарин или Афганистане.

Одиночество, замкнутость превалировали в настроении Виткевича. Причина могла заключаться и в непростых, в значительной степени конфликтных отношениях внутри «родового гнезда» с матерью и братом, в общей психологической надломленности, вызванной прошлыми тяготами. Родительский дом перестал быть для него надежным якорем и пристанищем, ориентиром в изменчивом мире.

Виткевич признавался Буху, что в Литву его больше не тянет[302]302
  К. Бух. Воспоминания, л. 14.


[Закрыть], но все же на некоторое время он отлучился из столицы, чтобы наведаться в Пошавше. Скорее, это была вынужденная дань семейным узам, которые для Яна во многом утратили свое значение. После крожской драмы это была вторая и последняя его поездка в места своего детства и юности.

В Пошавше он остро почувствовал, что отчуждение между ним и другими членами семьи нарастает. Все, чем они жили, что было для них насущным, важным, животрепещущим, представлялось теперь делами давно минувших дней. Интересы стали слишком разными. Игнаций, сделавшись главой семьи, холодно отнесся к брату. Мать была тяжело больна, сколько ей еще оставалось? Душевные переживания Яна отразил в своем романе Михаил Гус: «Я – оторванный ломоть. Семьи у меня нет. Да и Польша уже чужда»[303]303
  М. Гус. Дуэль в Кабуле. С. 225.


[Закрыть].

В Петербурге он чаще всего был предоставлен самому себе. Такая вот показательная деталь: никого не находилось, чтобы показать ему столичные достопримечательности. Он жаловался Далю: «Как я не завёл здесь никаких знакомств, то большого труда стоило пробраться в Эрмитаж, Кунсткамеру, Академию Художеств, где картина Брюллова. Петербург великолепен, но надо пожить долго, чтобы видеть всё любопытное и всему подивиться»[304]304
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» // http: //www.vostlit.info/Texts/rus4/Vitkevich/briefe_dal.htm.


[Закрыть].

Картина Брюлова, а это был «Последний день Помпеи», произвела на Виткевича поразительно сильное впечатление.

Он посещал столичные театры, гулял по городу, наслаждался красотой изумительных зданий. Дважды съездил в Кронштадт. В архиве сохранилось официальное свидетельство, выданное ему 28 сентября 1836 года: «Предъявитель сего, адъютант Оренбургского Военного Губернатора, г-н поручик Виткевич, командированный по делам службы в Азиатский департамент, уволен оным в город Кронштадт, от настоящего числа впредь на двое суток; в удостоверение чего и дано ему свидетельство из сего Департамента за подписью и приложением Казенной Печати. Начальник Отделения Н. Л.»[305]305
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 49.


[Закрыть]. Другое официальное свидетельство для посещения Кронштадта было выдано вице-директором Азиатского департамента Сакелем[306]306
  Там же, л. 45.


[Закрыть].

Н. Л. – это Николай Иванович Любимов, начальник отделения в Азиатском департаменте, впоследствии занявший должность директора, сделавшийся тайным советником и сенатором. В 1836 году ему поручили поддерживать контакт с Виткевичем.

Ян по-прежнему наведывался в «присутствие» для занятий по интересовавшей его теме. Штудировал коллекцию публикаций об Афганистане, Персии и сопредельных странах, сочинения британских и прочих европейских путешественников, включая труды Александра Бернса. Но время шло, вся литература была читана-перечитана, а решение политических вопросов, от которых зависела судьба Виткевича, затягивалось.

Что дальше? Вернут его в Оренбургский край, к чему он, честно говоря, особо не стремился? Пускай те места дороги ему, он к ним привык, но все же они воспринимались как уже перевернутая страница жизни. Допустим, не всё в Петербурге ладилось, допустим, не особо душевной была здешняя обстановка, но не отыгрывать же назад. «Как поразгляделся здесь, то и не совсем дурно – конечно, лучше в степи! – но что-то торопиться с отъездом мне не совсем хочется!»[307]307
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» // http: //www.vostlit.info/Texts/ms4/Vitkevich/briefe_dal.htm.


[Закрыть].

Чтобы не прослыть неблагодарным и недалеким, променявшим провинциальную жизнь на столичные прелести, Виткевич в письмах к Далю постоянно оговаривался: мол, не думай, Оренбург мне близок, но старался при этом не кривить душой. «Здесь все говорят, что Василий Алексеевич будет сюда нынешнюю зиму, как бы я был счастлив дождаться его здесь, ежели в Оренбурге нет особенного дела – здесь право не совсем дурно, и сколько я не киргиз, то начинаю оценивать удобства и удовольствия законченной образованности. – Но ежели какая-нибудь деятельность предстанет у Вас как есть вероподобие, то я готов, ежели к чему пригожусь, и употреблю все средства поскорей возвратиться»[308]308
  Там же.


[Закрыть].

Наверное, последнее говорилось всё же не вполне искренне: возвращение в Оренбург означало бы для Виткевича крупную жизненную неудачу. Но друзья не должны были об этом знать.

Будущее поручика и «афганского купца» понемногу проясняется с конца сентября. 28 числа Виткевич получил письмо за подписью Любимова с приглашением к Родофиникину. Не в «присутствие», а на домашнюю квартиру.

«Господину Виткевичу, в трактире Луи, на Малой Морской. Константину Константиновичу угодно, чтобы Вы пожаловали на квартиру к нему вместе с Гуссейном Али, сегодня в 7 часов вечера, о чем и поручил мне вас уведомить. Живет он близ Симеоновского моста (не Семеновского) на Фонтанке, в доме купца Федорова. Вход под воротами, с Фонтанки… Преданный вам Н. Любимов»[309]309
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 62.


[Закрыть].

Надо думать, что директор департамента пригласил к себе молодого офицера и его подопечного не только по протокольным соображениям (протокольная встреча состоялась много раньше, сразу после приезда гостей из Оренбурга). Теперь Родофиникин, очевидно, уже располагал информацией о том, что афганский проект получит свое развитие.

Вернувшись в столицу после отдыха, государь император занялся делами, включая планы налаживания контактов с афганскими ханствами и формирования их союза с Персией при незримой поддержке России. В качестве первого этапа виделась отправка в Персию и Афганистан Виткевича и Гуссейна Али с прицелом на переговоры в Тегеране, Кабуле и Кандагаре. К обсуждению привлекли МИД и такой влиятельный межведомственный орган, как Азиатский комитет, куда входили министры, крупные военачальники и генерал-губернаторы. Бюрократические шестеренки завертелись, и у главы департамента возникла необходимость возобновить общение с Виткевичем и афганцем, узнать их мнение по тем или иным вопросам.

Ян по провинциальной наивности надеялся, что теперь-то «в один приём во всём прояснится»[310]310
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» // http: //www.vostlit.info/Texts/rus4/Vitkevich/briefe_dal.htm.


[Закрыть]. Процесс действительно «пошел», но занял не один месяц. Следовало проработать множество деталей, позаботиться о финансовом обеспечении миссии, экипировке, да и о ценных подарках. Все эти практические вопросы решались Азиатским департаментом по согласованию с министром и при живейшем участии Перовского, приехавшего в Петербург в феврале 1837 года. Одна из целей визита заключалась в том, чтобы подбодрить Виткевича, помочь ему улаживать возникавшие трудности. Перовского сопровождал Даль, так что петербургская жизнь заиграла новыми красками.

Еще раньше, 25 ноября 1836 года, состоялось заседание Азиатского комитета, на котором рассматривался рапорт губернатора, представленный Нессельроде (в 1842 году Василий Алексеевич вошел в состав Комитета, но к тому времени Виткевича уже не было в живых). Министр уведомил членов комитета о том, что в столице находится афганский посланник, прибывший под видом купца. Одновременно сообщил о поступившем от Симонича известии о том, что второй посланник кабульского эмира, Ибрагим Ходжа, а также официальный представитель кандагарских ханов явились в Тегеран с аналогичной миссией: найти союзника, который защитил бы их от сикхов, Шуджи-уль-Мулька и их британских покровителей.

Участники заседания сошлись во мнении, что вовлечение Афганистана в сферу влияния Великобритании противоречит российским интересам. Установив свой контроль над этой страной, англичане подобрались бы слишком близко к среднеазиатским ханствам и киргизской Степи, то есть к территориям, которые русские рассчитывали контролировать сами. Отказав Дост Мухаммед-хану, Россия не оставит ему иного выбора, кроме как договариваться с британцами, поэтому было решено благожелательно откликнуться на его призыв. Речь шла о торговой и финансовой поддержке, а также военно-политическом союзе афганских ханств с Тегераном под негласным контролем Петербурга. Реализация этой идеи возлагалась на Симонича.

Гуссейна Али предлагалось отправить обратно к Дост Мухаммед-хану в сопровождении русского эмиссара, который уведомил бы эмира (а заодно и кандагарских ханов) о намерениях Петербурга. На роль такого эмиссара идеально подходил Виткевич, хотя могли рассматриваться и другие кандидатуры. Каким бы Виткевич ни был ловким, отважным, расторопным офицером и экспертом в восточных делах, для Петербурга он, в сущности, оставался человеком новым, и в его отношении могли высказываться разные сомнения. Да еще и поляк, за которым тянется шлейф «государственного преступника»! В представлении членов Комитета – характеристика не безукоризненная.

Чашу весов в пользу Виткевича перевесила мощная протекция Перовского, к которому благоволил Николай I. Оказавшись в Петербурге, губернатор «нажал на все рычаги», отстаивая интересы своего адъютанта. Сыграла свою роль и поддержка Родофиникина, увидевшего, что в практических делах на поручика можно положиться. Он-то изучил материалы путешествия в Бухару, подтверждавшие компетентность Виткевича. Таким образом, 29-летний поляк, двенадцать лет назад приговоренный к смертной казни, помилованный, отданный в солдаты и сосланный в Орск, стал первым российским официальным представителем в Афганистане. Полученное им задание было необыкновенно сложным, опасным и ответственным.

13 мая 1837 года военный министр А. И. Чернышёв сообщил Перовскому, что государь принял окончательное решение отправить Гуссейна Али в Кабул через Персию в сопровождении Виткевича. «Отправить вместе с ним находящегося ныне при сем посланнике и прибывшего из Оренбурга адъютанта Вашего Превосходительства поручика Виткевича с тем, чтобы офицер этот, как знающий восточные языки, сопровождал его до самого Кабула и вручил подарки, следующие к афганским владельцам, если только министр наш в Персии граф Симонич найдет эту посылку Виткевича в Афганистан возможною»[311]311
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 17.


[Закрыть].

В действительности задача не ограничивалась вручением подарков и сопровождением посланника. Виткевичу вручили официальную инструкцию за номером 1218. Приведем ее полностью (за исключением небольших и не имеющих принципиального значения фрагментов), учитывая, что впоследствии делались попытки представить дело так, будто Виткевич превысил свои полномочия и вышел за границы ему предписанного.

«Цель вашего отправления состоит в том, чтобы сопровождать находящегося здесь Кабульского посланника Хуссейна Али до Тегерана, а затем, буде возможно, проехать с ним же, или одному до Кабула через Кандагар с особым поручением к владетелям сих стран и для вручения посылаемых им подарков, а первому и высочайшей грамоты, в ответ на письмо его Г. И. (государю императору – авт.). Министерство иностранных дел по сему предмету долгом поставляет изъяснить следующее к вашему наблюдению и руководству.

Хуссейн Али будет ехать с вами под видом торгового человека, возвращающегося в свое отечество; настоящее же его значение должно быть тайной.

По прибытии в Тегеран вы явитесь к посланнику графу Симоничу, в полном распоряжении коего будете находиться: от его усмотрения будет зависеть отправить вас далее в Афганистан, или отменить сие, если признает посылку вашу в Афганистан несовместною с политическими в Персии обстоятельствами или невозможною по другим причинам. От него же будут зависеть и распоряжения по дальнейшему отправлению Хуссейна Али.

Сей последний, быв здесь одержим болезнию долгое время и, находясь и теперь еще в слабом состоянии, может на пути до нашей границы впасть опять в тяжкую болезнь, совершенно препятствующую дальнейшему его следованию; в таком разе можете продолжать путь до Тегерана один (взяв с собою имеющуюся у Хуссейна Али Высочайшую грамоту к Дост Мухаммед-хану), а его препоручить попечениям местного начальства, для чего вам дается особый открытый лист к властям, по тракту находящимся.

На случай, если граф Симонич, как и полагать должно, найдет полезным и возможным отправить вас в Афганистан, то он снабдит вас наставлениями; здесь же вкратце излагается ваша обязанность, а именно: примирить афганских владельцев (кабульского Дост Мухаммед-хана и кандагарского Кохендиль-хана), объяснить им, сколь полезно для них лично и для безопасности их владений состоять им в согласии и в тесной связи, дабы ограждать себя от внешних врагов и внутренних смут. Убедивши афганских владельцев в пользе тесного их между собою соединения, объяснить им и необходимость пользоваться благосклонностью и покровительством Персии, ибо одни они раздельно никак не в силах устоять против общих врагов их…

При этом вы не оставите также объяснить им, что Россия, по дальности расстояния, не может оказать им действительной помощи, но тем не менее принимает в них искреннее участие и всегда будет через посредство Персии оказывать дружеское за них заступление. Также подданным их, приезжающим к нам по делам торговли, государь император обещает всякое покровительство и защиту и те же права, коими пользуются у нас персияне, что должно побудить их к большим сношениям с Россией.

Не бесполезно также было бы войти в объяснения и совещания с некоторыми торговыми домами в Кабуле, дабы побудить их вести непосредственную торговлю с Россиею, вместо нынешнего образа добывания ими наших товаров от бухарцев, из вторых и третьих рук. На наших ярмарках они могут находить всё для них потребное, лучшей доброты и за дешевейшую цену, а также могут, приезжая к нам, входить в ближайшие торговые сделки с нашими купцами и фабрикантами и делать им всякого рода заказы по своим образцам и сообразно вкусу восточных народов, примеряясь в то же время к нашим требованиям насчет отпускных своих товаров в России, что все значительно могло бы послужить к расширению обоюдных торговых оборотов.

Независимо от вышеизложенного в круг ваших действий будет также входить собрание всяких сведений об Афганистане и других местах, а именно:

1). Подробное исследование положения всех дел в Афганистане; способов и средств, какие имеет сия страна или могла бы иметь к своей обороне; о финансах, войсках, народонаселении и проч. и проч.

2). О взаимных отношениях всех афганских владельцев между собою, отличительных свойствах каждого; о средствах к их теснейшему сближению и в особенности о том, есть ли какая-нибудь возможность опять соединить в одно целое разъединенные ныне области Афганистана (что, без сомнения, послужило бы к наипрочнейшему ограждению их независимости).

3). Об отношениях афганских владельцев к англичанам; влиянии сих последних; о действиях и видах Англии касательно Афганистана.

4). О Пенджабе, отношениях оного к Афганистану, влиянии там англичан и участи, какая, по вероятиям, ожидает страну сию.

5). О всяких торговых предприятиях англичан в Афганистане и местах сопредельных; об учреждаемом ими судоходстве по Инду и могущих быть следствиях оного.

6). О сношениях политических и торговых афганцев с Бухарией и вообще с Ср. Азиею (то же самое в отношении к Персии, и какие чувства афганцы питают к персиянам).

7). О торговых сношениях афганцев с Россиею: в каком положении сия торговля сравнительно с прежними годами? Если упала, то от каких причин? Какие товары наши там более в ходу? На какие может еще быть потребность? Что для сих товаров нужно, чтобы имели цену в глазах афганцев и успешный сбыт? В чем состоит отпускная торговля афганцев? Какие из их товаров и произведений к нам идут и какие не идут, которые могли бы успешно у нас расходиться? Что наиболее затрудняет торговлю афганцев с Россиею и какие средства к отвращению сих затруднений? И проч. и проч.

Если бы для собрания всех сих и тому подобных сведений вам встретились необходимости делать некоторые поездки в места, сторонние от вашего прямого пути, то разрешаетесь вам сие, лишь бы подобные поездки не подвергали вас особенной опасности.

Вообще министерство не стесняет вас насчет пути, по коему вы должны будете следовать из Тегерана в Кабул и оттуда обратно в Россию, предоставляя вам в сём случае соображаться с собственною вашей безопасностью. Желание наше только, чтобы вы побывали не в одном Кабуле, но и в Кандагаре, так как поручение, вам даваемое, касается и до кандагарского владетеля, а сверх того с вами пошлются подарки, из коих часть будет следовать к кандагарскому владельцу. Сверх подарков к кабульскому и кандагарскому владельцам вы получите от графа Симонича еще некоторые вещи, изделия наших фабрик, которые и можете давать как таковые в подарок тем лицам, коим считаете сие нужным и полезным.

Сверх жалования вам назначится по сорока червонцев в месяц. Министерство, надеясь вполне на ваше благоразумие и скромность, излишним считает подтверждать вам о сохранении величайшей тайны насчет всего изложенного в сей инструкции, долженствующей быть известною одному посланнику нашему в Персии графу Симоничу и генерал-адъютанту барону Розену. Осторожность требует также, чтобы при отправлении вашем в Афганистан инструкция сия была вами оставлена у графа Симонича, дабы, в случае какого-либо несчастья, ничто не могло бы выдать тайны настоящего поручения»[312]312
  Акты Кавказской археографической комиссии”. Т. 8. Тифлис. 1881, с. 944–945 // https://www.runivers.ru/bookreader/ book9494/#page/9ó9/mode/iup.


[Закрыть].

По сути Виткевича снабдили подробнейшей программой его миссии, которая предполагала как сбор разведывательной информации, так и ведение переговоров в Кабуле и Кандагаре с целью формирования афгано-персидского союза под эгидой России. Это прямо не указывалось, но дипломатические формулировки предписания не оставляли сомнений, что речь шла именно об этом.

Отдельно, для более предметного и плодотворного ведения переговоров Родофиникин уполномочил Виткевича посулить Дост Мухаммед-хану солидную материальную помощь: 2 млн. руб. наличными и еще на 2 млн. прислать товаров[313]313
  Автобиография А. О. Дюгамеля. С. 108.


[Закрыть].

14 мая Нессельроде принял Гуссейна Али и вручил ему письмо Николая I Дост Мухаммед-хану, весьма дружелюбное, ориентированное на развитие отношений с Кабулом. В то же время в нем ничего не говорилось о военной помощи в борьбе с врагами эмира. Государь император и его министры были не склонны связывать себя далеко идущими обязательствами, поэтому в послании говорилось лишь о возможности торгово-экономического взаимодействия. Из текста письма: «В счастливый момент посланец вашего высочества, Мирза Гусейн, достиг моего двора с вашим дружеским письмом. Оно чрезвычайно приятно мне, и я весьма удовлетворен изъявлением вашей дружбы. Вследствие этого я буду всегда счастлив помогать вашим подданным, которые могут прибывать для торговли в мою империю»[314]314
  М. Гус. Дуэль в Кабуле. С. 256.


[Закрыть].

Подобная осторожность не означала, что Россия закрывала перед собой двери к более широкому сотрудничеству, распространяющемуся не только на торговую сферу. Многое зависело от того, что увидит Виткевич в Кабуле и Кандагаре, как пройдут и чем завершатся его переговоры. Кроме того, в Петербурге ни на минуту не забывали о возможной реакции англичан и собирались предпринимать дальнейшие шаги в зависимости от текущей ситуации.