Текст книги "Виткевич. Бунтарь. Солдат империи"
Автор книги: Артем Рудницкий
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Афганец
Из размышлений Виткевича явствует, что смотрел он дальше бухарского пятачка и был неплохо информирован о том, что происходило на других рубежах начинавшейся Большой игры. Особенное значение им придавалось Афганистану, точнее, афганским ханствам, ведь Афганистан не был единым государством. В отчете уделялось внимание обстановке в Кабульском ханстве, одном из самых влиятельных и сильных в этой стране, и подчеркивалась желательность сотрудничества с ним России:
«…Ныне благоприятствует нам еще одно вовсе неожиданное и не многим известное обстоятельство. Дост Мухаммед-хан, владелец Кабулистана, ищет покровительства России и готов сделать в пользу нашу все, что от него потребуют…»[195]195
Там же.
[Закрыть].
Афганский сюжет в отчете возник не случайно, не только потому, что автор широко мыслил и не ограничивал свой кругозор одной Степью и Средней Азией. В Бухаре он встретил посланника кабульского правителя, который направлялся в Россию с его письмом, адресованным государю императору. Этот документ содержал предложение о союзе и совместном противодействии английской экспансии. Звали посланника Мир Гуссейн Али, или Хуссейн Али, как его порой именовали в российский официальной переписке.
В ту пору немало самозванцев объявляли себя послами или посланниками великих государей с тем, чтобы поживиться за чужой счет, и, конечно, у Виткевича могли зародиться определенные сомнения. Однако они рассеялись после того, как он вспомнил, что уже видел Гуссейна – в 1831 году, в свите афганского принца Шах-Заде Фарука, путешествовавшего по Средней Азии. Афганцы заплутали в степи и ненароком завернули на территорию Оренбургского края, где натолкнулись на казачий разъезд под командованием Виткевича. О том, что Гуссейн Али – не проходимец, а знатный вельможа, свидетельствовало и упомянутое официальное письмо кабульского правителя русскому царю.
Между тем, «ненастоящий» Гуссейн и вправду существовал. Некий мошенник, прознав о намерении Дост Мухаммед-хана, попытался первым добраться до Петербурга – через Кавказ, но в Тифлисе его задержали русские военные власти.
Трудно сказать, сам Ян предложил афганцу сопровождать его в Оренбург или ответил согласием на просьбу Гуссейна. В любом случае он брал на себя немалую ответственность: раз помогает миссии посланника, значит, считает ее полезной и важной. Виткевич рассчитывал на одобрение Перовского – губернатор должен был понять, что в создавшейся ситуации нужно со всем вниманием отнестись к просьбе Кабула о союзе.
Афганистан, несмотря на географическую удаленность от центров Российской империи, вызывал у русских интерес еще в XV–XVII веках. В петровское время начался систематический сбор сведений об этой стране и ее жителях[196]196
См.: А. А. Колесников, Г. С. Харатишвили. Россия и Афганистан. Миссии. Экспедиции. Путешествия. СПб, 2011.
[Закрыть]. Афганистан посещали русские купцы, путешественники-исследователи и даже официальные представители, уполномоченные вести переговоры об установлении дипломатических связей[197]197
См. об этом также: А. И. Полищук. Русские путешественники в Афганистане /XIX век/. Душанбе, 1988.
[Закрыть]. Однако только с начала XIX века афганский фактор приобретает практическое значение во внешней политике России, что было обусловлено энергичным продвижением империи в южном и юго-восточном направлении. О том, что это противоречило интересам Великобритании, нам уже известно.
В то время в британском парламенте высказывалась вполне здравая мысль: «Таким образом, территория Афганистана, о существовании которого еще пятьдесят лет назад мало кто подозревал и придавал этому значение, по всей вероятности, станет сценой, на которой развернутся великие события, и однажды в будущем там будут решаться судьбы Центральной Азии»[198]198
The North American Review. P. 49.
[Закрыть].
Англичане стремились к установлению своего контроля, прямого или опосредованного, над Кабульским и Кандагарским ханствами, главными игроками на афганском поле, в чем виделся залог обеспечения безопасности Британской Индии. Как отмечал немецкий востоковед Карл-Фридрих Нейман, «в продолжении нескольких столетий все усилия их (британцев – авт.) были направлены к тому, чтобы основаться в Кабуле и Кандагаре», воспринимавшихся как врата Индостана. «Первое открывает вход от Турана[199]199
Историческая область к северо-востоку от Ирана, примерно соответствующая нынешней Средней Азии.
[Закрыть], второе от Ирана. Если хорошо защищены эти врата, Индия безопасна от вторжения чужеземцев»[200]200
К. Ф. Нейман. Афганистан и англичане в 1841 и 1842 годах. М., 1848. С. 8.
[Закрыть].
Перовский и его единомышленники были осведомлены о том, что Дост Мухаммед-хан из рода Баракзаев – самый могущественный и самостоятельный из афганских ханов (в России их называли по-своему, князьями), объективно он мог стать для русских неплохим партнером. Образованный, рассудительный, этот правитель не ограничивал свои претензии сведением мелких счетов с другими феодальными правителями и ставил своей целью объединение Афганистана.
Приведем описание Дост Мухаммед-хана из книги Неймана «Афганистан и англичане в 1841 и 1842 годах»: «Дост Мухаммед-хан всегда считался достойнейшим и дальновиднейшим из всех братьев Баракси (Баракзаев – авт.). В самой наружности его есть нечто поражающее, внушающее уважение. В лице его, в огненных черных глазах просвечивает высокий ум; заботы прорыли ранние глубокие морщины на его высоком челе и убелили его волосы; находясь еще в летах мужества, Дост-Мухаммед кажется уже стариком; но эту старость забываешь при взгляде на его одушевленные черты, данные ему природой, на прекрасные манеры, приобретенные им самим, неизменные в счастье и несчастье»[201]201
Там же. С. 11–12.
[Закрыть].
Чтобы выделиться из сонма прочих ханов (среди которых, кстати, были его родные и сводные братья) и подчеркнуть свое могущество, в 1834 году Дост Мухаммед объявил себя падишахом и эмиром. Если хан, в соответствии с условным табелем о рангах восточных властителей, являлся чем-то вроде воеводы, вождя племени или князя «средней руки», а шах представлял собой главу одного государства или княжества, то титул падишаха поднимал владыку еще на одну ступень, придавая региональный размах его деятельности и влиянию. Не менее значимым был титул эмира (Amir al-Mu’minin), предводителя правоверных.
Задача объединения Афганистана, пребывавшего тогда (как, собственно, практически на всех этапах своего развития) в состоянии раздробленности и ожесточенных усобиц, была очень непростой, хотя бы учитывая количество местных властителей, с которыми следовало договориться или сразиться не на жизнь, а на смерть. Сильнее всего эмир враждовал с представителем конкурентного рода Садозаев Шуджей-уль-Мульком, в 1809 году бежавшего из Афганистана и нашедшего убежище в Пенджабе, в королевстве сикхов, где господствовал магараджа Ранджит Сингх. Заслуживший гордое прозвище «Лев Лахора», он считался одним из ближайших союзников англичан, те отводили ему и Шудже важное место в своих планах покорения Афганистана.
В пробританский лагерь входили также и правитель Гератского княжества (граничившего с восточно-персидской провинцией Хорасан) Камран-хан, также принадлежавший к династии Садозаев, и его первый министр Яр-Мохаммед. Гератцы вели себя агрессивно, организовывали разбойничьи набеги на персидские и афганские города и веси, брали заложников, торговали пленными, призывая для этого к себе на службу туркмен-кочевников, известных своим диким нравом.
Туркменские племена, славившиеся своей воинственностью, разбойничали и бесчинствовали на больших дорогах и в этом отношении не уступали хивинцам. Они поставляли наемников для службы в армиях разных восточных княжествах и в первую очередь в Герате, граничившем с туркменскими землями. Это были закаленные и бесстрашные бойцы, внушавшие страх своим противникам. Небольшие афганские ханства (например, Каипское) в поисках зашиты от гератских посягательств обращались к шаху Персии, который стремился и свою страну оградить от набегов.
В этом ему были готовы помочь Кабулистан и Кандагарское ханство, где правили пять сводных братьев Дост Мухаммеда – Кохендиль-хан, Мехрдиль-хан, Пурдиль-хан, Шердиль-хан и Рахмдиль-хан. Первую скрипку играл Кохендиль, ревниво относившийся к своему кабульскому родственнику, но не желавший угождать британцам, не доверявший Шудже и Сингху и видевший в Камран-хане своего самого злейшего врага.
Борьба шла с переменным успехом. В 1832 году Шуджа-уль-Мульк отправился завоевывать Кандагар, но потерпел сокрушительное поражение. Зато весной 1835 года неудача постигла Дост Мухаммед-хана, когда он попытался вернуть Пешавар, которым годом раньше завладели сикхи. С тех пор вражда с Пенджабом во многом определяла политическую и военную стратегию Кабула, а возвращение Пешавара рассматривалось как приоритет.
Тот факт, что за спиной Сингха и Шуджи стояли англичане, делал их заклятым врагом Дост Мухаммед-хана и его союзников. Да и в массе афганского населения британский натиск вызывал отторжение – уж больно наглыми и бесцеремонными были эти завоеватели. Неудивительно, что с такими настроениями многие афганцы с симпатией относились к России, которая не стремилась к оккупации их страны и рассматривалась как потенциальный соперник Великобритании.
Не была преувеличением оценка М. Н. Муравьева: «В 1836 и 1837 годах, когда афганцы чувствовали приближение к ним англичан и предвидели бедствия, ожидавшие их от мнимого покровительства англичан, они обратились к России с мольбою об оказании им хотя бы только нравственного покровительства. В ненависти их к англичанам они писали, что “покровительство Англии тяготит над ними, как огненный меч над главою лица, присужденного к смерти”»[202]202
Из бумаг графа М. Н. Муравьева. Записки о русской политике в Средней Азии. С. 292.
[Закрыть].
В принципе Дост Мухаммед-хан мог примириться с англичанами, убеди или заставь они Сингха отдать ему Пешавар, но шансы на это были невелики, поэтому эмир, теоретически допуская такую возможность, прорабатывал и другие варианты. Одним из них являлось сближение с Россией, чьи позиции укреплялись как в Средней Азии, так и в Персии. Если бы персы при поддержке русских изгнали из Герата Садозаев, это существенно ослабило британцев и их подопечных, и акции Дост Мухаммеда поползли бы вверх.
Нельзя исключать, что в беседах с Гуссейном Али Виткевич обсуждал эти актуальные политические вопросы и афганский посланник продемонстрировал ему письмо кабульского эмира. Датированное октябрем 1835 года, оно было написано на персидском языке, или фарси («фарсидском», как говорили в России), который на Среднем Востоке и в Центральной Азии использовался в официальной и дипломатической переписке, подобно французскому языку в Европе. Эмир предлагал царю в связи с тем, что «против нас объявлены вражда и несогласие», утвердить между двумя державами «стезю дружества» и предпринять совместные военные действия против Шуджи уль-Мулька, который «соединился с англичанами». Дост Мухаммед-хан подчеркивал, что афганцы готовы внести весомый вклад в формирование объединенного армейского корпуса, предоставив 20 полков, 30 тысяч конницы и 6о пушек[203]203
АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 9-906.
[Закрыть].
Какие мысли могли прийти в голову Виткевичу? О том, что ничего не бывает случайного в этом мире, нужно лишь правильно использовать каждый случай, прислушиваясь к голосу провидения. Возможно, он догадывался, что судьба дарит ему еще один шанс добиться жизненного успеха, реализовать себя и послужить своему государству, которым для него становилась Российская империя.
Он многим был обязан своему упорству, стремлению к знаниям, самообразованию, иначе влачил бы жалкое существование в солдатах или в прапорщиках до конца дней своих. Ну, повоевал бы в Средней Азии, как Песляк, заработал право на обеспеченную старость. Но судьба подсказывала, что он может стать чем-то большим. Была какая-то высшая логика, особая закономерность в том, что она выводила Виткевича на встречи с людьми, круто менявшими его жизнь. Гумбольдт, Сухтелен, Перовский… И вот теперь – Гуссейн Али. Надо же было правдами и неправдами добиваться поездки в Бухару, чтобы нос к носу столкнуться с афганским посланником! Не намек ли свыше, что ему предстоит принять участие в Большой игре, причем не на относительно спокойном бухарском участке, а на передовой линии, где вот-вот готовились схлестнуться великие державы и их вассалы, где пахло порохом и обильно лилась кровь.
Возможно, интуиция подсказывала Виткевичу, что с Афганистаном будут связаны значительные события в его жизни, ну, а чем все закончится… Да какая в сущности разница! На долю молодого человека уже выпало столько испытаний, сопряженных со смертельным риском, что осторожничать было попросту смешно. И вообще, для начала следовало вырваться из Бухары, не сложить там головы. Это была еще та задачка.
Отношение восточной деспотии (а бухарское ханство относилось к этой категории) к чужеземцам хорошо иллюстрирует давняя истина: «Вход – рубль, выход – два». На возвращение давали добро со скрипом – вдруг Виткевич примется рассказывать там, у себя, всякие гадости о местных порядках или, что несравненно хуже, поделится со своими правителями какими-то тайнами, которые выведал в Бухаре, и это ослабит ее обороноспособность. Поэтому, отпуская гостя, следовало быть уверенным в том, что он не обратит собранную им информацию во вред принимавшей его стороне. У кушбеги такой уверенности не было.
Он вспылил из-за того, что Виткевич спокойно отреагировал на его угрозу – вот, мол, возьмет Бухара, прекратит торговать с Россией и сделает ставку на Англию. Ян дерзко ответил, что англичане не станут покупать бухарский хлопок и сушеные фрукты, так как этого добра в Индии у них самих достаточно, а больше Бухаре продавать нечего. Зато бухарцы лишатся русского железа, меди, других изделий промышленности, чего англичане им поставлять не будут. После такой отповеди первый министр пришел в ярость и попытался запретить отъезд Виткевича, когда тот уже собирался в дорогу. Но Хаким-бей столкнулся с твердостью и мужеством гостя.
Описывая дальнейшее, Виткевич мог кое-что приукрасить, но в главном, думается, не погрешил против истины. Храбрости и дерзости ему было не занимать, и он вполне мог повести себя именно так, как продиктовал своему «летописцу» Далю. Одевшись по-походному, приказал приготовить лошадей, затем явился к первому министру и самым решительным образом потребовал не чинить ему препятствий.
«…Я объявляю вам еще раз, решительно, что я не останусь, хоть умру, и что каждому, кто вздумает задержать меня дорогою или хотя спросить, куда еду, ибо я уже объявлял это вам и сотне других, которые непрестанно о том мне докучали, итак каждому, кто меня затронет на пути, у меня ответ готов вот какой». С этими словами Виткевич откинул полу халата и указал на пистолеты у себя за поясом[204]204
П. И. Демезон, И. Виткевич. Записки о бухарском ханстве // http://www.vostlit.info/Texts/rus4/Vitkevich/pred.htm.).
[Закрыть].
«У азиатцев считается невежливым и даже обидным прийти к высшему в вооружении. Кушбеги опешил и спросил наконец: как я мог прийти к нему с пистолетами? Я отвечал, что их обычаев не знаю, а что у нас, напротив, следует прийти к высшему в полной форме, в вооружении и что это походная форма моя». Последовал жесткий разговор, в ходе которого Виткевич ясно дал понять: он возмущен попытками задержать его, и станет прорываться даже силой («у меня будет пуля отвечать всякому, кто заденет меня на пути хотя одним словом»)[205]205
Там же.
[Закрыть].
Тем же вечером он, Гуссейн Али и казак Степанов (которого удалось найти и освободить, увы, одного, жену вместе с младенцем, рожденным в плену, продали рабство в Хиву) покинули Бухару. В отчете Виткевича подробно описаны все ухищрения, на которые они пустились, чтобы скрытно выехать из города и уйти от погони.
Возвращение домой заняло восемь дней и ночей, путники настрадались от голода и холода (в феврале морозы стояли лютые), однако в остальном им повезло. Удалось не только уйти от бухарцев, но и избежать встреч с шайками грабителей, промышлявших на караванных путях. 18 апреля 1836 года Виткевич и его спутники прибыли Орск.
Перовский принимает решение
Результаты Бухарского рейда Виткевича окончательно убедили губернатора в том, что он не ошибся в своем любимце. Тот выполнил задание выверенно и четко: разъяснил правителю соседнего государства интересы России, ее твердое намерение расширять свое влияние в регионе, собрал ценные сведения. Но, пожалуй, самым главным, по мнению Василия Алексеевича, стала встреча с Гуссейном Али и содействие его приезду в Оренбург. Перовский не сомневался, что при всей важности среднеазиатских ханств нельзя забывать об Афганистане, куда вот-вот переместится эпицентр Большой игры.
Эта страна находилась на значительном удалении от оренбургской линии, о сколько-нибудь существенном товарообмене с Афганистаном ни в Оренбурге, ни в Петербурге не помышляли. Однако по мере обострения противоборства с Великобританией за право господствовать в регионе приходило осознание его стратегической значимости.
Русских тревожило то, что англичане вели подготовку к рывку на афганские просторы, и как шаг в этом направлении расценивали путешествие Александра Бернса. Англичане, со своей стороны, беспокоились о безопасности своих владений в Индии, ведь через Афганистан открывались самые короткие и удобные пути для российского продвижения в южном направлении (на Герат и Пешавар). Также допускалось что, воспользовавшись своим влиянием в Персии, Россия могла проникнуть в Афганистан с запада. Таким образом, борьба за Персию и за Афганистан становилась составной частью одной и той же задачи.
Нужно сказать, что российское руководство никогда всерьез не готовилось к захвату территорий в Британской Индии (не считая индийского похода, задуманного Павлом I в состоянии привычной для него экзальтации), но особо не старалось развеивать страхи англичан по этому поводу. Пусть поволнуются, им полезно. М. Н. Муравьев сформулировал позицию Петербурга довольно точно: «В настоящее время нам не предстоит покорение Индии и удержание оной за собою, при владычестве Англии над морями, предположение это есть химера, не подлежащая исполнению. Но иное дело потрясение владычества англичан в Индии»[206]206
Из бумаг графа М. Н. Муравьева. Записки о русской политике в Средней Азии. С. 288.
[Закрыть].
Одним из источников этого «потрясения» могло и должно было стать российское вторжение в Афганистан – не военное, но политическое и желательно экономическое. Гипотетически такая возможность существовала, и ее всерьез рассматривали как русские, так и англичане. «Если только царь Русский повелит исполнить дело, – писал М. Н. Муравьев, – то русский штык и русские червонцы с успехом опрокинут английские войска и действия английских гиней. Англичане сами указали нам путь к действиям против Индии. Не с моря, не бомбардированием Бомбея, Мадраса, высадкою в Бенгалии страшен им неприятель; им страшен враг, который укрепится в пограничных с Индией державах…»[207]207
Там же.
[Закрыть]. Таким врагом вполне мог стать Дост Мухаммед-хан, конечно, в случае, если Великобритания не приблизит его к себе тем или иным способом.
Александр Бернс, который в середине 1830-х годов, являлся, пожалуй, самым дальновидным британским экспертом по Афганистану, чувствовал, что Лондон, помогая Шудже и Сингху, ставит не на тех «лошадок». Опора на Дост Мухаммед-хана, возглавлявшего самое крупное и сильное афганское государство, позволила бы укрепить позиции англичан без применения силы, в то время как смычка с сикхами и представителями рода Садозаев неизбежно означала кровопролитную войну.
На Бернса, дважды встречавшегося с Дост Мухаммед-ханом в 1832 году, кабульский эмир произвел впечатление своим здравым смыслом, несомненными способностями государственного деятеля, а также тем, что он пользовался доверием и уважением большинства афганских жителей. Это было не только личное мнение Бернса, многие наблюдатели и исследователи Востока отмечали успешные усилия Дост Мухаммеда по установлению в Кабулистане «закона и порядка», что способствовало экономическому процветанию и росту населения. «Все классы народа прославляли его, земледелец был защищен от насилия и произвола, горожанин безопасно пользовался своим владением и прибытком; строго смотрелось за весами и мерами; торговец был доволен обходительностью чиновников и умеренностью пошлин, не превышавших двух с половиной процентов на сто; воин чувствовал себя счастливым, получая исправно жалованье, что очень редко в азиатских государствах»[208]208
К. Ф. Нейман. Афганистан и англичане в 1841 и 1842 годах, с. 13–14-
[Закрыть].
Бернс и Дост Мухаммед подолгу беседовали об отношениях Кабула с другими афганскими княжествами и среднеазиатскими правителями, о положении в регионе. Эмир делился своими планами о восстановлении афганской монархии, разрешении конфликтов между ним и его братьями. Выяснял, не согласятся ли англичане поддержать его в этих усилиях, осуществление которых, прежде всего, подразумевало победу над Ранджит Сингхом. «…Он вел рассказ о политических делах своего государства и о несчастной вражде, существовавшей между ним и его братьями. Он питал надежду восстановить афганскую монархию, выражал непримиримую ненависть к Ранджит Сингху и, по-видимому, желал знать: примут ли его англичане в союзники для искоренения магараджи. Я отвечал, что Ранджит Сингх нам друг. Тогда он обещал поручить мне начальство над своим войском, если я соглашусь служить ему, и потом несколько раз повторял: “двенадцать тысяч конницы при двадцати орудиях будут находиться в твоем распоряжении”»[209]209
Путешествие в Бухару лейтенанта Ост-Индской компанейской службы Александра Бернса. Ч. 2. С. 242–243.
[Закрыть].
Бернс не скрывал, что пенджабский владыка – друг и союзник Великобритании[210]210
Там же. С. 242.
[Закрыть], однако, по возвращении в Лондон попытался убедить британское правительство и руководство Ост-Индской компании, что слепо полагаться на Льва Лахора нецелесообразно, приводил аргументы в пользу союза с кабульским правителем. После своего путешествия Бернс пользовался немалым авторитетом в британских правящих кругах, он получил чин капитан, а его книгу прилежно штудировали военные и политики. И, тем не менее, к нему не прислушались. В Лондоне по-прежнему делали ставку на Сингха и Шуджу-уль-Мулька, как партнеров привычных, изученных и до сих пор не подводивших англичан. Эти союзники были не особо самостоятельны (особенно Шуджа, не пользовавшийся в Афганистане большим авторитетом), зависимы от английской помощи, и управлять ими, конечно, было проще, чем Дост Мухаммедом.
В результате расклад не изменился. Шуджа и Лев Лахора не оставляли надежды на захват Кандагара, Кабула и всего Афганистана с помощью англичан, а Дост, трезво оценивая ситуацию, направил своих доверенных лиц с официальными письмами к персидскому шаху и русскому императору. В Тегеран снарядили Ибрагима Ходжу, в Петербург – Гуссейна Али.
Виткевич узнал, что Ибрагим тоже находился в Бухаре, а затем присоединился к торговому каравану, направлявшемуся в Мерв. Оттуда, через туркменские степи можно было добраться до Тегерана. Наикратчайший путь из Кабула в персидскую столицу лежал через Герат, но поскольку там властвовал Камран-хан, приходилось делать такой крюк.
Гуссейн умолчал о том, что они с Ибрагимом не были единственными посланниками Дост Мухаммед-хана. Еще двоих эмир отрядил к британскому дипломатическому агенту в Лодхиане Клоду Уэйду и генерал-губернатору Индии Уильяму Бентвику. Дост Мухаммед не питал иллюзий в отношении англичан и догадывался, что идея его замены на «брата Шуджу» принадлежала Уэйду. Однако, будучи трезвым прагматиком, во-первых, исходил из того, что в британском стане имеются свои противоречия (о чем, в частности, свидетельствовали его беседы с Бернсом, настроенным на конструктивное сотрудничество с Кабулом), а, во-вторых, стремился проводить, как сказали бы сегодня, многовекторную политику. Дипломатический зондаж ни к чему не обязывал и мог сослужить неплохую службу, вводя в заблуждение врагов, создавая у них впечатление о слабости афганцев, их неуверенности в своих силах. Понятно, что русским о попытке такого зондажа знать не следовало. Это могло заставить Петербург усомниться в оправданности поддержки Кабула и вообще, активного вмешательства в дела Центральной Азии в пику англичанам.
Выше уже отмечалось, что речь не могла идти о прямых военных акциях, как бы ни рассчитывал на это Дост Мухаммед-хан, но и в остальном российские верхи не были едины в своих подходах. Наряду с решительно настроенными англофобами, такими, как Перовский, многие высокопоставленные чиновники предпочитали лишний раз не «цапаться» с англичанами в Азии, опасаясь, что это повредит России на европейском направлении, рассматривавшемся как ключевое. Так, например, мыслил Нессельроде, возглавлявший российское дипломатическое ведомство сорок лет, с 1816 по 1856 год. Ему страстно хотелось сохранить международную систему, возникшую после Венского конгресса 1814–1815 годов, и определять мировое развитие посредством «международного концерта», то есть совместно с Великобританией и другими ведущими европейскими державами. Поэтому какие-то «гадости» англичанам приходилось прощать, хотя с каждым годом это становилось все сложнее.
Все это обусловливало двойственность российской политики. Сознание необходимости поставить заслон британской экспансии присутствовало, однако шаги, предпринимавшиеся в этом направлении, зачастую оказывались непоследовательными. Перовскому, конечно, было об этом известно, и в предложении Дост Мухаммед-хана он увидел своего рода козырную карту, которую можно было разыграть в интересах сторонников жесткой линии в отношении англичан.
Решение напрашивалось очевидное: как можно скорее препроводить посланца эмира в Петербург. Ясное дело, отправлять его одного не следовало, только в сопровождении. Кого выделить? Кого, как не Виткевича! Тем самым Василий Алексеевич убивал сразу двух зайцев. Предпринимал серьезный шаг в большой политике, а заодно содействовал окончательной реабилитации поляка, которому благоволил. Должны же были там, «наверху», по достоинству оценить его таланты. Губернатор принимал почти отеческое участие в судьбе молодого офицера и без всякой для себя корысти старался помочь ему сделать блистательную карьеру.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.