Текст книги "Виткевич. Бунтарь. Солдат империи"

Петербург – Тегеран

14 мая 1837 года Виткевичу вручили заграничный паспорт. Этот день стал официальным началом афганской миссии, которая должна была занять шесть месяцев. Во всяком случае, так полагали в Азиатском департаменте. На деле она растянулась на целых два года…

Помимо паспорта, Яна снабдили рядом других важных документов: депешами к Симоничу и барону Розену, командиру Отдельного кавказского корпуса и Главноуправляющему гражданской частью и пограничными делами Грузии, Армянской области, Астраханской губернии и Кавказской области, открытыми листами от Министерства иностранных дел и Министерства внутренних дел, подорожной до Тифлиса.

Также вручили «письмо, хранившееся в Азиатском департаменте и написанное Гуссейном Али на случай его смерти»[315]315
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2. л. 14.


[Закрыть]. В Министерстве были обеспокоены состоянием здоровья афганца и заранее озаботились тем, чтобы у Яна имелась бумага, подтверждающая официальный характер его вояжа, в случае если он прибудет ко двору Дост Мухаммед-хана без Гуссейна.

Симонича предупредили о том, что афганец может отстать в пути или вообще «сойти с дистанции», и тогда тяжесть всей миссии ляжет на плечи Виткевича, который в Кабул и в Кандагар поедет в одиночку. «По расстроенному и слабому здоровью азиатца легко быть… что так и случится и что г. Виткевич прибудет к Вам один». В такой ситуации предписывалось «снабдить его письмами от Вашего лица к Кабульскому и Кандагарскому владетелям, прося их о благосклонном приеме сего офицера, и вере всему тому, что будет им сообщено», и при этом, конечно, объяснить Дост Мухаммед-хану, «почему Гуссейн Али не смог вместе с ним (с Виткевичем – авт.) следовать»[316]316
  Там же, л. 73–74.


[Закрыть].

Путь Виткевича и Гуссейна лежал через Москву в Тифлис, далее – в Тавриз (Тебриз, как сегодня называют этот город) и Тегеран. В персидской столице русскому эмиссару предстояло получить «вводные» от Симонича и уже после этого следовать в Афганистан, с Гуссейном Али или без него.

Одновременно с Виткевичем и афганцем путешествовал в Персию Браламберг, выехавший из Петербурга несколько ранее, 27 апреля. Ивана Федоровича назначили адъютантом Симонича, но возложенные на него функции в реальности были шире и разнообразнее. Предполагалось, что он будет выполнять функции военного агента при миссии, а также военного советника при командовании персидской армии в ходе осады Герата.

На Восток с пустыми руками не отправляются, подношения тамошним владетелям не должны быть второразрядными и дешевыми. Подбирая подарки, сотрудники Азиатского департамента не поленились изучить опыт в этом деле англичан. Те одаривали своих восточных партнеров ружьями, пистолетами, карманными часами, телескопами, калейдоскопами, хрустальными подсвечниками и прочими предметами европейского производства. Были подарки и повнушительнее. Например, Ран-джит Сингх однажды получил карету с лошадьми.

Конечно, Лев Лахора – особенный случай. Могущественный правитель и верный британский союзник, с которым у Лондона наладилось устойчивое сотрудничество. То, что его удостоили приоритетного внимания, объяснимо, да и доставить карету с лошадьми в Пенджаб с территории индийского королевства было проще, чем из далекой России в афганские города. Для русских это не могло быть примером еще и потому, что ни кабульский, ни кандагарский владетели не являлись для нее такими же надежными партнерами, как Сингх для англичан. Виткевич лишь начинал зондаж возможностей для взаимодействия. Поэтому решили ограничиться вещами не столь обязывающими, но достаточно дорогими.

Стоимость подарков, которые повез Ян, составила 20 537 рублей и 24 копейки[317]317
  Там же, л. 134.


[Закрыть]. В «Описи назначенных подарков двум Азиатским Владыкам» значились: 20 штук соболей камчатских, пять отрезов парчовых тканей размером от 19 аршин с четвертью до 47 аршин с четвертью (с «золотом и серебром», «золотом, серебром и цветами», «по красной земле с золотыми цветами» и т. д.), прочие материи, глазеты, штофы, зеркала, портфели сафьяновые с прибором и чернильницей, зрительные трубы, ножницы и многое, многое другое[318]318
  АВПРИ. Ф. 94 «Миссия в Персии», оп. 528/1, д. 131, л. 133–134.


[Закрыть].

По каким-то причинам в число подарков не вошли некоторые первоначально предлагавшиеся предметы – такие, как «сабля в золотой оправе, украшенная каменьями», «шкатулка с туалетным прибором и с музыкой» и «соболья шуба, покрытая малиновым бархатом с золотою по краям вышивкою»[319]319
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6, 1836, оп. 5, 1836, д. 2, л. 132-13206.


[Закрыть]. Но и без указанных ингредиентов подарочный пул производил внушительное впечатление. МИД не поскупился, весомое подтверждение тому, что к афганской миссии отнеслись со всей серьезностью.

Часть подарков перевозил Браламберг. Родофиникин информировал Симонича, что с его адъютантом также отправлены «вещи… долженствующие поступить в распоряжение г-на Виткевича, в случае дальнейшей его посылки, для раздачи». Уточнялось: Виткевич вез «9 ящиков с вещами для Азиатских владельцев и три с вещами для Виткевича» (очевидно, предметы личного пользования), а Браламберг – «9 тюков с сукнами и 2 ящика с чаем»[320]320
  Там же, л. 69.


[Закрыть].

В фондах АВПРИ, в бумагах Азиатского департамента, сохранился черновик распоряжения «О деньгах на содержание Виткевича», подтверждавшего уже сказанное в процитированной выше инструкции. «Высочайше утвержденным 24 апреля 1837 года докладом г. вице-канцлера (то есть Нессельроде – авт.) назначено производить поручику Виткевичу по случаю отправления его в Афганистан по сороку червонцев в месяц, до его возвращения». Поскольку, как уже отмечалось, продолжительность миссии планировалась в шесть месяцев, то выдано было 240 червонцев[321]321
  Там же, л. 148


[Закрыть].

Кроме того, путешественникам вручили прогонные до Тифлиса: 815 рублей и 51 копейку. 326 рублей 22 копейки Иван Викторович оставил себе «на двух лошадей», а 489 рублей 29 копеек передал Гуссейну Али. Чем была вызвана такая разница? Возможно, дополнительными дорожными расходами. Виткевич отличался неприхотливостью, а уважаемому гостю нужно было создавать максимально комфортные условия. Русский передвигался верхом, а афганец предпочитал коляску. Оно и понятно, здоровье Гуссейна пошаливало…

Обо всех расходах Виткевич, отличавшийся аккуратностью и скрупулезностью, регулярно отчитывался, не забывая при необходимости брать расписки с афганского посланника.

В Москву они прибыли 19 мая, там им пришлось задержаться. Как и предвидели организаторы миссии, афганец разболелся и серьезно. Из рапорта Виткевича в Азиатский департамент от 22 мая: «Отправившись из С.-Петербурга в сопровождении афганца Гуссейна Али прибыл в Москву 19-го сего мая. Во время переезда болезнь Гуссейна усилилась до такой степени, что он дальше следовать не в состоянии; по сему сообразно с инструкцией я представил Его Сиятельству господину Московскому генерал-губернатору открытый лист, коим я был снабжен на случай болезни указанного афганца… Вследствие чего и сделаны Его Сиятельством надлежащие распоряжения, а мне выдано свидетельство за № 260 с приложением печати господина генерал-губернатора, в исправном доставлении Гуссейна Али, о чем Азиатский департамент почтеннейше уведомить честь имею, i-го Оренбургского Казачьего полка поручик Виткевич»[322]322
  Там же, л. 83.


[Закрыть].

Неизвестно, какой недуг на этот раз настиг страдальца, но явно это была история не на день и не на два, в общем, требовались лечение и отдых. В Управлении генерал-губернатора Дмитрия Владимировича Голицына проявили заботу о занедужившем иностранном дипломате (да и как не проявить – миссия важная, секретная, с поручением от государя) и заверили Виткевича, что афганец ни в чем не будет нуждаться. В упомянутом свидетельстве № 260 указывалось: «Дано адъютанту г. генерал-адъютанта Перовского поручику Виткевичу в том, что отправленный с ним из С. Петербурга в Тифлис азиатский сановник Гуссейн Али по приключившейся ему болезни в Москве приедет от г. Виткевича отдельно, и согласно открытому листу, данному от вице-канцлера графа Нессельроде будет оказано ему, Гуссейну Али, всякое вспоможение, как-то: помещен он будет на приличную квартиру с употреблением нужных издержек на его лечение и вообще на содержание. По выздоровлении же Гуссейна Али будет учинено распоряжение об отправлении его к месту назначения»[323]323
  Там же, л. 81.


[Закрыть]. Датировано 21 мая 1837 года.

Поначалу оба, Виткевич и Гуссейн, устроились в гостинице Konna (располагалась на углу Тверской площади, там однажды, в 1830 году, пару дней проживал Пушкин), но болезнь побудила афганца перебраться в дом князя Телемаха Александровича Ханджери, где ему обеспечили хороший уход. Хозяин – один из сыновей валашского господаря Константина, дипломат и действительный статский советник. В 1828 году (возможно, и позднее), служил драгоманом в российском посольстве в Константинополе, свободно владел турецким и персидским языками и без труда мог общаться с гостем из Афганистана.

Судя по отчетам Виткевича, доктор навестил больного афганца 69 раз, и каждое посещение стоило пять рублей. Вдобавок 146 рублей ушло на лекарства. Выздоравливал Гуссейн медленно, так что Ян не стал его дожидаться, поехал вперед, рассчитывая, что позднее афганец к нему присоединится. Дело государево не терпело отлагательств.

Виткевич позаботился о том, чтобы избежать любых случайностей и казусов, которые могли подстерегать иностранца, путешествующего по российским просторам. Приобрел для Гуссейна коляску (540 рублей) и договорился, что его будет сопровождать жандарм. «На прогон и кормовые деньги» этому жандарму ушло еще 620 рублей[324]324
  Там же, л. 282.


[Закрыть]. В общем, задуманное политико-дипломатическое предприятие недешево обходилось правительству.

Как показало дальнейшее, решение оставить Гуссейна Али в Москве было верным, ведь он мог стать серьезной обузой. Ян вообще допускал, что афганец не сумеет продолжить свой путь, и писал Далю: «Гуссейна я оставил в Москве, и кажется, что он оттуда не выедет, впрочем, судьбы Аллаха неисповедимы, может быть, он и оживёт»[325]325
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» // http: / /www.vostlit.info/Texts/rus4/Vitkevich/briefe_dal.htm.


[Закрыть].

Сам Гуссейн сомневался в своих силах и не исключал, что не справится с недугом. На этот случай он сделал завещательное распоряжение, которое передал Виткевичу. Тот, обо всем исправно докладывавший в Азиатский департамент, отрапортовал и на этот раз: «…К тому же дал мне Гуссейн Али род духовной на персидском языке, в коей он означает, что при нем находятся наличными деньгами восемьсот червонцев и просит меня, чтобы в случае его смерти деньги его были отосланы в Кабул на имя его брата Раджаба Али, живущего в Бала-Гисаре[326]326
  Бала-Гисар (Бала-Хиссар) – крепость в столице Афганистана, где проживали представители придворной знати, размещали знатных гостей и официальные делегации.


[Закрыть]. Документ сей засвидетельствован подписью, состоящего при господине Московском г-г[327]327
  Г-г – то есть, генерал-губернатор.


[Закрыть] статским советником князем Ханджери, который по знанию персидского языка назначен для попечения об Гуссейне Али…»[328]328
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 84.


[Закрыть].

Рапорт был составлен 25 мая и в этот же день или на следующий Виткевич покинул Белокаменную.

7 июня он благополучно добрался до Тифлиса, где предполагалась его встреча с бароном Розеном. Она могла стать весьма любопытной, но малоприятной, учитывая, что в 1823 году барон председательствовал в военно-полевом суде, выносившем приговоры Виткевичу и его товарищам. Однако так случилось, что Розен находился в отъезде. Возможно, Ян мог его подождать, но не стал этого делать – по всей видимости, не жаждал общения с Главноуправляющим. В беседе пришлось бы соблюдать политес, проявлять сдержанность – глядите: я уже совсем другой, переродившийся, истинный патриот, искупивший грехи молодости. Вряд ли Виткевич забыл и простил случившееся 14 лет назад, а показывать этого было никак нельзя.

До приезда в Тифлис, в Ставрополе, уже будучи осведомленным об отсутствии Розена, Виткевич заявлял о своем намерении с ним встретиться. Но, не исключено, говорилось это «на публику», чтобы показать свою готовность следовать установленному порядку и протоколу. Вот как об этом Ян написал Далю в письме от 30 мая: «Вильяминов[329]329
  Алексей Александрович Вельяминов (1785–1838) – генерал-лейтенант, ближайший сподвижник А. П. Ермолова.


[Закрыть] и все войска отправились в экспедицию, барон Розен также в горах в 7000 <вёрст> где-то к Чёрному морю около Абхазии. Приехавши в Тифлис, я отправлюсь туда, потому что он нескоро возвратится, а я должен непременно засвидетельствовать <от> Азиятского департамента лично. Ежели успею попасть на пир, на драку, постараюсь не ударить в грязь честью Оренбургской Казацкой»[330]330
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» //
  http: //www.vostlit.info/Texts/ms4/Vitkevich/briefe_dal.htm.


[Закрыть].

Последнее могло быть основной причиной, побуждавшей Виткевича подумывать все-таки о том, чтобы действительно отправиться к Розену. Не личная встреча с бароном, а возможность принять участие в «драке», то есть в боевых действиях, привлекала поручика. Проявить удаль свою, а после уж мчаться в Персию и Афганистан. «В Тифлисе я буду дней через 5, а оттуда, съездив послушать свисту пуль черкесских – поскачу в Тегеран подышать воздухом чумы и прислушаться щёкоту скорпионов – не правда ли, что это поэтически? А наше дело козацкое, добиваем как умеем скорее остатки жизни – а всё конца нет как нет!»[331]331
  Там же.


[Закрыть].

«Остатки жизни»… Звучит мрачно, даже обреченно. Не случайная оговорка. Виткевич рисковал жизнью не раз и, похоже, не особенно ею дорожил. Дело не только в его природной лихости и безумной отваге, но и в прошлом, оставившем суровый след в душе. Он распростился с прежними романтическими идеалами. Польша, Литва, Крожи, семья – все уходило куда-то очень далеко. Реальностью была государева служба, карьера, секретная миссия, но могло ли все это стать надежной жизненной опорой для молодого человека, столько перенесшего, у которого вошло в привычку приставлять к виску пистолет в прямом или в переносном смысле?

Но на этот раз Виткевич решил не играть со смертью. Крюк в сторону «черкесских пуль» мог сильно задержать, нельзя было забывать об ответственном характере возложенной на него миссии. К тому же опасности, поджидавшие его в Персии и Афганистане, представлялись не менее грозными. И не в чумном воздухе было дело и даже не в скорпионах, а в остроте поджидавших посланца политических баталий. Да и военная операция (осада Герата) разворачивалась. Шансов поставить жизнь на кон будет хоть отбавляй.

Словом, Розену не повезло…

Между прочим, вернувшись в Тифлис и, обнаружив, что Виткевич «упорхнул», барон раздосадовался и тут же отправил депешу в Петербург. Вроде бы ничем не выказывал своего раздражения, но все же оно сквозило в ее строках. Сообщая, что Виткевич «проехал в Персию во время отсутствия моего из Тифлиса», Розен подчеркивал, что поручик «должен был представить мне лично для прочтения данную ему секретную инструкцию, содержание которой должно быть известно исключительно мне и Полномочному министру нашему в Персии». Как же так, обошли Главноуправляющего! Такое важное дело, а он не в курсе из-за того, что этот «мальчишка», «щенок» (допускаем, что барону в голову приходили эти или похожие эпитеты) не проявил уважения, не подождал. «…Если содержание данной инструкции, по мнению Вашему, должно быть известно мне для каких-либо соображений, – обращался оскорбленный Главноуправляющий к вице-канцлеру, – то извольте приказать сообщить мне копию с оной»[332]332
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 97-9706.


[Закрыть].

От пребывания в Тифлисе, а оно затянулось почти на месяц, Виткевич удовольствия не получил. Город показался ему грязным, неухоженным, и в отличие от других русских путешественников (включая Александра Сергеевича Пушкина), он не ощутил его очарования. Возможно, причиной было какое-то заболевание, уложившее Яна на некоторое время в постель. Скрасило тифлисские дни знакомство с Браламбергом, они, наконец, встретились и тут же прониклись взаимной симпатией. Наверное, этому способствовало и то, что молодые люди были тезками: Иван Федорович и Иван Викторович. В русской, тем более военной и чиновничьей среде, мало кто называл Виткевича его настоящим, польским именем.

Браламберг так описал своего нового друга: «Передо мной предстал обаятельный, молодой поляк 28 лет, с выразительным лицом, хорошо образованный, обладавший энергичным характером»[333]333
  И. Ф. Браламберг. Воспоминания. С. 51.


[Закрыть].

6 июля они выехали из Тифлиса, прихватив с собой направлявшегося в посольство в Тегеране выпускника Восточного института Ивановского.

Для Браламберга и Ивановского путешествие оказалось утомительным, а Виткевич подавал пример своей выносливостью.

17 дней они добирались до Тавриза, где смогли отдохнуть в русском консульстве. Там Иван Федорович подхватил дизентерию, к счастью, в легкой форме, что заставило его задержаться в этом персидском городе.

Из Тавриза Виткевич отправил очередное письмо Далю, в котором описал самые колоритные моменты своего путешествия:

«Теперь спешу возвестить, что горделивыя хребты Кавказа и Арарата далеко остались за мною, и я уж целую неделю наслаждаюсь отдохновением под гостеприимным кровом консула нашего в Тавризе – в вожделенном здравии и благополучии – что здесь, особенно в это время года, весьма высоко ценится странником.

Заехав на несколько часов в Пятигорск и налюбовавшись Кавказом во время медленного проезда, я приехал в Тифлис 7 июня. Здесь, заплатив дань климату двухнедельною болезнью и употребив столько же времени на приготовления в дорогу – 6 июля я оставил скучнейший и неопрятнейший город с величайшим, как можете представить, удовольствием – тем более, что до Тегерана еду в очень хорошей компании – адъютант гр. Симонича Браламберг и ещё один чиновник из министерства странствуют со мною.

…В Тавриз приехали мы 23 июля и остановились в доме Консульства. Извозчики были у нас наняты от Тифлиса до Тавриза, отсюда до Тегерана надо нанять новых, и в это время года никто охотно не едет, поэтому едва 31 июля и нам пуститься в путь. Страшно подумать, что ещё 17 дней придётся жариться на ужасном солнце и проезжать деревни, славящиеся то вредностью климата, <то> ядовитыми клопами или скорпионами высшей доброты.

Тавризский наш консул Дмитрий Фёдорович Кодынец (Кодинец – авт.) принял нас очень радушно, он в Черномории был знаком Василью Алексеевичу и очень интересуется знать что-либо об Оренбурге. Я удовлетворяю по возможности его любопытство. Ежели Вам вздумается написать когда-нибудь ко мне, адресуйте на его имя в Тавриз…»[334]334
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» //
  http: //www.vostlit.info/Texts/ms4/Vitkevich/briefe_dal.htm.


[Закрыть].

О Гуссейне Виткевич не упоминал. Давно стало ясно, что афганский посланник намного отстал и, возможно, они уже никогда не увидятся. Так, собственно, и произошло. Отвлечемся от нашего основного повествования, чтобы рассказать о судьбе восточного вельможи, выполнявшего ответственное поручение своего повелителя.

Проболев около трех месяцев в Москве, в августе Гуссейн собрался с силами и оставил вторую русскую столицу. Добрался до Тифлиса, где вновь застрял по причине очередного недомогания. Только 22 октября выехал в Тавриз, куда прибыл 9 ноября. Судя по всему, это усилие окончательно подорвало силы афганца. Его самочувствие не улучшалось, и в донесении в Азиатский департамент Кодинец сообщал: «По причине расстройства здоровья сановника сего, он располагает остаться в Тавризе несколько дней для отдохновения, при отъезде же его в Тегеран я не премину доставить ему все возможные удобства для совершения пути его»[335]335
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 107-10706.


[Закрыть].

На какой срок растянулись эти «несколько дней», мы не знаем, документальных свидетельств на этот счет не сохранилось. Но достоверно известно, что жизнь Гуссейна оборвалась. Произошло это, скорее всего, или в Тавризе, или на пути в Тегеран, в ноябре или начале декабря 1837 года.

Тегеран – Герат

Покинув Тавриз 1 августа, Виткевич вскоре въезжал в персидскую столицу. Собственно, в сам город он, возможно, сразу не наведался. Спасаясь от жары, дипломаты и высшие правительственные чиновники переместились в летние резиденции, расположенные у подножья гор, окружавших Тегеран. Русская миссия обосновалась в изумительном по своей красоте парке Касре-Каджар. В письме Ивашкевичу Ян сообщал, что «живет в шахском дворце в семи верстах от Тегерана», что «здоров и объезжает персидских лошадок». Также предупредил друга, что письма из персидской столицы до Оренбурга идут не менее трех месяцев[336]336
  W. Jewsiewicki. “Batyr”. S. 193.


[Закрыть].

Он поспешил доложить о своем отменном здоровье, хотя во время путешествия с ним приключались разные казусы. Помимо кратковременных заболеваний, о которых уже говорилось, напомнил о себе вывих руки, случившийся еще в Оренбурге. Объездка «лошадок» не прошла бесследно, и пришлось около месяца провести в Касре-Каджаре. В письме Далю от 31 августа Ян рассказывал:

«Здесь, по совести сказать, ей-ей не дурно – особенно кому здоровье, как мне не изменяет. Хотя прошлогодний вывих руки опять возобновился, и уже 6-й день как за гривку хвататься не могу – но Ин-Шалла[337]337
  Если будет на то воля Аллаха.


[Закрыть] поправится – а в прочем всё благополучно!

По причине боли и опухоли руки я до этих пор не отправился в лагерь шаха, который, как мы сегодня узнали, уже несколько дней тронулся из Шаруд-Бустама (как я Вам об этом писал в прошлом письме, кажется, от 23 августа) по направлению к Герату – эта весть не очень меня радует, потому что пространство, которое придётся проехать, чтобы узреть Средоточие Вселенной, увеличивается, а Хорасанския дороги ни безопасны, ни приятны, по пустынности песчаных безводных степей. Труднее всего путешествовать по следам персидской рати, которая, как саранча, съедает и истребляет всё материально<е> – даже глиняные стены домов, чтобы в них отыскать осколки дерева для варения пищи.

Причина, что рука моя разболелась, происходит, собственно, от моей неосторожности. Я ездил с несколькими товарищами (членами миссии) в горы, отстоящие от места, где находимся, верстах в 14-ти, чтобы полюбоваться великолепным водопадом – половину дороги только можно делать на лошадях, остальные 7 вёрст едва мулы и пешеходы имеют возможность пробраться по узенькой и перпендикулярной тропинке, но прелесть каскада невыразима, и мы вознаграждены за тяжкие труды.

…..А пока возвратимся к руке: лазивши по скалам у фонтана, я оборвался и повредил её снова, боль не так сильна, но совершенно похожа на то, что было в Оренбурге. Приготовления к дороге делаю в надежде скорого выздоровления. Но Аллах бляр мен не блярем? что случится – а между тем прощайте – время приближается, что я буду лишён удовольствия писать к Вам, заехав, где и Макар телят не гоняет»[338]338
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» // http: //www.vostlit.info/Texts/rus4/VitlWich/briefe_dal.htm.


[Закрыть].

В Касре-Каджаре Ян регулярно встречался с Симоничем, с которым подробно обсуждал свои дальнейшие действия. Посланник был по-прежнему настроен решительно, полагая, что России следует активнее продвигать свои интересы и не церемониться с англичанами.

Отчуждение между дипломатическими миссиями все больше усиливалось, британцы вели неусыпное наблюдение за российским посольством. Приезд Виткевича они проморгали (тот не афишировал свое появление, соблюдая секретность) а вот на Браламберга сразу обратили внимание, истолковав его появление как очередное свидетельство русской поддержки шахского похода на Герат. Иван Федорович возникшую напряженность не отрицал, но оговаривался с аристократическим тактом, что «внешне отношения продолжали быть дружескими, поскольку все члены английской миссии были образованными и приятными людьми»[339]339
  И. Ф. Браламберг. Воспоминания. С. 59.


[Закрыть].

Летом-осенью 1837 года русские дипломаты далеко обошли английских в своем влиянии на шаха и персидскую политику. Макнил сопротивлялся, стараясь сохранить более или менее нормальные отношения с персидским двором, но шаг за шагом сдавал позиции. Бернс в письме Уэйду высказался весьма образно: «Без мистера Макнила нас бы вскоре вышвырнули – с ним же черный день только отодвигается, и наши отношения с этой страной завершатся полным поражением и позором»[340]340
  Ch. Masson. Narrative of various journeys in Balochistan, Afghanistan, the Punjab & Kalat. Vol. III. P. 440–441.


[Закрыть]. Впрочем, этот вердикт прозвучал задолго до того, как наступила развязка той противоречивой ситуации, которая возникла в российско-персидско-британском «треугольнике», а если добавить афганский компонент, то в «квадрате».

Когда в августе 1837 года Виткевич отдыхал и лечился в Касре-Каджаре, персидского правителя, как уже стало ясно, не было в столице. В июле он выступил во главе экспедиционного корпуса осаждать Герат, что англичане однозначно расценили как успех российской политики и непосредственно графа Симонича. В нотах, передававшихся Даремом в российский МИД, указывалось, что именно Симонич подогревает завоевательные амбиции шаха.

Специфика позиции Петербурга отмечалась, никаких официальных указаний поощрять шаха посланник не получал, это было бы по меньшей мере неосмотрительно. Но представлялось совершенно понятным, что успех персидского монарха способствовал бы достижению искомой цели: объединению афганцев под покровительством Персии и России.

С этим, на первый взгляд, не согласуется свидетельство Браламберга, писавшего, что русский посланник отговаривал шаха от похода и то же самое делал британский полномочный министр Макнил[341]341
  И. Ф. Браламберг. Воспоминания. С. 64.


[Закрыть]. Однако, во-первых, высокопоставленный дипломат в силу своего статуса не мог открыто призывать лидера страны пребывания к агрессии. Во-вторых, если он и отговаривал, то лишь в смысле переноса похода на более поздние сроки, с учетом того, что персы недостаточно хорошо подготовлены и перед тем, как возвращать «свою собственность», следовало бы привести в порядок «расстроенные финансы государства, улучшить управление»[342]342
  Там же.


[Закрыть]. Об этом тоже упоминал Браламберг.

Что до Макнила, то он хорошо сознавал, что гератская экспедиция всецело противоречила британским интересам. «Английское правительство неодобрительно относилось к этому предприятию и пыталось любыми средствами его сорвать или, по крайней мере, помешать его осуществлению»[343]343
  Там же.


[Закрыть]. Вместе с армией шаха к Герату отправился подполковник Стоддарт, которому велено было подробно информировать главу британской миссии о продвижении войск[344]344
  Чарльза Стоддарта в 1842 году казнили в Бухаре вместе с другим английским разведчиком Артуром Конолли.


[Закрыть]. Ему ассистировали английские офицеры, находившиеся на персидской службе в качестве военных инструкторов, в том числе капитан артиллерии Тодд, майор Ферранд и несколько сержантов[345]345
  И. Ф. Браламберг. Воспоминания. С. 59.


[Закрыть].

Ни Макнил, ни Симонич за шахом не последовали, чтобы не давать повода слухам и кривотолкам относительно позиции своих стран в отношении шахского похода. Но главы миссий догадывались, что позднее это, возможно, придется сделать. От русского посольства персидскую армию сопровождал секретарь миссии Эдвард Гатт, «глаза и уши» Симонича.

Иван Осипович рассказал Виткевичу и об оживленном дипломатическом обмене между шахом и кандагарскими братьями, целью которого являлось согласование двустороннего договора. Российский посланник, скорее всего, еще не знал, что проект этого документа выкрали английские шпионы, и он уже не являлся секретом для Калькутты и Лондона.

Симонич и Виткевич совместно разработали своего рода дорожную карту для Яна. Сначала ему предстояло посетить лагерь шаха, чтобы засвидетельствовать свое почтение владыке и заручиться у него одобрением своих дальнейших действий. Следующая остановка – Кандагар, где планировалось получить от Кохендиль-хана и его братьев подтверждение их готовности на коалиционное взаимодействие. Затем – Кабул, переговоры с Дост Мухаммед-ханом, что могло оказаться самой сложной задачей. Предложение о союзе с Россией было сделано эмиром около двух лет назад, с тех пор немало воды утекло, и отсутствие ответа можно было воспринять как отказ. Симоничу, вероятно, было известно, что кабульский владетель поддерживал контакты с англичанами и пытался с ними договориться. Но не факт, что до него уже успела дойти информация о прибытии в сентябре в Кабул по поручению генерал-губернатора Ост-Индии Окленда Александра Бернса…

События разворачивались стремительно, так что было желательно поторапливаться. Как только Виткевич почувствовал себя лучше, то сразу пустился в путь, имея при себе, помимо бумаг, переданных ему в Петербурге, письма Симонича, адресованные афаганским сардарам[346]346
  Сардар – правитель, командующий на Среднем Востоке, в Средней Азии.


[Закрыть] и находившемуся в Кандагаре представителю шаха Кембер Али-хану[347]347
  АВПРИ. СПб, Главный архив I—9,1857, оп. 8, д. 33, л. 5.


[Закрыть]. В письме Дост Мухаммеду посланник объяснял причины отсутствия Гуссейна Али и просил отнестись к русскому эмиссару с уважением и вниманием, предоставив ему, если потребуется, возможность длительного пребывания в Кабуле.

Симонич также подготовил рекомендательное письмо Мохаммад-шаху, которое удостоверяло личность Виткевича и давало ему основания претендовать на поддержку персидского владыки.

«Настоящее письмо будет иметь счастье возложить к подножью трона Вашего Величества мой адъютант поручик Виткевич. Это – тот самый офицер, о котором я имел честь говорить Вашему Величеству, и который был назначен моим правительством сопровождать человека, которого Дост Мухаммед-хан Кабульский послал к Его Величеству императору. Этот человек, опасно заболев, был вынужден остановиться в Москве, и г-н Виткевич вследствие полученных им инструкций проследовал далее в одиночестве…Я счел, что будет весьма полезно как можно скорее отправить этого офицера в Кабул. С этой целью я направляю его в королевский лагерь Вашего

Величества с тем, чтобы оттуда он продолжил свое путешествие под могущественной защитой победоносных армий Вашего Величества. Смею рекомендовать г-на Виткевича Вашему Величеству как опытного офицера, который старательно и точно выполнит указания, коими Ваше Величество соблаговолит его удостоить. Миссия, доверенная ему при Дост Мухаммед-хане моим правительством, не имеет иной цели, кроме укрепления оного владетеля в намерении хранить уже проявленную им преданность Вашему Величеству и все более развивать связи с Персией. Однако, чтобы он мог достичь этой цели, необходимо окружить это дело глубокой тайной и отправить его из королевского лагеря так, чтобы никто не мог догадаться, куда он должен проследовать»[348]348
  АВПРИ. Ф. 94 «Миссия в Персии», оп. 528/1, д. 131, л. 1.


[Закрыть].

Виткевич выехал из Тегерана п сентября. На тот случай, если его обнаружат англичане, было решено придерживаться такой версии: дипломат едет к шаху для вручения ценных подарков. Мы еще увидим, что англичане оказались не настолько легковерными, чтобы «купиться» на подобное объяснение.

16 сентября Симонич отправил в Петербург депешу, извещавшую об отъезде Виткевича из Тегерана. Его сопровождали перс Гулям Абдул Вехаб и афганец Худодат (очевидно, выполняли функции проводников) и несколько казаков из охраны посольства. Для транспортировки подарков было куплено пять лошадей стоимостью 40 червонцев. Три везли гостинцы для кандагарских братьев, две – для эмира[349]349
  АВПРИ. СПб, Главный архив I-9,1857, оп. 8, д. 33, л. 119.


[Закрыть].

Количество подарков было невелико, многое из того, что доставили из Петербурга, осталось в Тегеране в ожидании более удобной оказии. Симонич не хотел обременять Виткевича, ведь чрезмерная поклажа могла замедлить его передвижение. Поэтому Иван Осипович объяснял Дост Мухаммед-хану, что Виткевич путешествует налегке, и оставшуюся часть подарков эмиру привезут позднее. В подтверждение этого Ян имел с собой их список для передачи кабульскому правителю.

Симонич наставлял Виткевича: в лагере персов не мешкать, после аудиенции у шаха и встречи с первым министром тотчас отправляться в Афганистан. Препятствием этому могла послужить восточная медлительность, о которой посланник был отлично осведомлен, а потому не счел лишним предупредить молодого офицера: «Ожидаю с нетерпением известия о приезде Вашем в лагерь и о свидании Вашем с l-м Министром. Не могу достаточно повторить Вам необходимость, для успешного исполнения данного Вам поручения, поспешить выездом из лагеря. Я знаю, что Вы сами в том убеждены, но как мне известны медленность и нерешительность персиян, то я Вас убедительно прошу, приложить Ваши старания к склонению l-го Министра к скорейшему отправлению Вашему»[350]350
  Там же, л. 102.


[Закрыть].