Текст книги "Виткевич. Бунтарь. Солдат империи"

Поручика, опьяненного успехом, слегка «заносило». Самед Абдул-хан и другие афганцы с некоторым скептицизмом восприняли его слова о том, что он поедет в Лахор с посланиями магарадже от царя и шаха, обо всем с ним договорится и заставит согласиться на территориальные уступки даже без вооруженного натиска[436]436
  Ibid. P. 307–308.


[Закрыть]. Если же Лев Лахора станет упираться, то шах двинет на Пенджаб свои войска, и тогда против англичан поднимутся все индийские князья, недовольные колониальным гнетом. Британцы, представлявшие, по словам Виткевича, «зарвавшихся купчишек», конечно, отступят, поскольку за спиной персов афганцев и индийцев будет маячить такая «воинственная страна», как Россия[437]437
  Ibid. P. 309.


[Закрыть].

Послания Николая I Сингху не существовало. Маловероятно и то, что в обстоятельствах, когда еще не был решен вопрос с Кандагаром и Кабулом, свое письмо Сингху передавал шах.

Афганцы понимали, что русский эмиссар выдает желаемое за действительное, но относились к такого рода болтовне с добродушным снисхождением. Главное, что ценилось – убежденность Виткевича в необходимости сближения России и Афганистана.

Мохан Лал оказался свидетелем любопытного разговора, состоявшегося между Виткевичем и Самед Абдул-ханом. Они повели беседу о поэзии, любовь к которой на Востоке считается признаком утонченности и аристократизма. И тут Ян, несмотря на все свои азиатские пристрастия, показал себе человеком к лирике равнодушным, приверженцем научного познания и прогресса. Поэзия, заявил он, это удел «ленивых», а деятельные люди полагаются на научные изобретения, которые позволяют создавать материальные богатства.

Первый министр отреагировал с хитрецой, не упустив случая подразнить Виткевича. Он коварно заметил, что в таком случае самой успешной страной должна считаться Англия, поскольку она добилась самых впечатляющих научных и технических достижений. Самед Абдулхаи принялся рассуждать о том, что научно-технический прогресс позволил Британии обеспечить свое влияние «в Индии, Китае и Бирме». Возмущенный Ян тут же заявил, что Россия вскоре во всех отношениях опередит владычицу морей. Она «очнулась ото сна» и ее могущество стремительно растет. После чего принялся всячески превозносить министра и вице-канцлера Нессельроде, которому, дескать, нет равных во всей Европе[438]438
  Ibid. P. 378–379.


[Закрыть].

Не факт, что сказанное Виткевичем о поэзии на самом деле отражало его вкусы. Возможно, он говорил в запале, и вообще, не зная контекста всего разговора, об этом сложно судить. Также не факт, что он восхищался Нессельроде. Но, безусловно, его высказывания были политически мотивированы, и он считал своим долгом подчеркивать значимость Российской империи.

Мохан Лал, положим, отчасти утрировал сказанное Виткевичем, хотя в главном, скорее всего, не погрешил против истины. Ян был человеком увлекающимся, голову ему кружило сознание того, что он вершил большую политику, одержав победу над могущественным противником – Бернсом. Обратим внимание еще на, скажем так, «патриотическую окраску» взглядов, излагавшихся Виткевичем, имея в виду позднейшие попытки доказать, будто в Афганистане его занимали мысли об освобождении Польши. Нет, и еще раз нет. Он добросовестно выполнял порученную ему миссию, а то, что порой увлекался и начинал фантазировать, так это простительно по причине молодости и недостатка опыта. Его никто ничему не учил, он все постигал сам, как говорится, «с колес».

К чести Виткевича укажем, что, когда при дворе Дост Мухаммед-хана Бернс впал в немилость, Ян отплатил ему добром за добро. Если прежде англичанин проявил благородство, то теперь наступила очередь русского. Как допускал Симонич, Бернса могла постичь незавидная участь, если бы не заступничество Виткевича. «Это решение (лорда Окленда – авт.) вызвало крайнее возмущение Дост Мухаммеда, и г-н Бёрнс чуть не испытал на себе результаты этого гнева. Тем не менее ему в той ситуации удалось спокойно выехать, быть может, благодаря вмешательству г-на Виткевича, с которым связывал теперь Дост Мухаммед свои надежды»[439]439
  И. О. Симонин. Воспоминания полномочного министра. С. 135.


[Закрыть].

Эмир не стал изгонять Бернса в 24 или 48 часов, как поступают сегодня с дипломатами, объявленными persona non grata. Он предложил ему покинуть Кабул, не навязывая определенных сроков. В результате капитан Ост-Индской компании выехал из города только 26 апреля, то есть спустя три месяца после письма Макнотона и два месяца после официальной ноты Окленда, которые подвели черту под его переговорами с Достом. Задержку вызвали несколько причин. Во-первых, зимой путь из Кабула на юг через горные перевалы слишком труден и опасен. Во-вторых, Бернс хотел дождаться возвращения из Кундуза и Бадахшана посланных им туда агентов. В-третьих, ему было необходимо собрать максимально полную информацию о ходе миссии Виткевича и ее завершении.

Бернс, однако, так и не дождался ни агентов, ни отъезда Виткевича. Возможно, афганцы дали понять, что его затянувшееся пребывание в городе нежелательно и чревато «неприятными» последствиями. Косвенным подтверждением этого стало нападение неизвестных лиц на Мэссона, который тут же распрощался с Кабулом. Афганская столица становилась небезопасной для англичан.

Возможно, Бернс использовал эти несколько месяцев, чтобы каким-то чудом вернуть себе расположение Дост Мухаммед-хана и убедить его в рациональности предложения Окленда. Но даже если это было так (что сомнительно, поскольку сам Бернс в эту «рациональность» не верил), из этого ничего не вышло, и Бернс направился в Лахор, отчитываться перед Уэйдом. Личу он приказал оставить Кандагар, чтобы наведаться в Шикарпур и Хайдарабад, города Синда, и провести переговоры с тамошними правителями. Теперь перед англичанами стояла новая задача – не допустить объединения мелких туземных владетелей с Кандагаром и Кабулом.

Бернса провожали учтиво, но без особого пиетета. Ему и Лалу предоставили три захудалых лошаденки (одну для поклажи) и никаких ответных даров. Правда, уважение было выказано тем, что до городишка Бутхак, в четырех милях от Кабула, англичан провожал сам первый министр и три сына Дост Мухаммед-хана. В Бутхаке они поужинали и в ходе беседы касались самых деликатных политических вопросов. Самед Абдул-хан, объясняя разворот Кабула в сторону Персии, ссылался не только на несговорчивость Окленда и обещания шаха, но и на заверения, дававшиеся Симоничем и Виткевичем. Будь на месте этих людей другие, менее значительные и яркие, менее способные убеждать в своей правоте таких восточных владык, как Дост Мухаммед-хан, то и результат мог быть совершенно другим, даже с учетом нежелания генерал-губернатора Индии отдавать Пешавар.

Разговор с первым министром лишний раз показал Бернсу, что личный фактор начал играть большую роль во всей связке российско-британско-персидско-афганских противоречий. Симонич и Виткевич все больше мешали англичанам.

«Преувеличенные слухи о силе и храбрости русских, которые распространялись все дальше, передаваясь, как это происходит на Востоке от одного человека к другому, давали основательный повод для беспокойства и недовольства лидерам Индии, – писал Лал. – Их тревогу усиливало то, что эта молва проникала вглубь страны, оказывая воздействие не только на мусульман, но и на иных ее жителей. В первую очередь это относилось к Синду, которым мечтали завладеть с помощью персов и русских кандагарские ханы»[440]440
  Mohan Lal. Life of Amir Dost Mohammed Khan of Kahul. Vol. I. P. 340.


[Закрыть].

Хотя миссия Бернса в том, что касалось ее основной цели, потерпела неудачу, в известном смысле она оказалась для англичан небесполезной. Теперь они располагали всей полнотой информации относительно планов русских, черпая ее в том числе из их переписки с владетелями Кабула, Кандагара и персидским шахом. Так что Бернс съездил не зря, заслужив похвалу Окленда и Уэйда. Ему предстояло продолжить свою карьеру разведчика и дипломата вплоть до ее печального завершения.

Ну, а Виткевич провел в Кабуле еще около месяца, чувствуя себя там вполне комфортно. Эмир приблизил его к себе, подчеркивая свое желание установить союзнические отношения с Россией. Практически каждый день приглашал Яна во дворец, и тот говорил ему всякие приятные вещи о готовности Петербурга и Тегерана способствовать объединению Афганистана под началом кабульского правителя и защитить афганцев от Ранджит Сингха и Шуджи-уль-Мулька.

Вскоре в Кабул прибыл Мехрдиль-хан. В ходе переговоров, на которых наверняка присутствовал Виткевич, Дост Мухаммед-хан объявил о своей поддержке договора между Кандагаром и Тегераном.

В донесении Симоничу Ян подробно обосновывал свое мнение о стратегической важности Афганистана для России. Хотя эта страна, указывал он, не располагала природными богатствами и большую ее часть занимала «дикая пустыня», она примыкала к Индии и могла стать плацдармом для сдерживания британской экспансии. Народы, населяющие Афганистан, отмечал Виткевич, отличаются воинственностью и враждуют друг с другом, но если их примирить, они смогут противостоять «объединенным силам всей Индии». Англичане, заключалось, в полной мере отдают себе отчет в значимости Афганистана и не жалеют «ни денег, ни сил», чтобы закрепиться там[441]441
  Ibid. Р. 332–333-


[Закрыть]. Вывод напрашивался: если англичане так себя ведут, то русским следует поторопиться и не растерять появившиеся у них преимущества.

Ян пребывал в отличном настроении, чему, помимо дипломатических успехов, имелась еще причина. 19 апреля, то есть за неделю до отъезда Бернса, он получил весточку из Оренбургского края, от Даля. Это письмо было отправлено из Уральска (русский город в Оренбургском крае, теперь отданный Казахстану) еще 3 августа 1837 года, то есть понадобилось почти девять месяцев, чтобы оно дошло до адресата.

Отметим попутно некоторую специфику подобного рода почтовой корреспонденции, предназначенной дипломатам и прочим российским загранпредставителям. Изначально она адресовалась в Министерство иностранных дел, поэтому на запечатанном конверте было выведено: «Его превосходительству Милостивому Государю Александру Константиновичу Родофиникину»[442]442
  АВПРИ. СПб, Главный архив. 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 9906.


[Закрыть]. Обращаясь к директору департамента, Владимир Иванович писал, как положено, с соблюдением всех протокольных норм: «Прошу покорнейше доставить это письмо адъютанту Оренбургского Военного губернатора, Ивану Викторовичу Виткевичу»[443]443
  Там же, л. 98.


[Закрыть]. Как сказали бы нынешние чиновники по дипломатическому ведомству, «штабная культура» соблюдалась.

Таким образом, дальнейшие заботы о пересылке почтового отправления возлагались на Азиатский департамент. Подобная практика была характерна и для государства, возникшего на развалинах Российской империи, значительно позже описываемых событий. Советские люди, связываясь с родными или друзьями, работавшими в загранучреждениях, покупали самые обычные, дешевые конверты и в графе «адрес получателя» выводили «МИД СССР». Эти конверты попадали в вализы, которые дипкурьеры везли в соответствующие «точки» в соответствующих странах. Вот и Родофиникин передал письмо Даля такому же посыльному (термин «дипкурьер» тогда еще не изобрели).

Письмо Даля проделало долгий путь: Петербург – Москва – Тифлис – Тавриз – Тегеран – Кабул. Обратим внимание на последний отрезок. Афганистан был не такой «дикой» страной, как могли подумать в то время иные европейцы и русские, почта ведь доставлялась! Пусть не регулярно, с оказиями, но доставлялась. И как же был рад Виткевич, читая в крепости Бала Хиссар строки, написанные милым и сердечным другом!

Даль, конечно, не мог быть уверен, что его письмо, в конце концов, попадет в нужные руки, уж слишком большое расстояние разделяло их с Виткевичем, мало ли что могло произойти за время пути… И начинал свое послание такими словами: «…Не знаю, найдете ли Вы письмо мое, но на счастье посылаю»[444]444
  Там же.


[Закрыть].

Из текста следовало, что письма Яна до Владимира Ивановича доходили, и он ценил внимание друга: «Спасибо Вам за непредание нас грешных забвению, что вспоминаете обо мне на Кавказе»[445]445
  Там же.


[Закрыть].

Зная, что Виткевичу близко и дорого все, что происходило в Оренбургском крае (Ян как-то признавался другу: «…я жаждал известий из Оренбурга об наших делах в степи, хивинцах и житье-бытье тех, которые меня интересуют»[446]446
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» //
  http: //www.vostlit.info/Texts/rus4/Vitkevich/briefe_dal.htm.


[Закрыть]), Даль подробно описывал текущие события. Рассказывал о посещении края, включая Уральск, цесаревичем (будущим Александром II) вместе со своим воспитателем, поэтом В. А. Жуковским. Для местного люда это стало сенсацией и поводом, чтобы подать наследнику челобитные с разного рода жалобами и просьбами. Даль сообщал, что в Уральске несколько человек подали через наследника государю-императору некую просьбу, «переполненную страшным вздором», что «по тому делу» возникло «разбирательство» и т. п[447]447
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 99.


[Закрыть].

Поскольку Виткевича не могло не интересовать все, что происходило в Степи, Даль уведомлял, что там «все смирно» и многие племена просятся в российское подданство. Перечислялись в письме и прочие новости из провинциальной жизни, которые были небезразличны обоим друзьям.

Отправлял ли Виткевич ответные послания Далю с территории Афганистана, неизвестно. Если да, то они либо не сохранились, либо до сих пор «скрываются» на полках архивов. Но можно допустить, что Яну не подворачивались удобные оказии или же он был настолько поглощен переговорами с афганцами и связанными с ними непростыми проблемами и интригами, что было ему не до писем. Так или иначе, уже в апреле-мае 1838 года друзья Виткевича (не только Даль, но и Перовский) начали все сильнее о нем беспокоиться.

26 февраля Симонич переслал Перовскому рапорт Виткевича от 25 ноября и добавил от себя много добрых слов в адрес его адъютанта. Это сообщение дошло до адресата не ранее конца марта, а новая информация длительное время не поступала. Василий Алексеевич, переживавший за своего любимца, тревожил расспросами Родофиникина и Нессельроде. В письме министру от 3 мая 1838 года он указывал, что не имеет никаких сведений «об адъютанте моем поручике Виткевиче» и просил уведомить «о времени, к которому можно ожидать возвращения Виткевича»[448]448
  Там же, л. 114.


[Закрыть].

О волнении Перовского упоминал Зан в письме Ходкевичу[449]449
  W. Jewsiewicki. „Batyr”. S. 224.


[Закрыть].

Ответ Нессельроде не успокоил губернатора, ведь Карл Васильевич тоже не располагал какими-либо дополнительными данными. Написал, что Виткевич «благополучно совершает свое путешествие, последнее известие от него имеется из Кандагара, где он находился в конце ноября минувшего года», а что до времени его возвращения, «то сего как по образу его путешествия, так и по свойству возложенного на него поручения, даже приблизительно определить невозможно»[450]450
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 115.


[Закрыть].

В июле 1838 года дипломатическая канцелярия при Главноуправляющем в Тифлисе, то есть при бароне Розене, вернула Перовскому его письмо, адресованное Виткевичу[451]451
  Там же, л. иб.


[Закрыть]. История странная, особенно с учетом того, что письма Даля до Яна доходили. Хотя, возможно, не все…

Перовский поделился своим беспокойством с Дивовым. Тот пользовался большим влиянием в МИДе и вообще в коридорах власти и приказал повторно направить письмо губернатора «в миссию в Тегеране для доставки»[452]452
  Там же, л. 117.


[Закрыть]. Но и на этот раз оно не дошло.

Вернемся к письму Даля. Наверное, перечитывая его строки, Ян задумывался над тем, доведется ли ему снова увидеть Оренбург, Уральск, Орск и другие города ставшего ему почти родным края, отправиться в степные рейды. Но, скорее всего, теперь его больше будоражили мысли о большой политике, к которой он стал причастен и поэтому не хотелось думать о возвращении в провинцию. В Афганистане и Персии игра шла по-крупному, это были поистине Большая игра и Большой азарт. Оступиться, шею сломать в этой игре было гораздо легче, чем на Оренбургской линии, но Виткевич гнал такие мысли из головы. Ведь пока у него все получалось.

25 апреля эмир передал ему свое личное письмо «Его Величеству Всероссийскому императору», в котором (очевидно, чтобы избежать кривотолков и предупредить возможные ложные интерпретации своих дипломатических контактов, каковые могли последовать со стороны англичан) вкратце описал события, происходившие в Кабуле в конце 1837 и начале 1838 года. Сделал это, надо сказать, достаточно честно и объективно, не скрывая своего начального намерения принять план Бернса. Приведем это пространное послание:

«После засвидетельствования моего покорнейшего уважения и восхищения Его Августейшей Особе я довожу до великой мудрости Вашего Величества следующее: был я удостоен высокой чести получить высочайшее письмо при посредничестве капитана[453]453
  Капитан – эквивалент чина поручика, которого у афганцев, англичан и персов не было.


[Закрыть] Виткевича, в котором Ваше Величество соблаговолили выказать свою благосклонность и живой интерес к моей скромной особе.

Данное письмо, продиктованное исключительно благорасположением Вашего Величества, возродило самые лучшие надежды, а благая весть о Высочайшей заинтересованности в судьбе нашего народа в этот счастливый час разнеслась по всей афганской земле.

До того, как мы получили высочайшее письмо, в Кабул прибыл Александр Бернс в качестве посланника английского правительства в сопровождении нескольких должностных лиц. Цель его приезда заключалась в том, чтобы заложить основы союза между мной и Ранджит Сингхом, пенджабским магараджей. В общих чертах предполагалось, что река Инд проложит границу между землями сикхов и афганцев, а также что это поспособствует прекращению вооруженных нападений с той и с другой стороны, но лишь при условии, что мы откажемся от заключения всех международных союзов, кроме как с Англией. Принимая во внимание малое количество средств в нашем распоряжении, а также близость врага и его мощь, мы принуждены были бы принять эти предложения, которые, возможно, освободили бы страну, находящуюся на этом берегу реки Инд.

В это время в Кабул приехал капитан Виткевич.

Как только г-н Бернс довел до сведения индийского генерал-губернатора состояние дел, тот внес изменения в ранее заключенные соглашения и отправил мне письмо, в котором предлагал нам отказаться от союзничества с Персией и Россией, полностью перейти на сторону англичан и завязать дружественные отношения с Ранджит Сингхом, заявляя, что даст нам страну, которая и без того в настоящее время является нашим владением, не будет предъявлять другие требования и что мы должны выдворить русского посланника. В письме он также извещал, что если г-н Бернс вернется с нашим отказом от вышеизложенных предложений, то в таком случае афганцы должны готовиться к большим бедам.

Не желая бесчестить свое имя принятием таких оскорбительных условий, я отверг эти предложения, и вышеупомянутый посланник, считая неприемлемым оставаться долее в Кабуле, попросил об отъезде, на что я дал свое согласие.

Отказываясь благоговейно покоряться вероломности Державы (британской – авт.) и не стремясь угодить врагу, несмотря на скудость своих средств и сил, я всецело положился на Божественное провидение, которое поможет нам в противостоянии сикхам. Высочайшая благосклонность, которой соизволило меня удостоить Ваше Величество, поддерживает в нас надежду, что высочайшая политика по отношению ко всей афганской нации позволит почувствовать ей себя достойной и могущественной частью огромной империи Вашего Величества. Что касается других частностей о нашей стране, их преподнесет Вам Ваш посланник. Да не оставит Всемогущий правление Вашего Величества славой, процветанием и благополучием»[454]454
  АВПРИ. СПб, Главный архив I-9,1857, оп. 8, д. 33, л. 7–8.


[Закрыть].

Дост Мухаммед-хан передал Виткевичу также письмо Мохаммад-шаху. Не менее куртуазное, чем послание русскому императору, оно давало ясно понять: властитель Кабула готов к союзу с Персией под эгидой России.

Из этого письма:

«…Имею честь напомнить Вашему Величеству, что ранее я Вам сообщал о своем положении и доносил до Вашего сведения, что на протяжении долгого времени Ваш покорный и верный слуга воюет с сикхами, обреченными на погибель, также я обращал Ваше высочайшее внимание на то, что ввиду недостатка своих сил мне представляется трудным отражать атаки противника и изгонять с нашей территории эту порочную нацию. Если бы я мог заручиться поддержкой Вашего Величества, ситуация улучшилась бы и мои храбрые подданные смогли бы отразить набеги неверных. Однако в случае (избави Бог от такого) задержки помощи Вашего Величества моя страна будет вынуждена обратиться к англичанам. Впрочем, я имел счастье получить в знак Вашей щедрости и великодушия высочайшее письмо, которое вдохнуло надежду, что Вы поспособствуете нам в этой похвальной операции.

Однако, с одной стороны, мысли о слабости моих собственных сил и близости жестокого врага, а с другой – страх, что расстояние между нами и Персией помешает вашим войскам вовремя подоспеть на помощь, продолжают беспокоить меня. Именно в период, когда эти сомнения одолевали меня, в Кабул прибыл почтенный

Александр Бернс с предложением заключить мирный союз между афганцами и сикхами, согласно которому вся территория по ту сторону Атека[455]455
  Один из притоков Инда (афганское название).


[Закрыть] будет уступлена нам и объединена в Афганское государство, а все сикхи будут выгнаны из этой области. Тем самым, повод для споров и вооруженных конфликтов исчезнет, и ни одна из подписавшихся сторон не сможет перейти на противоположный берег Атека, как только с письменного разрешения другой стороны. В случае же заключения такого договора я должен буду отказаться от любых сношений с другими державами.

Лишь крайняя нужда вынудила меня принять к рассмотрению такие условия, о чем вышеупомянутый английский посланник не преминул сообщить индийскому генерал-губернатору. В это время опора всех христиан, благородный и почтенный капитан Виткевич, посланник российского двора, прибыл в Кабул с посланиями, счастливыми предвестниками, от его Императорского Величества и от Великого Падишаха, чьи слава и величие равняются могуществу Соломона и Александра (да продлит Господь дни Вашего правления), а также с письмом от полномочного министра России. Данные благоприятные известия о единении между могущественными державами Персией и Россией заставили меня отказаться от предложения англичан. В результате чего я получил письмо от генерал-губернатора Индии, в котором говорилось: если я не откажусь от каких-либо отношений с Персией и Россией, не перейду под полное покровительство Англии и не заключу мирный договор с Ранджит Сингхом, я раскаюсь в содеянном, а афганцы будут обречены на страдания.

Считая такие условия унизительными, я отказался от заключения союза. Когда о моем решении стало повсеместно известно, английский посланник, чувствуя, что оставаться долее ему не имеет смысла, просил у меня разрешение на отъезд. Так как я счел невозможным подчиниться условиям, предлагаемым нацией, которая не держит слова и лебезит перед врагом, я принял решение, несмотря на слабость своих сил, продолжить борьбу с неверными, обратившись и прибегнув к помощи Вашего Величества. Я питаюсь надеждой, что Ваше Величество поспособствует мне в той степени, которую сочтет необходимой, чтобы поддержать мусульман и дружелюбную и преданную ему нацию…»[456]456
  АВПРИ. СПб, Главный архив I-9,1857, оп. 8, д. 33, л. 1–3.


[Закрыть].

25 мая Виткевич попрощался с Дост Мухаммед-ханом и покинул Кабул вместе с Мехрдиль-ханом. При отъезде ему воздали всевозможные почести как посланцу великой державы.

Он возвращался с солидным политическим багажом. Симонич подчеркивал, что Виткевич «дал понять эмиру, сколь полезным для него был бы пример его братьев (кандагарских – авт.), ориентировавшихся на Персию»[457]457
  И. О. Симонич. Воспоминания полномочного министра. С. 135.


[Закрыть]. Добавим, что не просто «дал понять», но добился нужного отклика. Правда, эмир изъявлял свою готовность следовать в фарватере России и Персии только при наличии соответствующих гарантий со стороны Петербурга[458]458
  Там же.


[Закрыть], но такое требование было вполне разумным. Какие могли быть возражения? Никаких. Во всяком случае, так казалось Симоничу.