Текст книги "Виткевич. Бунтарь. Солдат империи"

«Медлительность и нерешительность персиян» тревожили Симонича и как фактор, который мог губительно сказаться на исходе операции по захвату Герата. Будучи человеком трезвомыслящим и в военном деле опытным, он допускал, что поход шаха завершится ничем. С учетом этого Виткевичу следовало обо всем договориться с сардарами до того, как завершится осада Герата. Поражение персов заставило бы афганцев усомниться в целесообразности взаимодействия с Тегераном, а значит и с Петербургом. Ведь ставят только на победителя…

На территории Персии в еще большей степени, чем в России, следовало проявлять осторожность. Виткевич был человеком не робкого десятка, что не раз доказывал в киргизских и казахских степях и во время своего посещения Бухары. Лихие туркмены сами по себе его не так уж пугали, в Средней Азии он привык держать ухо востро, и главной опасностью для себя считал не диких кочевников, а вполне цивилизованных британцев. Однако не всё можно было предусмотреть, не все случайности избежать. На то они, в конце концов, и случайности.

На подъезде к Нишапуру (Нишабуру), одному из крупных городов провинции Хорасан, рядом с которым разбила лагерь армия шаха, маленький отряд столкнулся с Генри Роулинсоном. В то время он был лейтенантом, приданным в качестве помощника Макнилу, который направил его в лагерь шаха. В биографии Роулинсона приводится его письмо, написанное спустя месяц, уже в Тегеране (адресат не указывался), в котором рассказывалось о встрече с Виткевичем. Подобно другим англичанам лейтенант коверкал трудную польскую фамилию, воспроизводя ее как «Викович».

Ночью Роулинсон и сопровождавшие его слуги заплутали. Местность была пустынная, изрытая заброшенными копями, где добывали бирюзу. Пытаясь выйти на нужную дорогу, англичане натолкнулись на Виткевича и его спутников. Лейтенант изумился, обнаружив в этой глуши людей в казацких мундирах, а один из его слуг узнал среди всадников служащего русской миссии в Тегеране.

Русские приблизились, но, выяснив, что перед ними англичане, поспешили удалиться. Роулинсона, по его собственным словам, «распирало любопытство» и он приказал ехать следом. «С учетом того, что все происходило в преддверии осады Герата, сам факт появления русского джентльмена, путешествующего по Хорасану, вызывал подозрение. Как бы то ни было, в данном случае представлялось очевидным его стремление остаться неузнанным. В нашей миссии в Тегеране ничего не было известно об этом путешественнике, только передавали глупейшие слухи о каком-то московском принце, посланном из Петербурга с вестью о том, что 10 тысяч русских якобы высадятся в Астрабаде[351]351
  Город в Северной Персии в 15 км от берега Каспийского моря.


[Закрыть], чтобы помочь шаху завладеть Гератом…»[352]352
  G. Rawlinson. A Memoir of Major-General Sir Henry Creswicke Rawlinson. P. 68.


[Закрыть].

Заметим, что иногда англичане уверяли, будто слухи об «астрабадском десанте» распространял сам Виткевич[353]353
  The Annual Register… P. 325.


[Закрыть], хотя статус «московского принца» ему не грозил. Но можно допустить, что в каких-то ситуациях он таким манером стремился ввести в заблуждение противника относительно истинных целей своей миссии.

Так или иначе, Роулинсон заподозрил неладное. Светало и когда отряд Виткевича расположился на завтрак рядом с «небольшой, чистой и сверкающей рекой», британский лейтенант рискнул вновь приблизиться к русским и завязать разговор. Вот как он описал Виткевича: «Молодой человек, худощавый, очень стройный, с хорошим цветом лица, ярким взором и живым взглядом». При виде англичанина Ян встал, вежливо поклонился, но ничего не сказал. «Я обратился к нему на французском, это обычный язык для общения европейцев на Востоке, однако он лишь покачал головой. Затем я заговорил по-английски, и он ответил по-русски. Когда я попробовал персидский, он, казалось, не понимал ни слова. В конце концов, поколебавшись, он заговорил на туркменском или тюркско-узбекском. Я знал этот язык в такой степени, чтобы можно было поддержать обычную беседу, но в недостаточной, чтобы что-либо выпытать. Это было явно то, на что рассчитывал этот человек. Обнаружив, что я не силен в разговорном джагатайском[354]354
  Восточное наречие турецкого языка.


[Закрыть], он залопотал на нем так бойко, как только мог. Из его слов мне удалось лишь уловить, что он, мол, просто русский офицер, который везет подарки Мохаммад-шаху.

Ничего более не сообщил, и, выкурив с ним по трубке, я вскочил на лошадь и вскоре прибыл в шахский лагерь»[355]355
  G. Rawlinson. A Memoir of Major-General Sir Henry Creswicke Rawlinson. P. 68–69.


[Закрыть].

Несколькими часами раньше или позже там оказался и Виткевич, проделавший путь из Тегерана в 900 верст[356]356
  Верста – русская единица измерения расстояния, равная 1066,8 метра.


[Закрыть], то есть почти в тысячу километров.

Вскоре тайное стало явным, причем выдал Яна, вероятно, сам того не желая, восточный владыка. Во время приема у шаха Роулинсон поинтересовался – кто этот русский, которые должен доставить подарки правителю Персии? Шах удивился: «Подарки мне? Ничего подобного. Он послан русским императором к Дост Мухаммед-хану, а меня лишь попросили содействовать его путешествию»[357]357
  G. Rawlinson. A Memoir of Major-General Sir Henry Creswicke Rawlinson. P. 68–69.


[Закрыть].

Вот так англичане впервые узнали о прямых контактах между Петербургом и Кабулом. В шахском лагере Роулинсона представили Виткевичу, и поскольку смысла запираться больше не было, поручик свободно заговорил с лейтенантом по-французски. Когда Роулинсон напомнил о том, как Виткевич повел себя во время их первой встречи, тот улыбнулся: «В пустыне не следует откровенничать с незнакомцами»[358]358
  Ibid.


[Закрыть].

Вернувшись в Тегеран 1 ноября, лейтенант немедленно доложил Макнилу о появлении русского агента, и с этого момента англичане старались не упускать его из виду. Свидетельство Браламберга: «Его (Виткевича – авт.) отъезд в Кабул и наше прибытие в Персию вообще сильно обеспокоили английскую миссию, которая находилась тогда в Тегеране»[359]359
  И. Ф. Браламберг. Воспоминания. С. 58.


[Закрыть].

«Эта случайная встреча в сердце страны на поле Большой игры стала первой такой встречей между игроками с обеих сторон, – пишет П. Хопкирк. – В большинстве случаев конфликты развивались скрыто, противники встречались редко, если встречались вообще. Однако эта конкретная встреча имела непредвиденные и далеко идущие последствия, ведь она помогла предотвратить одну из самых ужасных катастроф, когда либо случавшихся с британской армией»[360]360
  17. Хопкирк. Большая игра против России. Азиатский синдром. С. 215.


[Закрыть].

Что имел в виду Хопкирк? То, что англичане, проведав, благодаря Роулинсону, о кознях русских, сорвали их планы и предотвратили формирование тройственной коалиции? Но никакой «ужасной катастрофой» британской армии это не угрожало, миссия Виткевича могла лишь предотвратить готовившееся вторжение этой армии в Афганистан. В военном отношении проектируемая коалиция не могла представить какой-либо опасности для англичан, а катастрофа (поражение в Первой англо-афганской войне) с ними все равно произошла, чему они обязаны исключительно афганцам, которые всегда одерживали верх над завоевателями.

Макнил, получив донесение о появлении Виткевича не только от Роулинсона, но также от Стоддарта, тут же проинформировал об этом начальство в Лодхиане, Калькутте и Лондоне.

«Когда предупреждение Макнейла[361]361
  В русском переводе допустимо и такое написание фамилии британского посланника.


[Закрыть] о том, что русские начали действовать, попало в Лондон и Калькутту, оно ужасно всех перепугало. Дело было не только в том, что антирусские настроения там и так уже достигли высшего накала, но и в том, что выяснилось: за походом шаха на Герат стоит Симонич. Если Герат попадет в руки персов, русские получат важный и опасный плацдарм в Западном Афганистане. Но случайное открытие Роулинсона показало, что интересы Санкт-Петербурга в Афганистане не ограничиваются только Гератом, каким бы угрожающим ни было это само по себе. Неожиданно в опасности оказался и Кабул. Если контакты Виткевича с Дост Мухаммедом пройдут успешно, русские смогут одним эффектным прыжком одолеть барьер из пустынь, гор и враждебных племен, лежащий между ними и Британской Индией»[362]362
  П. Хопкирк. Большая игра против России. Азиатский синдром. С. 215.


[Закрыть].

Ничего не скажешь, Хопкирк пишет броско, эффектно. Но с беллетристом, использующим художественные средства для того, чтобы держать читателя в напряжении, заставить переживать за отважных англичан, чья судьба, дескать, висела на волоске, опять-таки можно поспорить. «Эффектный прыжок» через горы, пустыни и враждебные племена – это нечто мифическое, хотя, конечно, такие «страшилки» украшают повествование Хопкирка, как некогда украшали страницы британских газет, трубивших о якобы планировавшемся нападении «русского медведя» на Индию. И не стоит преувеличивать значение встречи с Роулинсоном – и без нее Виткевича вскоре должны были «расшифровать». В окружении шаха у англичан имелись свои информаторы, причем, как полагал Ян, на самом высоком уровне. В частности, он подозревал Хаджи Агасси, с которым познакомился в Нишапуре: возможно, на аудиенции у шаха, а возможно, у них имела место и отдельная беседа.

Кстати, аудиенция прошла на «ура» – русский офицер произвел благоприятнейшее впечатление на восточного монарха своими манерами, обходительностью, военной выправкой и уверенностью в себе. Не последнюю роль сыграла привлекательная внешность Виткевича.

Восток, как известно, славится своими ценителями женской и мужской красоты, и в шахском лагере не только один правитель выделил в этом плане русского посланца. Позднее Браламберг вспоминал, как его расспрашивал один из персидских сановников, общий знакомый его и Яна: «состоит ли еще при миссии молодой и красивый чиновник, которого он видел в Герате»[363]363
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. 122.


[Закрыть].

В письме Далю Виткевич отчитался об аудиенции: «Вчера ещё (28 сентября – авт.), сей час по приезде, я представился шаху. Он словоохотлив, любит блеснуть своими географическими познаниями, а наружностью похож на Кусяб Султана. Он был в восторге от моего казацкого мундира и говорил, что велит одеть по этому образцу одну сотню своей кавалерии»[364]364
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» //
  http: //www.vostlit.info/Texts/rus4/Vitkevich/briefe_dal.htm.


[Закрыть].

Кусяб-Султан – один из киргиз-кайсацких старшин, которого Даль вывел в повести «Бикей и Мауляна». Вполне милый и любезный, этот персонаж доверительно вел беседу, а за столом, всякий раз протягивая руку к разложенным перед ним закускам, спрашивал: «халяль» или «харам» (позволительно или непозволительно по закону мусульманскому)[365]365
  В. И. Даль. Бикей и Мауляна. С. 213–289.


[Закрыть]?

Разумеется, во время встречи с шахом не только о еде шла речь. Из воспоминаний Симонича следует, что Мохаммад «одобрил миссию русского офицера и содержание данных ему предписаний»[366]366
  И. О. Симонич. Воспоминания полномочного министра. С. 120.


[Закрыть]. А из донесения Виткевича посланнику от 9 октября известно, что он получил от шаха фирман, позволявший ему беспрепятственно следовать по персидской территории и полагаться на содействие глав городов и селений, лежавших на его пути. Кроме того, шах вручил русскому офицеру свои послания Кохендиль-хану и Дост Мухаммед-хану.

Что до Хаджи Агасси, то этот государственный деятель произвел на гостя не лучшее впечатление. Причина заключалась не только в подозрениях, что первый министр двуличен и передает чувствительную информацию англичанам. От Виткевича не могли укрыться некоторые качества высокопоставленного сановника, которые подметил и Браламберг. Иван Федорович писал, что визирь пользовался «во всей Персии дурной славой из-за сумбурности мышления и вздорности характера», отличался сумасбродством и невежеством[367]367
  И. Ф. Браламберг. Воспоминания. С. 69–70.


[Закрыть]. Мнение Браламберга разделял Симонич, констатировавший, что как государственный деятель Хаджи Агасси «не имел ни малейшего понятия ни об управлении, ни о политике»[368]368
  И. О. Симонич. Воспоминания полномочного министра. С. 87.


[Закрыть].

Разумеется, не в одном Хаджи Агассии было дело. Виткевич с тревогой докладывал посланнику, что опасности грозят ему «еще более по близости Герата, где англичане имеют своего человека, которому, вероятно, дали знать о моей поездке, которая по нескромности, а может быть и по недоброжелательству l-го визиря сделалась известной во всем лагере шаха»[369]369
  АВПРИ. Ф. 94 «Миссия в Персии», оп. 528/1, д. 131, л. 506.


[Закрыть].

Насчет «английского человека» Виткевич не ошибался. Стоит уточнить, что своих осведомителей и агентов влияния у британцев там имелось немало, и между ними и Макнилом поддерживались регулярные контакты. Одного из этих агентов, как выяснил Виткевич, звали Гулям Мухаммед Али-Бек. «От имени английского посланника» он утверждал «Камрана в неповиновении Шаху», и уверял, «что англичане своим влиянием не допустят до покорения Герата»[370]370
  Там же.


[Закрыть].

Как видим, смелость и отвага сочетались у Виткевича с разведывательным талантом, умением общаться с людьми и получать от них нужные сведения. Об «английском человеке» ему рассказал в Турбете (город в Хорасане) прибывший из Герата один из приближенных наместника шаха Искандер-хана[371]371
  Там же.


[Закрыть].

Конечно, в готовившемся к осаде города у британцев, помимо «засланных казачков», имелись и более весомые представители. Достаточно упомянуть, что обороной Герата руководил лейтенант Ост-Индской компании Элдред Поттинджер.

Когда Виткевич находился в Нишапуре, до начала штурма оставалось еще около месяца. Шахской армии предстояло преодолеть расстояние до Мешхеда (120 верст), а затем до главной цели, до Герата – еще около 360 верст. За это время многое могло измениться, однако увиденное Виткевичем на тот момент не обнадеживало. Он с сожалением убеждался в достоверности имевшейся у него информации не только о «медлительности и нерешительности персиян», но и о недостаточной военной подготовке, моральном состоянии шахского воинства. Это отмечалось в письме Далю от 29 сентября:

«24 июля шах отправился с войском против Трухменцев, по направлению к Мешеду[372]372
  То есть к Мешхеду.


[Закрыть], ни наш, ни английский посланники не сопровождают его, и послали только младших чиновников. Войска вообще недовольны, есть полки, которые за два года не получили жалования, некоторые из них, не доходя ещё до Тегерана, узнав, что идут против Трухменцев, разбежались. Другие сделали то же на первой станции за Тегераном, и на обратном пути в домах производят опустошения и разбой. Все предсказывают очень дурные последствия сему предприятию»[373]373
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» // http://www.vostlit.info/Texts/rus4/Vitkevich/briefe_dal.htm.


[Закрыть].

Виткевич обнаружил, что солдаты и офицеры шаха мародерствовали, насильничали, приводя в ужас местных жителей, а в профессиональном отношении не являлись сколько-нибудь грозной силой. «По всей вероятности очень легко может случиться, – докладывал он Симоничу, – что экспедиция шаха, невзирая на многочисленное войско, может окончиться весьма плачевно. О последствиях неудачи трудно делать заключения, во всяком случае, они будут весьма невыгодны для нашего правительства. Мнение мое по сему предмету, хотя может и не основательное, считаю обязанностью довести до сведения Вашего Сиятельства»[374]374
  АВПРИ. Ф. 94 «Миссия в Персии», оп. 528/1, д. 131, л. 506.


[Закрыть].

Виткевич не был субъективен, его мнение разделяли современники, а в будущем – ученые-историки. Как писал Н. А. Халфин, персидская армия «была подготовлена из рук вон плохо. Ее техническое превосходство над противником использовалось крайне слабо. Не очень опытные военачальники были склонны к авантюрам и т. д.»[375]375
  И. Ф. Браламберг. Воспоминания. С. 6.


[Закрыть]. Это стало очевидным уже в ходе операции по захвату небольшого форта Гуриан (после пребывания Виткевича в Нишапуре), открывавшего путь к Герату. Прежде этот форт, по оценкам англичан, считался неприступным и, как уверял Мэссон, персам удалось его занять лишь благодаря своему численному превосходству и предательству[376]376
  Ch. Masson. Narrative ofvarious journeys in Balochistan, Afghanistan
  and the Panjah. Vol. III. P. 428.


[Закрыть]. Правда, другие источники, тоже британские, говорили о том, что Гуриан пал в результате кровопролитного сражения и армии шаха понадобилось десять дней, чтобы сломить сопротивление защитников крепости[377]377
  The Annual Register… P. 329.


[Закрыть].

Потом все пошло куда сложнее.

Даль записал рассказы соотечественников, ставших свидетелями осады Герата. Процитируем: «Войско пришло с шахом 30.000 и более 60-ти пушек. Корпусными начальниками были поставленные шахом пять либо шесть ханов, которые надеялись только всяк сам на себя, других знать не хотели, и всякий делал по себе, что хотел. От этого больше и выходила вся бестолочь. Дай им в команду хоть какую угодно армию, так изведут ее в один поход ни на что, а дела не сделают ни на грош. Ханы эти, коль довелось из воды друг друга вытащить, так один одному бы руки не подал, бей неприятель одного, другие пять, скорее до греха, отступятся с своими корпусами: чур меня, а уж помощи не даст ни один»[378]378
  В. И. Даль. Рассказ вышедших из Хивы русских пленников об осаде, в 1837 и 1838 годах, персиянами крепости Герата // https:// rus-turk. livejournal.com/199570.html.


[Закрыть].

Остро переживал из-за военной безграмотности персов и их нежелания прислушиваться к своему квалифицированному мнению Браламберг, возглавивший группу русских военных советников при войске шаха. «Осада этого города (Герата – авт.), в котором находилось лишь около з тыс. афганцев без артиллерии и перед крепостными стенами которого около 10 месяцев стояла и не смогла его взять 30-тысячная армия персов с 6о пушками, потому что они часто игнорировали основное правило искусства осады и еще чаще действовали вопреки здравому смыслу… Сам поход и последующая осада были не чем иным, как едкой сатирой на военное искусство и смешной пародией на правила, которые лежат в основе осады»[379]379
  И. Ф. Браламберг. Воспоминания. С. 70.


[Закрыть].

Когда Виткевич находился в Нишапуре, многое можно было предугадать, но он отгонял от себя мысли о возможном поражении персов. У него имелось конкретное задание, которое следовало выполнить быстро, четко, с нужным результатом.

Переговоры с сардарами

Следуя напутствию Симонича, в Нишапуре Виткевич дольше, чем следовало, не задержался. «Я сегодня надеюсь пуститься в путь – через Турмез и Каип в Кандагар. Тут начинаются мои Геркулесовския труды. Ежели успею их перебороть, то, возвратившись, похвастаю, – а нет, так поминайте, как звали! Предприятие моё, как можете себе представить, тяжко, но я вполне вознаграждён за труды тем, что удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям и новым впечатлениям»[380]380
  «Я удовлетворю совершенно мою страсть к приключениям…» // http://www.vostlit.info/Texts/rus4/Vitkevich/briefe_dal.htm.


[Закрыть]. Это строки из письма Далю от 29 сентября.

Нишапур Виткевич покинул 1 октября, проведя в шахском лагере два дня. Такая мобильность не могла не вызвать одобрения Симонича. «Он добился, насколько это возможно, всяческого содействия для облегчения опасного путешествия и, что самое удивительное (если принято во внимание, что персы совершенно не ценят время), через три дня был уже в дороге»[381]381
  И. О. Симонин. Воспоминания полномочного министра. Ук. соч. С. 124.


[Закрыть]. Иван Осипович все больше убеждался: молодой поручик как раз тот человек, который ему нужен для осуществления российских стратегических планов в регионе и нейтрализации враждебных происков британцев.

3 октября Виткевич прибыл «в Турбет, отстоящий от Нишапура в 20 фарсахах[382]382
  Фарсах (фарсанг, парсанг) – персидская мера длины, 5549 м.


[Закрыть]»[383]383
  АВПРИ. Ф. 94 «Миссия в Персии», оп. 528/1, д. 131, л. 5.


[Закрыть] и докладывал посланнику:

«Предъявив фирман Шаха сардару здешнему Искандер-хану, по медленности распоряжения его я вынужденным нашелся пробыть здесь два дня. Отправившись из Турбета 5-го числа, 8-го я прибыл в Руль (20 фарсахов из Турбета), крепость, принадлежащую Насвирулле-хану поколения Теймури (оно причисляется к чараймакам[384]384
  Теймури – народ, проживающий на северо-западе Ирана, на
  границе с Афганистаном, относится к группе племен чараймаков.


[Закрыть])… Здешний правитель Насвирулла-хан обещает меня препроводить безопасно во владения Мира Абдуллы Каипского, на имя которого я имею также фирман шаха о дальнейшем отправлении меня до Кандагара. Отсюда до Бирджанда, столицы мира Каипского считают 10 дней езды, все сие пространство весьма опасно по случаю беспрестанных разбоев кочевых соседей…»[385]385
  АВПРИ. Ф. 94 «Миссия в Персии», оп. 528/1, д. 131, л. 5.


[Закрыть].

В письме Перовскому, отправленному из Кандагара 25 ноября, Виткевич туманно сообщал, что в дороге он столкнулся с «помехами», на преодоление которых ушло

15 дней. Что за «помехи», не объяснялось. Может, имелся в виду более длинный, но безопасный маршрут через Турбет, Руль и владения Каипского хана? Сам Виткевич не без удовлетворения отмечал, что задержка в пути позволила ему посмотреть страну, неизвестную никому из европейцев, и собрать сведения о Систане[386]386
  Провинция на юго-востоке Ирана.


[Закрыть] и части Белуджистана.

Н. А. Халфин выдвинул предположение, что помехи могли чинить британские агенты, которые успели сообразить, насколько опасен для них Виткевич[387]387
  Н. А. Халфин. Возмездие ожидает в Джагалаке. М., 1973.
  С. 69–80.


[Закрыть]. Такого полностью исключать нельзя, ведь англичане, прознав о русском агенте, действительно не упускали его из виду.

16 декабря Макнил докладывал Пальмерстону: «Поступила информация, что Викович миновал Каип, оттуда, в сопровождении эскорта, выделенного персидским правительством, отправился в Джовейн и далее в Кандагар. Я выяснил, что этот человек получил письма от персидского правительства с рекомендациями ряду афганских владетелей… получил от шаха денежные средства… в лагере к нему отнеслись с большим пиететом… вручили подарки определенной ценности»[388]388
  Correspondence relating to Persia and Afghanistan. P. 79.


[Закрыть].

Однако никакими документальными доказательствами того, что англичане пытались помешать Виткевичу добраться до Кандагара или даже устранить его, мы не располагаем. Российского посланца подстерегали в засаде наемные убийцы? Едва ли. Его появление англичан обеспокоило, но не до такой степени. По замечанию Макнила, понадобилось время, чтобы британцы сообразили, насколько это серьезный противник[389]389
  Ibid. P. 478–479.


[Закрыть]. Это в полной мере обнаружится спустя два-три месяца, а в октябре-ноябре Виткевич таковым еще не воспринимался. К тому же Бернс вел успешные переговоры в Кабуле и могло показаться, что удача наконец-то отвернулась от русских, а Виткевич в любом случае уедет из Афганистана ни с чем.

О том, что капитан Ост-Индской компании с конца сентября обосновался в Кабуле, Ян узнал, находясь в Кандагаре. Говорили, будто Бернс прибыл в Кабул в сопровождении четырех английских офицеров и 60-ти сипаев, а для перевозки подарков ему понадобилось 420 верблюдов[390]390
  W. Jewsiewicki. „Batyr”. S. 202.


[Закрыть]. Это, конечно, было преувеличением, в отсутствие прессы любое мало-мальски значащее событие на Востоке обрастало невероятными слухами. По дороге в Кабул, которая заняла у него около года, британец успел погостить у целого ряда азиатских правителей, к которым перешла львиная доля подарков, и количество верблюдов существенно сократилось. Но все равно трудно было сомневаться, что он располагал достаточными средствами, чтобы порадовать эмира и склонить его к переходу в британский лагерь.

Понятно, что главную роль играли не подарки, а трезвый расчет, которым руководствовался Дост Мухаммед-хан. Из России, к которой он обратился за помощью, ответа все не приходило, а Бернс уже заявлял о готовности Ост-Индской компании и Лондона пойти навстречу его запросам. Как вскоре выяснится, английский офицер во многом действовал на свой страх и риск, надеясь переломить упрямство начальства, которое делало ставку на Сингха и Шуджу. Он предполагал, что если достигнет конкретной и выгодной для Великобритании договоренности, то генерал-губернатор Индии не станет ее дезавуировать. Что из этого вышло, мы еще увидим, а пока у Виткевича имелись реальные основания для тревоги.

Прибыв в Кандагар и встретившись с Кохендиль-ханом и его братьями, он обнаружил, что их намерение заключить союз с Тегераном поколеблено, и это – результат «обработки» Бернсом Дост Мухаммед-хана. Кандагарцы получили письма от эмира и от Бернса, в которых им предлагалось воздержаться от участия в российско-персидском проекте, не помогать шаху в осуществлении гератской операции и вообще – не ссориться с британцами.

Виткевич не стал опускать руки, принявшись убеждать Кохендиль-хана с братьями не спешить с выводами. Он подчеркивал, что русский царь и шах едины в своих помыслах и поступках, а по своим возможностям, мол, значительно превосходят англичан, во всяком случае, в военной области. Некоторые подробности нам известны от Роберта Лича, младшего офицера из миссии Бернса, которого тот отправил в Кандагар с разведывательными целями, для противодействия персам и русским. Необходимую информацию Лич получал от Мехрдиль-хана, который, как Хаджи Агасси и некоторые другие афганские и персидские вельможи, вел двойную игру – обычное дело в политических интригах.

По сведениям Лича, Виткевич уверял кандагарцев, что в военном отношении русские сильнее англичан, которые являются, в основном, «торговой нацией Европы», и подчеркивал: хотя британская цивилизация – более древняя, чем русская, Россия «просыпается» и расширяет свое влияние в мире путем территориальных приобретений и заключения новых союзов. Он обещал кандагарским ханам помощь деньгами и оружием в их борьбе с сикхами с целью присоединения Мултана и Деражата (район в центре нынешнего Пакистана), а также Синда, выходящего на берега Аравийского моря (территория на юге современного Пакистана). На это пока еще независимое княжество, где правила династия белуджского племени талпур, зарились как кандагарцы, так и англичане, и синдцы вполне могли сделать выбор в пользу Кохендиля с братьями, как меньшего из зол.

Шах, по словам Виткевича, готов был выделить 150 тысяч рупий для Кандагара, Кабула и тех местностей, которые перейдут под их контроль. Такого рода содействие подразумевало, что афганские ханства не станут возражать против своей зависимости от Тегерана и Петербурга[391]391
  Mohan Lal. Life of Amir Dost Mohammed Khan of Kabul. Vol. I. P. 304–305-


[Закрыть].

Кандагарцы ненавидели и боялись Камран-хана и Шуджу и опасались, что даже если они примкнут к британскому лагерю, то станут легкой добычей этих хищников. Тогда не видать им Герата как собственных ушей. Ян ловко использовал это обстоятельство, чтобы добиться расположения владетелей Кандагара, о чем не замедлил поставить в известность Симонича.

В письме Виткевичу, отправленном из Тегерана 24 февраля 1838 года, посланник написал так: «С большим удовольствием получил я донесение Ваше из Кандагара. Желаю сердечно, чтобы дальнейшее Ваше следование имело также счастливый конец, – и ожидаю, как Вы можете себе представить с большим нетерпением, новых от Вас известий»[392]392
  АВПРИ. СПб, Главный архив 1–6,1836, оп. 5, д. 2, л. ш.


[Закрыть]. Это письмо Ян получил только 19 апреля, уже находясь в Кабуле. Об отлаженной почтовой связи в Афганистане в те времена не мечтали, корреспонденция доставлялась с оказиями и порой эти оказии долго не подворачивались. Понятно, что за несколько месяцев нового, 1838 года, произошло немало важных событий, и Виткевичу было чем поделиться с главой русской дипломатической миссии. Но об этом рассказ впереди, вернемся к хронологии событий.

Покинуть Кандагар Виткевичу оказалось непросто, хотя принимали его как дорогого гостя и уважаемого посла. Как писал Мэссон, братья-ханы попытались задержать русского офицера, возможно, на достаточно длительный срок, пока не завершатся кабульские переговоры с Бернсом и не будет внесена окончательная ясность в ситуацию. Другими словами, посмотреть, кто возьмет верх: русские с персами или англичане. При любом раскладе пребывание в Кандагаре Виткевича как фактического заложника можно было использовать с выгодой для себя.

Если верить Мэссону, то Ян вновь, как и в Бухаре, во время прощальной встречи с кушбеги, продемонстрировал свой взрывной характер. «Швырнул наземь свои бумаги и пригрозил местью со стороны русского императора»[393]393
  Ch. Masson. Narrative of various journeys in Balochistan, Afghanistan and the Panjab. Vol. III. P. 461.


[Закрыть]. Но, наверное, не только это сыграло свою роль, кандагарцы, в конце концов, сообразили, что как раз для «прояснения ситуации» его визит в Кабул и переговоры с эмиром весьма желательны, если не необходимы.

В письме Перовскому от 25 ноября Виткевич упоминал о своем намерении покинуть Кандагар на следующий же день, но, судя по всему, указанные проблемы его задержали, потребовалось время, чтобы договориться с Кохендиль-ханом и его братьями. Картинный жест со швырянием бумаг, возможно, имел место и произвел должное впечатление, но мгновенного результата не дал. В итоге Ян оставил Кандагар только пятого декабря и направился в Кабул, где предстояло решить самую сложную часть поставленной перед ним задачи. Что можно было противопоставить Бернсу? В материальном плане (по количеству и ценности подарков) тягаться с ним было бессмысленно, оставалось надеяться на силу своего убеждения и счастливое стечение обстоятельств.

Пальмерстон и Окленд верили в возможность уговорить Дост Мухаммед-хана примириться с Ранджит Сингхом и Шуджей-уль-Мульком взамен на обещание (под британские гарантии) устранить угрозу агрессии с их стороны. Именно на такую договоренность министр и генерал-губернатор нацеливали Бернса. Однако тот полагал, и не без оснований, что на подобных условиях кабульский эмир не согласится на сделку. Посулы сохранить мир в обмен на поддержание статус-кво Дост Мухаммед-хан сочтет смехотворными, Бернс в этом не сомневался. Мирное сосуществование без Пешавара эмира мало интересовало и, кроме того, он догадывался, что переход «под крыло» англичан для него может стать синонимичным потере своей независимости. Окленд исходил из того, что покровительство Великобритании и Ост-Индской компании – привлекательный бонус, но для кабульского правителя это представлялось далеко не столь однозначным. Бернс это отлично понимал и исходил из того, что для привлечения на свою сторону такого солидного и влиятельного афганского владыки, как Дост Мухаммед-хан (не чета марионетке Шудже), стоит чем-то пожертвовать, пойти на серьезные уступки.

Сам эмир не спешил, выжидая, пока все игроки полностью раскроют свои карты, чтобы после этого сделать свой выбор. Ему была известна позиция Персии, проект персидско-кандагарского трактата, доставленный Кембером Али-ханом, находился в его распоряжении. Вопрос, однако, заключался в том, насколько весомыми и твердыми гарантиями скрепит эту договоренность русский царь, от которого не было никаких вестей. К тому же русские были далеко, а англичане близко и не хотелось восстанавливать их против себя, особенно в случае, если они решатся на компромисс в отношении Пешавара. Для Дост Мухаммед-хана это был своего рода пунктик, в остальном он мог соглашаться на разные условия.

Еще в октябре 1836 года Окленд известил кабульского владыку, что вскоре к нему прибудет британский уполномоченный, а Бернс получил необходимые инструкции. Но по дороге ему надлежало посетить Хайдарабад и Пешавар, где также были намечены встречи с местными правителями, и в Кабул он прибыл только 19 или 20 сентября 1837 года. Так или иначе Бернс опережал Виткевича, который к тому времени не добрался даже до Нишапура.

20 сентября Бернса пригласили во дворец эмира, где он вручил свои верительные грамоты, подписанные генерал-губернатором Индии. В целом англичанин остался удовлетворенным аудиенцией. По его словам, «трудно было рассчитывать на лучший прием»[394]394
  A. Burnes. Cabool: a personal narrative of a journey… P. 53.


[Закрыть].

Он укрепился в своем мнении о Дост Мухаммед-хане как человеке умном, рассудительном, который мог бы стать верным союзником Великобритании. «Власть часто портит людей», приводил он старую истину, уверяя, что Мухаммед-хан, усиливший свое могущество и объявивший себя эмиром – счастливое исключение. В письме Мэссону от 9 сентября 1837 года, то есть незадолго до своего приезда в Кабул, он заявлял, что Дост может стать «великим человеком», если, конечно, не уступит «нажиму извне»[395]395
  Ch. Masson. Narrative ofvariousjourneys in Balochistan, Afghanistan and the Panjab. Vol. III. P. 444.


[Закрыть]. Ясно, что речь шла о России. По словам Бернса, по сравнению с тем впечатлением, которое произвел на него этот правитель в 1832 году, теперь он «казался еще более цепким, обладавшим большим умом» (“Не seemed even more alert and full of intelligence”)[396]396
  Ibid.


[Закрыть].

Между тем, именно эти качества Дост Мухаммед-хана в конечном счете помешали Бернсу убедить его в целесообразности присоединения к сонму азиатских сателлитов Великобритании. Владетелю Кабула претили нахрапистость и агрессивность англичан, их нежелание отказаться от поддержки заклятых врагов Кабула – государства сикхов и Шуджи-уль-Мулька. Он интуитивно чувствовал то, что вынужденно признавал сам Бернс: англичане использовали афганских союзников, но «не ценили», не воспринимали их как достойных и уважаемых партнеров[397]397
  Ibid. P. 95.


[Закрыть]. Но при этом кабульский правитель был прагматиком, и его не могли не заинтересовать предложения Бернса. А предлагалось немало.