Текст книги "Останкино. Зона проклятых"
Автор книги: Артемий Ульянов
Жанр: Детективная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)
Закрывшись в небольшой высокой избе с крохотным оконцем, служившей складом и местом для сушки трав и вяленой рыбы, насильники забрались на чердак, увешанный связками зверобоя, и принялись пить ягодную брагу, в которую для крепости влили остатки «горелого вина». После второй чарки страх прошел. Третья подарила Степке и его товарищам былую удаль. Сговорившись завтра утром вместе уйти к разбойникам, они выпили еще. Крякнув и утерев рот рукавом, Степан спокойно сказал:
– А пошто нам бежать? Неужто не сдюжим управиться с немчурою да с девкой его?
– Так как же то возможно? – опешил псарь Никита.
– Да поди, не велика наука. Выманим сволочь заморскую из избы, оглушим по темечку, да в лес, в болото, – сквозь зубы отвечал Степка. – А там мы и видеть не видели, слыхать не слыхивали. Знаем только, что в лес собирались, за кувшинками. Вот и сгинули!
– И то верно! – весело забасили Степкины подельники, вновь наполняя чарки. Стремительно пьянея, они стали покрикивать, заливаться громким смехом, пихая друг друга кулаками в бока. И не почуяли беды. Наполнив чарки сызнова, они только собрались выпить, как замерли, туповато пялясь друг на друга пьяными мутными глазами.
– Что за неладный! – тревожно пробормотал Степка, потянув носом. Запах дыма родил в его хмельном мозгу картину пожара, бушующего на подворье. Мигом слетев с чердака, Степан пнул дверь, норовя выскочить из избы.
Да не выскочил. Дверь стояла намертво, будто была единым целым со стеной, сложенной из добротных тяжелых бревен. Мгновенно трезвея, он дернулся к маленькому оконцу. Приказчик достиг его одним проворным прыжком, но в этом прыжке он многое успел. Понял, что если здесь так сильно пахнет дымом, то горит все поместье разом. Услышал сухой треск. И увидел размашистый язык пламени, лизнувший проем окна. И вот тогда закрытая дверь стремительно превратилась в крышку гроба, приваленную толстым слоем земли. Черный густой дым повалил в сруб. С диким воплем Степка бросился к двери, неистово молотя в нее ногами. С обратной стороны, будто в ответ ему, застучал молоток, вгоняющий в доски гвозди.
Дворовые люди, завидевшие дым, бросились к пожарищу с водой и песком. Но было поздно. Четверо нечестивцев, черные от копоти, удивленно ходили вокруг сруба, ощупывая себя и пялясь на пожар. Да только никто их не видел. Никто, кроме богомолицы, размеренно шагающей чуть поодаль от горящей постройки, в которой, корчась и задыхаясь, насильники встретили свои последние минуты. Увидев ее, призраки бросились на колени, приняв ее не то за смерть, не то за святой дух. Но она лишь вытянула в их сторону посох с крестом и, оскалившись, злобно зашипела. Да пошла прочь.
А вечером того же дня стая любимых гончих князя да два волкодава, озверевшие от крови, рвали на части тихого воспитанного Вольфгана и его дочь Василису. Псари и конюхи расправились с садовником как с опасным убийцей – об изнасиловании никто из них не знал. В азарте мести толпа не стала слушать голландца.
Черкасский, вернувшийся через пару дней из Москвы, не мог поверить своим ушам. Поверить, что его садовник – хладнокровный убийца, князь никак не мог. Но тут же нашлись свидетели, поклявшиеся на Библии, что Вольфган весь день вел себя странно, что-то бормотал, был бледен и даже кричал, чего раньше с ним никогда не бывало. Тяжело переживая эту потерю, Михаил Яковлевич приказал пороть зачинщиков самосуда, но не так сильно, как они того заслуживали. Остаться не только без садовника и приказчика, но и без конюхов и псарей князю очень не хотелось.
ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ВТОРОЕ
Константин Николаевич Еременко молился. Обычно он делал это редко. Как и подобает настоящему офицеру, полковник по мелочам вышестоящее ведомство не беспокоил. А если и обращал свои мольбы ко Всевышнему, то делал это четко, ясно, словно подавал рапорт. Но в последнее время он обращался к небесам каждый день. Так часто он не просил Бога никогда, даже в Чечне. Там все было ясно, и просить надо было не Бога, а поддержку с воздуха. Но тут… Только молиться. Сжав кулаки до боли, он истово умолял Господа, чтобы и сегодня было все тихо и спокойно, как в течение семи прошедших дней.
Закончив, он глянул на часы. Через минуту начнется совещание по иностранцам. «У меня в районе американские стрингеры тусуются. Стрингеры или стингеры? Да насрать! Американские отмороженные военкоры тусуются на моей земле. А еще немецкие, британские, канадские, французские… Три недели назад мне бы это сказали», – рассеянно думал начальник Останкинского ОВД.
«Пусть любые стрингеры, хоть толпа. Главное – потерь нет среди мирного. Неужели вот так все закончится?» – спросил себя полковник.
Его вопрос остался без ответа. Дверь кабинета открылась, впустив внутрь Троекурова, Лукашина и Борьку Белинина. Поздоровавшись, они уселись за стол, деловито вынув блокноты и ручки. И уставились на шефа.
– Парни, я что, голый? – без тени юмора спросил Еременко. Троица заулыбалась. – Я вас слушаю. Вернее, вы друг друга слушайте, а я буду в курсе, – добродушно ответил полковник и откинулся в кресле, наслаждаясь восьмым днем. Слово взял Лукашин.
– Результаты отличные, как и прогнозировали. После всех мер даже панки едут не очень. А в связи с затишьем вообще перестанут. Журналистов в районе – что грязи, но все с аккредитациями. Визовая работа – основной фильтр. За трое суток у нас триста двенадцать отказов. Наш человек сидит в МИДе на всякий случай. В общем, граница на замке. Теперь о тех, кто успел въехать. Останкино топчут где-то тридцать два стрингера. Из них двадцать четыре человека – лохи.
– В смысле? Без видеокамер, что ли? – юморно спросил Троекуров.
– Не, с камерами. Лохи с камерами. Корчат из себя стрингеров. В Новом Орлеане поснимали чуток, когда на крыше сидели. В Будапешт смотались, когда там беспорядки были. С балкона отеля репортажи делали, потом даром на кабельное отправляли, лишь бы только показали. Короче, богатые детишки. Форма туризма у них такая. Сопляки и мажоры. Живут в «Космосе». Бухают там в баре да баб трахают в основном. Иногда с важным видом ходят по Королева, – резюмировал федерал Лукашин. – К тому же большая тусовка из «Космоса» сваливает сегодня ночью. Из Домодедова. Всё, натусились, – добавил он презрительно.
– То есть в Останкине всего восемь реальных стрингеров, что ли? – удивленно переспросил шеф.
– Да, восемь. Это профики. Они снимают много лет, у них связи с крупными каналами. Но! Профики тоже бывают разные.
– Володь, расскажи. Чего они конкретно делают? – спросил Троекуров. – Бродят, ждут фантом или что?
– Не, они пытаются дело сделать, а не потусить. Вот разница. Из этого следует все остальное. Во-первых, изучают ситуацию. Большинство из них знают историю Останкина лучше, чем мы с вами. Стараются погрузиться в среду, не отсвечивать. Покупают информацию, народ вербуют. Могут нанять проводника. В некоторых случаях пытаются наладить контакты с местными СМИ. А иногда могут залечь на дно, если того стоит. Или просто денег дать, чтоб снять чего-нибудь, но это не наш случай. А могут просидеть трое суток на точке съемки, как снайперы. Некоторые – бывшие вояки, с опытом боевых действий. Война у них – самый хлеб. Вот так в целом.
– И долго они у нас будут сидеть? – спросил Валерка.
– Зришь в корень. Я уверен, что все скоро уедут. Или почти все. С одной стороны – ставки за видео фантома, я думаю, очень серьезные. С другой стороны…
Федерал задумался, задрав глаза в потолок и подбирая слова.
– С другой стороны, у них та же проблема, что и у нас. Ничего не известно и не понятно. Фантом вообще можно снять на видео, на фото? Глазами его отлично видно, это им дает надежду. Но они знают, что никто из искавших его не нашел. Тоже минус. Восьмой день тихо. Минус. Я думаю, скоро съедут. Они здесь деньги теряют.
– Лукашин, ты сказал почти все, да? – строго сказал шеф и выразительно прищурился.
– Теперь о главном, – тут же отреагировал федерал. – Есть вероятность, что некоторые останутся. Расчет такой. Если здесь неожиданно начнется… ну, в общем… если все пойдет по худшему сценарию и будет принято то самое решение… Вот тогда они залягут, постараются остаться в закрытой зоне. И будут потихоньку снимать. Даже если не смогут передавать, то потом смонтируют фильм. А если смогут, подкупив кого-то, кто ходит за периметр… Им светят огромные деньги. Это раз.
– Еще и два есть? – беспокойно спросил Еременко.
– Есть еще и три. По порядку. Есть такой Джим Бойл. Известный парень. Сорок два года. Начинал тележурналистом лет двадцать назад. Афганистан, Ирак, Сомали, погромы в Лос-Анджелесе, британские футбольные хулиганы. Стреляли в него, топтали, били. Не из пугливых. Здесь с 19-го числа. А 18-го у нас было первое официальное заявление, которое по лентам новостей пошло. Через сутки у нас уже был, визу открыл за два месяца на всякий случай. Это признак класса. Живет в районе, никаких гостиниц. Парень крутой, но я думаю, что через пару дней поедет он домой. Его вчера по телику показывали на всю страну по «Второму федеральному». Значит, он для себя этот проект закрыл. Это два.
– А если останется? Это будет пощечина органам, если он из закрытой зоны эфирное вещание организует, – поморщился шеф.
– Отловим, если останется, – уверенно хмыкнул федерал. – А теперь три. Еще один стрингер высокого класса. Слушаем и сравниваем с Бойлом. Итак, тридцать три года, гражданин Канады. Ник Берроуз звать. Информации на него не очень много. Работает около тринадцати лет. Бойл начинал с классической тележурналистики. Этот – ни дня не сидел ни на одном телеканале. Все тринадцать лет лет на вольных хлебах. Самые яркие работы. Ольстер, бои между ИРА и британцами, со стороны ИРА. МС 13, могучая банда, орудует на территории сразу нескольких стран в Южной Америке. Прям изнутри снимал. Ну, штурм Грозного, вторая компания.
Еременко побагровел, спросив голосом автоответчика:
– Грозный с какой стороны снимал?
– С обеих. Хватанул там два пулевых ранения. Афганистан, разгар американской компании 2002 года против талибов. Бойл снимал бои со своей стороны, под обстрел попал. Крутой мужик. Этот… внимание! Этот с трех сторон снимал. Начал от британцев, от них ушел к талибам, и потом – к Шах Масуду. Оттуда в Таджикистан, потом в Киев – и домой. Двадцать четыре года ему тогда было. Ирак. Бои у Киркука, со стороны иракцев. Город снимал с микрокамерой, которую монтировал в паранджу. То же самое – в Палестине, когда близнецы рванули. Делал очень рискованные репортажи о восторженных демонстрациях в поддержку бен Ладена. Там Аль-Джазира работала и он. Израиль – Ливан, с двух сторон, само собой. По следам капрала Шалита шел, ранение у него там было, а какое – неизвестно. Сомали, пиратская тема. Пять или шесть абордажей с резиновой моторной лодки. «Аутлоз», это рокерская банда. Скрытой снимал, в Лондоне. Скотленд-Ярд требовал от него пленку – послал он их культурно через адвоката, они потом извинялись. Сделал фильм, как тигры Тамил Илама наркотрафик охраняют и регулярные части мочат. В Новом Орлеане с рэйнджерами негритянские банды мародеров обезвреживал. Ну, и по мелочи… Переворот в Тайланде, цунами. Теперь вот Останкино. Мы его случайно отследили. Прилетел из Минска в Питер. И канул. Теперь внимание! В Питере был 14-го числа, за четыре дня до официального заявления МВД. Во все основные страны визы у парня, судя по всему, есть.
– Так он в Москве, что ли? – раздраженно протрубил шеф.
– Он? – удивился Лукашин. – Если он в Питере фильм про скинов снимает, я его арестую. Плюну ему в рожу и вышлю из страны. Он в Останкино. И давно. Шифруется плотно. Этот в ящик не полезет, как Бойл.
– Фотка есть?
– А как же… Вот она. А что толку-то? Он завтра из себя пятидесятилетнего мужика лысого с усами сделает, и все дела.
Валерка взял фотографию, присмотрелся.
– Рязанская рожа такая… – протянул он задумчиво.
– Троекуров, ты меня удивляешь, – как-то торжественно сказал федерал. И добавил, вроде как между делом: – Ник Берроуз… А полное имя в паспорте знаете какое? Николай.
– В смысле? – тряхнул головой Белинин.
– Что в смысле? Николай его зовут. Папа Джон, мама Элизабет. А бабушка Светлана – мать у него полукровка. Есть сведения, что немного говорит по-русски.
– Да, это меняет… – начал было Троекуров. Но Лукашин его перебил:
– В сухом остатке. Парень собирает информацию по мониторингу, имеет визы по списку, денег у него до хрена, говорит по-русски и реально шифруется. Сильный, рисковый, молодой. Ему на страшные опасности вроде патруля ВВ – насрать. Он в парандже по Сектору Газа разгуливал с камерой. Одно неверное движение – его бы разорвали. Так что он вряд ли испугается. Он наркоман адреналиновый, ему в кайф. И судя по его личностному портрету, он эту ситуацию примет как личный вызов. Если кто и найдет фантом, то это он будет. Сначала фантом из Останкина снимет, а потом Останкино из фантома. До Минска на электричках, а оттуда – домой. А нам потом то, что мы тут ищем, по ВВС покажут. – Лукашин сделал такую нервную рожу, как будто фильм по ВВС уже начался.
– Все ясно. Будем искать вашего вундеркинда с камерой, – постановил Еременко.
Лукашин посмотрел на шефа с тревогой:
– Константин Николаевич, искать надо очень аккуратно, чтоб не потревожить. Это наша наживка.
– Валера будет аккуратно искать, – полковник кивнул на Троекурова. – Все свободны, – буркнул Еременко, потянувшись к телефону. И Валерка с федералом двинулись в кабинет Троекурова думать, как быть с канадцем Колей.
К огромному облегчению Троекурова, федерал Лукашин взял работу со стрингерами на себя. Предварительно извинившись перед Валеркой, он уверенно заявил, что менты обязательно облажаются. Троекуров с облегчением согласился, взяв с Лукашина клятву, что он согласует свое решение с Еременко.
Остаток дня Троекуров провел за изнурительной бумажной работой. Когда он закончил, за окном уже смеркалось. Откинувшись в кресле, капитан закрыл глаза. Перед его взором поплыли однообразные казенные буквы отчетов и протоколов.
ПОВЕСТВОВАНИЕ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕ
Васютин ждал этого дня. Ждал и боялся. Сотни раз представлял себе, как он начнется и чем закончится. И вот он настал. Тот день, когда он ничего не мог сделать для своей пропавшей семьи.
Его жену Ольгу и сына Женьку искали несколько сот человек, представляющие все министерства и ведомства страны, которые он поднял на уши. Использовал всё: немалые деньги и связи – свои, друзей и их друзей. МУР, МВД, Генпрокуратура, ФСБ, Интерпол, Европол, РЖД, МЧС, следователи военной прокуратуры, управления внутренних дел всех республик и регионов, службы безопасности аэропортов и вокзалов, транспортная милиция.
Когда все государственные структуры были задействованы, настал черед альтернативных социальных институтов. Друзья организовали ему аудиенцию сразу с пятью «законниками». Таким образом, он узнал, что ни одна криминальная структура страны и ближнего зарубежья не была причастна к исчезновению его семьи.
Третьим эшелоном этой грандиозной поисковой операции выступали двенадцать лучших экстрасенсов страны, специализирующиеся на поиске людей. Малаев лично отбирал их и мотивировал. Все двенадцать побывали на Новомосковской улице, где его жену и сына видели в последний раз. Использовали фотографии, личные вещи, образцы почерка, волосы, игрушки сына и самую крупную Олину вещь – джип «Чероки».
Кроме того, он задействовал и средства массовой информации, которые выступали четвертой движущей силой поиска. Телевидение, местные и федеральные газеты и журналы, объявления в Интернете. Словом, искали все.
Ему понадобилось пять дней, чтобы собрать воедино и активировать эту сложную и разноплановую машину, созданную для поиска его семьи. Сегодня настал день шестой. Теперь Васютину оставалось только ждать и анализировать поступающую информацию. Да если б она была! Никаких следов. Ни-ка-ких.
Утром шестого дня лишь один факт не позволял ему свихнуться или наложить на себя руки. Он очень отчетливо чувствовал, что родные живы. И это подтверждали одиннадцать из двенадцати лучших экстрасенсов страны. Они были убеждены, что Оля и Женя существуют и психически, и физически. А ради этого стоило жить.
Осторожно попробовав на вкус этот пугающий день ожидания, Васютин понял, что ему придется очень тяжело. Выход был только один. Занять себя хотя бы подобием деятельности. Не долго думая он отправился в Останкино.
Запарковав машину, принялся вбивать бесконечные шаги в землю ненавистного района. Незаметно для себя он влился в сообщество тех, кто тщетно искал призрачные фантомы магазинов. Медленно прорезая дворы насквозь и по диагонали, на исходе второго часа он встретил чудаковатых финнов. Мальчик и девочка лет двадцати с небольшим. Камуфляжные штаны, кеды, олимпийки кислотного цвета и малиновые дреды делали их похожими на два маленьких счастливых поплавка. Держась за руки, они шли и смотрели друг на друга влюбленными глазами. «Да, тут фантому придется постараться, чтоб на себя внимание обратить. Не до паранормальщины им», – с тяжелым вздохом подумал Васютин.
Мысли об Ольге и Женьке мгновенно обострились, достигнув высшего предела тоски и горя. Слезы потекли из глаз горячими теплыми каплями. Кирилл вытер лицо и свернул в следующий двор. Там он увидет крупного высокого мужчину в мятых джинсах и выцветшей куртке. Возрастом чуть старше пятидесяти, человек этот двигался тяжелой походкой вдоль десятиподъездного дома. Когда толща метров между ними растаяла, Васютин увидел его лицо. В него была вдавлена печать горя. Оно заслоняло его собой целиком. Было невозможно понять, интеллигент он или рабочий, семьянин или алкаш, привлекательный или неприятный – горе было таким огромным, что для прочей ерунды на его лице просто не оставалось места. «Такой же, как я. Ищет», – с замирающим сердцем подумал Кирилл.
Он и сам не заметил, как прошло пять часов. За все это время он видел только один фантом, да и тот стоял у магазина и умирающим голосом просил денег на водку. Проводив взглядом проехавший мимо патруль ВВ, Васютин двинулся на Новомосковскую, к АЗС «Югранефть». Его неистово влекло туда, хотя сышик прекрасно знал, что будет больно. Знал и шел.
Дойдя, зачарованно уставился в короткую широкую полоску растрескавшегося асфальта. Ему казалось, что он видит их следы, лежащие на трещинах. «Вот здесь стояла машина, а вот здесь она шла, а здесь – он. Хотя он – везде шел. Пока она эту проклятую омывалку покупала, он семь кругов вокруг нее нарезал», – неслось у него в голове. Сделал несколько шагов вперед, упершись в кусты.
– Я найду вас… Найду… Не знаю, как это возможно, но как-то должно получиться, – шептал Кирилл срывающимся голосом, держась за ветки, усыпанные пахучей юной листвой. – Главное, берегите там себя, а я уже скоро.
Сказав это, он содрогнулся от жуткой мысли, что спустя десять лет так же будет приходить сюда и, взявшись за ветку, говорить: «Я уже скоро». «Нет! Васютин, нет! Они живы, все эти колдуны Федькины сказали. Значит, найдешь!» – заклинал он себя. И вдруг услышал за спиной теплый мужской голос с необычным акцентом:
– Я могу понимать, что здесь кто-то стал пропажею.
– Правильно – пропал. Двое даже, – ответил он, поворачиваясь.
Перед ним стоял невысокий парень в простой синей ветровке, простой настолько, что так сейчас не шьют. В сдержанных, но явно очень дорогих джинсах, из-под которых торчали классические черно-белые кеды. Одет он был занятно, но все это меркло перед двумя существенными деталями.
Начнем с не слишком значительной, хотя и рождающей массу догадок. Очевидно, он был иностранцем, англоязычным. Но на простецкой курточке с тонкой белой молнией была пришита бирочка с надписью «Зарница». Да-да, та самая, из середины семидесятых! И на язычке молнии – такая же надпись. Впрочем, при желании объяснить это было несложно. Парень скорее всего эмигрант или сын эмигрантов. Ветровка досталась по наследству. А вот вторая деталь очень насторожила Васютина. Голова молодого человека выглядела так. Длинные густые волосы до плеч были расчесаны на прямой пробор и потому закрывали часть лба и щеки. Прическу дополняли: густая и довольно длинная рыжеватая борода, усы и крупные черные очки. Можно было смело сказать, что у парня практически не было лица. Волосы разных видов и очки. Побрить, постричь, снять очки – и ты видишь его впервые в жизни.
– Эта беда, очень горько. Друзия? – участливо спросил он.
– Семья моя. Жена и сын.
– Чем мерить такое горе, я не могу знать.
– Семья есть?
– Да, но мой место там ребенок. Папа, мама, я и бабулика.
– Не дай бог, одним словом. Ад на земле.
– Как я только могу страдать, я с тобой.
– Спасибо, – смущенно ответил Кирилл, тронутый этой нелепо-поэтической и искренней фразой.
– Ты все, что в твоей душе есть, им дал. И не имеешь себе остатка. Искать станешь?
– Да, это ты прав, без остатка я остался. Все им отдал. Искать? Ищу уже.
– Многие, кто перед глазами был у меня, имеют надежду искать. Это утро мне их дало три.
– Да, я тоже видел. Ты сам-то откуда?
– Canada, – ответил он на чистейшем американском английском и тут же неуловимо изменился.
– А где русский учил?
– Дома. Вырастая, с мамой и бабуликой учил. Два языка в один момент детства узнавал.
– Так у тебя бабушка русская?
– Я русский, – со сдержанной гордостью сказал он. И добавил почти без акцента: – Православний.
– Кирилл, – протянул ему руку Васютин.
– Коля. С моей радостью, – ответил он рукопожатием. Снял очки, под которыми прятал круглые синющие глаза, глянул на своего нового знакомого и сосредоточенно произнес: – Обмить бы надо.
Васютин улыбнулся, впервые с тех пор, как его одним махом накрыло невиданное жгучее горе.
– Да, согласен, ты русский. Хотя говоришь как сумасшедший татарин.
Коля хохотнул:
– Тому такая причина, что нет рядом случаев много говорить. Но я тут был мало дней и мой русский стал мне ближе у сердца. Как рубашка.
– Через год будешь говорить идеально. Ладно, пойдем в магазин.
В продуктовом на Аргуновке, в винном ряду, Кирилл привычно потянулся к вискарю. Канадский Коля бросил на него очень удивленный взгляд и выдал следующее:
– Ты русский, я русский, мама родины нас встретила. Виски? Такой наш путь возможен в этот день – водка только!
– Да ты поэт, канадец! Что тут скажешь… Водка так водка!
Коля решительно взял литровую бутылку «Столичной», после чего, захватив закуски, они направились укреплять русские традиции.
Выйдя из магазина, Кирилл стал оглядываться в поисках подходящего плацдарма. Увидев его секундное замешательство, канадец сделал приглашающий жест рукой.
– На обратной части места, где дом мой, будем иметь такой стол, какой хотеть сможем, – доходчиво пояснил он.
– Постой, а ты где живешь-то?
– В Останкине. Дом нас впереди.
– Я думал, ты в гостинице живешь, – немного удивился Кирилл.
– Я русский. Гостинцию возможно как дом иметь, если твой визит в страну иную. Гостинцию канадцам жить резон имеет, – сказал он и коротко, но раскатисто заржал, довольный своей шуткой.
– Коля, тут у нас теперь опасно. Слышал?
– Бог не видаст, свинья не съест, – бодро отозвался канадец.
«Водки – литр, лавочку – знает уже, в гостиницах пусть канадцы живут, обмыть бы надо, пословицы. Давно я таких русских людей не видел», – посматривая на канадца, думал Васютин.
Действительно, с обратной стороны дома стоял чудный столик с двумя лавками и отгороженный от остального мира плотным хороводом березок, явно намекающих на Колино русско-канадское происхождение. Коля ловко разложил закусь: малосольные огурчики, картошку, укроп, банку селедки, бородинский хлеб и квашеную капусту. Из кармана куртки канадец вынул весьма солидную банку красной икры. Поставил на стол пакет томатного сока, пластиковые рюмки. И литр белой.
Огладив бороду, Коля привычным движением скрутил «Столичной» башку. Разлил. Сказал «ну, за знакомых», чокнулся с Кириллом, выпил махом, прислушался, чуть склонив голову набок, после чего отломил кусок бородинского, понюхал и, отложив хлеб в сторону, налил вторую.
– Красавец! – прокомментировал подполковник, оценив классический стиль пития, продемонстрированный настоящим русским парнем.
– Бабулика любит себе позволить иметь много приятного чувства от малой толики водки.
– Так ты в бабулю такой русский?
– И в деда, в маму.
Сделав немало бутербродов с икрой, Коля в нешуточном темпе поднял тост «за дружбу», «за Родину», «за родителей». Потом был тост «пусть земля им будет пухом». После, сказав: «Двое родной мой дедулька пал за Курск, землю про детей самим собой прикрыв», – опрокинул стакан «за павших».
По окончании обязательной программы тосты стали чуть реже. И разговор потек.
– Ты чего здесь делаешь-то, кроме того, что ты русский? – поинтересовался Васютин.
– Как ты, и я есть, – ответил ему внешне трезвый Коля. – Ты большим желанием имеешь видеть путь к фэнтому? Да?
– Да, – ответил Васютин, наливаясь опасной смесью горя, тоски и ярости.
– И я. Ты станешь делать, что во всю твою жизнь первое дело. Иной резон я имею. Равнять с твоим никак. Не имею я нужности к спасению семьи, слава Богу. – Он перекрестился и налил еще. – Но мой резон я тоже много желаю. Имею его как самое большое дело, что я могу мечтать исполнить.
– У нас общая цель, – резюмировал Кирилл. – А ты вообще-то представляешь, что никто не знает даже, как это объяснить. Там полная неизвестность, ты это понимаешь, мой дорогой русский друг?
– За русских! – подняв рюмку, коротко отрезал Коля. – Кирилл… Важное слово имею для тебя. День, что прежде твой был, имел много малых резонов. То, это, там желаешь быть, и то иметь, тут надо, там надо – это путь иметь малую силу души… Но то задняя сторона дней, для нее нет места. Сей момент резон у тебя единый. И путь единый – только искать женщина и сын, что есть для тебя больше самого воздуха. И сила твоя единая, большая. Такая, что возможно исполнить то, во что ты веры не имеешь. Все, что другие как конец пути знают, для тебя новый путь может дать. Есть ты и семея. И нет резона тебе понимать, что можна, что не можна. Надо вперед и делать. Желать и делать! Мы русские, да?
– Русские, да. А ты еще и русофил.
– Кирилл, русские имеют силу жить выше. Не иметь резон внизу, как все желают. А иметь резон в таком месте, на какое все не могут даже глазы открыть.
– Здорово! Не, правда, красиво. А что ты будешь реально делать завтра, чтобы свой резон найти? Ты чего до сих пор его не нашел? И что ты с ним делать станешь?
– Джаст сам минитс оф видео, нат мо[1]1
Всего несколько минут видео, ничего более (англ.).
[Закрыть].
– Ты стрингер, что ли?
– Я русский! И стрингер уже после. То мое дело. Все годы, что я имею свои деньги…
– Военкор, значит… Ну, что сказать, уважаю, конечно. Но что ты делать будешь, кроме того, что русским себя чувствовать?
– Если имеешь силу вперед идти, то и надо видеть вперед. А еще много право, лево… А задние годы? Ты узнал Останкино много назад лет, какие места и кто жил? А я имею радость знать лишь один путь, что имеет силу привести к фэнтом. Один! Он или другой никакой! Тот путь, что другие даже умеют видеть. Ни один человек стал ходить по нему – силы увидеть нет. Да, мы можем иметь фиаско. Но шанс один! Надо его иметь и делать вперед! Остальные пути не имеют победы. Ключ больше, чем замок. Невозможное желают открыть возможным и известным. А я имею веру, что невозможное невозможным открыть – вот один только путь.
– Ты хочешь сказать, что знаешь, как можно попытаться не случайно, а нацеленно, то есть по нашей воле, добраться до фантома?!
– Да.
– И вот так возьмешь и расскажешь?
– Да. Ми имеем наш общий путь. Один путь – две силы.
– Идет. Если мы доберемся до фантома, я туда пойду, ты снимешь, а я тебе обеспечу отход. Сэйф бэквэй[2]2
Безопасное отступление (англ.).
[Закрыть].
Коля облегченно вздохнул и протянул руку Васютину. Как только они обменялись рукопожатиями, канадец внимательно посмотрел на него и, степенно огладив бороду, сказал:
– Обмыть бы надо.
Хряпнув водки и смачно закусив ее обильной икрой на тонком хлебушке, Коля задумчиво стал скрести бороду. От души почесавшись, он вдруг ухватился двумя руками около ушей. Помедлив секунду, отклеил бороду вместе с усами и рывком стянул парик.
Васютин еле удержался, чтоб не сказать «я так и знал». Перед ним сидел гладко выбритый парень лет тридцати с совершенно рязанской рожей. Улыбнувшись, он сказал, чуть извиняясь:
– Май риал фэйс кэн мэйк проблемс фо май джоб[3]3
Мое настоящее лицо может стать помехой в работе (англ.).
[Закрыть].
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
