Текст книги "Останкино. Зона проклятых"

Когда Васютин распахнул дверь, каменный массив потолка уже почти добрался до двери, грозя одним махом похоронить под собой все, что сыщик сделал для спасения семьи. Юркнув за дверь, которая проворно закрылась за ним, словно и сама не хотела быть раздавленной, Кирилл припал к ней ухом, прислушиваясь. Не услышав ничего, кроме абсолютной тишины, он попытался снова открыть ее. Но дверь не поддавалась. С трудом переведя дух, он что было сил пнул ее ногой. Тяжело дыша, привалился к ней и сполз на пол. Изо всех оставшихся сил обхватив голову руками, он беззвучно разрыдался.

Перед его мысленным взором с трескучим шипением замелькала черно-белая хроника его жизни. Сперва промелькнули скупые обрывочные кадры из раннего детства: мама, бабушка, зеленые рейтузы, противная каша, машинка без колес, кошка Сима, друг Ванька, ежедневный Хрюша перед мультфильмом, долгожданная «В гостях у сказки» по субботам и день рождения как главное событие жизни. После них хроника стала подробнее. Первое в жизни первое сентября, дневник с пятерками, трагедия вокруг тройки, пионерлагерь, одноклассники, девочка Ира из квартиры напротив, мама, бабушка и первая настоящая драка до крови. Но и эти кадры пролетели быстро, уступив место насыщенному дайджесту подростковых страстей. Дневник с вырванными страницами, прогулы и мамины слезы, импортные кроссовки, гулянки до темноты с лучшими друзьями, пачка «Пегаса» и первые затяжки, после которых кружилась голова и смертно хотелось спать и гадить. Первый поцелуй с соседкой по дачному участку Машкой, перед которым он опасался, что от Машкиных слюней ему станет противно.

Каждая новая серия хроники становилась все более подробной. Миновав студенческие годы, первую любовь и первое раскрытое дело, главным фигурантом которого был рецидивист с потешной фамилией Мурзиков, Васютин окунулся в счастливые кадры знакомства с Олей, в их романтический период, свадьбу и рождение Женьки. А пленка неумолимо летела вперед, приближая его к немыслимой трагедии, которая обрушилась на него в Останкино. Изредка закрывая глаза на самых страшных моментах, Кирилл добрался до своего входа в фантом, а затем и до первого провала. Перед его взором возник ломтик картошки и долгое падение в тоннеле, вместе с английским писателем, превратившимся сначала в кролика, затем в шляпника, морочившего ему голову с полковником и подполковником, и, наконец, в Алису. В Алису, которая снова обернулась кроликом, выкрикнув напоследок: «Ищи старика…»

Стоп! Проектор васютинской памяти вспыхнул ослепительной голубой вспышкой. Кириллу даже показалось, что его ударило током.

– Ищи старика с тряпкой, – медленно сказал он сам себе, открывая глаза. И повторил загадочную фразу, еще раз взывая к интуиции и умоляя ее не облажаться. Но та молчала, будто боялась брать на себя такую ответственность.

«Спокойно! Черт с ней, с интуицией… Просто думай», – приказал он себе. Сидя прислонившись к двери, за которой рухнула его надежда, он жадно желал обрести новую, пусть и призрачную. Ее бы хватило, чтобы бороться дальше. И чтобы не сдохнуть от горя.

«Я услышал это от Алисы во время первого провала. Это единственная наводка. Все остальное говорили Аристарх и Орн. Ключевой вопрос прост. Алиса тоже является частью этого пространства? – размышлял Васютин, стараясь совладать с нервами. – Раз увидел ее во время провала, но еще не в своем детстве – очень вероятно. Если допустить, что Алиса – часть магазина, как и Аристарх, то… возникает второй вопрос. Возможно ли существование альтернативных обитателей магазина? То есть тех, кто противостоит Орну. Этакие антиаристархи… А если Алиса – порождение моей психики, то… Есть два варианта. Либо старик с тряпкой – полная чушь, либо… это проявление сверхинтуиции, возникшее в результате мощнейшего стресса. Так или иначе – принимаем за руководство к действию».

Кирилл глубоко вздохнул.

– Воюем дальше, – тихо прошептал он, чувствуя, как отступает душное чувство безысходности, парализующее волю и сознание. Поднявшись на ноги, он двинулся по узкому проходу, который вел его в обход секции «Все для праздников».

«Старик с тряпкой. Может, это иносказательное выражение, шифровка? Если понимать буквально и применительно к магазину, то старик с тряпкой – это уборщик, полотер…» Пометавшись в поисках переносных значений, ничего толкового Васютин не придумал. «Из персонала я здесь видел кассира и управляющего, и обоих у кассы. Кроме них, были фальшивки на пути к Орну. Остальная территория для меня пуста. Больше всего человеческих образов было в отделе «Все для праздников». И куда сначала?»

Сперва отправившись к кассам, он твердо решил, что информация про «старика с тряпкой» должна остаться в тайне от Аристарха. «Если этот старик реально здесь существует, в прямом или в иносказательном смысле… И если Аристарх поймет, что я выяснил это сам, без помощи управляющего, да еще и пытаюсь старика найти… В лучшем случае – пустит по ложному следу или просто так все устроит, что я никогда старика этого, или кто он там на самом деле, не найду. А может и порешить – в качестве превентивной меры, на всякий случай. Так сказать, за излишнюю активность».

Людей у касс не было. Не обнаружив там даже кассира, Васютин двинулся в сторону «дороги к Орну», как он называл про себя «праздничную» секцию. Подойдя к пестрой арке из воздушных шаров, стоящей у входа в секцию, он вынул бинокль и огляделся.

– Ага, в отделе прибрались, – пробубнил Кирилл, лишь мельком взглянув в оптику. Груды товаров, которые он свалил на пол, когда освобождал стеллажи и искал гирлянды, на месте не было. Да и стеллажи, которые он оставил в самом конце секции, добравшись до цели, теперь стояли на своем месте. Импровизированных веревок из гирлянд на них не было. Пропал и труп фальшивого Женьки. А вот огромная лужа крови, раскинувшая тонкие щупальца подтеков на всю ширину прохода, была на месте.

Васютин замер, боясь спугнуть хрупкую закономерность событий, которая явно была на его стороне. «Итак… Каким-то образом порядок в отделе восстановился. Почему-то не убрали кровь. Если бы в обычном городском магазине оказалась лужа… чего угодно… то убирали бы как? – старался он думать как можно проще. – Моющим пылесосом… таким, вроде тележки. Это если магазин крутой. А если обычный… то ее будут вытирать обычной тряпкой. И делать это станет человек. Человек с тряпкой».

Версия была жидкой и неубедительной. Но интуиция подполковника Васютина, о которой в уголовном розыске ходили легенды, клялась мамой, давала зуб и слово пацана, была готова лезть в драку с любым, кто ей не верил, при этом громко посылая ко всем чертям сомнения и скепсис. Такой агрессивной и настойчивой она не была с тех пор, как Кирилл перешагнул порог фантома, оставив за спиной Берроуза с камерой. Не отвергая разумных сомнений, Васютин поверил скандалистке, решив рискнуть.

И риск был немалым. От «дороги Орна» можно было ожидать чего угодно. Крепко схватив нательный крест, впившийся краями в ладонь, Кирилл пересек границу «праздничного» отдела. Четырьмя широкими быстрыми шагами добрался до ближайшего стеллажа и с грохотом опрокинул его. Упаковки радостной мишуры и нарядные бумажные фонарики полетели на пол. Не сводя с них глаз, Васютин быстро сдал назад, выбравшись из опасной зоны. И принялся ждать, разглядывая цветастые последствия своей хулиганской выходки.

Все произошло именно так, как он и ожидал. Стеллаж со всем содержимым молниеносно встал на место, опережая скорость восприятия человеческого глаза. Точно так же исчез Аристарх, когда Васютин стрелял в него. Лужа оставалась нетронутой, словно в этом магазине кровь на полу была нормой. Васютин пристально разглядывал ее в бинокль, пытаясь найти хотя бы малейшие перемены.

«Просочится сквозь пол за сотую долю секунды? Испарится? Станет бесцветной?» – гадал Васютин спустя два часа. Через два с половиной Кирилл опять опрокинул стеллаж. И опять он молниеносно оказался на месте.

«Задачи разные, – сообразил Васютин, – это понятно. Поставить на место стеллаж и разложить барахло – то есть все вернуть в исходное положение. Убрать лужу крови – значит уничтожить ее. Разные задачи, разные исполнители, – думал он на исходе третьего часа. – Но почему так долго? Потому, что стеллаж с товаром – важный элемент жизни магазина, он задействован в механизме провалов. Кровь – нет. Просто грязь, отработанный материал. А фальшивка ребенка, из которого она текла? Почему труп убрали, а кровь нет? Возможно, он представляет какую-то ценность, – выкладывал мозаику анализа Васютин, не отрываясь от бинокля. – А если кровь не убирают лишь потому, что я уже был в этой секции? А значит, больше в нее не пойду, да и никто другой здесь больше не появится. Нет, стеллаж-то ставят на место. И кровь должны убрать. Может, она сама исчезает через какое-то время, и убирать ее просто смысла нет. А если сделать другую лужу, из собственной крови. Вдруг сработает?»

Время текло все медленнее и медленнее. Впервые организм Кирилла, взвинченный стрессом, словно супертопливом, стал терять обороты. Мысли вязли друг в друге, глаза резало и щипало, все тело ныло, прося у хозяина передышки. Веки дергались в джазовой синкопе нервного тика.

– Ну, пора, – сказал себе подполковник, вынимая из маленького внутреннего кармана пакетик с таблетками, состоявшими на вооружении в спецвойсках. Засунул в рот четыре штуки, потом добавил еще две, разжевал и запил остатками воды из фляги. «На колесах можно будет продержаться еще суток трое, а то и четверо. Потом начнет отрубать, – с тревогой подумал Кирилл, глядя на пакетик со штатными стимуляторами бойцов спецназа. – Если за четверо суток кровь не уберут – попрошу жалобную книгу», – пошутил он, не улыбнувшись. С того момента, как он уронил первый стеллаж, прошло почти шесть часов.

Вскоре стимуляторы подействовали: сонливость и заторможенность сменились потливостью, ускоренной реакцией и излишней нервозностью. Сцепив челюсти, он всматривался в окуляр бинокля, ожидая хоть каких-то перемен, кроме того, что лужа начинала подсыхать по краям подтеков. Интуиция выжидательно помалкивала, словно и сама не ожидала, что ее предсказания не учли вовремя. «Вы, голубушка, в следующий раз соотносите события и часы. А то ведь так можно и до Страшного суда досидеть», – укорял ее Васютин. Места для надежды становилось все меньше и меньше. С каждым очередным часом ожидания будущее виделось все более мрачным и безнадежным.

Двадцать часов он не спускал глаз с огромного кровавого пятна, словно со спасительного круга. Не отрывал от него взгляда, даже когда справлял малую нужду в паре метров от своей наблюдательной позиции. Пропустить или не заметить изменений Васютин не мог. Он видел, как кровь подсыхала, обтягивая свернувшиеся сгустки темной коркой. Не раз наблюдал, как за несколько сотых секунды невидимая сила наводила порядок в отделе. Не видел он лишь старика с тряпкой или хоть кого-то, кто мог напоминать человека. Двадцать часов он держал оборону, не позволяя отчаянию вцепиться в его веру. Но когда двадцать первый час вступил в свои права, оно неслышно подкралось, притаившись за угасающей надеждой, изловчилось, сжалось в тугой комок… И перед Кириллом разверзлась пропасть – бездонная, смердящая, полная мрака и безверия.

Васютин смотрел в нее, стоя на самом краю, и отказывался верить, что все закончится именно так. На двадцать первом часу ожидания он стал беспощадно и стремительно осознавать всю нелепость его догадок и построений. Все эти идеи о том, что лужу придет убирать старик с тряпкой, потому что тряпкой убирают все лужи, что он придет обязательно и что он вообще существует… Их картонная утопичность не пугала Кирилла, ведь было кое-что гораздо страшнее. По-настоящему Васютина пугало понимание того, как он истово верил в свои догадки, как на них надеялся и как ценил. Теперь верить ему было больше не во что. Старик с тряпкой существовал лишь в шизоидном бреду.

Поняв, что конец его семьи определен и очевиден, даже если долго оттягивать его, Васютин впервые почувствовал себя виновником их гибели. В этот момент предохранители его сознания звонко щелкнули, на время подарив ему покой. Обведя бессмысленным взглядом зал супермаркета, он понуро поплелся в отдел «празднований и торжеств», бесстрашно и равнодушно ступая по плиткам «дороги Орна». Он шел, уставившись себе под ноги и сам того не понимая, зачем-то считал шаги самым краешком сознания.

Вдруг что-то яркое привлекло его внимание. Кирилл остановился, не торопясь почесал нос и неуклюже присел. Начал ощупывать запекшееся кровяное желе, распластанное на полу. Это продолжалось пару-тройку минут, пока он изрядно не испачкал руки склизким несвежим человечьим соком. Посмотрев на перемазанные ладони, он медленно поднялся. В эти секунды сознание стало возвращаться к нему. Когда он полностью распрямился, то был прежним Васютиным. Он стоял рядом с кровавой лужей и смотрел на нее в упор, не отрываясь, как делал это последние двадцать часов.

А когда поднял глаза от пола… Лицо сыщика исказилось судорогой, словно его ударили током, а из искривленного рта вместе с брызгами слюны вылетел хриплый короткий крик. Прямо напротив него, по другую сторону от липкого бордового пятна, в узком промежутке между стеллажами, стоял человек. Мужчина. Весьма преклонных лет. Левой рукой он придерживал деревянную швабру, на которую было надето жестяное ведро. Правой рукой старик сжимал мокрую тряпку. Седые волосы до плеч были заплетены в косу. Крупное рыхлое лицо, нос картошкой, большие карие глаза…

Несколько секунд Васютин и долгожданный незнакомец в упор смотрели друг другу в глаза. В эти мгновения от них обоих исходили тяжелые густые потоки высших эмоций, которые так же схожи с каждодневными обыденными эмоциями, как человек – с насекомым. От этих потоков воздух между ними стал тяжелеть и уплотняться, превратившись в клубящееся подобие знойного летнего марева.

Первым заговорил старик:

– Долгие лета! Ты ли, мил человек, по доброй воле сюда явился, чтоб семью вызволять?

От этих слов Васютина бросило в жар. Пока незнакомец не раскрыл рта, Кирилл безумно боялся понять, что это банальная галлюцинация.

– З-здра-вствуйте! – начал он, заикаясь. Подойдя к старику прямо через кровавую лужу, он сказал вибрирующим голосом:

– Вы правы, это я. Кирилл меня зовут.

– А меня Петром крестили. Долгонько ж ты мешкал, почитай, без малого сутки.

– Так вы… что… в смысле… двадцать часов меня ждали?!

– Да не, поболее. Годков сто двадцать, как пить дать, Кирилка.

– Как это… Я не понимаю, почему сто двадцать?

– Обожди, опосля скумекаешь, – ухмыльнулся старик. Он снял со швабры ведро и бросил в него тряпку.

– Боязно мне было, что без тряпки да швабры ты меня и не признаешь.

– Извините за вопрос, – медленно подбирал слова опешивший от происходящего Васютин. – А почему вы сами не подошли ко мне? Зачем было двадцать часов ждать?

– Да коли я тебя более века ждал, что мне кручиниться о двадцати часах? Да и место тута пригодное, чтоб от глаза дурного схорониться.

– От Аристарха?

– Сей вопрос не главный. Перемолвку нашу держи в строгом секрете, тебе ж с того удача прибудет.

Васютин кивнул:

– Я тебе подсоблю маленько с твоею бедою, а ты уж не подведи… ни меня, ни Олю с Женькой, – продолжал Петр.

– Сделаю все, что необходимо. Клянусь!

Эндорфин, серотонин и адреналин побежали по венам Кирилла жарким потоком, от чего он с трудом дышал.

– Да у меня до тебя, мил друг, просьба малая будет. Угости табачком старика!

Васютин растерянно округлил глаза и стал смущенно шарить по карманам, прекрасно зная, что курева у него нет.

– Петр, брат, а я ж не курю, прости, – с горечью в голосе ответил он.

– И слава Богу, раз не куришь, а для меня чуток махорки-то припас, поди. Ты в штанах-то пошукай исправней, чай, чего и отыщется.

Принявшись безнадежно ощупывать бессчетные карманы войсковых штанов, Кирилл переменился в лице. В одном из них, пониже колена, про существование которого он даже не помнил, что-то лежало.

– Да откуда ж это?.. – недоуменно бормотал он, вынимая из него… нет, не пачку сигарет. И не упаковку табака для самокруток. Не веря своим глазам, он извлек из кармана маленький, свернутый в трубочку холщовый кисет.

– Вот, благодарствую, Кирилка, уважил, уважил! – заулыбался Петр. Васютин протянул находку Петру, и они чуть соприкоснулись руками. Сомнений не было – старик был живым человеком.

Ловко выхватив из нагрудного кармана серого рабочего комбинезона небольшой листочек, он запустил пятерню в кисет, ухватив порцию ароматного крепкого табака, сноровисто, в три движения, смастерил пузатую папироску, лизнул ей бочок, заклеил, чуть покрутил в грубых коротких пальцах и, шумно понюхав, отправил в рот, чтобы секунду спустя, прикурив от спички, глубоко затянуться, выпуская дым через ноздри и блаженно щурясь.

Наблюдая за артистичным курительным ритуалом Петра, Кирилл суетливо думал, с каких вопросов ему начать. Поняв, что их безумно много, решил задавать лишь самые важные.

– Ты, брат, лихой, в сем вертепе и недели не пробыл, а у Орна побывал. Удал, удал, – ехидно улыбаясь, начал Петр, сплевывая мелкий табак. – Супротив тебя и сравнить-то нет некого. А что за диковина округ тебя, ты докумекал? Али все это сном дурным представить хочешь?

– Конечно, я кое-что понимаю, но вы, как мне кажется, здесь очень давно. Я свои версии даже и озвучивать не стану. А только об одном прошу… – Васютин шумно сглотнул, наскоро вытирая рукой неожиданные нервные слезы. – Вы мне только скажите… Что с моими?

– Сей же час и доложу, пошто мешкать-то, – с готовностью отозвался старик. – Живы, оба здесь.

– Они вместе? – чуть слышно спросил Кирилл.

– Нет, порознь, но лиха с ними не стряслось. И забрать их отсель возможно, да и самому с ними уйти. Если сдюжишь, понятно дело.

– Что надо, что?! – выпалил Васютин, бледнея.

– Это я тебе опосля открою. Так надо! – строго сказал Петр. – А сперва я до тебя правду донесу, чтоб ты народившейся слепой скотине не уподоблялся. А то так и напортачить недолго.

– Спасибо, Петр. Что я могу для вас сделать, чтобы отблагодарить?

– Помочь можешь, скрывать не стану. А как – опосля, мил друг, как и уговорились.

– Петр, вы меня еще раз простите за вопрос. Кто вы такой?

– Ну, вот… Давай-ка с первого вершка к последнему, по порядку. Про Орна ты малость знать обязан, коли сам к нам пожаловал, а не с бесовской оказией.

– Да, знаю, что в истории осталось. И легенды, немного…

– Так, ну тогда слухай. Я коротенько, без излишков. Задумал Орн, с нечистым якшаясь, обряд справить, чтоб жить вечно и власть невиданную к тому же иметь. Для обряда того он перстень колдовской заполучил. Убил купцов, что его государю в дар везли. И дитятку в жертву принести удумал. А Пелагея, что тебе ворота открыла, ему того не дозволила.

Она уже тогда покойницею была, мученицей за веру православную, и силу имела могучую. Утопила она Орна в осташковском болоте. И вот что за штука с ним после того приключилась. Половину обряда-то он справил, да и перстень при нем был, когда он погибель свою в болоте встретил. И поболе того… Был он первым чернокнижником и дьяволопоклонником во всей земле. И колдовством своим дюже укрепился. А посему хоть и говорили, что сгинул он бесследно, но все то брехня. Орн живым остался в бренном теле своем, кое два обличия имеет. В одном из оных ему возможно среди людей появиться. Да только обличие то – мертвец смрадный, гниющий, но живой. А потому, коли осмелится он так показаться – изничтожат его смертные, да и муки адские терпеть он станет от этой плоти мертвой. А вот другое обличие, ему даденное, таким его представляет, каким он перед смертью по земле ходил. Молодой, статный. Но в нем он к живым показаться не может, только в своих пределах дозволено ему таковым быть.

– Петр, а что это за пределы? Где мы сейчас? – не удержавшись, перебил его Васютин.

– Экой ты резвый, братец. Ушами-то пошто тебя Господь наделил? Я ж сказываю тебе, а ты слухай, – беззлобно пожурил его Петр. И продолжил: – Стало быть, не помер колдун, а заместо одной плоти – две обрел. Да сие с ним неспроста исполнилось. Дьявол, коему он первым слугой среди смертных был, наделил его пределом, про коий ты меня испрошал, Кирилка. Воистину, мы нынче с тобой и есть в его малой части. А весь предел Орна дюже велик. В пределе том Орн власть безраздельную имеет не только над живыми тварями, но и над всякой вещью…

Старик прервался, с игривой укоризной глядя на Кирилла, который всем своим существом мучительно хотел задать вопрос, вновь перебив его.

– Ну, спрошай, коль невмоготу ужо, – разрешил Петр.

– Петр, ты сказал, что у Орна предел. Если он сатанист, предел, получается, в аду?

– С чего это в аду? Ни в коем разе. Ты разве помер и пред судом Божьим предстал? Так и я погляжу, что ты живехонек. А значит, в ад попасть тебе нет возможности. Пока…

– А где? – нетерпеливо спросил Васютин, нервно взъерошив волосы.

– Пределы Орна на земле его, где он обряд справил.

– Что??! – почти крикнул Кирилл. – То есть мы сейчас в Останкине, что ли, так?

– Истинно, что в Останкине. Да только не видать нас, да и не слыхать.

– Иное измерение все-таки, – вполголоса задумчиво сказал Васютин. – Прости, Петр, ради Бога, – опомнившись, поспешно извинился он.

– А на что ему такой предел сатана справил? Всему своя причина найдется. А сия причина такова. Стал Орн созывать в тот предел души тех, кто без обряда в землю ушел. Такие, кто аки тлен поганый, зарыты, не могут предстать перед судом Божьим. Обречены они навечно скитаться подле костей своих, хоть и душу имеют, как и каждая тварь разумная. И скитания их тяжкие, ибо подле живых они обретаются, а жизни плотской вкусить не могут. А коль полнолуние или еще какие дни особые, то души эти чуют такое, будто они живьем истлели. Мучения те воистину страшнее адовых. Сим несчастным Орн и предлагал покинуть грешную землю, чтоб навеки обрести себя в его пределах, кои покинуть они не смогут, но от мук избавление им Орн дарует. За то требовал он с них подать. На всякую полную Луну отдавали они ему часть своей душевной силы. А земля-то останкинская богата подобными горемыками, вот и обрел Орн силу, чтобы сотворить в своих пределах неслыханное. Почитай, пятьсот лет собирал он неприкаянных. И все для обряда нечестивого. Исполнить его в пределах своих – для сатаны в том нужды нет никакой. Надобно Орну самому обряд исполнить на земле, среди смертных, дабы силу рогатого в живых укрепить. А для сего деяния Орну требуема сила невиданная. Такую с неприкаянных во веки вечные не собрать. А потому удумал он с подмогою демонов сотворить такое, что ни одному колдуну досель не грезилось. Это и есть то неслыханное, где мы на сию пору и пребываем. А чудо его бесовское в том, что живого смертного в свои пределы Орн призвать способен. А у живых-то сила дюже могучая. И коли во власти Орна будет призвать немалое число живых в свои пределы, то вскоре обретет он ту силу, с коей ему надобно обряд справить.

Старик замолчал, испытующе глянув на пораженного Васютина.

– Но… Почему же до этого ничего такого нигде не случалось? В чем сила Орна? Ты знаешь?

– Да в том и сила, что нигде более, как на его земле осташковской, что государь даровал, не сыскать столько душ неупокоенных.

– А война? Сколько таких на полях по всей стране?

– Война – то другое, Кирилка. А тута без вражей помощи, токмо одной злобой да черствостью людской такое великое число неупокоенных обретается. А ведь и они покоя на погосте своем желают. И за то Орну силу свою дают.

Они немного помолчали, каждый о своем.

– Петр, скажи мне, ну, справит он обряд, и что?

– Да пес его знает, зверя. Разный люд разное сказывает. Одни божатся, что он, на веки вечные молодой и в человечьем обличии, сможет и среди живых приют найти, и в пределах своих повелевать. Другие клянутся крестом святым, что коли Орн обряд справит да жертву принесет добрую, то станет он наместником дьявола на земле. И все лихоимцы, да душегубы, да злые люди, да клятвопреступники сойдутся в тот час под его знаменами, словно заколдованные. И даже те, кто в храм ходит, но суть христиане не истинные, непотребными делами али помыслами грешащие, и те встанут под знамя его. А плохих-то людей – вона, глянь-ка… Почитай, полмира, и хороших еще полмира супротив. А стало быть, будет великая бойня. И кто верх в ней одержит, тот навеки на земле воцарится. Я и сам не знаю, чему верить.

– А в последние дни меньше народу стало сюда попадать? Район-то закрыли, в смысле, огородили, да и людей всех вывезли. Получается, туго сейчас колдуну придется? – сказал Васютин, вопросительно глядя на старика.

– Это как рассудить, – ответил тот, поскребя редкую седую бороду. – Про оградку ту я слыхивал от Пересвета, что на кассе Орну служит. Люд православный и впрямь уж несколько деньков через врата не появлялся. Стало быть, колдуну силу они не несут. А при том церкви, что на останкинской земле служили и могущество у Орна отымали, более Господа-то не славят. А он сего давно желал, ибо ему с того немалая помощь в колдовстве приходит, от самого нечистого. Да и погосты неупокоенных, что в пределах Орна житие справляют, люди теперь не топчут. А стало быть, души их неприкаянные сильнее стали и большую силу ему оброком отдают.

– Погосты топтать? То есть в смысле…

Старик перебил Васютина, удивленно вскинув брови:

– Ты, видать, не скумекал? Так сам рассуди. Земля останкинская их приняла, хоть и без упокоения, но собой их накрыла, могилы им справив. До сей поры на костях их дома нынешние стояли, в коих люди житие свое справляли. Пили, ели, веселились, да и оправлялись, ясно дело. Детишек рожали, а стало быть, срамным делам предавались. И все на их могилах. И хоть Орн их в свои пределы и принял, но не в силах он вконец изничтожить путы, что души их связывают с плотью истлевшей. А все те, кто живет на погосте, останки ихние день за днем топтали. А им от того хоть и не так болезно, кабы они на земле грешной маялись, но… Все ж не покойно, да холодно. И Орн доселе ничего с сим поделать не мог. Памятую, дело было, колдун стал созывать к одному из тех домов, что на костях воздвигнут, грешников, кои руки на себя наложить желали. Они у дома прямо себя и убивали, воле Божьей противясь. Сим колдовством Орн надумал людей застращать, чтоб они место то оставили, убоявшись. Да только никто из останкинских поселенцев домов своих не покинул. Видать, церкви окружные колдуну помешали.

– Да нет, скорее квартирный вопрос гаду помог, – тихонько пробормотал Васютин.

– А как оградкой той обнесли погосты неупокоенных, – продолжал старик, – да народ с них согнали, так они, стало быть, кладбище свое заполучили, коего многие лета не имели. Вот и воспряли духом-то, как не воспрять? И мало того что оброк их для Орна сытнее стал, так и власть он свою над ними дюже укрепил. За то его сатана, как я разумею, наделил милостью своей бесовской.

– Но… ведь живые люди Орну больше всего нужны, да, Петр?

– Живые, говоришь? А живые в Останкине и по сию пору обретаются, да и немало их там. Я каженный день чую, как они то тут, то там… Помяни мое слово, Орн в скором времени изыщет и на них ловушку. И что тогда станется, а? Оброк с неупокоенных пуще прежнего нечестивца силой питает. Да церкви молчат, колдовству его не мешая, а рогатый хозяин за то слуге своему верному, опять же, силу бесовскую дарует. Да и живых он к себе в пределы заманивает. Может, и не великим числом, но все ж…. По всему выходит, что нынче он, бес поганый, день ото дня крепчать станет да могущество свое колдовское дюже приумножит. Вот так-то, Кирилка…

– Получается, что, спасая людей… – обескураженно прошептал Васютин.

– Вот о том я и толкую! Смертных спасая от западни, Орну нечестивому, что в ваш мир вторгнуться желает, силу даете, коей он большие злодейства творить станет.

Кирилл вдруг представил, как старый уборщик обстоятельно докладывает обо всем этом в Экстренном штабе, стоя навытяжку перед генералом Беловым. «Разобраться хотели в останкинской чертовщине? Милости просим, вот вам чертовщина, да только в буквальном смысле», – стремительно вспыхнуло у него в мозгу.

На смену этой вспышке пришла мысль, которая тревожила и терзала его с той самой секунды, как он увидел уборщика, стоявшего между стеллажами. «А если старик очередная фальшивка Орна? Если весь его рассказ просто очередная западня? Наверняка я узнать этого не смогу. Но можно попробовать сыграть на неожиданности вопроса. Нужно попробовать. Резко и в лоб», – решил Васютин. И тут же спросил его:

– Как ты тут оказался, Петр?

Старик понурился, разом потухнув лицом. Вся его стать внезапно потерялась в складках его серого форменного комбинезона. Тоскливо вздохнув, он по-детски шмыгнул носом и полез за кисетом. Пока Петр проникновенно исполнял свою ароматную табачную сюиту – не проронил не слова. И лишь со вкусом прикурив всей душой, ответил Васютину:

– Сия история печальная и недостойная. Но раз ты готов для меня сотворить то же, что и для чада своего, поведаю. Я не безбожник, и не из тех, кто неупокоен был. Не изверг, не душегуб, не колдун. Я, Кирилка, слабой души человек, за что и поплатился немалыми страданиями. Да и не один я такой. Все мы, кто у Орна в услужении, единой позорной трусостью определили судьбу свою, да всяк по-разному. Я ведь, чтоб ты знал, крепостным у Николая Петровича Шереметьева был.

– Как… у Шереметьева? – чуть отпрянув от старика, испуганно переспросил Кирилл.

– Ну… Кто у Черкасских был, а я вот – у Шереметьева. В чем невидаль-то? Я ж, мил друг, с 1749 года… Ну, и в летнюю пору направился в лес. В тот год, в 1792-м, памятую, дожди лили, будто кто смыть нас хотел с Божьих глаз долой. А лес-то в Останкине испокон века топкий был, и водицею небесной молодые болотца напитались. Ну, я и сплоховал мальца – провалился и тону. И ни одной живой души, чтоб подмогнула мне чуток. И вот тогда-то я свою судьбу и отыскал – смерти напужался. Да такой страх меня обуял, что себя не помнил, голосил что-то… Может, и звал кого. Аккурат в ту пору, что трясина мне к горлу подступилась, он и пожаловал.

– Кто, Орн?

– Да ну, не… Кабы Орн, так я б из трясины спасся бы непременно. Разом бы выпрыгнул, такую тварь гниющую узрев, – улыбнулся старик. – То посланец его был. Аки дух, весь мерцает. Я уж думал, что смерть предо мною предстала. А он и говорит: мол, желаешь жити? И что я мог тогда ответствовать? А он – так, мол, и так, на земле грешной тебе более не быть живым, но замест того вечно будешь в бренном теле своем обретаться, презрев время и хвори, до скончания времен. Да токмо в пределах боярина Орна и у него в услужении. Я тогда толком и не уразумел сказанного! Согласился, дурень. Дюже сильно смерти убоялся, вот… Да и не жизни вечной я хотел, а ту, крепостную, дожить…