Текст книги "Останкино. Зона проклятых"
Автор книги: Артемий Ульянов
Жанр: Детективная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)
ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЕ
…И Васютин рухнул в черный узкий тоннель.
Он летел в него, находясь в сознании и физически ощущая чувство полета, которое поселилось где-то посередине его существа, крепко схватившись цепкими колючими лапками за солнечное сплетение. Падая, Кирилл чувствовал, как тело рассекало плотную мглу, которая гладила его по лицу свистящим ветром, взъерошивая волосы. Пролетая бесконечные метры, он тщетно пытался поверить в иллюзорность происходящего. «Я отрубился, отрубился… Лежу сейчас на полу у холодильника, и все это мне кажется… так бывает от наркоза… – крутилось у него в голове, наперекор неимоверно реальному чувству падения. – Если я захочу поднести руку к лицу, то не смогу… ведь я просто валяюсь в отключке рядом с холодильником».
Сказано – сделано. В следующее мгновение он уже отчетливо видел свои растопыренные пальцы напротив лица, сквозь которые шелестел встречный падению ветер. «О черт… да что же это? Еще одна иллюзия? А если закричать?»
– А-а-а-а-а, – тут же услышал он свой крик.
«То есть я падаю, действительно падаю, – бессильно признался он себе, до конца не веря в этот кошмар. – Стоп! Где-то это уже было… долго падать в тоннель. – Не успев сообразить – где, подполковник МВД в отставке услышал догоняющий его, легкий свист. Вместе с ним появился и бледно-желтый мерцающий свет. – Я падаю не один», – только подумал он, как перед его взором очутилась большая керосиновая лампа.
– Ухх, слава Богу, слава Богу! Сон, бред, как угодно… точно сон, керосинка – точно сон! – радостно заорал он, стараясь не обращать внимания на то, что отчетливо слышит свой голос. А лампа тем временем продолжала падать рядом с ним, весьма сносно освещая пустое пространство вокруг. Вернее, пространство, которое казалось ему пустым.
– Ну конечно же, сон, господин полковник. Неужели вы, офицер Министерства внутренних дел Российской Федерации, пусть даже и в отставке, можете поверить в эдакой бред? – отчетливо услышал Васютин вкрадчивый голос, звучащий сквозь шелестение ветра. Падая плашмя, словно опытный парашютист, он смотрел вниз, пока не появилась лампа. Теперь же, еще раз облегченно подумав, что все это лишь иллюзия, вызванная потерей сознания, он выгнул шею, стараясь посмотреть вперед и по сторонам. Лампа вдруг засветилась чуть ярче…
И тогда он разом увидел своего компаньона по затяжному прыжку. Это зрелище принесло ему окончательное успокоение, твердо убедив в том, что лежит он себе без сознания рядом с пакетом картошки или уже некоторое время назад помер, но уж точно никуда не падает. Потому что падать в компании с благообразным джентльменом в безупречном сюртуке, сидящем на кресле-качалке и придерживающем развевающийся плед, – это уж слишком. Такого ни в каком фантоме быть не может, а только в закоулках его истерзанного последними событиями воображения.
– Я вас знаю? – прокричал ему сквозь гул воздушного потока Васютин.
– Мы были представлены друг другу, когда вы были еще совсем ребенком, – ответил джентльмен, слегка покачиваясь в кресле.
– Простите, но я, наверное, забыл.
– Не стоит просить прощения за такую малость. Извиниться было бы к месту, а вот просить прощения…
– Извините! – прокричал Кирилл.
– И если уж извиняетесь, не стоит так сильно орать.
– Но ветер… – попытался оправдаться Васютин.
Но был мягко прерван:
– Ветер может помешать лишь тогда, когда говоришь вслух. Но если вы станете говорить молча, то лишите его такой возможности.
«А, понятно…» – сказал про себя Кирилл.
«Вот так-то гораздо лучше, – тоже молча одобрил его падающий рядом незнакомец. – Вы, стало быть, не узнали меня. Немудрено, ведь когда нас познакомили, мой внешний облик был иным, – добродушно сказал он и зевнул, смущенно прикрывая рот тонкой аристократической ладонью. Хитро прищурившись, он добавил: – Вот таким».
После этих слов его сюртук подернулся крупной рябью, словно перед Кириллом был не сам джентльмен, а лишь только его отражение в воде. И сквозь это отражение вдруг появилась огромная ярко-лазурная гусеница с кальяном во рту.
«А, ну да, конечно, сейчас все понятно. Любимая детская сказка… Вы английский математик и писатель».
«Писатель и математик, – поправила его гусеница. – Ценность моих научных изысканий давно каналу в Лету, а сказка дает мне возможность жить вечно, день за днем черпая для меня энергию читающих. Совсем недавно один мальчик, кажется, испанец, отказался ради моей книги от новенькой машинки. На одном только этом поступке можно легко протянуть несколько лет». Гусеница самодовольно закатила глаза, ловко перебирая мундштук кальяна множеством светящихся лазурных лапок.
Васютин крепко зажмурился, дотянулся в полете рукой до бедра и что есть силы ущипнул себя, почувствовав довольно ощутимую боль.
«Ай-ай-ай, как неосторожно! Будет синяк, – услышал он все тот же голос, но говоривший уже с другой интонацией. Открыв глаза, в кресле-качалке он увидел кролика в камзоле. – Кролик – ваш любимый герой, господин полковник, не правда ли?»
«Я подполковник, – в свою очередь поправил его Васютин. – А Кролик – да, пожалуй, любимый».
Рябь вдруг снова исказила ушастую животину с часами, заставив ее уступить место шляпнику в безупречном лиловом камзоле, с пышной синей шевелюрой и выразительным худощавым лицом, изъеденным многовековым сумасшествием.
«Каждый подполковник – подполковник лишь для полковника, а вот для майора, ежели тот не знаком с самим полковником, подполковник полковник и есть», – глубокомысленно выдал он, понадежнее наматывая кончик пледа на руку.
«А если знает?» – безмолвно спросил Кирилл, всматриваясь в шляпника, чей колоритный образ становился еще необычнее в пляшущих бликах керосинки.
«Кого знает? Полковника? Так и пусть себе знает! Тем лучше для нас и хуже для него! Как же он поймет, что полковник перед ним – это подполковник, а не полковник, если он знает полковника, а подполковника и не видел никогда? А?»
«Погоны…» – неуверенно возразил Кирилл.
«Погоны? Скажете тоже! Ну сами посудите, подполковника он не знает… стало быть, не знает и погон, справедливо полагая, что погоны подполковника – это погоны полковника и перед ним самый что ни на есть полковник, а не подполковник, так ведь, господин полковник?»
Не успел Васютин вставить хотя бы пару слов в эту хитроумную тираду, как новая рябь сдула из кресла шляпника, уступив в нем место очаровательной десятилетней девочке в белом кружевном платье с васильковым передником.
«Ах, впрочем, какая разница, кто вы на самом деле, молодой человек! Поверьте мне, даме в изрядных летах, что здесь это не имеет ни малейшего значения! А то значение, которое это имеет для вас там, – просто выдумки и глупости. И здесь это особенно видно. Так что вы уж не упрямьтесь. Если Кэрролл сказал, что полковник, значит полковник, и нечего попусту пререкаться».
«Это Кролик сказал, а не Кэрролл».
«Кролик? – изумленно протянула девочка, лицо ее исказилось, стало вытягиваться, а на белой аристократической коже начала прорастать серая шерсть. – Кролик, шляпник, гусеница, девочка, мужик в сюртуке, писатель, математик, полковник, подполковник – все сейчас не важно!!! – выкрикнула она ему в лицо, растягивая кроличью пасть в человечьей мимике. – Падать осталось уж недолго. Ищи старика с тряпкой!»
– Старика? Где его… – в голос закричал Кирилл, осознав, что происходит что-то очень важное.
– Простите, но… кажется, нам пора прощаться! – сказал кролик с детскими ножками, обутыми в кружевные гольфы и старомодные туфли. Выхватив из-под подола платья карманные часы, он откинул их крышку и заглянул в них, выпучив один глаз. – О! Уже семьсот метров! Мне некогда здорова… тьфу ты, к черту! Кольцо! – взвизгнул он и рывком взлетел вверх.
– Ищи старика с тряпко-о-о-й! – услышал Васютин его удаляющийся вопль.
«…старик с тряпкой, старик с тряпкой… у этого парашют… а у меня нет», – свистели в его ушах путающиеся обрывки мыслей, порванные в клочьях воздушным потоком. – Разобьюсь? Нет, ведь все это бред, бессознательный бред, я просто лежу у холодильника…»
Наперекор его словам к Кириллу вернулось пугающее ощущение реальности падения. В дрожащем бликующем свете лампы, которая продолжала нестись рядом с ним, он стал различать стены сужающегося тоннеля. Снизу ударил тусклый белый свет.
– Падаю… я… падаю!!! – заорал Васютин, обшаривая себя в поисках парашюта. Ясно поняв, что парашюта на нем нет, он в ту же секунду так же ясно понял, что… что… Разом понял так много, сколько не готов был понять. Но пришлось.
Понял, что действительно физически падает. И что некто в кресле-качалке действительно падал рядом с ним. Понял, что обязательно приземлится и обязательно целым. Понял, что ему лишь предстоит понять, куда он попал, и что старик с тряпкой существует и искать его необходимо. Все это сразу с трудом вмещалось в него, распирая трещащее по швам сознание. И только одна мысль была способна удержать его от неминуемого распада. Она обхватила его разум железным обручем. «Оля и Женька, Оля и Женька, Оля и Женька… Найду старика, найду и их».
– Боже, как страшно. Боже! – жалостливо всхлипнул Васютин и зажмурился в ожидании удара.
С закрытыми глазами он почувствовал, что воздушная масса, которую он так легко резал, падая вниз, стала куда плотнее. Теперь тело Кирилла продиралось сквозь нее, словно через взвесь песка. Она становилась все плотнее и плотнее, а песчинки – все крупнее. Васютин уже физически чувствовал десятки тысяч их обжигающих прикосновений. «Вот разгадка! – мелькнуло у него в голове. – Мне не нужен парашют… меня затормозят песчинки». Он и вправду ощущал, как с каждой секундой снижается скорость его падения. И тут же следующая догадка врезалась в его разум, будто тяжелый колун, разрубив его пополам. «Песчинки затормозят. И в этом торможении истончат меня, но не уничтожат, нет! Просто выкроют из меня нечто новое, другое. Перерождение – вот в чем суть этого падения. Будь у меня парашют, я бы остался самим собой. А раз парашюта у меня нет, песчинки сделают это…»
Поток песчинок, тормозящий его тяжелое тело, с фатальной скоростью несущееся к земле, стал еще плотнее. Потом еще и еще… И вот уже миллиарды частиц, микроскопических и огромных одновременно, принялись за свою молниеносную и кропотливую работу. Они вгрызались в него, обтекая его плотной тугой волной. И каждая уносила с собой частичку его прошлого, слизывая с подполковника в отставке былые встречи, свершения, потери, любовь, злобу, преданность и предательство, сбывшиеся и обманутые надежды. Они обтачивали его, словно полчища пираний, равнодушных в своей бездушной прожорливости, не щадящих ничего из того, что было дорого ему, чем он гордился и что хотел бы забыть. Они уничтожали его, спасая. Его падение становилось все медленнее, будто из тяжелого угловатого кирпича он превращался в невесомое перышко. Некогда тусклый белый свет теперь стал мощным потоком яростных фотонов, бивший его по глазам снизу, сквозь стиснутые веки.
– Близко, уже совсем близко, еще чуток, чуток еще, – выл Васютин, сжав зубы от неимоверной боли, в которую сливались миллионы укусов работящих песчинок. – Ну! Ну же! Еще! Еще!
Резкий хлопок оглушил Васютина. В последние доли секунды, что был он в сознании, Кирилл понял, что звук был рожден взрывом настоящим монстром, лопнувшим внутри него тысячами мегатонн. Взрывная волна этого чудовища была зачата внутри Васютина и теперь разрасталась в нем, сперва поглощая его личность, а затем выжигая саму почву его существа, заставляя грунт кипеть, становясь чем-то иным… Задохнувшись этим горячим шквалом, он успел лишь беспомощно подумать: «А как же выжить?… ведь должен был выжить…» Подумал… и потух.
И тут же вспыхнул, всем нутром втягивая восхитительный и бесконечно страшный запах своего возрождения. Запах жареной картошки…
ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТОЕ
Коля Берроуз мягкими прыжками кружил вокруг запыхавшегося Таращенко, держа руки, закованные в громоздкие боксерские перчатки, в оборонительной позиции. И хотя в этом поединке канадец чувствовал себя вполне комфортно и уверенно, он с некоторой опаской ждал решительного выпада своего оппонента.
«Все, в тонкие игры он со мной наигрался. По поводу моего вранья у него уже есть вердикт. Он мне верит. Сейчас будет самый опасный момент в спарринге – последний тест, чтобы наверняка. И его надо выдержать, во что бы то ни стало – выдержать. Будет что-то грубое, напролом. Попытается застать меня врасплох. Поймать на реакции зрачков, на молниеносном испуге. Где же он это сделает? Как? – думал Коля, стараясь не колыхнуть нечаянным неверным движением свою маску, натянутую в начале беседы. – Куда он ударит? Ясно, что туда, где есть шанс пробить. А где он есть? Только в одном месте. Русский».
Когда канадец врал эфэсбэшнику, что очень плохо говорит по-русски, он сильно рисковал. И делал это осознанно. Если бы федералы могли оценить степень его владения «великим и могучим», у них была бы куда более богатая пища для размышлений. А легенда «моя мала плехо руски панимать» надежно огораживала его от множества подозрений. И прекрасно дополняла картину про канадского самоуверенного журналюгу, который сунулся, помыкался, толком ни черта не понял (впрочем, как и все прогрессивное человечество), по-русски почти не говорит… Облажался, одним словом. Да и запросился домой. Это красочное сочное полотно в стиле соцреализма было не просто правдоподобно, оно было желанно для федералов. Им было комфортно смотреть на него. Оно льстило их ментальности, их врожденному подсознательному пренебрежению к «тупым янки». Многие из них повесили бы такую картину у себя в гостиной.
Но только не Вовка Лукашин. Ведь только он изначально смотрел на стрингера как на русского. На русского стрингера, который на многое способен… Который на истинно русском кураже может выкинуть такой фортель… Остальные видели в нем нахального «америкоса», возомнившего, что сейчас «все быстренько тут разузнает». И предпочитали любоваться удачно складывающейся картиной.
«Значит, мой русский», – старался как можно быстрее соображать Берроуз, чуть дружелюбно и с некоторым любопытством поглядывая на Таращенко. Подавляемый из последних сил стресс заставлял его мысли нестись с огромной скоростью. Мозг канадца работал, словно раскаленный добела процессор, подключенный к высоковольтной линии.
«Если он мне верит, будем на это надеяться, значит, не знает, что я владею русским весьма сносно. Хотя… Если он стоящий профик, то вполне может проинтуичить. Какие еще варианты? Нет, скорее всего – этот. Значит, будет блефовать на русском, открыто, внезапно. Будет пытаться меня напугать. Может, заговорит с кем-то обо мне по телефону… Так, все внимание в эту зону. Главное, Коля, не дернуться… Услышишь русский – не слышь его, будто и вправду языка не знаешь. Все серьезней, чем может показаться. Если они поймут, что я им вру – я отсюда больше никогда не выйду. Дело государственной важности, национальная безопасность, бла-бла-бла… Выжмут меня за сутки, как тряпку, наплевав на все нормы международного права. А там и автокатастрофа».
Неожиданно мерзкое существо, которое Коля сегодня уже не раз гнал от себя прочь, проворно вскарабкалось по позвоночнику ему на плечо и вкрадчивым, иезуитским голоском поинтересовалось, шепча на ухо: «Коля, а откуда вдруг такая уверенность в себе, а? Она ж у тебя граничит с безрассудством. С чего это ты решил, что переиграл Таращенко? Ты не забыл, где находишься, мальчик? Это же Федеральная служба безопасности страны Советов, одна из лучших спецслужб в мире». С трудом сбросив с себя гадкую тварь, Берроуз потер красные от недосыпа глаза и доверительно подался через стол к федералу.
– Слава, понимаю всю важность нашего разговора, но честно признаюсь – я чертовски вымотался. Можно мне попросить самый крепкий кофе, который можно получить в вашей стране легально? – чуть улыбнувшись, по-английски сказал он.
– Да-да, конечно, – поспешно ответил Таращенко. И добавил: – В качестве альтернативы почти нелегальному по крепости кофе могу предложить не менее крепкий и совершенно легальный сон. Я думаю, мы вполне сможем продолжить наш разговор завтра. Я сейчас распоряжусь устроить вас на ночлег. Хочу, чтобы вы знали, Николай: мы благодарны вам за содействие и доверяем вам, а потому двое наших сотрудников будут охранять ваш сон исключительно из соображений вашей безопасности.
Он еще не успел закончить, как в мозгу у Берроуза вспыхнул яркий красный семафор. «Срочно легкую тревогу!!! И даже чуть испуга!»
– Вы думаете, моей безопасности может что-то угрожать? – тревожно спросил он.
– Поймите меня, Николай… В такой ситуации уж и не знаешь что думать. Господь любит осторожных, – мягко ответил федерал.
– Спасибо вам, господин офицер. Я очень постараюсь не заснуть, пока не доберусь до кровати.
– Терпеть осталось недолго, крепитесь. Я наскоро переговорю со своими коллегами, и мы простимся с вами до завтра.
Набрав номер Афанасьева, тихо удалившегося посреди допроса, Таращенко коротко отрапортовал:
– Павел Ильич, я закончил.
– Хорошо, Слава, я сейчас буду. Играем шутку?
– Да.
Афанасьев положил трубку и повернулся к Лукашину.
– Ну, вот, Таращенко свое отработал, сейчас все скажет, что он там в твоем суперканадце увидел. А на прощание мы ему легкий тестик подкинем. На знание русского, так сказать. «Жи» и «ши» пиши с буквой «ы», гхы-ы-ы, – плотоядно хохотнул Пал Ильич. – Ты, Вова, только соглашайся. «Вас понял, слушаюсь», ну и все такое. А Славик на него внимательно посмотрит. А потом еще и на записи.
– Понял, – удовлетворенно кивнул Лукашин. И они двинулись по коридору к кабинету, где их ждал Таращенко с «подопытным» Берроузом.
– Что бы нам ни сказал сейчас Слава, а я ему весьма доверяю, это не отменит завтрашнего детектора. Так что ты, Вовка, не ссы, – резюмировал на ходу Афанасьев.
Зайдя в кабинет, Павел Ильич с акцентом по-английски поблагодарил Берроуза за сотрудничество с органами. После, чуть придерживая Лукашина под локоток, отвел его в сторонку и принялся весьма внятно и в полный голос давать тому указания:
– Так, значит, канадца сейчас к нам на Лубянку. Будем раскручивать его по полной программе. Делай с ним все что хочешь, но к утру он должен говорить… Петь должен, как соловей перед соловьихой, понял меня? Лично отвечаешь. Только я тебя прошу, Вова, ты его там раньше времени не убей, ладно? А не то ты у меня вместо него петь будешь, понял? С умом работай, осторожно. Медиков привлекай. Вдруг у него сердце слабое.
– Понял, Пал Ильич, все сделаем в лучшем виде.
– Вот и чудненько! А я домой. Давай, до завтра.
Повернувшись к канадцу, чудом сохранившему невозмутимый вид, Афанасьев расплылся в благожелательной улыбке, старательно выговорил: «Гхуд бай, мистер Берроуз» и вышел из кабинета.
Спустя пару минут и сам мистер Берроуз покинул ринг. Два крепких парня в безупречных костюмах, похожие друг на друга, как дети одних родителей, сопровождали его, словно пара старых приятелей.
«Ну что ж… Все, что мог, я сделал. Сделать больше – не в моих силах, – думал Коля с некоторым облегчением, в котором было немало от обреченности. – Если они меня действительно спать ведут, то шанс есть. Их финальную провокацию я вроде выдержал. А вот если они меня на детектор лжи перед сном посадят – тогда все… И ведь вот еще что, Коля… Бой-то продолжается… Тринадцатый раунд, так сказать. Не уснуть я не смогу, хотя бы потому, что жаловался на страшную усталость. А во сне они ж меня записывать будут. Так что спать надо чутко. Васютина не звать, по-русски не материться».
Ему вдруг вспомнился фильм «Семнадцать мгновений весны», который он тщательно смотрел и пересматривал на русском, серию за серией, в попытке совершенствовать язык. «Слава Богу, я не в положении, как радистка Кэт. Если план Кирилла сработает именно так, как он говорил, все еще вполне может обойтись».
«Интересно, все-таки спать или на детектор?» – думал Коля, покрываясь нервной испариной, когда усаживался со своими новыми русскими знакомыми в неприметный «Форд».
А тем временем в кабинете, где канадец с честью выстоял бой против русского федерала, происходило импровизированное совещание. На простецком столе стоял стильный компактный ноутбук, брезгливо соседствующий с вонючей пепельницей. Вокруг сидели трое – Слава Таращенко, Лукашин и Пал Ильич Афанасьев. Слава, аккуратно двигая мышкой, просматривал запись разговора с канадцем, иногда останавливая файл стоп-кадром.
– Ну вот… показательный момент, – бубнил он себе под нос, пуская запись и так внимательно вглядываясь в монитор, словно видел Берроуза впервые. – Все нормально, реакции естественные. Так… глаза. Глаза в порядке. Речь…
Он вслушивался в несколько фраз, перематывал видео назад, слушая другие несколько.
– И тут норма. Так, давайте-ка глянем на нашу шутку. Ага, вот она. Возьмем покрупнее.
Спустя полминуты Славик откинулся на спинку старенького, скрипучего кресла и, потянувшись за сигаретой, уверенно сказал:
– Ну что ж, коллеги… Должен вам сказать, что, исходя из моего опыта и профессиональных знаний, парень не врет.
– Точно? – недоверчиво спросил Лукашин.
– Я уверен, – ответил Таращенко, прикуривая. – Так что можете тестировать его дальше, я свое мнение высказал.
– Когда оформишь отчет? – строго поинтересовался Афанасьев.
– Если надо срочно, то завтра утром сделаю, Пал Ильич.
– Надо срочно, Слава.
– Слушай, а возможны какие-нибудь погрешности, какие-нибудь нетипичные реакции, а? – не унимался Лукашин.
– Да не… я ж с ним не пять минут говорил. Он весьма стабилен, судя по его комплексным реакциям – говорит правду. Слегка подавлен, но главное – он не нервничает.
– Итак, подведем итог, – властно и четко сказал Афанасьев. – Тест у Славы он прошел. Записи у него нет. Которые были – отсмотрены, там один мусор. Что дальше?.. С его вещей взяты образцы грунта. Он утверждает, что ночевал в останкинском парке. Завтра ребята из лаборатории скажут, так это или нет. Пока будет спать, мы его запишем на всякий случай: вдруг чего болтанет. Остался лишь детектор. Торопиться нам некуда, времени навалом. Сначала подождем результата из лаборатории, а уж потом и на прибор его посадим. Вот так, Вова. Сдается мне, переоценил ты своего стрингера.
– Дай Бог, Пал Ильич, чтоб так оно и было, – задумчиво ответил Лукашин.
– Все, парни, продолжим завтра. Слава, я жду отчет. А теперь – отдыхать, кто как умеет. Это приказ, – суровым тоном настоящего чекиста закончил Афанасьев. – Советую поспать. Это рекомендация, – весело хохотнул он, крупной пятерней забирая со стола свои сигареты. Обменявшись рукопожатиями, федералы разошлись.
И только интуиция Вовки Лукашина никак не давала ему покоя. Даже когда он, совершенно вымотанный, свалился в кровать и обнял тихо сопящую жену, интуиция продолжала тихонько обиженно бубнить: «Вова, ну почему ты меня не слушаешь? Вова, ты же знаешь, я просто так говорить не стану… От этих русских можно ожидать чего угодно. А он ведь русский, Вова, русский». – «Да знаю я, что русский… Спасибо, что напомнила, – ворчливо отвечал ей Лукашин, засыпая. – Завтра с ним разберемся, с русским с этим…»
А завтра… завтра таило в себе сюрпризы. И не только для Лукашина.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
