Текст книги "Останкино. Зона проклятых"
Автор книги: Артемий Ульянов
Жанр: Детективная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ
Шорох легких шагов быстро приближался к двум мужчинам, стоявшим рядом с пентаграммой. Они напряженно замерли, враз покрывшись холодной испариной. Казалось, что и вся поляна, окруженная густым полеском, окаменела. И лишь нервный неуверенный свет пламени садовых фонарей колыхал их блеклые тени да тихонько жужжала бывалая камера канадца. До столкновения с потусторонним, в которое так трудно было поверить еще несколько секунд назад, оставались какие-то мгновения.
Когда шаги неизвестного гостя зазвучали у самой кромки поляны, Васютин и Берроуз инстинктивно попятились, отступив на полшага назад. Но уже секунду спустя Кирилл шумно выдохнул, сдавленно выругавшись. Из-за куста показалась любопытная морда большой черной дворняги. Чуть слышно потянув воздух проницательным собачьим носом, псина скрылась за раскидистыми ветками.
– Fuck me, – прошептал Коля. Ухмыльнувшись, он вытер пот со лба и глянул на сыщика.
– Собака, – будто извиняясь за животное, произнес тот вполголоса.
Дворняга показалась вновь, но уже с другой стороны куста. Прижав большие стоячие уши, доставшиеся ей от немецкой овчарки, она несмело сделала шаг вперед.
– Думает, что мы тут пикник затеяли, – вслух догадался Васютин. – Место-то шашлычное, да и огонь горит… Вот она за угощением и пожаловала.
– А вдруг это ведьма? В теле собаки, – прошептал по-английски Берроуз.
– Вряд ли, – отозвался Кирилл. – Старуха бы этого так не оставила. А барбос сейчас уйдет.
Поняв, что съестным на поляне не пахнет, дворняга напоследок посмотрела на Кирилла кротким взглядом, в котором таилась упрямая надежда на лакомый кусок, и, разочаровавшись, действительно растаяла в темноте. Парни переглянулись.
– Ждем, – ответил Васютин на немой вопрос канадца.
И снова садистски-медленно потекли бесконечные секунды. Под аккомпанемент гулкого сердцебиения, заполнявшего собой поляну, они нехотя складывались в минуты. Но минуты эти были совершенно пустыми. Ни звуков, ни теней… Ничего. Спустя почти час тяжелого тревожного ожидания Кирилл устало опустился на землю, закрыв лицо руками. Легко подхватив камеру на руки, Ник взял пентаграмму крупным планом. После развернул ее на себя.
– Час ожидания. Результатов нет, – отрывисто сказал он, глядя в равнодушный глаз объектива. Выключив свою верную спутницу, Берроуз присел рядом с Кириллом. Деликатно помолчав, сказал: – То ни есть конец, братишка. Начало, как я могу понимать.
– Дай Бог, – одними губами ответил Васютин. – Я еще буду ждать.
– Я так же, что и ты, – с готовностью отозвался Берроуз, откидываясь на ствол молодой березки и устраиваясь поудобнее.
Только спустя несколько часов, глубокой ночью, они аккуратно прокрались в гараж. С ними была спортивная сумка с магическим инвентарем, потушенные садовые факела и мешок с гравием, который они старательно собирали с земли, чтобы не оставить следов. Спрятав все это в дальний угол своего жилища, заваленный старыми покрышками, они спустились в свое убежище. Васютин выглядел предельно собранным и спокойным. За этой маской он прятал следы ускользающей надежды. Кирилл знал, что отпускать ее нельзя, потому что на ее место немедленно придут отчаяние и горе. Поддакивая друг другу, они скажут ему, что все кончено и пора лезть в петлю. Но пока надежда с ним, они не сунутся.
– Бабулика будет с нами. Знаю, как что я – Коля, – уверенно сказал Берроуз, беспокойно глядя на своего русского друга.
– И когда? – резко произнес тот срывающимся голосом.
– Должна была появиться сегодня, – сам перешел на английский канадец. И добавил: – Мы где-то ошиблись, что-то не так сделали.
– Если ошибка в пентаграмме… То что тогда? – вслух подумал Васютин.
– Ты думаешь, Кирилл, что эксперт ошибся?
– Теоретически – возможно. Но я знаю, что он сделал все, что мог. Эта пентаграмма – та самая. Он был убежден в этом.
– Значит, я прав. Причина в нашей ошибке. Надо ее найти и исправить.
– Да, Коля… Просто найти и исправить, – задумчиво повторил Васютин, тяжело вздохнув. – Просто найти.
Настойчивую мысль, что ошибкой было то, что он поверил во всю эту мистическую затею с ведьмой, он неимоверным усилием воли вышвырнул из сознания. И крепко зажмурился, будто опасаясь, что она может пробраться обратно сквозь глаза.
Берроуз включил телевизор. Потасовав каналы, он выбрал круглосуточный новостной. Пропустив мимо себя сюжет о крушении нефтяного танкера в Персидском заливе, он ждал дайджеста новостей, который повторялся каждый час.
– Коротко о главных событиях, – наконец-то сказал закадровый голос.
Берроуз тронул за плечо Васютина, погруженного в свои мысли, и кивнул на экран. Вереница коротких сюжетов дайджеста началась с сообщения о том, что правительство и президент Российской Федерации приняли решение об эвакуации района. И хотя это и не было новостью для двоих в гараже, оба разом придвинулись к телевизору. Узнав о том, что эвакуация начнется второго мая и продлится чуть более двух суток, Кирилл тихонько пробормотал:
– Времени в обрез. Гражданских вывезут быстро, их не так немного осталось. Вдруг прочесывать район начнут уже второго вечером? Вполне может быть. Может, и гаражи станут открывать. Хоть бы кинологи тут не появились, – продолжил он, не глядя на канадца, словно разговаривал сам с собой.
Вдруг, повернувшись к нему, сказал:
– У нас пара дней. Потом все сильно осложнится. Надо срочно искать ошибку.
– Если начнем искать прямо сейчас – не найдем, – спокойно ответил Коля. – Кирилл, мы должны закрыть для себя этот вопрос как непонятную книгу. А затем открыть заново, как будто и не видели ее раньше.
– Может быть, ты и прав, – с сомнением сказал Васютин. – Да только я вряд ли смогу о чем-то еще думать.
– Надо пытаться. Это поможет, я точно знаю. Мы справимся.
– Конечно справимся, – подхватил Васютин, пытаясь проникнуться хотя бы частью оптимистической уверенности канадца. – Ты говоришь, отвлечься? Книгу закрыть? – риторически спросил он Берроуза. И полез за бутылкой виски, лежавшей в неприметном ящике от инструментов, которому Коля отвел роль бара.
– Да, друг мой, это надежный способ, – заметил стрингер, наблюдая за тем, как Кирилл откручивает крышку пузатой посудины.
Виски преклонного возраста был прекрасен. В другой ситуации сыщик Васютин долго бы смаковал гармонию его уникального вкуса, сотканного из ярких ароматов торфа, копченого дыма, кожи тончайшей выделки и призрачных полутонов сухофруктов и луговых цветов. Но сейчас он равнодушно пил его большими глотками, словно микстуру, не замечая стараний многих поколений владельцев маленькой шотландской вискокурни. Берроуз же пил темно-золотистое зелье, вдумчиво отдавая дань их трудам, то и дело втягивая носом редкий букет и нежно причмокивая, будто бы целуя каждый глоток.
Напиток был крепче водки, но опьянение все никак не приходило Кириллу на помощь. Тогда он сменил тактику и стал пить маленькими глоточками. Спустя какое-то время долгожданное алкогольное марево постучалось в двери его сознания. Бормотание телевизора стало тонуть в успокаивающем тепле, а мысли перестали быть колючими. И потихоньку потекли, касаясь друг друга, прошлого и будущего.
Заметив в лице Васютина эту перемену, Коля решил завести какой-нибудь отвлеченный пустяшный разговор. Но начав его с обсуждения достоинств и недостатков продукции американского автопрома, они и сами не заметили, как плавно съехали в беседу об Останкине.
– Да, место здесь, конечно, темное. Весь район на непогребенных костях стоит, – задумчиво отхлебнув виски, сказал Васютин.
– Если верить легенде, Орн здесь круто порезвился, – откликнулся канадец.
– Нет, Орн только начал. Больше всего костей здесь граф Шереметьев зарыл, когда дороги и парк с дворцом строил, – возразил Кирилл.
– Странно… – протянул Коля.
– Что странного? – спросил сыщик, вновь прикладываясь к стакану маленьким глоточком.
– Откуда такое варварство? Я читал о нем. Он же был одним из самых просвещенных и образованных людей того времени.
– Ты, Коля, сейчас сам и ответил на свой вопрос.
– Я не понимаю… – вскинув брови, удивился Берроуз.
– Ты сказал «того времени» – вот ответ.
– Кирилл, стоп. Разве тогда к погребению относились как-то иначе?
– Нет, но… Сейчас объясню. – Васютин выдержал паузу, задрав глаза в потолок. – Совсем недавно, буквально пару дней назад, я выкинул старые зимние ботинки, – начал он. Канадец посмотрел на него удивленно. – Даже не рваные, просто истрепанные. Одним словом, живые. Я их не отнес в мастерскую, пытаясь спасти. Не поставил их в укромное место в шкафу, чтоб изредка надевать их на прогулку. И не молил Бога о том, чтобы он принял их в лучший из миров. Не помянул их рюмкой и добрым словом, как заведено у русских. Не искал у родных и друзей поддержки и сострадания.
Сообразив, куда клонит Васютин, Коля понимающе кивнул.
– Я даже не вспоминал грустные и смешные моменты жизни, которые я прожил, обутый в них. И конечно же не стал хоронить их, зарывая в землю. Просто взял и выкинул в вонючий, помойный бак у дома. И тут же забыл.
Канадец печально улыбнулся, представив пышные похороны старых ботинок.
– И кто ж я после этого такой? Монстр? Или безжалостное чудовище? А если кто-нибудь назовет меня убийцей и станет требовать для меня лет двадцать тюрьмы? Это же дикость.
– Получается, что он просто не видел в них полноценных людей?
– Конечно! Граф был рабовладельцем. Крепостные принадлежали ему, словно неодушевленные предметы. Они жили как вещи и так же умирали. И это было нормально. Объективная реальность того времени. Шереметьев не мог себе представить другого мироустройства. Как я не могу себе представить убийство ботинок.
Васютин сделал еще глоточек из пустеющего пластикового стакана.
– Исключением была лишь его жена Прасковья, которая совсем не походила на крепостную. Красивая, образованная, талантливая. Кстати, он дал ей свободу, чтоб она не была его рабыней. К свободным людям он относился по-другому, тем более к людям своего круга. Для них он был милым, отзывчивым и добрым человеком. Это первая и главная причина.
– Есть еще вторая? – спросил Коля, с любопытством глядя на слегка захмелевшего подполковника.
– Да, есть. Но она… скорее технического характера.
– Я понял, на похороны нужны были деньги, – догадался Берроуз.
– Нет, он мог бы хоронить их за сущие гроши. Не в этом дело. А в земле.
– Не хватало места, да?
– Именно так. Останкино окружали леса и болота, земля была в дефиците. Если бы граф вдруг вздумал хоронить всех тех, кто помер на строительстве его летней резиденции… Я думаю, что скоро из окон дворца были бы видны только бескрайние ряды могил.
– Ты, Кирилл, пожалуй, прав. Кресты стояли бы до горизонта.
– Но главное – порядки и общественный строй того времени. Система социальных координат, если говорить умно.
– Как ты думаешь, настанет такое время, когда убийство ботинок будет караться по закону? – совершенно серьезно спросил канадец.
– Пока убийства людей далеко не всегда караются. Особенно массовые, – вздохнув, ответил Васютин. И закрыл глаза, пытаясь скрыть слезы.
Перед его взором возникли жена и сынишка, сидящие за кухонным столом их счастливого дома. Чтобы не смущать Кирилла, из-под сомкнутых век которого покатилась первая крупная капля горя, деликатный канадец тут же нашел себе какое-то фальшивое дело в противоположном углу их тесной каморки.
Литровая бутылка шотландского нектара была почти пуста. Разлив остатки, они еще долго говорили о грядущей эвакуации, строя предположения о ее реальных сроках и о том, что будет происходить в районе после его изоляции. Изрядно захмелев, Васютин заметил, что английский его стал настолько хорош, что он совсем не испытывает трудности в выборе слов, хотя и нетрезв. «But the price of this language practice is so high»[6]6
Но цена такой языковой практики слишком высока (англ.).
[Закрыть], – неожиданно для себя подумал он на английском. А потом дрема, такая желанная и необходимая ему, стала не спеша укрывать его своим блаженным туманом. Пару раз ответив Берроузу невпопад, он тихо уснул.
Но Морфей был жесток с ним. Вместо того чтобы подарить Васютину крепкий здоровый сон, он столкнул его лицом к лицу с Олей и Женькой. Они встретились внезапно, когда он пробирался вперед в кромешной тьме, беспомощно выставив перед собой руки. Жена и сын рывком вынырнули из темноты, оказавшись вплотную к нему. Он бросился к ним в объятия, но не смог даже дотронуться. Их словно разделяла какая-то невидимая упругая прослойка.
– Оля, сыночек, я вас нашел! Пойдемте со мной домой! Скорее, побежали, – постоянно повторял он, тщетно пытаясь взять их за руки. А они почему-то молчали и только улыбались. И в улыбке этой Кирилл почувствовал такую глубокую боль и невыносимые страдания, что ему стало страшно.
– Бежим!!! – истошно заорал он. – Бегите со мной, я вас выведу отсюда!
Но Оля, не переставая улыбаться, лишь отрицательно помотала головой, а Женька потер кулаком глаза. Жуткая догадка пронзила Васютина, словно зазубренное раскаленное жало. Собравшись с духом, он задал главный вопрос, возможный ответ на который его страшил.
– Олечка… – начал он сдавленным шепотом. – Олечка… вы живы?
Все так же улыбаясь, она утвердительно кивнула. А потом, медленно поднеся указательный палец правой руки к кисте левой, она тихонько постучала им по тому месту, где обычно носят часы. Это был его жест. Он делал так, когда хотел поторопить ее. Облегчение Кирилла, понявшего, что они живы, сменилось яростным приступом страха, который ласковым иезуитским тоном твердил ему, что он не успеет. Взревев, словно обезумевший берсерк за секунду до схватки, Васютин что было сил бросился вперед, пытаясь прорвать невидимую пружинистую преграду. Оля вдруг перестала улыбаться. И прежде чем разом пропасть в темноте вместе с Женькой, приложила палец к сомкнутым губам, будто говоря «тихо».
Кирилл проснулся, рывком вскочив на ноги и повалив на пол Берроуза, который тряс его за руку, чтобы разбудить. За доли секунды затравленно оглянувшись вокруг, Васютин осознал реальность. И хотя в ней не было жены и сына, теперь он твердо знал, что они живы. Буркнув Берроузу «прости», он упал на топчан, закрыв лицо руками. И тут же услышал торжествующий голос канадца:
– Кирилл, послушай меня внимательно.
Медленно сев, Васютин посмотрел на Колю, который весь светился от удовольствия.
– Слушаю внимательно, – ответил он ему по-русски.
– Кирилл, я имею одну идею, где есть ошибка. Я желаю сильно верить, что я прав буду.
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ
Первого мая, так же как второго и третьего, в стране были праздники. И если мир на всей земле был окончательно признан розовой утопией, а труд – суровой необходимостью, то к маю любовь граждан не остыла. Главным образом по причине начала дачного сезона. Рассада, саженцы деревьев, луковицы цветов, садовый инвентарь, маринованное мясо и полный багажник прохладительного и горячительного стали новыми символами весны и обновления, вытеснив из сознания горожан ландыши, занесенные в Красную книгу, и шумные ручьи, с которыми самоотверженно боролись коммунальные службы.
Но нынешний московский Первомай отличался от тех, что праздновались уже не один десяток лет. Северо-восток столицы напоминал раскуроченный муравейник, военные учения и несанкционированный митинг одновременно. Город готовился к эвакуации тридцати четырех тысяч жителей с последующей полной изоляцией одного из самых престижных и красивых своих районов. После того как накануне, 30 апреля, пропали еще семнадцать человек, затихли последние тихие всхлипы противников кардинальных мер.
Многие улицы в Останкине были перекрыты, но трамваи и троллейбусы еще ходили. На подъездах домов висели крупные таблицы, из которых каждый мог узнать, когда его будут организованно спасать. Та же информация была опубликована во многих газетах и в десятках интернет-ресурсов. Не дожидаясь помощи властей, граждане спасались сами, спешно вывозя имущество. Маленькая армия милиционеров ходила по квартирам, выясняя степень готовности жильцов к отъезду.
К тем кто потерял в Останкине близких, подход был особым. Они стояли на учете в центре «Медицины катастроф». Опытные врачи пытались оказывать им психологическую помощь, но граждане частенько посылали их. То тут, то там возвышались поленницы бетонных блоков, которым суждено было стать подобием Берлинской стены. Военная и гражданская техника стекалась в Северо-Восточный округ в сопровождении милицейских патрулей. Тягачи, краны, автобусы и грузовики с надписью «Люди» не спеша ползли по основным магистралям, рождая локальные пробки и масштабные заторы. Их обгоняли начальственные иномарки, воем сирен заглушая весенний щебет птиц и урчание пролетающих вертолетов. Заметно прибавилось новеньких карет «скорой помощи» и патрулей внутренних войск. Люди в униформе количеством значительно превосходили немногочисленных, оставшихся в районе жителей Останкино.
В воздухе висела колкая нервозность. Она, словно химическое соединение, возникала от соприкосновения неуверенности в благополучном исходе с чувством тотальной беспомощности. Катализатором цепной реакции являлась необъяснимость происходящего.
Все начиналось именно с нее.
Все государственные структуры, от ФСБ до ЖКХ, весьма слаженно производили огромное количество действий. Но так как останкинское уравнение состояло сплошь из неизвестных, непонятно было, а нужна ли вообще эта суета. Очевидными оставались лишь те обывательские ответы, которые лежали на поверхности. Необходима ли эвакуация и изоляция? А как же! Людей надо спасать! Но стоило только копнуть чуть глубже…
А если сразу же после того, как будет установлен последний бетонный блок забора, исчезновения начнутся в Строгине? А если в Воронеже? Одно было ясно. Вся эта кипучая деятельность маскировала беспомощность официальных институтов. Для любого возмущенного налогоплательщика был готов ответ: «Делаем все что можем». И список того, что можем. Крыть налогоплательщику было нечем. По-настоящему правдивый ответ звучал бы так: «Ничего не можем сделать, но все, что можем, – делаем».
Могучая машина власти напоминала боксера, великолепно боксирующего на пустом ринге, при этом регулярно получая по морде из пустоты. А лучшие ученые страны и мира походили на рефери, который лишь обескураженно пожимал плечами, глядя на этот сюр. Матч затягивался, удары из ниоткуда крепчали, случился первый нокдаун. Бой надо было прекращать, а ринг – бетонировать. До финального гонга осталось совсем немного. Неубедительная победа достанется тому, кто раз за разом получает по морде. Больше побеждать некому, ведь на ринге, кроме него, никого. Публика в зале гадает, не случится ли так, что во время награждения боец схлопочет нокаут из пустоты. Единого мнения нет. Но есть такие, кто вполне допускает, что нокаут из пустоты может схлопотать разом весь зал. И даже толстые промоутеры, сидящие в vip-ложе.
Проблема с журналистами из всех развитых стран мира, которые были аккредитованы в столице и собирались снимать первый день эвакуации, выпрыгнула, как черт из табакерки. Их было слишком много. Зная профессиональную беспардонность пишущей братии, в Экстренном штабе справедливо решили, что работники слова могут спровоцировать конфликты. В первую очередь с милицией. Было решено выделить им небольшую резервацию в районе улицы Королева и несколько точек на крышах высотных домов. Полеты вертолетов, принадлежащих телекомпаниям, были запрещены.
Вечером первого мая 2-я отдельная бригада внутренних войск под командованием генерала Масленникова была приведена в полную готовность. А вместе с ними и ОМОН, оперативники МВД, МЧС, инженерные войска, двенадцать подстанций «скорой помощи», три пожарные части. И ФСБ. Хотя… эти всегда готовы. Экстренный штаб работал в круглосуточном режиме, осуществляя координацию. Даже президент с премьером приезжали. Причину исчезновений не установили, никого из пропавших не нашли, фантомы не обнаружили. Зато парализовали движение, сильно мешали работать людям и посеяли панику среди чиновников разного калибра.
А на юго-западе Москвы утром того же дня происходили события куда более значимые, чем вся эта отлично организованная суета с участием спецслужб, тяжелой техники и первых лиц государства. Около 11 часов утра консультант ФСБ по паранормальным явлениям Федор Малаев немного удивленно глядел на дисплей своего мобильника. Аппарат уверял его, что ему звонит Надежда из его группы экстрасенсов.
– Та-а-ак, интересно, – протянул Федя, давя на клавишу приема звонка. – Надя, привет, – поздоровался он.
– Федор, это Надя. Я хочу… то есть у меня тут срочная инфо… нет, не информация, но я знаю, – истерически лепетала она, забыв даже поздороваться. Хоть и была она натурой впечатлительной и склонной к экзальтации, такой Малаев ее никогда не слышал.
– Надя, постой, что случилось? Скажи спокойно самую суть.
– Я точно не знаю… вдруг я не так поняла… – сбивчиво продолжала она.
– Я тебе перезвоню ровно через две минуты, – твердо сказал Федя и отключился. «Двух минут ей не хватит, это точно. Она теперь неделю заикаться будет. Опять, поди, что-то такое учуяла, а что – не знает», – с досадой подумал он. И зашел в кафе, чтобы позавтракать. Усевшись за столик, он набрал Надин номер.
– Федор, сегодня люди пропадут! – решительно выпалил женский голос на другом конце.
– Ну, они и вчера пропадали. Семнадцать голов.
– Нет, другое, другое. И… я… я видела.
– Может, увидимся? И спокойно все обсудим.
– Мы должны предупредить этих… ну, кого надо, Штаб.
– О чем, Надь?
– Что люди исчезнут.
– Надюша, они уже месяц исчезают. Что мы в Штабе скажем? Ты даже мне ничего толком объяснить не можешь. Что ты видела?
– То, что мы тогда искали.
– Так! Через сорок минут на «Спортивной». Успеешь?
Малаев сунул трубку в карман и замер, будто прислушиваясь к своим мыслям. «Надя, конечно, истеричка, но врать она не станет. Вот ошибиться может. Но если не ошиблась… Это получается, что она с останкинской кликушей пообщалась? Так, что ли? – Федя нервно пригладил волосы и поправил очки. – Если так, то это прорыв. Это контакт, это…»
От предчувствия чего-то важного есть сразу же расхотелось. Посмотрев на подошедшего официанта пустым взглядом, он встал и вышел из кафе.
Через сорок минут у станции метро «Спортивная» Нади не было. Не было и через час, а ее телефон не отвечал. Малаев продолжал ждать. И вскоре услышал за спиной знакомый голос.
– Федор! – позвал он его.
Обернувшись и увидев Надежду, Малаев изменился в лице и тихонько охнул. Перед ним стоял другой человек, лишь отдаленно похожий на его экстрасенса. Сильно похудевшая, с сероватым, постаревшим лицом, она боязливо бегала глазами по сторонам, будто выискивала кого-то.
– Надюша, привет! Ну что, пойдем куда-нибудь сядем, я тебя завтраком угощу.
– А ты… ты на машине? – отрывисто спросила она.
– Да, вон красный «Вольво». Тебя отвезти надо?
– Нет, пойдем в машину говорить.
Она нервно поправила волосы. Малаев слегка опешил. Рука полноватой Нади сейчас выглядела так, будто женщина умирала от обезвоживания. Пергаментная кожа, усыпанная мельчайшими морщинами, как у весьма пожилой женщины. «Вот, началось, – полыхнуло в голове у Феди. – Контакт!» – с пугающим восторгом подумал он.
Неуклюже усевшись в машину, Надежда молчала.
– Ну, рассказывай. Я вижу, есть что рассказать, да? – не выдержав ее молчания, сказал Федя.
– Я… сейчас… сейчас расскажу, – дрожащим голосом пообещала экстрасенс, снова замолчав.
Малаев украдкой разглядывал ее. «Может, просто болеет. А я себе надумал, – размышлял он. И тут же сам себе возразил: – Нет… Это чем же болеть надо, чтоб за несколько дней так сдать. Она ж прям постарела».
– Федор, значит, так, – начала Надя, почему-то бросив на него испуганный взгляд. – Я была в гостях у тетки своей. Она на Малинковке живет. И я… ну, я каждый раз, когда у нее бываю, хожу в эту церковь, на горке, у метро «ВДНХ».
– Понял, – как можно мягче произнес Малаев.
– Церковь Тихвинской Божией Матери. И сегодня пошла. Поставила свечи, молитвы заказала.
Немного помолчав, она вдруг так произнесла короткое емкое «у-у-х», будто свечи пришлось ставить с риском для жизни. Глубоко вздохнув, она с заметным усилием продолжила:
– А потом я еще к иконе Всех Святых подошла. И когда на нее посмотрела, услышала тихий звон. Как будто в ушах звенит, знаешь? Но только тише. Совсем тихо… но различимо.
– И что?
– Что? Позвенело немного… а потом сквозь звон этот… совершенно ясно стали слышны слова.
– Слова?! – хрипло переспросил Малаев и закашлялся.
– Сначала несколько фраз на греческом.
– На греческом? А как ты поняла, что это греческий?
– У меня сестра его учила. А потом уже по-русски, но как-то отрывками.
– То есть?
– Ну, пара слов, потом опять просто звон этот.
– А что за слова?
– Сначала точно было слышно «жертвой невинной», потом еще слово «станут». И потом… – Она подняла на Федю полные слез глаза, в уголках которых собрались глубокие морщинки. – Потом «дни земные усопших подле заката». И тут я сразу это почувствовала, что и тогда, в Останкине.
– Ты говорила, что там мертвое и живое в одной сущности, да?
– Да, мертвое и живое сразу. Я это чувство ни с чем не спутаю. Это было там, в церкви.
Легкий озноб прошелся по телу Малаева быстрой волной. «Точно – контакт! Но если она просто рехнулась, я ей этого никогда не прощу!» – мелькнуло в его сознании.
– А в храме народу много было?
– Нет, почти никого.
– Расскажи мне, кого ты там видела.
Надя задумалась, вспоминая:
– Так… старик в пиджаке сером, женщина средних лет, высокая, в цветастой юбке, бабулька какая-то в берете… И мужчина еще был. Лет тридцати пяти, толстый.
– И все?
– Да, все.
– Как ты думаешь, Надюша, от кого-то из них это твое «мертвое и живое» могло исходить?
– Трудно сказать… Я очень испугалась.
– И ты ничего не искала? Энергетику свою не использовала? – вкрадчиво спросил Федя.
– Да нет! Нет! Я просто зашла в церковь!
– И что потом?
– Я… ну, я потом пошла. И тебе сразу позвонила.
«Не пошла, а побежала в панике», – мысленно поправил ее Малаев. Он вынул из бардачка блокнот и старенький «паркер».
– Так, значит «жертвой невинной» было сначала? – Надя кивнула. – Потом «станут», правильно? – спросил он, записывая слова в блокнот. – И «дни усопших», да? – уточнил Федя.
– Дни земные усопших подле заката, – поправила его экстрасенс.
– Жертвой невинной станут дни земные усопших подле заката, – прочитал он. – Ясно, Надь. Похоже, что это и впрямь про исчезновения. Будем думать. Ты успокойся и себя не накручивай. А то ты что-то неважно выглядишь. Ты не болеешь? Давай-ка я тебя к одному знакомому врачу отвезу.
Жалобно глянув на него, она тихо сказала:
– Нет, я нормально себя чувствую, просто испугалась. Я поеду. Очень домой хочу.
– Тогда завтра утром позвоню и отвезу к доктору, идет?
– Спасибо большое. Завтра поедем. А сейчас – домой, – вяло сказала она, попрощалась и вышла из машины.
Следующие полчаса Федя усердно вдумывался в то, что произошло, по-прежнему сидя в машине. Послание, якобы исходящее от стекла, закрывающего икону, он расшифровал быстро. Когда он вспомнил, что души усопшие обретаются на земле сорок дней, все встало на свои места. В его интерпретации фраза теперь звучала так: «Вечером, незадолго до захода солнца, исчезнут сорок человек». Куда больше его беспокоил вопрос, а не причудилось ли все это излишне впечатлительной Надежде. А не галлюцинации ли у нее? «Завтра утром станет ясно. Если сорок человек пропадут сегодня до заката, тогда… А что тогда? Надя могла это «проинтуичить» и облечь в такую мистическую форму. Маловероятно. Она никогда не была прогнозистом, с чего вдруг она предсказывает исчезновения?» – думал он. И еще один момент беспокоил Малаева. Если допустить, что предупреждение исходило от кликуши, то что за странная форма трансляции?
– Всегда разговаривала с людьми лично. Являлась в материальной оболочке. А тут – иллюзион какой-то, – негромко бубнил он себе под нос. – И чего ей эти сорок сдались? Почему о двухстах двенадцати не предупредила? В чем смысл? – продолжал тихо рассуждать Федя. – И есть ли связь между ужасным внешним видом Надьки и ее сегодняшним происшествием? Стресс? Возможно.
Решив во что бы то ни стало отвезти завтра Надю к врачу, он поехал в Штаб. «Пока сам не разберусь – никаких докладов, – решил Малаев. – Если у нее крыша съехала и она галлюцинирует – окажусь в дураках».
Придя домой в десятом часу вечера, он решил позвонить Надежде, чтобы уточнить время встречи на завтра. О ее здоровье он не думал. Мнение доктора было ему необходимо, чтобы понять, связана ли ее болезнь с произошедшим в церкви. Но трубку она не взяла. Спустя десять минут он позвонил снова. Ответили после восьмого гудка.
– Алло, Надя? – произнес Малаев. Первое, что он услышал в ответ, был громкий прерывистый всхлип рыдающего человека. – Алло, Надя? – повторил Федор.
– Ал-л-ло, да, – ответил заикающийся заплаканный женский голос, который не был похож на Надин.
– Добрый вечер, будьте добры Надежду, – сказал Малаев, уже чуя неладное, но не желая верить своей интуиции.
– Наденька у-у-мерла се-годня, – услышал он сквозь рыдания.
И связь прервалась.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
