Текст книги "Асоциальные сети"

Еду Марк прикончил минуты за четыре и смотрел, с каким наслаждением дедок вонзает идеальные свои зубы в нежное, источающее сок мясо – умел получать удовольствие от простых вещей, подумал Марк.

– Так вот, сынок. Тут у нас что-то вроде больницы, только мы не лечим, а исследованиями разными занимаемся, я не знаю, что тебе можно рассказывать, статус-то твой пока не определён. И лаборатория, и не лаборатория, что-то среднее между научно-исследовательским институтом и обычной потрошиловкой. Да ладно, не пугайся ты так, может, все и обойдется, почем сейчас знаешь – дедок снова захихикал, и это стало Марка раздражать, он стал стучать вилкой по тарелке, дедок заметил это, вытер рот тряпочной салфеткой, встал и повел Марка обратно, виртуозно расшаркиваясь со встречными и манипулируя магнитным ключом.

– Вот тут у нас номера для персонала и вахтенных, кто живет в корпусе продолжительное время, – дедок махнул на ряд однотипных дверей, из одной из которых вылез и Марк. – Тут все удобства, вода, постель, есть своя прачечная и столовая, как ты заметил. Кормят, конечно… – старик скривился. – За номерами идут всякие хозяйственные помещения, склады, котельная, генераторы, техслужба, мы туда не пойдем, что нам там делать, давай пойдем к боксам.

Они оказались опять у квадратных пластиковых комнат с матовыми, непрозрачными стенами, обошли вокруг и очутились в просторном зале, сверкающим белизной и металлом. Много всяких приборов, у которых сидели люди в белых халатах. Из каждого бокса сюда вела дверь, тоже непрозрачная. «Пуленепробиваемые», – хвастливо заявил дедок. «Зачем?» – спросил Марк. Дедок не ответил и повел его к одному из агрегатов с большим количеством кнопочек и монитором с хороший телек. На мониторе шли какие-то графики.

– Вот он, ради чего тут построено все вот это. Мое собственное изобретение, труд всей моей жизни. Видишь эти линии? Одной из них можешь стать и ты, если повезет. А мне кажется, что тебе обязательно повезет – дедок еще раз хихикнул, но, заметив выражение лица Марка, сразу стал серьезным.

– В двух словах – мы тут куем будущее планеты, то, что станет тем еще одним сверхпрыжком к покорению всего, в том числе и космоса.

Марк еще раз глянул на графики, ни черта в них не понял и развернулся на сто восемьдесят градусов. Люди за столами внимательно за ними наблюдали и сразу отвернулись, как только Марк посмотрел на них. За матовыми стенками боксов ничего не шевелилось, хотя угадывались какие-то темные объекты. И оттуда не доходило звуков. Дедок ласково подтолкнул его к одному из кресел напротив боксов, шепнув: «Сейчас я тебя развлеку». Марк сел, поерзал для удобства задницей, и тут его опять кольнуло под лопатку. Он быстро повернул шею, и все пропало.

11110

Стена одного из боксов стала прозрачной, и за ней Марк увидел Славика, надежно прикрученного к креслу. Славик тоже увидел его и замотал головой, шевеля губами, только не слышно было ни черта. Вместо одной из ног у Славика торчала белоснежная кость, обернутая кусками разорванного мяса, как только он в сознании при таком ранении, интересно. Марк рванулся к двери бокса. Но понял, что тоже сидит в кресле и тоже привязан. Чья-то мягкая ладонь легла ему на плечо, и Марка окутал шлейф знакомых до сладкой боли в паху духов. Галя обошла кресло, посмотрела ему в глаза своим влажным взглядом и сказала ласково: «Ну, здравствуй!» Это «Здравствуй» ударило со всей силы куда-то под кадык, напрочь отбив возможность говорить, Марк только пучил глаза и хватал воздух ноздрями, силясь произнести хоть что-то. Галя смеялась одними глазами и продолжала гладить его плечо. Наконец Марк продышался и выпалил: «Ты!»

– Я, я, Марк.

– Что ты здесь делаешь?

– А ты что здесь делаешь? Не рассказывай, я знаю. Я ведь сразу, как поняла, что твое будущее определено твоим несносным характером, сразу исчезла.

– Какое будущее, каким характером, почем нельзя было поговорить?

– Для начала я расскажу тебе историю своего отца, а вот и он, судя по всему, вы уже познакомились.

Подошёл дедок и подмигнул Марку.

– Мой отец, Федор Иванович Зонтов, с детства любил животных, а особенно лошадок, это еще с деревни у него повелось. Вот и поступил учиться в город на зоотехника и ветеринара. Три года изучал сложную науку об устройстве их организмов и о том, как с этим потом жить. Получив красный диплом, понял, что не напитал себя достаточными знаниями, и поехал в Москву, столицу, чтобы стать биологом и биотехнологом. Знания Федору нужны были для того, чтобы сделать животных настоящими соратниками человека в его борьбе за выживание, чтобы вырастить из них тот рычаг, который перевернет землю. Видишь ли, еще общаясь с лошадками на поле в деревне, отец заметил, что, хотя стадо в целом не против руководства пастухом и охотно идет на водопой или домой, всегда находятся два или три строптивца, которые имеют вес внутри лошадиного социума. И они вносят свою строптивость в малой доле во всех лошадей, заставляя их не подчиняться и выкобениваться. Лошадки начинают упрямиться, поглядывая на этих отщепенцев, и не желают, чтобы пастух делал им добро. Отцу захотелось знать, как же рождаются такие лошади и как с этим бороться. На кафедре по его просьбе создали небольшой табун из десятка лошадей для наблюдения, а потом, уже в аспирантуре, он начал ездить по стране и наблюдать большие стада, до нескольких тысяч голов. И процентное соотношение этих строптивцев было примерно одинаковое. Он забирал подобных лошадей в Москву и изучал, в том числе и с помощью ножа, ведь если до чего-то нужно досконально докопаться, то нужно проникнуть в самую глубь, до самых клеток. С получением докторской – самый молодой доктор наук на то время, тридцать один год! – папа привлек к работе знаменитых генетиков, физиков, математиков, ища закономерности и вычленяя куски генотипа, отвечающего за непокладистый нрав у лошадей. И ты представляешь, Марк, он нашел! Нашел тот самый кусок генома, который, если аккуратно отпилить, выдает потом послушного и полезного жеребенка. Многие лошади мерли, конечно, но наука, как и всякая красота, требует жертв. Однако в итоге у отца получилось создавать стада, целиком и полностью состоящие из нормальных, адекватных особей, абсолютно послушных. За что он получил государственную премию. И пошло-поехало – симпозиумы, лекции в США и Франции, специальные курсы для лошадковедов в Азии, где их обожают, но мучаются. И тут некоторых властодержателей осенило – а нельзя ли то же самое, но с человеком. Отец сказал – можно! Но сказать – не значит сделать, с людьми получалось намного сложнее, ведь они, сука, прости, умные, и многие скрывают свой гнусный асоциальный характер. А я тогда только поступила в университет, и как раз на психолога, это потом в цифру уйду, оно тоже для дела надо было. Так вот, я и говорю папе – слушай, а знаешь то единственное место, где человек редко стесняется быть самим собой и открывает маски? Интернет! Социальные сети! Переписки в личках! Вот если бы туда залезть и ловить наших подопытных именно там? Отлично, сказал мне папа, давай бросай психологию, иди в IT. Я и пошла.

– Так ты же работала в бухгалтерской конторе или что-то вроде того…

– Назвать можно как угодно, вывески для зданий и людей – вот и все, на чем внимание заканчивается. Да ты и не больно-то интересовался моей работой, обычная девушка бы обиделась, но мне было как раз на руку.

– Прости…

– А, уже не важно. С группой программистов из разных стран набирала на форумах самых безбашенных, мы создали первого бота, который смог пролезть в личные сообщения. Этого бота мы представили на Женевской конференции по правам человека, где нами сразу заинтересовались шишки из всяких спецслужб, названия перечислять не буду, они всегда следят за подобными конференциями, вдруг кто нарушит права человека, они сразу начнут их защищать, права-то эти. Через неделю мы все вместе и папа встретились большой делегацией в Лондоне и представили им свою программу, которая, если вкратце, называется следующим образом: «Дружба дружных народов». Мы пообещали всем странам – участникам эксперимента, если на то будет их согласие, попробовать вычленить именно в их гало-группах сегмент генного кода, отвечающего за протесты на раз-личных уровнях. Вычленить и научиться распознавать его на самом раннем периоде, хотя бы у новорожденных, а если повезет, то и в период чуть позже оплодотворения. К сожалению, как показали эксперименты с лошадьми, даже если ты купируешь и уничтожаешь носителей подобных генов, они все равно продолжают рождаться в том же количестве.

– Уничтожаешь? Уничтожаешь?

– Ты как маленький, Марк. Главы государств очень хорошо восприняли идею, но для более быстрого достижения результата было решено остановиться на так называемых противовластных протестных настроениях, никому не хочется иметь внутри границ тех, кто беспрестанно раскачивает лодку. Эти важные шишки, с большими погонами и дорогими костюмами, знаешь, сколько страха было в их глазах? Но для того чтобы активировать бота, который впоследствии эволюционирует в единый аккаунт, как ты помнишь, нужно согласие владельцев соцсетей. С этим было просто, это же обычные люди со своими страхами и бедами, которых, как удалось не очень тонко им намекнуть, можно избежать совсем. Господи, Марк, как эффективно работают обыкновенный шантаж и угрозы здоровью членам семьи, за тысячи лет существования человечества так ничего и не изменилось.

– Да, мне тоже ваши сероглазые показывали мамины фотографии.

– Вот и молодцы, вот и умнички. Бот заработал, и заработал еще как. Конечно, он был сначала тупеньким. Пытался исправлять сообщения, но все-таки мы смогли его обучить.

– А как разнесли серверы и локации и где они, кстати, я так ничего и не увидел.

– Глупыш, все сервера давно в холодном космосе, там, где не нужно дополнительного охлаждения. Уже лет десять как весь Интернет – спутниковый, Марк, замануха про сервера – это обыкновенная ловушка. Дело вот в чем – настоящих протестников можно вычислить только одним способом – подвигнуть их на действие, дать им цель. Такой целью стали якобы разнесенные по странам сервера социальных сетей. Хотя на самом деле это всего лишь муляжи и прикрытие для лабораторий, где трудимся мы и такие, как мы, в других странах. Да, вам удалось уничтожить несколько, но на результатах это никак не скажется, все они собираются и анализируются папиной машиной, данные сразу классифицируются и дублируются для других участников программы. Пока я тут билась с программистами над единым аккаунтом и выстраивала цепочку инспекций для отслеживания протестников и их задержания, папа экспериментировал с подручным материалом – зеками, мелочью всякой болотной. Мы же ждали настоящих, тех, кто сможет дойти сюда, самых отважных и устойчивых, самых безапелляционных, самых агрессивных и опасных, именно в них заключено то, что нам нужно. И вот они посыпались, один за другим, почти все сплошь безусые юнцы. Да, были провалы и ошибки, один тут юркий даже убежать сумел, тоже лагерь в лесу разбил, как вы. Да только на одной ноге да в мороз… так и нашли его с радиопередатчиком в руках, у вас, что, это тоже в крови, такие древние штуки собирать?

– Почему на одной ноге?

Тут вступил дедок, стоявший до этого и наслаждавшийся речью Галины, розовея щечками от удовольствия.

– Так это, Галочка моя – тоже исследователь же. Маленькой еще любила лягушек резать у меня на столе и кузнечиков, все пыталась из лапок их собрать такую фиговину, что будет безостановочно двигаться, как бы вечный двигатель. Вот и сейчас. Когда можно хобби заняться, почему нет, да ведь, птенчик?

Галя улыбнулась, потрепала отца за щеку.

– Шутит. Я в пять лет жутко кувыркнулась с велосипеда, хотела по-быстрому проскочить трамвайные рельсы. Вся исцарапалась, лежу, реву, а нога моя в сторону смотрит, так вывихнула колено, что оно как у кузнечика стало. Потом меня подлатали, да вот колено – не очень, всю школу ногу приволакивала как баба-яга. Одноклассники меня за это так и звали. На всех вечеринках и танцах я сидела дома, в походы не ходила, как и не каталась больше на велосипеде, да и на лыжах. Не то чтобы колено не слушалось, просто было невыносимо больно. Папа достал как-то дорогущие немецкие обезболивающие, на них вот до сих пор и держусь, не зря у меня такая томная походка, да? На самом деле хочу понять механизмы амортизации хряща, этого сложного устройства, колено-то – это целых три сустава, собранных природой воедино. И собранных так, что могут долго работать без усталости материалов. Вот и копаюсь, вдруг этот хрящ сможет стать строительным материалом для армирования и в других частях тела? Ну да, я психолог и программист, но как унять исследовательский пыл, Марк, как?

– Мне страшно.

– Мне тоже – вдруг ничего не получится, и мы все это зря затеяли. По головке тогда не погладят, повесят на нас всех собак, всех жертв, еще чего-нибудь приплетут, и – пожизненное. А я в тюрьму не хочу, Марк, там неуютно. Но у нас уже есть успехи.

– А что вы будете делать с теми, ну с этими, у кого выявите этот геном?

– Ну как что – изолировать. Не надо пытаться раскрывать этот термин, пока неизвестно, на каком этапе роста нам это удастся, а там и посмотрим. Каждый человек может пригодиться стране, может, и не по своей воле, но для того и существует власть, чтобы направлять неразумных.

– А вы не боитесь, что вас все-таки накроют, как Сколково. Какая-нибудь более подготовленная группа, чем наша?

– Мы же учимся, Марк, мы обучаемся. Вас вот засекли еще на подходах к Харовску, да и вы сами попали в нашу столовку, где готовят полуфабрикаты для лаборатории. Ну а потом мы вели вас по ночам с помощью квадрокоптеров с инфракрасными камерами, днем опасно их выпускать, сразу заметили бы, а по ночам и не видно. Мрак, Мракуш, – она называла так его в минуты особой нежности, – ну вот зачем ты пришел?

Марк задумался – а действительно, зачем? Что он хотел – сделать мир лучше? Для кого? Для себя? Или для всех? А если этим всем тот мир, который не нравился Марку, был как раз наоборот – по душе? Что, если Марк действительно сумасшедший, ренегат, супостат и еще какие-то непонятные словечки, которыми сыпал дедок, отец Гали, – вот ведь дьявольская семейка? Что, если…Марк увидел, что Славик опять затряс головой, глядя на него, и так выпучил глаза, что, казалось, они сейчас выпрыгнут на разъединяющее их стекло, пробурят его и бросятся на Марка. Славик, впрочем, смотрел не прямо на него, а чуть в сторону. Марк повернул шею и увидел Галю с ножовкой в руке.

Старик подошел к дочери и полуобнял ее. Она склонила голову ему на плечо, так и стояли, не шелохнувшись и смотря куда-то вдаль, куда-то сквозь стены боксов, туда, где плещется бескрайняя Россия, наполненная людским товаром самого разного качества. Отцовская любовь к дочери – самая странная штука, что придумала природа. Он вслушивается в биение ее сердечка, когда она еще в животе у матери. Потом берет на руки это сморщенное, некрасивое, пугающее писклявое существо. Пытается примириться с ним, примирить себя с тем, что у него получился гадкий утенок, который станет прекрасным лебедем, но через много лет. И все эти годы нужно будет культивировать в себе нежное отношение и ласку, искусственную на первых порах, но все более натуральную с течением времени. Неумелость воспитания дочерей отцами отпечатывается на телах дочерей синяками от падения с велосипеда, царапинами от ключей в гараже, обожжённым языком от неостывшего супа, диатезом от киевского торта, неопрятной одеждой и растрепанными волосами без кос, только хвостик, стянутый неумело резинкой. Но от этого так становится тепло и душевно, что дочки вечно ищут тихого местечка под папиной подмышкой, пряча там свою маленькую головку. Он учит ее драться в школе, учит, как отваживать плохих, неподходящих парней, и даже сам парочке напрочь отбивает желание подходить к дочери на расстояние, меньшее, чем протяженность экватора. Затем университет, совместные курсовые на первых порах да долгие разговоры с преподавателями. На дипломе она самая красивая, красивее будет только на собственной свадьбе. Красивее – только уже не для него, для какого-то козла, на которого она променяет отца, человека, вырастившего ее, давшего ей свет знаний, набор инструментов для того, чтобы стать в этой жизни звездой первой, невероятной величины…

– Пап, убери руки с моей задницы.

– Доча, доченька, доча, доченька, доча, доченька…

– И уберите там девку, в лесу повесившуюся. Ворон на нее налетело – тьма, ненавижу ворон, мерзкие твари.