Текст книги "Асоциальные сети"

– Так что я все-таки подписал?

– Завтра узнаешь.

– Завтра, а что будет завтра?

Мужик встал, и его место занял сероглазый, уставший стоять.

– Завтра, Марк, ты станешь звездой, настоящей, целокупной, новой звездой нового поколения, которое разучилось слушать старших и голос разума. Тебя покажут на всех телевизорах, мониторах и экранах телефонов страны, откуда ты расскажешь, как же плохо быть таким негодяем и редиской. Возможно, ты даже будешь молчать, но этого ничего, мы сами расскажем, тем более ты все подписал.

– Да что все подписал-то?

– Чистосердечное признание, историю гниения и списки своих подельников. Многие уже рядом томятся за соседней стенкой, остальных выловим, не переживай, и Славика твоего найдем. Просто мы решили немного сместить вектор и хотим показать, что бывает с теми, кто идет против государства, которое их кормит, лелеет и оберегает.

– За мои же деньги, разве нет?

– Нет, нет никаких твоих денег, есть твоё добросовестное желание отдать часть дохода для того, чтобы сделать свою жизнь качественней, а государство лучше знает, как ими распорядиться наиболее эффективно.

– Ага, вижу, например, создать вас и инспекцию, да?

– Да. Не благодари.

10000

Утром ему принесли поистине королевский завтрак, состоявший из двух вареных яиц, половины свежего батона и большого куска масла. Запивать все это богатство предлагалось большой, наверное, литровой эмалированной кружкой теплого какао, уже успевшего покрыться пленкой. Марк урчал и рвал зубами батон, запихивая сверху яйца и масло, намазывать ему казалось смертным грехом, вдруг все это исчезнет, нужно торопиться. Живот нестерпимо заболел, привычка хорошо кушать ушла, не попрощавшись, и живот сейчас пребывал в некоем шоке. Немного полежав, Марк все-таки добил остатки и выпил какао до дна, не забыв вылизать прикипевшую пленку. Как только он доел последнюю крошку, в камеру вошел сероглазый и отвел его в душ, где ему дали даже настоящий шампунь, а не просто кусок мыла. Марк радовался струям воды, как африканец в середине засушливого сезона, и тер себя так тщательно, что еще немного, и у него начнет отслаиваться кожа. После душа обнаружил, что вся его одежда испарилась и вместо нее лежат простая серая, но новая футболка, джинсы, черные носки и дешевые, но опять же новые кроссовки. Вся одежда была впору, с размером не прогадали, но все понятно, Марк был того телосложения, на которое ориентируются все магазины на свете. Он никогда не подрезал штаны или рукава пиджаков, все всегда было как раз таким, каким и должно быть. И абсолютно не понимал вечного хныкания Славика, которому приходилось на свое квадратное тело искать тряпки неделями. В камере вместе с сероглазым его ждал еще один мужик. Он усадил Марка на кровать, быстро побрил и постриг, ловко толкая из стороны в сторону голову кулаком. Справился минуты за четыре, сколько же он мог заколачивать в барбершопах с такой скоростью работы – сотню тысяч в месяц? Миллион? Под конец процедур красоты мужик пшикнул на Марка из резиновой груши чем-то спиртовым и хвойным и убежал.

Родной автозак и шеренга охраны, Марк помахал им приветственно рукой. Охранник внутри был другой, да какая разница, Марка чего-то разморило, он прислонился к ледяному железному борту и задремал. Ему снилось, как он с Галей поехал на море, сложными путями синхронизировав отпуска. У нее была очень красивая и модная пляжная сумка, у Марка – ровный загар и накачанные лодыжки. Они весело и бессмысленно бегали вдоль линии прибоя, теряя тапочки и печали, Галя светила солнечными зайчиками, отраженными от металлических блях на сумке, Марк прятал глаза за зеленым козырьком кепки, бывшей в ходу в восьмидесятых годах прошлого века. Когда солнце стало жечь совсем уж нестерпимо, они решили пойти пообедать и отдаться во власть сиесты, самого значимого завоевания человеческой культуры. Галя ела демонстративно маленькими кусочками, тщательно прожевывая и не переставая улыбаться. Марк глотал большими кусками и давился от ее улыбки, она словно мама, ну так же нельзя, ей-богу. Номер встретил хрустом простыней и прохладой кондиционера, Марк скинул шорты и нырнул под одеяло, Галя пошла в душ, включила воду. Марк устал ее ждать, ведь понятно, что прибежали они в номер не просто спать, встал, пошёл в ванную комнату, открыл дверь, а там она намыливает ноги. Божечки, эти длинные, бесконечные ноги, чтобы намылить хоть одну, нужно по крайней мере часа полтора. Марк схватил мочалочку и начал Гале помогать. Галя усмехнулась, потрепала его за ушком, наклонилась и укусила за нос. Тогда Марк бросил мочалку, схватил ее мокрую на руки, вытащил из ванной комнаты и бросил на кровать. Галя притворно прикрылась руками, поглядывая на Марка так хитро, что у него все забурлило внутри. Марк отошёл назад, к двери номера, разбежался и как прыгнет на нее аки коршун, сделав страшное в своей неистовости лицо.

Видимо, Марк во сне немного стонал, отчего охраннику стало не по себе, и он дружелюбно ткнул его прикладом в скулу. Как раз хватило времени прийти в себя окончательно перед остановкой автозака. Вокруг суда царило неслабое воодушевление, почти вся площадь перед крыльцом была занята автобусами еще не разорившихся частных и никогда не потеряющих субсидирование государственных телекомпаний. Между ними сновали люди с микрофонами и камерами различных размеров, пытаясь выбрать себе наиболее выгодную высоту и угол атаки. За ними плотной стеной толпились любопытствующие, складывалось впечатление, что, пока Марк был вне зоны действия, провели значительную рекламную компанию, задействовав все каналы информации. В толпе были и пожилые, и совсем мальцы, и студенты, и какие-то домохозяйки, которым скучно дома, и они готовы немного померзнуть ради ощущения вовлеченности.

К автозаку подошли два наряженных пристава в парадной форме и с красными от холода ушами, охранник ткнул прикладом еще раз, немного сожалея, что, возможно, больше такой возможности не представится, и Марк выпрыгнул на улицу, морщась от света. Приставы захлопнули дверь машины и пошли, один спереди, второй сзади, закрывая лица от вспышек фотокамер. Марк улыбался, эта улыбка прилипла к нему в последнее время, когда понял, что терять, собственно, уже нечего, все давно потеряно: Галя, работа, свобода, жизнь, остается только тянуть губы в разные стороны, чтобы им всем, этим людишкам, было не так приятно. Вопросов журналистов он не слушал, как не слышал и возгласов толпы, хулительных и ободряющих, весь этот фоновый шум был сам по себе приятен, он говорил, что Марк не одинок, что еще есть люди на свете, кроме сероглазого и морячка, что не всех еще распределили по камерам, что некоторым ещё можно просто так гулять по улицам.

Внутри, на ступеньках парадной лестницы, была новая красная дорожка, прижатая зеленоватыми медными трубками. Марк остановился вполоборота к входу и несколько секунд дал себя пощелкать в вольной позе кинозвезды, попавшей в Канны. Закинул руку в манерном жесте, чтобы поправить волосы, но приставы резко оборвали этот момент самолюбования на потребу публике. В коридорах было немерено охраны, а в зале – не продохнуть от зевак и должностных лиц, собрался весь город, только вот знакомых лиц не было совсем, или Марк пока их не смог выделить среди всех остальных. Хотя вот же, адвокат и судья были теми же, Марк им кивнул, они синхронно отвернулись, отказываясь признавать в нем давнего знакомца. Это нисколько не обидело, пусть, пусть…

Заседание началось с вступительного слова прокурора, новенького, кстати. Красивый мужик сорока пяти лет с благородной сединой и волевым подбородком, в натянутом на накачанное тело форменном костюме синего цвета, подчеркивающего его такие же глаза. Он встал в центре зала, заслонив собой судью, показав, кто тут на самом деле главный. Камеры устремились к нему, сфокусировав со всех сторон прицелы. Прокурор был артистичен, элегантен, красноречив и при этом абсолютно естественен и настоящ, Марк слушал его и убеждался, какой же он все-таки подлец, ведь все правда – сбегал из дому, попался в тринадцать лет на краже торта из магазина, потом его выгоняли со второго курса за чрезмерное желание не соответствовать как по форме, так и по содержанию системе поведения, принятой в образовательных учреждениях, – угораздило влюбиться в преподавательницу английского, и ничего не мог с собой поделать, таскал ей цветы, писал на доске: «I love you», почти единственные слова, что ему удалось выучить, и висел на окнах общежития, где у нее была отдельная комната. Она не выдержала и сдала его с потрохами – первый урок жестокости любви, которая чаще ломает, чем создает. К делу приобщили жалобы и других преподавателей на его безалаберность – неусидчивость, неученость. Жалобы были и из второго универа, который он закончил с красным дипломом, оправившись от сердечных мук и запретив себе на время делать с женщинами еще что-то, кроме дружеского секса. Любопытно было бы взглянуть на подписи, кто же это там так был недоволен его особой, уж не Елена Викторовна ли, у которой он однажды нашел несколько ошибок в коде, или Индустрий, языком забытое имя, глубокий старик, видевший создание планеты, но так и не научившийся принятию того, что возраст не равен интеллекту и что юные первокурсники могут быть намного умнее его, что и доказывалось неоднократно на защите курсовых. Характеристика с работы была нейтральной, видно было, что босс изо всех сил балансировал между сохранением лица и требованиями надзорных органов, спасибо ему за это. Нужно как-то потом отблагодарить, только когда это – потом? Будет ли «потом» вообще? Посмешили соседи, открывшие Марку его самого с новой стороны – кроме того, что он был наркоман и гей; судя по звукам, доносившимся из его квартиры, он смотрел порно, а может быть, даже и снимал. Эх, подумал Марк, если бы. Они же понаписали, что раз в неделю к нему являлась полиция, что засвидетельствовал новый участковый, которого Марк вообще ни разу не видел. Этакий демон во плоти, которым пугают детей и девственниц. Далее прокурор взял драматическую паузу, походил по залу, подперев подбородок рукой и многозначительно разглядывая пол, как бы намекая, что падение Марка было гораздо ниже его отметки, он где-то там, под деревянными дубовыми планками, истёртыми многочисленными прокурорами, истинными борцами за права граждан. И начал медленно, широко артикулируя, повествовать о том, каким Марк был в сети. Да, сначала Марк притворялся паинькой, писал разные смешные посты о происходящем вокруг него, об окружающих, о друзьях, о работе, постил забавные картинки, стыренные из Интернета, пересказывал старые анекдоты и вообще показывал себя адекватным человеком. Но это была всего лишь маска; с введением единого аккаунта, который он сам, да-да, сам Марк, отстраивал под себя, единый аккаунт, который впитывал его сущность и все его потаенные мечты, который, как и у вас, дорогие пришедшие, стал зеркалом души, Марк показал себя настоящего, открылся, да так открылся, что мы все вместе с вами ахнули – тут несколько человек в зале действительно ахнули, не нанятые актеры ли? Оказалось, что Марк совсем нам не друг и не товарищ, а самый настоящий враг, подпитывающийся террористическими тенденциями, заполонившими сеть с той стороны, со стороны недружелюбных нашей стране личностей и стран. Уже не один век мы испытываем давление извне, и вместо того чтобы сплотиться и встать единым фронтом, среди нас находятся вот такие вредители, как Марк. Мало того, что изъяны съели их мозг, так они пытаются распространить заразу и на свое виртуальное окружение, шеря лживые и опасные материалы. Мы следуем идеалам гуманизма и даем человеку право на ошибку, Марк оступился один раз, и ему дан был шанс на исправление и осознание своего поведения. Однако он уже настолько прогнил, что проигнорировал наше доброе к нему отношение и повторно пошел по той же кривой дорожке, то есть стал рецидивистом. В итоге вы видите его здесь – вот он, наглый, улыбающийся, все ему нипочем. Мы не можем оставить подобных личностей на свободе, нужно выкорчевывать корни зла, наш человек – он же доверчивый, добрый, простой, ему можно запудрить мозги, к сожалению. Поэтому я требую для Марка максимального наказания, которое только возможно, и вы, господин судья, надеюсь, прислушаетесь к моему мнению, отражающему не только дух и букву закона, но и мнение большинства населения, которое, без сомнения, совсем не хочет жить и бояться, когда рядом на свободе бродят такие сомнительные личности.

Прокурор достал из обшлага накрахмаленный платочек, вытер пот со лба, слабо улыбнулся, показывая, сколько сил у него, порядочного гражданина, отнял такой мерзопакостный тип, как Марк, и устало плюхнулся в удобное кресло, из-под ресниц поглядывая на зал и пытаясь уловить его реакцию. Судья нахмурил брови, кивнул прокурору и пригласил выступить адвоката. Адвокат встал, посмотрел на Марка, Марк ему подмигнул, отчего у адвоката дернулся глаз в ответ, но это был скорее нервный тик, так как адвокат сказал всего два слова, одно из которых было похоже на «гр-хм-х-х», а второе – на «о-о-о-о». И сел. Судья, имевший достаточный опыт судебных заседаний, решил Марку слова не давать. Марк в это время крутил головой, все еще надеясь встретить поддержку или знакомых. Никого, только один оператор, длинный как жердь, пристально смотрел на него через толстую оправу хипстерских очков. Марк подмигнул и ему, чего уж, хоть наподмигиваться всласть, а то вдруг дадут десять лет и одиночку, там особо не с кем глазами переглядываться.

Судья постучал молоточком, призывая к тишине, и позвал прокурора и адвоката совещаться в своей комнате. Вышли они минут через двадцать, раскрасневшиеся, вискарем совещались, поди, подумал Марк. Расселись по местам, судья снова постучал молоточком, полистал дело и встал, чтобы огласить приговор. Встали и прокурор с адвокатом, Марк тоже встал, надоело уже сидеть. Зачитав официальную часть и положения, судья приступил к обоснованию срока статьями. Но не успел – оператор, тот, что смотрел на Марка, вдруг кинул в сторону входной двери два мешочка, из которых повалил дым, моментально окутавший помещение, потом развернул камеру к окну, присел, нажал на какую-то кнопку, и из камеры вылетела граната, вынесшая раму вместе с решетками. Пока ошарашенный люд, весь в пыли и дыму, прятался по закоулкам, давя друг друга и наступая на попавшиеся по пути лица, из скомканной толпы высунулись гидравлические кусачки, съездили по паху приставам, охранявшим Марка и перекусили наручники. «К окну, к окну!» – закричали кусачки, Марк перепрыгнул ограждение, пробежался по спинам и нырнул в раззявленный рвано проем вслед за оператором. Полет был долгим и коротким одновременно, Марк успел многое пережить и не успел понять, что совсем не надо было вот так, с разбегу-то, – промахнувшись мимо козырька с неубранным снегом, куда мягко приземлился оператор, Марк со всей мочи грохнулся о крыльцо и что-то сломал, организм ему недвусмысленно намекнул на это таинственным хрустом. Оператор гибко соскользнул с козырька, поднял Марка, и они, волоча Маркову ногу, забежали за угол, где толпилась какая-то детвора со снегокатами. Оператор взял один, посадил Марка себе за спину и двинул вниз по бульвару в сторону набережной. Остальные дети тоже впрыгнули в свои снегокаты и покатили следом, прикрывая их своими маленькими, худеньким спинками. Из зала суда выбежали вооружённые люди, присели на колено, прицелились. Стрелять под видеокамерами по детям не решились, парочка осталась в стойке, остальные – кто бросился к машинам, кто, осознав, что по бульвару на автомобилях не проедешь, – он пешеходный и во многих местах перегорожен тумбами, – побежали пешком, ежесекундно со злостью отмечая растущее отставание.

Снегокаты летели быстро и кучно, распугивая неосторожных тварей животного мира, Марк спрятался за шею длинного и положил ему голову на спину, как-то стало спокойно и захотелось спать. Что это, он становится старым, всегда хочется спать? Бульвар кончился, снегокаты перелетели дорогу и с трамплина, заботливо сделанного из снега, опустились на лед реки, по инерции продолжая замедляющийся бег до другого берега, где вкатились в арку, проделанную в набережной для отвода слишком большого потока во время весеннего полноводия. Из арки их достали альпинистскими веревками, погрузили в маленькую, дряхлую желтую «газельку», каких тысячи на маршрутах города, стоявшую в переулке за углом. Марку показалось, что проехали они всего с километр, но, может быть, и больше, он все-таки задремал.

В окне виднелись деревья и крыши домов, сразу определить, какой район, он не смог. Двигатель заглушили, и они стояли на месте, попытки выйти никто не делал. Длинный не дал встать Марку тоже, когда он решил выглянуть наружу.

– Меня зовут Вадим, – потянул он руку.

– Меня зовут Марк.

– Прости, необходимость.

Вадим попросил Марка раздеться донага и провел по телу детектором, заодно обращая внимание, нет ли свежих шрамов.

– Выходить нельзя, слишком светло, нас увидят те, кому попадаться на глаза сейчас совсем нельзя. Поэтому мы посидим здесь до наступления темноты, окна затонированы. Потом выйдем и пройдем немного пешком до безопасного места.

– Мы же замерзнем.

– Нет.

Вадим достал из-под сиденья большой мешок, и по салону пошли спальники, пледы, термосы с горячим чаем, пирожки, не совсем горячие, шапки, рукавицы. Каждый укутался как только мог, было видно, что подобное они проходят не впервые и все отработано настолько, насколько могут отработать процессы дети. И длинный, если приглядеться…

– Да, мне семнадцать. Я учусь в десятом классе. Херов акселерат, как говорит наш физрук.

– Я видел за очками твои глаза, это не глаза школьника.

– Сейчас нет школьников, студентов, детей, подростков, есть довольные и недовольные, общество разделилось на эти два класса плюс сомневающиеся, которые потихоньку перетекают к нам после каждого запрета концерта какого-нибудь рэпера или рокера. Они сами нас сплотили и сделали силой, не дав выбора, которого мы заслуживаем и хотим. Нельзя что-то отменить или запретить, предварительно дав это попробовать, я понял еще с момента запрета конфет при диатезе в пять годиков.

– А где раздобыл ту штуку и где научился стрелять?

– Мой отец – военный инженер, сейчас поднимает одну из отсталых стран в Африке. Ну более отсталых, чем наша, хотя не факт. После того как мать нас бросила ради мускулистого тела заезжего инструктора по йоге, все воспитание построилось на договорённости не делать друг другу больно. Больше никогда не делать друг другу больно, понимаешь, Марк? Понимать друг друга, пытаться вникать в проблемы, пытаться совместно решить их, даже если не до конца понял, и дать проживать его собственную жизнь, не пытаться укладывать ее в собственные мерила и стратегии. Вот он и собрал, когда я попросил. Просто граната с пружинным метателем. Собрал, печально посмотрел на меня и отбыл в Африку. Давно не звонит, боится узнать, что со мной не все так хорошо. Но постоянно перечисляет деньги и видит, что кто-то их тратит, значит, все пока путем.

– Ты слишком хорошо строишь речь для школьника.

– Ты слишком зануден для преступника.

Марк улыбнулся, налил себе чаю и расслабился. Кто бы они ни были, для чего бы они его ни спасли, в любом случае это было лучшее, что с ним произошло за последние полгода. Его мама говорила: «Дети лучше нас», а женщина, прошедшая огонь и медные трубы педагогического образования с двух его сторон, знает, о чем говорит. Лучше – значит умнее, современней, опытней, как бы это ни казалось странным. Тот груз знаний, что мы набираем годами, им становится доступней в секунду, ведь они рождаются последовательно в новом мире, привычном им сразу, без долгих попыток сделать его таким, какой он есть в эту секунду. И уже их дети будут умнее и опытней их.

Стекла начали подмерзать, водитель, по виду тоже не старик, снял ботинки и натянул валенки, проложив их сначала двумя толстыми стельками, ребята стали жаться друг к другу, попивая мелкими глотками остывающий чай. Шепот разговоров утих. Вадим пошкрябал окошко, приник глазом, перешел к другому борту и посмотрел там. «Темнеет, минут через пятнадцать можно будет выходить».

Вещи сняли и засунули обратно в мешок, водитель, только-только пригревшийся в валенках, со вздохом напялил холодные ботинки. Первыми вышли два мальца, со стороны похожие на близнецов, они обежали «газельку», потом сбегали во двор, по-том еще и на дорогу и постояли там, оглядываясь. Все было спокойно. Вадим подал руку Марку, предложив опереться на нее, и тоже вышел, следом – вся остальная ватага. Разделились, чтобы не быть похожими на группу, Вадим с Марком и близнецами нырнули между домов, остальные пошли в обход, по одному, цепочкой, со все больше наращиваемым расстоянием между звеньями.

Обычная «панелька» в старом центре, Марк наконец-то определился с районом. Квартиры тут стоили раза три больше, чем в его доме, однако, неплохо устроились бунтари. Подъезд изукрашен цветочками и чист, консьержка, бабуля-одуванчик, очень вежливо поздоровалась с Вадимом и уткнулась обратно в старенький телевизор, треснувшим динамиком говорившей ей о страстях где-то за океаном. Лифт с зеркалами, голосовым сопровождением и музыкой-лаунж. Лестничная площадка на шесть квартир, Вадим достал ключи, отомкнул дверь во вторую слева, завел Марка в темноту, сам вышел и пошел к первой.