Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе. Красное по белому"

– Ну-с, милейший, – сказал Стэнлей Гопкинс, – скажите нам теперь: кто вы такой и что вам здесь нужно?

Молодой человек сделал над собой усилие и посмотрел на нас, стараясь казаться спокойным.

– Вы, вероятно, сыщики, – сказал он. – Вы воображаете, что я имею отношение к смерти капитана Питера Карея, но уверяю вас, что я невинен.

– Мы это увидим, – возразил Гопкинс. – Прежде всего, как вас зовут?

– Джон Хоплей Нелиган.

Холмс и Гопкинс обменялись быстрыми взглядами.

– Что вы тут делаете?

– Могу я говорить конфиденциально?

– Конечно нет.

– А почему я обязан вам отвечать?

– Если у вас нет другого ответа, то вам придется плохо на суде.

Молодой человек насупился.

– Хорошо, я вам скажу, – проговорил он. – Почему и не сказать. А между тем мне ненавистна мысль о том, что этот старый скандал снова оживет. Слыхали ли вы когда-нибудь о Даусоне и Нелигане?

Я видел по лицу Гопкинса, что он никогда не слышал о таковых. Холмс же казался очень заинтересованным.

– Вы разумнее банкиров Западного банка, – сказал он. – Они обанкротились на миллион, разорили половину Корнуоллского графства, а Нелиган исчез.

– Именно. Нелиган был моим отцом.

Наконец-то мы получили в руки нечто определенное, а между тем, казалось, широкая бездна отделяла скрывающегося банкира от капитана Питера Карея, пришпиленного к стене его собственной острогой. Мы все напряженно слушали молодого человека.

– Это дело касалось в действительности только моего отца, Даусон тогда уже удалился от дел. Мне в то время было всего десять лет, но я был достаточно взрослый, чтобы чувствовать срам и ужас всего этого. Говорили, что мой отец украл все ценности и бежал. Это неправда. Он верил в то, что если бы ему дали время реализовать их, то все было бы хорошо и всем кредиторам было бы уплачено полностью. Он отправился на своей маленькой яхте в Норвегию, как раз перед тем, как был отдан приказ о его аресте. Я помню ту последнюю ночь, когда он простился с моей матерью. Он оставил нам список ценностей, которые взял с собой, и поклялся, что вернется с восстановленной честью и что никто из доверившихся ему не пострадает. Ну а после того мы уже больше не слышали о нем: и яхта, и он исчезли бесследно. Моя мать и я были убеждены, что он вместе с ценностями, которые взял с собой, находится на дне океана.

Однако же у нас был верный друг, делец, и он некоторое время тому назад выяснил, что некоторые из ценностей, которые отец взял с собой, снова появились на лондонском биржевом рынке. Вы можете себе представить наше удивление. Я потратил месяцы на то, чтобы напасть на их след, и наконец, после многих уловок и трудов я узнал, что человек, продававший их из первых рук, был капитан Питер Карей, собственник этого домика. Естественно, я навел справки об этом человеке и узнал, что он командовал китоловным судном, которое должно было вернуться из арктических морей как раз в то время, когда мой отец направлялся в Норвегию. Осень того года была бурная и сопровождалась множеством штормов с юга. Весьма возможно, что яхта моего отца была отнесена штормом именно на север и там встретилась с судном капитана Питера Карея. Если это так, то что сталось с моим отцом? Во всяком случае, если бы я мог выяснить при помощи свидетельства Питера Карея, каким образом ценности попали на биржевой рынок, это послужило бы доказательством, что отец не продал их и что, забирая их с собой, он не имел в виду никакой личной выгоды.

Я приехал в Суссекс с намерением повидать капитана, но именно в это время произошла его ужасная смерть. Я прочел в отчете следствия описание его каюты, согласно которому в ней сохранялись старые судовые журналы. Мне пришло в голову, что если бы я узнал, что произошло в августе 1883 года на «Морском носороге», то я мог бы проникнуть в тайну судьбы моего отца. Прошлой ночью я попытался добраться до этих судовых журналов, но не мог открыть дверь. Сегодня я возобновил свою попытку, и она мне удалась, но я увидел, что страницы, относящиеся к этому месяцу, вырваны из книги. В этот-то момент я и очутился в ваших руках.

– И это все? – спросил Гопкинс.

– Да, все.

При этом молодой человек отвел глаза.

– Вы ничего больше не хотите сказать нам?

Он колебался.

– Нет, ничего.

– Вы не были здесь до вчерашней ночи?

– Нет.

– В таком случае как вы объясните это? – воскликнул Гопкинс, показывая помятую записную книжку с начальными буквами имени нашего пленника на первом листке и кровяным пятном на переплете.

Несчастный молодой человек обессилел. Он закрыл лицо ладонями и задрожал.

– Где вы ее нашли? – простонал он. – Я не знал, я думал, что потерял ее в гостинице.

– Довольно, – сурово произнес Гопкинс. – Все, что вы имеете еще сказать, вы скажете на суде. Теперь вы пойдете со мной до полицейского участка. Ну-с, мистер Холмс, я очень обязан вам и вашему другу, что вы приехали помочь мне. Как теперь выяснилось, присутствие ваше было не нужно, и я без вас довел бы дело до такого удачного исхода. Тем не менее я очень вам благодарен. Для вас оставлены комнаты в гостинице «Брамблетай», так что мы можем дойти вместе до села.

– Ну, Ватсон, что вы думаете об этом? – спросил Холмс, когда мы на следующее утро возвращались домой.

– Я вижу, что вы недовольны.

– О нет, милый Ватсон, я вполне доволен. Вместе с тем я не одобряю метод Стэнлея Гопкинса, я разочарован в нем. Я ожидал от него чего-нибудь лучшего. Во всяком деле следует принимать соответствующие меры, это первое правило уголовного следствия.

– В чем же заключается правильный метод в данном случае?

– В том пути, который я принял в расследовании этого дела. Может быть, он нам и не даст ничего, я не знаю. Но в любом случае я пойду по этому пути до конца.

На Бейкер-стрит Холмса ожидало несколько писем. Он схватил одно из них, распечатал его и разразился торжествующим смехом.

– Превосходно, Ватсон. Выбранный мной путь, кажется, верный. Есть у вас телеграфные бланки? Пожалуйста, напишите две телеграммы. «Семнеру, пароходному агенту, Радклиф-роуд. Примите троих завтра в десять часов утра. Базиль». Это мое имя в тех местах. Теперь другую телеграмму. «Инспектору Стэнлею Гопкинсу, 46, Лорд-стрит, Брикстон. Приезжайте завтра в девять тридцать завтракать. Важно. Телеграфируйте, если не приедете. Шерлок Холмс». Ах, Ватсон, это проклятое дело преследует меня целых десять дней. Теперь покончу с ним раз и навсегда. Надеюсь, что завтра мы в последний раз услышим о нем.

Пунктуальный инспектор Стэнлей Гопкинс появился в назначенный час, и мы сели за превосходный завтрак, приготовленный миссис Хадсон. Молодой сыщик находился в приподнятом настроении под влиянием своего успеха.

– Вы в самом деле думаете, что ваше решение задачи правильное? – спросил Холмс.

– Я не могу себе представить более ясного дела.

– Мне оно показалось незаконченным.

– Вы удивляете меня, мистер Холмс. Чего еще можно требовать?

– Дает ли ваше объяснение ответы на все пункты?

– Несомненно. Я узнал, что молодой Нелиган прибыл в гостиницу «Брамблетай» в самый день преступления, он приехал под предлогом игры в гольф. Комната его была на нижнем этаже, и он мог уходить, когда ему вздумается. В эту самую ночь он отправился в Вудманс-Ли, виделся с Питером Кареем в его домике, поссорился с ним и убил его острогой. Затем, ужаснувшись тому, что сделал, он бросился вон, выронив записную книжку, которую принес с собой для того, чтобы расспросить Питера Карея об этих акциях. Вы, может быть, заметили, что некоторые цифры были отмечены знаками, а другие, большинство из них, нет. Те, что отмечены, найдены на лондонском биржевом рынке, другие же оставались, вероятно, в руках Карея, и молодой Нелиган, по собственным его словам, страстно желал их получить, чтобы честно расплатиться с кредиторами отца. После своего бегства из домика он не отважился некоторое время появляться здесь, но, наконец, принудил себя это сделать для того, чтобы добыть нужные ему сведения. Кажется, это все просто и очевидно.

Холмс улыбнулся и покачал головой.

– Мне кажется, что на это существует одно только возражение: именно такое объяснение физически нелепо. Пробовали вы проткнуть какое-нибудь тело острогой? Нет? Фи, дорогой сэр, вам, право, следует обратить внимание на эти детали. Мой друг Ватсон может вам сказать, что я потратил целое утро на упражнение такого рода. Это нелегкое дело и требует сильной привычной руки. Удар Черному Питеру был нанесен с такой силой, что острие оружие глубоко воткнулось в стену. Неужели вы воображаете, что этот малокровный юноша способен на такое страшное нападение? Такой ли он человек, чтобы напиваться ромом в обществе Черного Питера среди ночи? Его ли профиль был виден на занавеске за две ночи до убийства? Нет, нет, Гопкинс, мы должны искать другого, более страшного человека.

По мере того как говорил Холмс, лицо сыщика все вытягивалось и вытягивалось, все его надежды и вожделения рушились, но он не хотел уступить без борьбы.

– Вы не можете отрицать, мистер Холмс, что Нелиган был в домике в эту ночь. Записная книжка свидетельствует об этом. Кроме того, мистер Холмс, мой преступник уже задержан. Что же касается вашего страшного человека, то где он?

– Мне кажется, что он на лестнице, – весело ответил Холмс. – Я думаю, Ватсон, что вы хорошо сделаете, если будете держать этот револьвер у себя под рукой.

Холмс встал, положил на другой стол исписанный лист бумаги и сказал:

– Теперь мы готовы.

За дверью слышны были какие-то грубые голоса, после чего в комнату вошла миссис Хадсон и доложила, что три человека спрашивают капитана Базиля.

– Впустите их по одному, – попросил Холмс.

Первый вошедший был маленький человечек, как яблочко румяный и с мягкими белыми бакенбардами. Холмс вынул из кармана письмо.

– Ваше имя, – спросил он.

– Джемс Ланкастер.

– Мне очень жаль, Ланкастер, но матросская каюта полна. Вот вам полсоверена за беспокойство, войдите в эту комнату и подождите там несколько минут.

Второй человек был длинным, высохшим созданием, с прямыми волосами и впалыми щеками. Его звали Гюго Паттинс. Он тоже получил отказ, полсоверена и приказание подождать.

Третий кандидат был человек замечательной наружности. Свирепое лицо бульдога было обрамлено всклокоченными волосами и бородой, бойкие черные глаза сверкали из-под густых, мохнатых нависших бровей. Он поклонился и стоял в позе матроса, теребя свою шапку.

– Ваше имя? – спросил Холмс.

– Патрик Кэрнс.

– Китобой?

– Да, сэр. Двадцать шесть рейсов.

– Из Денди, кажется?

– Да, сэр.

– И вы готовы отправиться на судне экспедиции?

– Да, сэр. Какое жалованье?

– Восемь фунтов в месяц. Можете вы ехать прямо сейчас?

– Как только получу свою амуницию.

– С вами ли бумаги?

– Со мной, сэр.

Он вынул из кармана связку грязных и порванных бумаг. Холмс, пересмотрев, вернул их владельцу.

– Вы как раз такой человек, какой мне нужен, – сказал он. – На том столе лежит контракт. Если вы его подпишете, дело решено.

Матрос заковылял через комнату и взял в руки перо.

– Тут подписать? – спросил он, склонившись к столу.

Холмс встал за его спиной и протянул обе руки поверх его плеч.

– Так будет хорошо, – сказал он.

Я услышал лязг железа и рев взбесившегося быка. Вслед за тем Холмс и матрос, сцепившись, покатились по полу. Последний обладал такой гигантской силой, что даже с наручниками, которые Холмс проворно надел ему на руки, очень быстро осилил бы моего друга, если бы Гопкинс и я не бросились к нему на помощь. Только когда я приложил холодное дуло револьвера к его виску, он понял, что всякое сопротивление будет напрасным. Мы связали ему ноги, задыхаясь от борьбы.

– Я должен извиниться перед вами, Гопкинс, – сказал Шерлок Холмс. – Боюсь, что яичница остыла, но вы, не правда ли, с еще большим удовольствием позавтракаете при мысли, что довели дело до победоносного конца?

Стэнлей Гопкинс был безмолвен от удивления.

– Я не знаю, что сказать, мистер Холмс, – проговорил он наконец, сильно покраснев. – Мне кажется, что я с самого начала свалял дурака. Я понимаю теперь, что не должен был никогда забывать, что я ученик, а вы учитель. Теперь я вижу, что вы сделали, но я не знаю, как вы это сделали и что это значит.

– Ну-ну, – произнес добродушно Холмс. – Нас всех учит опыт, а ваш урок на этот раз состоит в том, что никогда не следует терять из виду возможность выбора между двумя решениями. Вы так были поглощены молодым Нелиганом, что не могли уделить внимание Патрику Кэрнсу, истинному преступнику, убившему Питера Карея.

Грубый голос матроса прервал наш разговор.

– Послушайте, господин, – сказал он, – я не жалуюсь на то, что со мной так поступили, но я бы желал, чтобы вы называли вещи своими именами. Вы говорите, что я преступник, убивший Питера Карея, а я говорю, что я не преступник, я случайно убил Питера Карея. В этом вся разница. Может быть, вы не верите тому, что я говорю? Может быть, вы думаете, что я рассказываю сказки?

– Вовсе нет, – возразил Холмс. – Послушаем, что вы хотите сказать.

– Мне недолго рассказывать. И, клянусь богом, каждое мое слово – правда. Я хорошо знал Черного Питера. И когда он вынул свой нож, то я схватил острогу и заколол его, так как знал, что тут выбор один: он или я. Вот как он умер. Вы можете называть это убийством, но, как бы то ни было, я бы все равно умер, если не от веревки, так от ножа Черного Питера.

– Каким образом вы попали туда? – спросил Холмс.

– Расскажу вам по порядку. Только посадите меня, чтобы я мог свободнее говорить. Это случилось в восемьдесят третьем году, в августе. Питер Карей был хозяином «Морского носорога», а я – простым гарпунщиком. Мы шли обратно домой, выбравшись изо льдов, при встречном ветре, после целой недели шторма с юга, как вдруг увидели суденышко, которое было отнесено на север. На нем был всего один человек, да и тот не моряк: экипаж думал, что судно пойдет ко дну и ушел к норвежским берегам в шлюпке, и я думаю, что все они утонули. Итак, мы взяли человека к себе на пароход, и он долго разговаривал с капитаном в каюте. Весь его багаж состоял из жестяной шкатулки.

Насколько мне известно, имя этого человека никогда не упоминалось. А на вторую ночь он исчез, точно никогда его не существовало. Говорили, что то ли он сам бросился в море, то ли упал за борт во время бури, которая разыгралась в ту ночь. Один только человек знал, что с ним случилось, и этот человек был я, видевший собственными глазами, как капитан поднял его за ноги и перебросил через перила среди темной ночи, за два дня до того, как мы увидели шотландские маяки.

То, что я узнал, я оставил при себе и ждал, что из этого выйдет. Когда мы вернулись в Шотландию, легко было умолчать об этом деле, да никто и не задавал вопросов. Неизвестный человек умер от несчастного случая, и никто не расспрашивал о нем.

Вскоре после того Питер Карей бросил море, и только много лет спустя я узнал, где он находится. Я догадывался, что он совершил преступление ради содержимого жестяной шкатулки и что он может теперь хорошо уплатить мне за молчание. Я узнал, где он живет, от матроса, который встретил его в Лондоне, и отправился к нему, чтобы прижать его. В первую ночь он был довольно благоразумен и готов был дать мне такую сумму, которая освободила бы меня от моря на всю жизнь. Мы должны были окончательно решить это на третью ночь.

Когда я пришел, то застал его довольно пьяным и в скверном настроении. Мы сели, пили и болтали о старине, но чем больше он пил, тем меньше нравилось мне выражение его лица. Я заметил острогу на стене и подумал, что она может мне пригодиться. Наконец он набросился на меня с проклятиями и плевками, со смертоубийственным выражением в глазах и большим складным ножом в руке. Но не успел он вынуть его из ножен, как я проткнул его острогой. Боже мой, какой он испустил рев! Лицо его до сих пор мешает мне спать. Я стоял там, кровь его лилась ручьем. Я ждал, но все было тихо, и я успокоился. Я окинул взглядом комнату и увидел на полке жестяную шкатулку. Я в любом случае имел на нее столько же прав, сколько Питер Карей, а потому взял ее с собой и покинул домик. Но я, как болван, оставил на столе свой кисет.

Теперь я вам расскажу самое странное в этой истории. Не успел я выйти из домика, как услышал чьи-то шаги и спрятался в кусты. Человек, крадучись, вошел в домик, вскрикнул, точно увидел привидение, и, давай бог ноги, быстро скрылся из моих глаз. Кто он был такой и что ему было нужно? Этого я не знаю. Что же касается меня, то я прошел десять миль пешком, сел на поезд на станции Тембридж-Уэльс и приехал в Лондон, никем не замеченный.

Когда я открыл шкатулку, то не нашел в ней никаких денег, а только бумаги, которые я бы не дерзнул продать. Я лишился своей власти над Черным Питером и очутился на мели в Лондоне, без единого шиллинга в кармане. У меня оставался только мой промысел. Я увидел ваше объявление о гарпунщиках и большом жалованье и отправился к агентам, которые и прислали меня к вам. Вот все, что я знаю, и снова скажу, что если я убил Черного Питера, то закон должен меня благодарить за это, потому что я избавил его от расхода на веревку.

– Очень ясное показание, – заметил Холмс, вставая и закуривая трубку. – Я думаю, Гопкинс, что вам не стоит терять времени и следует тотчас же препроводить вашего пленника в надежное место. Эта комната не приспособлена быть тюремной камерой, и мистер Патрик Кэрнс занимает слишком много места на нашем ковре.

– Мистер Холмс, – сказал Гопкинс, – не знаю, как выразить вам свою благодарность. Я даже и теперь не понимаю, как вы достигли такого результата.

– Просто благодаря тому, что я имел счастье с самого начала напасть на верный след. Весьма возможно, что если бы мне было известно о существовании записной книжки, то она отвлекла бы в сторону мои мысли, как это случилось с вами. Но все, что я знал, указывало в одном направлении. Поразительная сила, ловкое обращение с острогой, ром, кисет из тюленьей кожи с низкого сорта табаком – все это указывало на матроса, да к тому же на китобоя. Я был убежден, что буквы «П. К.» на кисете – простое совпадение, что они не имели отношения к Питеру Карею, так как он редко курил и в его каюте не было трубки. Помните, я спрашивал, не было ли в каюте коньяка и виски? Вы ответили, что были. Много ли людей, не являющихся моряками, стали бы пить ром, когда есть эти спиртные напитки? Да, я был убежден, что это был матрос.

– А как вы его нашли?

– Милый мой сэр, задача стала очень простой. Если это матрос, то это может быть только матрос, бывший вместе с Черным Питером на «Морском носороге». Насколько мне стало известно, Питер никогда не плавал ни на каком другом судне. У меня ушло три дня на телеграфирование в Денди, и за эти три дня я узнал имена матросов, составлявших в 1883 году экипаж «Морского носорога». Когда я увидел, что между гарпунщиками есть некто Патрик Кэрнс, то понял, что мое расследование подходит к концу. Я рассудил, что человек этот, вероятно, в Лондоне и что он пожелает покинуть на некоторое время страну. Поэтому я провел несколько дней в Ист-Энде, придумал северную экспедицию, предложил соблазнительные условия гарпунщикам, которые пожелали бы служить под командой капитана Базиля, – и вот результат!

– Удивительно! – воскликнул Гопкинс. – Превосходно!

– Вы обязаны добиться как можно скорее освобождения молодого Нелигана, – сказал Холмс. – Полагаю, что вы у него в долгу. Жестяная шкатулка должна быть возвращена ему, но, конечно, ценные бумаги, которые продал Питер Карей, потеряны навсегда. Вот кеб, Гопкинс, и вы можете увезти своего пленника. Если я буду нужен вам на суде, дайте знать. Мы с Ватсоном собираемся в Норвегию, и наш точный адрес я сообщу вам позднее.

Приключение Чарльза Огустуса Мильвертона

Прошли годы после событий, о которых я собираюсь рассказать, а все-таки описывать их приходится с большой осторожностью. Долго нельзя было, даже с крайней сдержанностью и недомолвками, обнародовать эти факты, но теперь главное действующее лицо отошло в мир иной, и с надлежащими сокращениями история эта может быть рассказана так, чтобы никому не повредить. Она заключает в себе положительно единственный в своем роде случай из деятельности как Шерлока Холмса, так и моей. Читатель извинит меня, если я скрою дату или какой-нибудь факт, по которому он мог бы добраться до действительного происшествия.

Холмс и я совершили одну из своих вечерних прогулок и вернулись домой около шести часов холодного, морозного зимнего вечера. Когда Холмс зажег лампу, свет упал на лежавшую на столе карточку. Взглянув на нее, он с возгласом отвращения бросил ее на пол.

Я поднял ее и прочел:

Чарльз Огустус Мильвертон,

Апльдор-Тауэрс, Гампстед

Агент

– Кто это такой? – спросил я.

– Худший человек в Лондоне, – ответил Холмс, садясь и протягивая ноги к огню. – Не написано ли чего-нибудь на обратной стороне карточки?

Я перевернул ее и прочел:

Зайду в 6.30. Ч. О. М.

– Гм! Он сейчас будет здесь. Не испытывали ли вы, Ватсон, стоя перед змеями в зоологическом саду, отталкивающего, гадливого чувства при виде этих скользких, ядовитых тварей с их неумолимыми глазами и злыми приплюснутыми мордами? Так вот такое именно чувство заставляет меня испытывать Мильвертон. За время своей деятельности я общался с пятьюдесятью убийцами, и худший из них никогда не отталкивал меня так, как этот молодчик. А между тем я не могу не иметь с ним дела… Впрочем, он явится по моему приглашению.

– Но кто же он такой?

– Я вам скажу, Ватсон. Это царь всех шантажистов. Да поможет небо мужчине, а еще больше женщине, тайна и репутация которых попадет во власть Мильвертона. С улыбающимся лицом и каменным сердцем он будет их жать и жать, пока не выжмет досуха. Он в своем роде гений, и он прославился бы, занимаясь более достойным делом. Его метод следующий: он распространяет слух, что готов уплатить очень большие деньги за письма, компрометирующие людей богатых или с положением. Он получает этот товар не только от предателей – лакеев и горничных, но часто и от благородных мерзавцев, которые добились доверия и расположения женщин. Он ведет дела не скупясь. Мне известно, что он заплатил одному лакею семьсот фунтов за записку в две строчки, и что результатом этого было разорение знатной фамилии. Все, что есть на рынке, идет к Мильвертону, и в этой большой столице найдутся сотни людей, которые бледнеют, услышав его имя. Никто не знает, куда он может запустить свою лапу, потому что он слишком богат и слишком хитер, чтобы осуществлять свои коварные замыслы изо дня в день. Он будет держать несколько лет про запас карту, чтобы сделать ею ход в тот момент, когда ставка будет наиболее высока. Я сказал, что он худший человек в Лондоне. И в самом деле, спрашиваю вас, как можно сравнить разбойника, сгоряча уложившего дубиной своего товарища, с этим человеком, который методически и не спеша терзает душу и выматывает нервы, для того чтобы умножить свои уже набитые золотом мешки?..

Я редко слышал, чтобы мой друг говорил с такой горячностью.

– Но, – возразил я, – ведь и на этого человека найдется закон?

– Теоретически – несомненно, практически же – нет. Какая была бы, например, польза для женщины в том, чтобы заключить его на несколько месяцев в тюрьму, если за этим тотчас же последует ее погибель? Его жертвы не смеют парировать его удары. Если бы он когда-нибудь занялся шантажом против невинной особы, тогда, действительно, мы поймали бы его. Но он хитер, как злой дух. Нет-нет, надо найти другие пути для борьбы с ним.

– А для чего он явится сюда?

– Потому что знатная клиентка поручила мне свое печальное дело. Это леди Ева Браквель, самая красивая из девушек, начавших выезжать в свет в прошлый сезон. Ее свадьба с герцогом Доверкортом назначена через две недели. Этот враг имеет несколько неосторожных писем, – только неосторожных, Ватсон, – которые были написаны одному бедному эсквайру в деревне. Достаточно этих писем, чтобы помешать свадьбе. Мильвертон пошлет эти письма герцогу, если ему не будет уплачена крупная сумма. Мне поручено повидаться с ним и прийти к возможно лучшему соглашению.

В эту минуту на улице послышались лошадиный топот и шум колес. Выглянув в окно, я увидел великолепную карету, запряженную парой, и яркий свет от ее фонарей отражался на блестящих крупах великолепных гнедых коней. Лакей открыл дверцы, и из кареты вышел низкого роста толстый мужчина в барашковом пальто. Через минуту он был в нашей комнате.

Чарльз Огустус Мильвертон был человек лет пятидесяти, с большой умной головой, с круглым, пухлым, бритым лицом, с застывшей неизменной улыбкой и парой острых серых глаз, которые сверкали за большими очками в золотой оправе. В его наружности было какое-то пиквикское добродушие, только искаженное неискренностью застывшей улыбки и холодным блеском беспокойных проницательных глаз. Голос его был мягок и приятен, как и его наружность, когда он, подходя с протянутой пухлой рукой, тихо выражал сожаление, что не застал нас в первый свой визит.

Холмс не обратил внимания на протянутую руку и повернул к нему лицо, твердое и холодное, как гранит. Улыбка Мильвертона стала еще шире; он пожал плечами, снял пальто, тщательно сложил его и, перекинув через спинку стула, сел.

– Этот джентльмен? – спросил он, делая плавный жест в мою сторону. – Не будет это нескромностью? Хорошо ли это будет?

– Доктор Ватсон – мой друг и коллега.

– Прекрасно, мистер Холмс. Я протестую только в интересах нашей клиентки. Дело такое щекотливое…

– Доктор Ватсон уже слышал о нем.

– Значит, мы можем приступить к делу. Вы говорите, что действуете от имени леди Евы. Уполномочила ли она вас принять мои условия?

– Какие ваши условия?

– Семь тысяч фунтов.

– А в случае несогласия?

– Дорогой сэр, мне тяжело обсуждать этот вопрос, но если деньги не будут уплачены четырнадцатого, то, конечно, восемнадцатого свадьбы не будет.

Его нестерпимая улыбка стала еще любезнее.

Холмс немного подумал.

– Мне кажется, – сказал он наконец, – что в ваших расчетах слишком много уверенности. Я знаком с содержанием этих писем. Моя клиентка поступит, конечно, так, как я ей посоветую. А я посоветую ей, чтобы она рассказала всю историю своему будущему мужу и положилась бы на его великодушие.

Мильвертон рассмеялся.

– Вы, очевидно, не знаете герцога, – сказал он.

Бросив украдкой взгляд на Холмса, я убедился, что он знает герцога.

– Что дурного в этих письмах? – спросил он.

– Они бойки… Очень бойки, – ответил Мильвертон. – Леди писала прелестно. Но уверяю вас, что герцог Доверкортский не сумеет этого оценить. Впрочем, раз вы думаете иначе, то покончим на этом. Это вопрос чисто деловой. Если вы находите, что интерес вашей клиентки заключается в том, чтобы эти письма были вручены герцогу, то с вашей стороны поистине будет безумием выкупать их за такую большую сумму.

Мильвертон встал и схватил пальто.

Холмс посерел от злости и досады.

– Постойте, – сказал он. – Вы уж слишком торопитесь. Мы, конечно, сделаем все, чтобы избежать скандала в таком щекотливом деле.

Мильвертон снова сел.

– Я был уверен, что вы взглянете на дело именно в этом свете, – замурлыкал он.

– Вместе с тем, – продолжал Холмс, – леди Ева небогатая женщина. Уверяю вас, что две тысячи фунтов истощат ее средства, а сумма, которую вы назвали, положительно ей не по силам. Поэтому я прошу вас умерить свои требования и вернуть письма по цене, которую я назвал. Уверяю вас, это все, что вы можете получить от нее.

Улыбка Мильвертона стала еще более широкой, а глаза засветились юмором.

– Я знаю: то, что вы говорите о средствах леди, правда, – сказал он. – Вместе с тем вы должны допустить, что ее брак – очень подходящий случай для ее друзей и родных постараться ради нее. Они могут колебаться в выборе свадебного подарка. Позвольте мне их убедить, что эта связка писем доставит ей больше радости, чем все лондонские канделябры и вазы.

– Это невозможно, – возразил Холмс.

– Боже мой, боже мой, как это печально! – воскликнул Мильвертон, вынимая из кармана толстую записную книжку. – Мне поневоле думается, что дамы поступают необдуманно, не прилагая старания к своему делу. Взгляните на это!

Он вынул записочку с гербом на конверте.

– Это принадлежит… Ну, может быть, нехорошо называть имя до завтрашнего утра, когда это будет находиться в руках мужа дамы. И все это только потому, что она не хочет найти нищенскую сумму, которую достала бы в полчаса, обменяв бриллианты на стразы. Такая жалость. Ну-с, а вы помните внезапный разрыв между мисс Майлс и полковником Доркингом? Всего за два дня до свадьбы в «Морнинг пост» появилась заметка, извещавшая о том, что она не состоится. А почему? Это почти невероятно, но нелепая сумма в тысячу двести фунтов уладила бы все дело. Разве это не печально? А тут я нахожу вас, человека здравомыслящего, торгующегося об условиях, когда на карту поставлены честь и будущее вашей клиентки. Вы удивляете меня, мистер Холмс.

– То, что я говорю, правда, – возразил Холмс. – Деньги не могут быть найдены. Несомненно, для вас лучше взять солидную сумму, которую я предлагаю, чем губить счастье женщины. Последнее вам никоим образом не принесет барыша.

– В этом вы ошибаетесь, мистер Холмс. Огласка принесет мне косвенным путем значительную пользу. У меня назревают восемь-десять подобных случаев. Если распространится слух, что я строго проучил леди Еву, то другие окажутся гораздо более благоразумными. Понимаете?

Холмс вскочил со стула.

– Становитесь позади него, Ватсон! Не выпускайте его из комнаты! Ну-с, сэр, рассмотрим содержимое этой книжки.

Мильвертон быстро, как мышь, проскользнул в сторону и встал спиной к стене.

– Мистер Холмс, мистер Холмс, – проговорил он, отворачивая борт сюртука и показывая дуло большого револьвера, торчавшего из внутреннего кармана. – Я ожидал, что вы сделаете что-нибудь более оригинальное. Это так часто проделывалось. И какая из этого выходила польза? Уверяю вас, что я вполне вооружен и готов воспользоваться своим оружием, зная, что закон будет на моей стороне. Кроме того, ваше предположение, что я мог принести письма сюда в записной книжке, совершенно ошибочно. Я бы не сделал подобной глупости. А теперь, джентльмены, мне предстоят еще два свидания сегодня вечером, а до Гампстеда далеко.

Мильвертон сделал несколько шагов вперед, взял свое пальто, положил руку на револьвер и повернулся к двери. Я схватился за стул, но Холмс покачал головой, и я опустил его. С поклоном, улыбкой и подмигиваниями Мильвертон вышел из комнаты, и через несколько секунд мы услышали, как стукнула дверца кареты.

Холмс сидел неподвижно возле огня, глубоко засунув руки в карманы брюк, опустив подбородок на грудь и пристально устремив глаза на раскаленные угли. Так просидел он безмолвно с полчаса. Затем с жестом, выражавшим, что решение принято, он вскочил на ноги и прошел в свою спальню.