Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе. Красное по белому"

Леди Бракенстоль лежала на той же кушетке, но вид у нее был более ясный. Горничная вошла вместе с нами и снова принялась делать примочки над бровью своей госпожи.

– Надеюсь, – сказала леди Бракенстоль, – что вы пришли не с тем, чтобы снова допрашивать меня?

– Нет, – ответил Холмс своим самым кротким голосом, – я не намерен причинять вам никакой излишней неприятности, леди Бракенстоль. Все, что я желаю, – это облегчить ваше положение, потому что я убежден в том, что вы много претерпели. Если вы пожелаете отнестись ко мне как к другу и довериться мне, то можете увидеть, что я оправдаю ваше доверие.

– Чего вы требуете от меня?

– Сказать мне правду.

– Мистер Холмс!

– Нет-нет, леди Бракенстоль, это совершенно бесполезно. Вы, может быть, слышали о скромной репутации, которой я пользуюсь. Я ставлю ее всю на карту, говоря, что весь ваш рассказ – чистый вымысел.

И госпожа, и горничная, обе с бледными лицами, уставились на Холмса испуганными глазами.

– Вы наглый человек! – воскликнула Тереза. – Вы хотите сказать, что моя госпожа солгала?

Холмс встал.

– Вы ничего не имеете мне сказать?

– Я все сказала вам.

– Подумайте еще, леди Бракенстоль. Не лучше ли будет для вас быть откровенной?

На одно мгновение ее красивое лицо выразило колебание. Затем, под влиянием какой-то новой сильной мысли, оно снова стало похожим на маску.

– Я сказала вам все, что мне известно.

Холмс взялся за шляпу и пожал плечами.

– Очень жаль, – сказал он и, не прибавив ни слова, вышел из комнаты и из дому.

В парке был пруд, и мой друг направился к нему. Пруд был замерзший, но во льду была проделана небольшая полынья для единственного лебедя. Холмс посмотрел на нее и пошел дальше, к сторожке у ворот. Тут он написал короткую записку Стэнлею Гопкинсу и оставил ее у привратника.

– Может быть, я верно угадал, а может быть, и нет, но мы обязаны сделать что-нибудь для нашего приятеля Гопкинса, хотя бы для того, чтобы оправдать свое второе посещение, – сказал Холмс. – Я не намерен быть с ним вполне откровенным. Полагаю, что следующей ареной для наших операций должна стать пароходная контора линии Аделаида – Саутгемптон, которая, насколько мне помнится, находится в конце улицы Пэлл-Мэлл. Есть другая линия, соединяющая Южную Австралию с Англией, но мы обратимся сначала к главной компании.

Карточка Холмса, посланная директору, обеспечила нам немедленный прием, и Холмс очень скоро получил все нужные сведения. В июне 1895 года только один пароход компании прибыл в английский порт. Это был «Гибралтарский утес», самый крупный и лучший из ее пароходов. Справка в списке пассажиров показала, что на нем прибыла мисс Фрезер из Аделаиды со своей горничной. Пароход этот находится в настоящее время на пути в Австралию, где-то на юг от Суэцкого канала. Служащие на нем те же, что в 1895 году, за исключением только одного. Старший офицер мистер Джек Крокер был произведен в капитаны и принимает теперь новый пароход компании «Басс-Рок», отправляющийся через два дня в Саутгемптон. Он живет в Сайденгаме, но, вероятно, приедет сегодня за инструкциями, и мы можем, если желаем, подождать его.

Нет, Холмс не имел желания его видеть, но хотел бы узнать больше о его репутации и характере.

Репутация его была великолепная. Ни один офицер во флоте не мог быть приравнен к нему. Что же касается характера, то он был благонадежен при исполнении своих обязанностей, но когда сойдет со своего судна, то бывает безумно отчаянным малым, горячим, раздражительным, однако честен и добр. Вот суть сведений, с которыми Холмс покинул контору Аделаида-Саутгемптонской компании. Оттуда он поехал в Скотленд-Ярд, но вместо того, чтобы войти туда, продолжал сидеть в кебе, глубоко погрузившись в размышления. В конце концов он отправился на Черинг-Кросский телеграф, послал телеграмму, и наконец-то мы вернулись на Бейкер-стрит.

– Нет, я не мог этого сделать, Ватсон, – сказал Холмс, когда мы вошли в свою комнату. – Был бы подписан приказ о его аресте, и ничто на свете не могло бы его спасти. Раза два в своей жизни я чувствовал, что причинил больше зла, открыв преступника, чем он причинил его своим преступлением. Я теперь научился осмотрительности и согласен лучше сыграть штуку с английским законом, чем со своей совестью. Прежде чем действовать, надо еще кое-что узнать.

Вечером к нам пришел Стэнлей Гопкинс. Дела у него шли неладно.

– Я думаю, что вы колдун, мистер Холмс. Право, мне иногда кажется, что вы обладаете сверхъестественными способностями. Каким чудом, например, узнали вы, что украденное серебро находится на дне пруда?

– Я этого не знал.

– Но вы написали мне, чтобы я осмотрел пруд.

– Так вы, значит, нашли серебро?

– Нашел.

– Я очень рад, что помог вам.

– Но вы не помогли мне. Вы еще больше запутали дело. Что это за воры, которые крадут серебро, а затем бросают его в ближайший пруд?

– Это, конечно, несколько эксцентричный поступок. Мне просто пришло в голову, что серебро могло быть взято людьми, которым оно не нужно, которые взяли его только для отвода глаз. А в таком случае естественно для них было желать отделаться от него как можно скорее.

– Но почему такая мысль пришла вам в голову?

– Я просто думал, что это возможно. Когда они вышли через французское окно, то увидели как раз перед своим носом пруд с маленькой соблазнительной полыньей. Можно ли было желать лучшего тайника?

– Ах! Тайник – вот это лучше! – воскликнул Стэнлей Гопкинс. – Да-да, теперь я все понимаю! Было еще рано, народ ходил по дорогам, они боялись, что их увидят с серебром, а потому опустили его в пруд, намереваясь вернуться за ним, когда пруд очистится ото льда. Прекрасно, мистер Холмс, это лучше вашего предположения об отводе глаз.

– Совершенно так, вы напали на восхитительную мысль. Я не сомневаюсь в том, что мои идеи были совсем дики, но вы должны согласиться, что серебро в конце концов найдено.

– Да, сэр, да. Это все дело ваших рук. Но меня прескверно осадили.

– Осадили?

– Да, мистер Холмс. Шайка Рандлей арестована сегодня утром в Нью-Йорке.

– Боже мой, Гопкинс! Это, конечно, несколько противоречит вашему предположению, что они прошлой ночью совершили убийство в Кенте.

– Это чистый рок, мистер Холмс, настоящий злой рок. А все-таки есть и кроме Рандлей шайка в три человека, или, может быть, образовалась новая шайка, о которой полиция не имеет еще сведений.

– Совершенно верно, это вполне возможно. Как, вы уходите?

– Да, мистер Холмс, я не успокоюсь, пока не доведу это дело до конца. Вы не можете дать мне какой-нибудь намек?

– Я же дал вам один.

– Какой?

– Да об отводе глаз.

– Но для чего, мистер Холмс, для чего?

– Это, конечно, вопрос. Но я рекомендую вам поразмыслить над ним… Вы не хотите остаться обедать?..

Когда мы пообедали вдвоем, Холмс снова заговорил о деле. Он закурил трубку и протянул свои ноги в туфлях к веселому огню камина. Вдруг он посмотрел на часы.

– Я ожидаю дальнейших сведений, Ватсон.

– Когда?

– Сейчас, через несколько минут. Вы, вероятно, находите, что я сейчас дурно поступил со Стэнлеем Гопкинсом?

– Я полагаюсь на вашу рассудительность.

– Очень трогательный ответ, Ватсон. Смотрите на дело так: то, что мне известно, то неофициальное, а что ему известно, то официальное. Я имею право выводить свои личные заключения, а он не имеет этого права. Он должен все обнаруживать, иначе он будет изменником долгу службы. В сомнительном деле я бы не хотел поставить его в такое тяжелое положение. Итак, я оставляю при себе свои сведения, пока не выясню до конца это дело.

– Когда же это будет?

– Время настало. Вы сейчас будете зрителем последней сцены замечательной драмы.

Послышался шум на лестнице, затем открылась наша дверь, и в комнату вошел красивый человек, настоящее олицетворение мужества. То был высокий молодой мужчина с золотистыми усами, голубыми глазами, загорелый от тропического солнца и с мягкой походкой, доказывавшей, что эта громадная фигура столь же ловка, сколь сильна. Он запер за собою дверь и теперь стоял перед нами со сжатыми кулаками, тяжело дыша от старания подавить овладевшее им волнение.

– Садитесь, капитан Крокер. Вы получили мою телеграмму?

Посетитель опустился в кресло и вопросительно смотрел то на одного из нас, то на другого.

– Я получил вашу телеграмму и пришел в назначенный вами час. Я слышал, что вы были в конторе. От вас нельзя убежать. Я готов выслушать самое худшее. Что вы намерены делать со мною? Арестовать меня? Ну, говорите! Вы не можете, сидя тут, играть со мною как кошка с мышью.

– Дайте ему сигару, Ватсон, – сказал Холмс. – Возьмите-ка ее в рот, капитан Крокер, и не позволяйте своим нервам овладеть вами. Я бы не стал тут сидеть и курить с вами, если бы думал, что вы обыкновенный преступник, вы можете быть вполне уверены в этом. Будьте со мною откровенны, и мы в состоянии будем сделать кое-что хорошее. Будете хитрить со мною, я вас раздавлю.

– Чего вы от меня хотите?

– Правдивого отчета обо всем, что случилось прошлой ночью в Аббэй-Грэнже. Правдивого отчета, понимаете, без всяких добавлений и без всякой утайки. Мне так много уже известно, что если вы хоть на один дюйм отклонитесь от прямого пути, то я свистну в окно в этот полицейский свисток, и тогда дело навсегда выскользнет из моих рук.

Моряк подумал немного. Затем он ударил себя по ноге своей большой загорелой рукой.

– Пойду на риск! – воскликнул он. – Я верю, что вы человек, способный сдержать свое слово, притом белый человек, и я расскажу вам все. Но сначала я вот что скажу. Поскольку дело касается меня, то я ни о чем не сожалею и ничего не боюсь. Я бы повторил все снова и гордился делом своих рук. Да будет проклята эта скотина: если бы у него было столько жизней, сколько у кошки, то и тогда они все были бы в моих руках! Но дело в леди, в Мэри… Мэри Фрезер (никогда не назову я ее тем проклятым именем). Когда я подумаю, что навлек на нее неприятность, я, который готов отдать свою жизнь, чтобы вызвать улыбку на ее дорогом лице, то это превращает мою душу в ад. А между тем… Как мог я иначе поступить? Я расскажу вам все, господа, а затем спрошу вас, как мужчина у мужчин, мог ли я поступить иначе.

Я должен вернуться немножко назад. Вам, по-видимому, все известно, а потому вы, вероятно, знаете, что, когда я встретился с нею, она была пассажиркой, а я – старшим офицером на «Гибралтарском утесе». С первого же дня, когда я увидел ее, она стала для меня единственною женщиной в мире. В течение этого плавания я с каждым днем все более и более любил ее, и с тех пор я много раз во мраке ночной вахты становился на колени и целовал палубу этого парохода, потому что знал, что ее милая ножка ступала по ней. Она никогда не была моей невестой. Она вполне честно обращалась со мною. Я не имею права жаловаться. Вся любовь была только с моей стороны. От нее же я видел только товарищеское отношение и дружбу. Когда мы расстались, она была свободна, я же никогда больше не буду свободен.

Когда я в следующий раз вернулся из плавания, то услышал о ее замужестве. Что ж, почему бы ей было не выйти замуж за того, кто ей нравится? Титул и деньги – кому они лучше пристали, как не ей? Она рождена для всего прекрасного и изящного. Я не горевал о ее замужестве. Я не такая эгоистичная собака. Я рад был, что она нашла свое счастье и не связала свою судьбу с моряком без гроша. Вот как я любил Мэри Фрезер.

Ну-с, так я никогда не думал, что снова увижу ее. Но в последнее плавание я получил повышение и, так как новый пароход не был еще спущен на воду, то мне пришлось прождать месяца два со своим экипажем в Сайденгаме. Однажды, гуляя, я встретил Терезу Райт, ее старую горничную. Она рассказала мне о ней, о нем, обо всем. Говорю вам, господа, что это чуть не свело меня с ума. Как смела эта пьяная собака поднять руку на ту, башмаки которой он недостоин был лизать! Я опять встретил Терезу. Затем я встретил саму Мэри, и снова встретил ее. А потом она не хотела больше встречаться со мною. Но на днях я получил уведомление, что через неделю должен отправиться в плавание, и решил, что увижусь с нею в последний раз перед уходом в море. Тереза всегда была мне другом, она любила Мэри и ненавидела мерзавца почти так же сильно, как и я. От нее я узнал обычаи дома. Мэри имела обыкновение сидеть за книгой в своем маленьком будуаре внизу. Я пробрался ночью туда и постучался в окно. Она не хотела впускать меня, но я знал, что она в глубине своего сердца любит меня и не может оставить меня стоять на дворе в морозную ночь. Она шепнула мне, чтобы я обошел кругом и подошел к большому окну фасада. Я нашел его открытым и вошел в столовую. Снова услышал я из ее уст такие вещи, от которых кровь закипела у меня в жилах, и снова я проклял животное, которое грубо обращалось с любимой мною женщиной. Ну-с, господа, я стоял с нею у окна, даже не прикоснувшись к ней, беру Небо в свидетели. Вдруг он, точно сумасшедший, ворвался в комнату, обругал ее самыми грязными словами, какими только может мужчина обругать женщину, и ударил ее по лицу палкой, которую держал в руке. Я схватил кочергу, и между нами завязался честный бой. Взгляните на мою руку, куда попал его первый удар. Тогда настал мой черед, и я с ним разделался как с гнилой тыквой. Вы думаете, что я раскаиваюсь? О нет! Тут был вопрос жизни, не его или моей, но гораздо больше – ее жизни или его, ибо как мог я оставить ее во власти этого сумасшедшего?.. Вот каким образом я убил его. Поступил ли я дурно? Ну-с, господа, скажите, как поступили бы вы на моем месте?

Она закричала, когда он ударил ее, и на этот крик прибежала вниз старая Тереза. На буфете стояла бутылка вина; я откупорил ее и влил несколько капель в рот Мэри, так как она была полумертвая от потрясения. Затем я сам выпил немного. Тереза была холодна как лед, и план был составлен ею и мною. Мы должны были устроить так, чтобы казалось, будто убийство совершено ночными ворами. Тереза повторяла сочиненную нами историю своей госпоже, а я вскарабкался наверх и отрезал шнур от звонка. Затем я привязал ее к стулу и растрепал конец шнура, чтобы он казался естественно оборванным, иначе стали бы удивляться, каким образом вор мог взобраться туда, чтобы отрезать его. Сделав это, я собрал кое-что из столового серебра, чтобы убедить других в совершенном воровстве, и покинул женщин, приказав им произвести тревогу через четверть часа после моего ухода. Я бросил серебро в пруд и отправился в Сайденгам, чувствуя первый раз в своей жизни, что я сделал действительно доброе дело. Вот истина, мистер Холмс, полная истина, хотя бы она стоила мне жизни.

Холмс некоторое время молча курил. Затем он подошел к нашему посетителю и пожал ему руку.

– Вот какого я мнения, – сказал он. – Я знаю, что каждое слово ваше – правда, так как вы вряд ли произнесли хоть одно слово, которое было бы мне неизвестно. Только акробат или моряк мог достать с планки шнур, и никто, кроме моряка, не мог сделать узлы, которым шнур был привязан к креслу. Только один раз в своей жизни эта леди вступала в контакт с моряками. Это было во время ее путешествия из Австралии в Англию, и мужчина, совершивший убийство, должен был принадлежать к ее обществу, так как она всячески старалась выгородить его и тем доказать, что любит его. Видите, как легко было мне найти вас, раз я попал на верный след.

– Я думал, что полиция никогда не будет в состоянии проникнуть в нашу хитрость.

– Полиция и не проникла в нее, и, по моему убеждению, никогда не проникнет. Теперь слушайте, капитан Крокер. Дело очень серьезное, хотя я охотно допускаю, что вы действовали под влиянием сильнейшего раздражения, до которого может быть доведен человек. Может быть даже, что ваш поступок будет признан законным, как вызванный самозащитой. Однако же это надлежит решить британскому суду присяжных. Между тем я так симпатизирую вам, что если вы согласитесь исчезнуть в двадцать четыре часа, то обещаю, что никто этому не помешает.

– А затем все выйдет наружу?

– Конечно.

Моряк побагровел от гнева.

– Что это за предложение вы, мужчина, делаете мужчине? Я достаточно сведущ в законах, чтобы знать, что Мэри будет взята как соучастница. Неужели вы думаете, что я брошу ее одну терпеть всю эту муку, а сам увильну? Нет, сэр, пусть делают со мною самое худшее, но ради самого Неба, мистер Холмс, найдите какой-нибудь способ, чтобы Мэри не была привлечена к суду.

Холмс вторично протянул свою руку моряку.

– Я только испытывал вас. Я беру на себя большую ответственность, но я сделал Гопкинсу намек, и, если он не способен им воспользоваться, я ничего не могу больше сделать. Послушайте, капитан Крокер, мы поступим по закону. Вы – подсудимый. Вы, Ватсон, – британский суд присяжных, и я никогда не встречал человека, более достойного быть его представителем. Я – судья. Теперь, господа присяжные, вы слышали показания. Находите ли вы подсудимого виновным или невиновным?

– Не виновен, милорд, – ответил я.

– Глас народа – глас Божий. Вы оправданы, капитан Крокер. Я не опасен для вас, пока официальное следствие не отыщет какого-нибудь другого «преступника». Вернитесь через год к миледи, и да оправдает ваша жизнь с нею приговор, произнесенный вами сегодня.

Кровавое пятно

Историей о красном шнуре я намеревался закончить ряд рассказов о подвигах моего друга Шерлока Холмса. Таково было мое намерение. Объяснялось оно не недостатком материала. О недостатке не может быть и речи: у меня есть целая груда не напечатанных еще дел, которые расследовал мой друг. Равным образом и читатели продолжают по-прежнему интересоваться подвигами знаменитого криминалиста.

Если я собирался прекратить эпопею о Холмсе, то меня побуждала к этому совершенно другая причина. Дело в том, что сам Холмс не желает, чтобы я теперь знакомил публику с его деятельностью. Пока он занимался расследованием преступлений, ему было приятно видеть мои рассказы в печати. Теперь же он покинул Лондон и свое любимое дело и живет на собственной ферме в Суссексе. Он страшно увлекся пчеловодством, весь ушел в него, и слава стала ему ненавистна. Он не раз предъявлял мне настоятельные требования, чтобы я прекратил публикации рассказов о его подвигах. И мне насилу удалось добиться у него разрешения напечатать предлагаемый теперь вниманию читателей рассказ.

Холмс долго со мной не соглашался, но я напомнил ему его собственные слова, некогда сказанные им. Он сказал, что позволит мне опубликовать эту историю только тогда, когда действующие лица сойдут со сцены. Это время теперь настало. Кроме того, нужно закончить этой историей серию рассказов потому, что это выдающаяся история, имеющая международный характер. Хотя со времени описанного мною события и прошло уже много дней, но я все-таки должен быть тактичным. О многих подробностях я умалчиваю по весьма понятным для читателя причинам.

Случилось это не скажу в каком году, но осенью, во вторник. В нашей скромной квартире на Бейкер-стрит появились два лица, пользующиеся европейской известностью. Один из этих господ имел суровую внешность. Нос у него был крючковатый, глаза – орлиные, выражение глаз – повелительное. Это был не кто иной, как знаменитый лорд Беллингер, бывший дважды министром-президентом. Его спутник, брюнет с бритым лицом, изящный, красивый и еще довольно молодой, был тоже не последним человеком в Англии. Это был Трелонэй Гопп, министр иностранных дел. Гоппа считали восходящей звездой британской политики.

Наши гости сели рядом на маленьком диванчике. По их измученным и беспокойным лицам было видно, что они пришли к нам по важному делу. Министр-президент тонкими, нервными руками сжимал ручку из слоновой кости зонтика. Его худое аскетическое лицо угрюмо глядело то на Холмса, то на меня. Министр иностранных дел одной рукой дергал себя за ус, а другой конвульсивно перебирал брелки на часовой цепочке. Первым заговорил он.

– Сегодня в восемь часов я обнаружил пропажу, мистер Шерлок Холмс, и сейчас же уведомил об этом министра-президента. И по его совету мы отправились к вам.

– А в полицию вы дали знать об этом?

– О нет, сэр! – быстро и решительно воскликнул министр-президент. – Полиции мы ничего не сообщали и, конечно, ничего не сообщим. Уведомить полицию – это значит предать дело гласности, а этого-то мы и хотим избежать.

– Но почему же, сэр?..

– Потому что пропавший документ имеет громадное значение. Опубликование этого документа может легко привести – я так предполагаю, по крайней мере, – к серьезнейшим осложнениям международного характера. Я не преувеличу, если скажу, что от опубликования этого документа зависит дело европейского мира. Розыски должны вестись в величайшей тайне. А если тайна не может быть соблюдена, то лучше совсем не производить розысков. Люди, похитившие это письмо, и похитили-то его затем, чтобы объявить во всеуслышание его содержание.

– Понимаю. А теперь, мистер Трелонэй Гопп, вы меня чрезвычайно обяжете, если по возможности подробнее расскажете, при каких обстоятельствах исчез этот важный документ.

– Сделать это нетрудно, мистер Холмс. Письмо – это было письмо от одного иностранного государя – было получено несколько дней тому назад. Оно было настолько важно, что я не оставлял его на ночь в несгораемом шкафу в здании министерства, а увозил его к себе домой в Уайтхолл-террас. Ночью я хранил письмо в запертой шкатулке в своей спальне. Прошлой ночью письмо было еще там, в этом я уверен. Одеваясь к обеду, я нарочно отпер шкатулку и видел, что документ лежит там. Но утром письмо исчезло. Шкатулка стояла всю ночь на туалетном столе возле зеркала. Сплю я чутко; жена моя также спит чутко. Оба мы готовы принести присягу в том, что никто к нам в спальню не входил. И однако, сэр, письмо пропало!

– В котором часу вы обедали?

– В половине восьмого.

– А когда вы легли спать?

– Жена моя уезжала в театр, я дожидался ее. Спать мы легли в половине одиннадцатого.

– Таким образом, в течение четырех часов шкатулку никто не охранял?

– Да, но только в спальню никому не позволяется входить, кроме горничной и моего камердинера. Оба они надежные люди, служат у нас давно, и мы им доверяем. К тому же откуда они могли знать, что в шкатулке хранится важный документ?

– Кто же знал о существовании этого письма?

– Решительно никто.

– Но ваша жена-то, конечно, знала?

– О нет, сэр! Я сказал жене про письмо только сегодня утром, после того как оно исчезло.

Холмс одобрительно кивнул головой.

– Я давно знал, сэр, – сказал он, – что вы серьезно относитесь к вашим обязанностям. Вы, сэр, совершенно правы: важные государственные тайны нельзя сообщать даже самым близким своим родственникам.

Министр иностранных дел поклонился и сказал:

– Я считаю, что заслужил эту похвалу. Жене я не говорил ни полслова.

– Ну а догадываться о существовании письма она могла?

– Ни под каким видом, да и никто не мог догадаться, мистер Холмс.

– Кто же в Англии знал о существовании этого письма?

– Вчера о нем было сообщено всем членам кабинета. Но ведь вы знаете, какой тайной окружены заседания кабинета министров. А вчера министр-президент специально предупредил министров, что они должны сохранить эту тайну.

Трелонэй Гопп старался говорить спокойно, но не выдержал, на лице его отразилось отчаяние, он схватился за голову руками и воскликнул:

– Боже мой, боже мой! И только подумать, что это письмо пропало!

На один только момент обнаружился его характер: страстный, порывистый, чувствительный. Но он быстро овладел собою, на лице снова появилась прежняя аристократическая маска, и он мягким голосом продолжал:

– Кроме членов кабинета, о существовании письма знают только двое или трое департаментских чиновников. Кроме этих лиц, никто в Англии ничего не слышал о нем.

– Ну а за границей?

– За границей, разумеется, никто о нем не знает, кроме разве того, кто его написал. Я уверен даже, что его министры… Я хотел сказать, что это письмо было отправлено неофициальным путем.

Холмс подумал немного и сказал:

– Ну а теперь, сэр, я желал бы знать: что это за документ и почему это исчезновение может повести к таким важным последствиям?

Министры быстро переглянулись, густые брови министра-президента нахмурились.

– Мистер Холмс, – сказал он, – конверт письма был длинный, узкий, светло-голубого цвета. На конверте печати из красного сургуча, на которых изображен лежащий лев. Адрес написан крупным смелым почерком…

– Эти подробности, – прервал Холмс, – несомненно, очень важны и существенны. Но я не о них вас спрашивал. Я желал бы знать содержание письма.

– Это государственная тайна величайшей важности, и я, к сожалению, не могу ею с вами поделиться. Да к этому, кажется, не представляется необходимости. Мне сказали, что вы обладаете необычайными талантами в деле розыска. Если это правда, то вы разыщете описываемый мною конверт с содержащимся в нем письмом. Правительство сумеет вас отблагодарить. Вы получите такое вознаграждение, какое вам будет угодно назначить самим.

Шерлок Холмс, улыбаясь, встал.

– Вы, господа, – сказал он, – принадлежите к числу самых занятых людей в стране. Но и я тоже не располагаю досугом. У меня очень много дел. Крайне сожалею, что не могу быть полезным в этом деле. Продолжать разговор, по-моему, бесполезно. Это будет напрасная трата времени.

Министр-президент вскочил с дивана. В его глубоко сидящих голубых глазах загорелся гневный огонек.

– Я не привык, сэр!.. – начал он, но сразу же овладел собою и снова сел на диван.

С минуту или более мы все сидели и молчали, а затем старый государственный деятель пожал плечами и произнес:

– Что же, мы должны подчиниться вашим условиям, мистер Холмс. Неблагоразумно, если мы будем требовать от вас помощи, а сами не станем доверять вам.

– Я совершенно согласен с вами, сэр, – сказал молодой министр.

Лорд Беллингер продолжал:

– Я надеюсь на вашу скромность, мистер Холмс, а также на вашу, доктор Ватсон. Я взываю, кроме того, к чувству вашего патриотизма. Знайте, что наше отечество подвергнется величайшим бедам, если эта тайна разгласится.

– Вы можете нам вполне довериться, – сказал Шерлок Холмс.

– Письмо это получено от одного иностранного государя, – сказал премьер. – Этому государю не понравилось территориальное приобретение, сделанное нами в одной колонии. Он написал это письмо лично, под влиянием порыва, не посоветовавшись со своими министрами. Мы наводили справки – министры ничего не знают. И написано письмо очень неудачно. Некоторые фразы имеют характер вызова. Если это письмо будет опубликовано, общественное мнение Англии будет взволновано, сэр… Едва ли я преувеличиваю, утверждая, что обнародование этого письма может втянуть нас в очень неприятную войну.

Холмс написал какое-то слово на листе бумаги и показал его министру-президенту.

– Совершенно верно. Письмо писал он. Письмо это, сэр, может повлечь за собой многомиллионные траты и гибель сотен тысяч людей. И вот это-то письмо и пропало столь загадочным образом.

– Уведомили вы о пропаже автора письма?

– Да, сэр, я послал шифрованную телеграмму.

– Но, может быть, он сам хочет, чтобы это письмо было опубликовано?

– О нет! Мы имеем серьезные основания предполагать, что он раскаивается в своем поступке! Он видит сам, что поступил необдуманно. Как для него, так и для нас открытие тайны будет неприятно.

– Но кому же, в таком случае, может понадобиться опубликование этого письма? Ведь его и украли, конечно, чтобы опубликовать.

– Здесь, мистер Холмс, мы переходим в область тонкостей международной политики. Взгляните на взаимные отношения держав, и вы без труда поймете мотив преступления. Европа представляет вооруженный лагерь. Два союза равной силы стоят друг против друга. Великобритания поддерживает нейтралитет. Представьте себе, что Великобритания вовлечена в войну с одной из этих политических сторон. Этим самым другая сторона получает преобладание. Вы меня понимаете?

– Понимаю очень хорошо. Противники автора письма похитили этот документ для того, чтобы его поссорить с Англией?

– Совершенно верно.

– И кому могло быть доставлено это письмо?

– Конечно, правительству, в интересах которого действовал вор. В то время, как мы с вами тут разговариваем, письмо, наверное, несется на океанском пароходе по назначению.

Трелонэй Гопп опустил голову и громко застонал. Министр-президент положил ему на плечо руку.

– Что делать, дорогой мой, с вами случилось несчастье! Осуждать вас никто не будет. Вы приняли все меры предосторожности… Итак, мистер Холмс, я сообщил вам все факты. Что вы нам посоветуете?

Холмс печально покачал головой.

– Вы сказали, сэр, что война неизбежна, если это письмо будет опубликовано?

– Да, я так думаю.

– В таком случае готовьтесь к войне, сэр.

– О, это очень жестоко, мистер Холмс!

– Но рассмотрите сами факты, сэр. Немыслимо предположить, чтобы письмо было похищено после половины одиннадцатого вечера, в то время, как мистер Трелонэй Гопп уже находился в спальне. Стало быть, письмо было похищено вчера между половиной седьмого и половиной одиннадцатого, ближе к половине седьмого. Похититель отлично знал, где лежит письмо, и постарался захватить его как можно скорее. Итак, вот когда был захвачен, сэр, этот важный документ. Где он может находиться теперь? У похитителя? Конечно нет! Похититель передал немедленно письмо тем, кому оно было нужно. Как же мы можем овладеть этим письмом? Никак. Оно вне нашего влияния.

Министр-президент встал с диванчика.

– Ваша логика неумолима, мистер Холмс. Теперь я и сам вижу, что все потеряно, – сказал он.

– Предположим, – продолжал Холмс, – что письмо было похищено лакеем или горничной.

– Но они оба старые, испытанные слуги.

– Из вашего рассказа я понял, что спальня ваша находится на втором этаже. Пробраться с улицы в нее невозможно. Стало быть, вор проник в нее изнутри. Письмо взял кто-нибудь из домашних. Теперь спрашивается, кому отдал вор похищенное письмо? Разумеется, какому-нибудь международному шпиону. Эту компанию я знаю. Главных шпионов в этом роде в Лондоне есть трое. С них я начну свои поиски. Если кто-нибудь из этих господ окажется отсутствующим, то мы будем знать, куда делось письмо.

– Но позвольте, с какой стати шпион исчезнет? – воскликнул Трелонэй Гопп. – Он просто отнесет письмо в посольство, здесь же в Лондоне, а затем вернется домой.

– Не думаю; эти шпионы работают самостоятельно, и с посольствами у них всегда натянутые отношения.

Первый министр кивнул головой в знак согласия.

– Вы правы, мистер Холмс. Конечно, вор должен отвезти собственноручно этот драгоценный документ по назначению. Вы придумали прекраснейший план действий. Нам, Гопп, пора ехать. Положим, несчастье очень велико, но из-за него нельзя забывать о других обязанностях. Надеюсь, мистер Холмс, вы уведомите нас немедленно, если вам удастся узнать что-нибудь важное.