Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе. Красное по белому"

– Полагаю, что мне скоро придется поговорить с вами, мистер Шерлок Холмс, – сказал он. – А теперь, мистер Мак-Фарлэн, два моих констебля стоят за дверьми, и нас ожидает карета.

Несчастный молодой человек встал и, бросив нам последний умоляющий взгляд, вышел из комнаты. Полицейские проводили его до кареты, Лестрейд же остался с нами. Холмс собрал листки, составлявшие черновик завещания, и просматривал их с выражением живого интереса.

– В этом документе есть некоторые особенности, не правда ли, Лестрейд? – сказал он, подвигая к нему листки.

Официальный сыщик взглянул на них с выражением недоумения.

– Я могу прочесть несколько первых строчек. Строчки посередине второго листка и строчки две в конце – они так ясно написаны, как печатные, – сказал он. – Но между ними почерк очень плох, а в трех местах я совсем ничего разобрать не могу.

– Какое же вы выводите из этого заключение? – спросил Холмс.

– Ну а вы?

– То, что это было написано в вагоне. Хороший почерк означает станции, плохой – движение, а очень плохой – переезд через стрелки. Опытный эксперт тотчас же определил бы, что это было написано на пригородной железнодорожной ветке, так как только по соседству с большим городом может быть такой частый переезд через стрелки. Допустив, что он в течение всего путешествия был занят писанием завещания, следует признать, что поезд был курьерский, останавливающийся между Норвудом и Лондон-Бридж всего только один раз.

Лестрейд рассмеялся.

– Нет, это для меня уже чересчур, когда вы начинаете развивать свои теории, мистер Холмс, – сказал он. – Какое это имеет отношение к делу?

– Это доказывает, что завещание было написано Джонасом Ольдакром во время его вчерашнего путешествия. Не правда ли, странно, чтобы человек писал такой важный документ таким случайным образом? Это наводит на мысль, что он не придавал ему особенного практического значения. Так мог бы поступить человек, который не намерен был сделать свое завещание действительным.

– А между тем он этим подписал свой смертный приговор, – возразил Лестрейд.

– Вы так думаете?

– А вы разве не думаете этого?

– Что ж, весьма возможно, но дело еще неясно для меня.

– Неясно? Если это неясно, то что же называется ясным? Тут молодой человек внезапно узнает, что, если старик умрет, он наследует состояние. Что он делает? Он не говорит никому ни слова и устраивает так, чтобы под каким-нибудь предлогом отправиться ночью к своему клиенту. Он ждет, чтобы единственное лицо, находящееся в доме помимо хозяина, отправилось спать, и, оставшись в спальне наедине с жертвой, убивает ее, сжигает тело и отправляется в соседнюю гостиницу. Кровяные пятна в комнате и на трости очень слабы. Вероятно, он считал свое преступление бескровным и надеялся, что, если тело сгорит, не останется никаких следов, которые привели бы к нему. Неужели все это не очевидно?

– Меня поражает, мой добрый Лестрейд, что это немножко чересчур очевидно, – ответил Холмс. – При всех ваших высоких качествах вам не хватает воображения. Если бы вы могли на минутку поставить себя на место молодого человека, неужели вы выбрали бы для совершения преступления именно ночь, следующую за составлением завещания? Неужели вам не показалось бы опасным установить такую близкую связь между этими двумя инцидентами? Далее, неужели вы выбрали бы то время, когда другому лицу известно, что вы находитесь в доме, так как вас впустила прислуга? И, наконец, неужели, приложив немало усилий к тому, чтобы скрыть тело, вы оставили бы свою трость как улику преступления? Признайтесь, Лестрейд, что все это очень невероятно.

– Что касается трости, мистер Холмс, то вам так же хорошо известно, как и мне, что преступник часто бывает взволнован и делает то, чего избежал бы хладнокровный человек. Весьма возможно, что он боялся вернуться в комнату. Дайте мне другое объяснение, более подходящее к фактам.

– Я свободно мог бы дать их вам с полдюжины, – ответил Холмс. – Например, есть одно очень возможное и вероятное, дарю его вам. Старик показывает документы, очевидно, имеющие ценность. Проходящий мимо бродяга видит их в окно, штора которого спущена только наполовину. Уходит стряпчий. Входит бродяга. Он хватает палку, которую видит в углу, убивает Ольдакра и уходит, совершив поджог.

– Зачем бродяге было бы сжигать тело?

– А зачем Мак-Фарлэну было сжигать?

– Чтобы скрыть какую-нибудь улику.

– Может быть, и бродяга хотел скрыть, что было совершено преступление?

– А почему бродяга ничего не взял?

– Потому что это были бумаги, которые он не мог продать.

Лестрейд покачал головой. Но мне показалось, что он уже не так был уверен, как прежде.

– Ну ладно, мистер Шерлок Холмс, можете искать своего бродягу, а мы, пока вы его ищете, попридержим своего человека. Будущее покажет, кто был прав. Только заметьте вот что, мистер Холмс: насколько нам известно, ни одна бумага не была взята, и обвиняемый – единственный человек в мире, не имевший причины их брать, так как он законный наследник и должен был во всяком случае их получить.

Мой друг был как будто поражен этими словами.

– Я не намерен отрицать, что доказательства в некотором смысле очень сильны в пользу вашего объяснения, – сказал он. – Я только хочу указать на то, что возможны и другие объяснения. Будущее решит, как вы сказали. Прощайте. Я, вероятно, сегодня заверну в Норвуд, чтобы взглянуть, как вы там поживаете.

Когда сыщик удалился, мой друг встал и принялся за сборы на работу с бодрым видом человека, которому предстоит близкое его сердцу дело.

– Прежде всего, Ватсон, – сказал он, надевая сюртук, – я должен, как сказал, направиться в Блэкхит.

– А почему не в Норвуд?

– Потому что в этом деле мы имеем один удивительный инцидент, следующий за другим удивительным инцидентом. Полиция ошибочно сосредотачивает свое внимание на втором инциденте, потому что он оказался преступлением. Но для меня очевидно, что, логически принимаясь за дело, следует начать с того, чтобы попытаться бросить свет на первый инцидент. Курьезное завещание, сделанное так внезапно и в пользу столь неожиданного наследника, может упростить объяснение последующего инцидента. Нет, дорогой друг, не думаю, чтобы мне нужна была ваша помощь. Не предвидится никакой опасности, иначе я бы и не подумал двинуться без вас. Надеюсь, вечером я в состоянии буду рассказать вам, что мне удалось сделать для несчастного молодого человека, который отдал себя под мою защиту.

Друг мой вернулся поздно, и я увидел по его угрюмому и беспокойному лицу, что великие надежды, с какими он вышел, не осуществились. В течение часа он лениво играл на скрипке, стараясь успокоить свои взволнованные нервы.

Наконец он бросил инструмент и принялся за подробный рассказ о своих неудачах.

– Все идет неладно, Ватсон, так плохо, что хуже невозможно. Я храбрился перед Лестрейдом, но, право, кажется, на этот раз он идет по верному следу, а мы находимся на ложном. Все мои стремления направлены в противоположную сторону. Я очень боюсь, что британские присяжные еще не достигли того интеллектуального уровня, который заставит их предпочесть мою теорию фактам Лестрейда.

– Ездили вы в Блэкхит?

– Да, Ватсон, я был там. И очень быстро узнал, что покойный Ольдакр был изрядный негодяй. Отец отправился на поиски сына, мать же была дома. Эта маленькая, пухленькая, голубоглазая женщина вся дрожала от страха и негодования. Она, конечно, не допускала и возможности, чтобы ее сын был виновен. Но она не выразила ни удивления, ни сожаления, узнав о судьбе, постигшей Ольдакра. Напротив, она говорила о нем с такой горечью, которая бессознательно усиливала в значительной мере обвинение полиции, потому что если ее сын знал, какого она мнения об Ольдакре, то, конечно, это предрасположило бы его к ненависти и насилию.

«Он более походил на злую и хитрую обезьяну, чем на человеческое существо, – сказала она, – и таким он всегда был, с самой своей молодости». – «Вы знали его в то время?» – спросил я. «Да, я хорошо его знала. Он когда-то ухаживал за мной. Я благодарю Бога, что имела достаточно разума отвернуться от него и выйти замуж за лучшего, хотя и более бедного человека. Я была с ним обручена, мистер Холмс, как вдруг узнала о его возмутительном поступке. Он впустил кошку в клетку с птицами. Я пришла в такой ужас от его жестокости, что не захотела больше иметь с ним никакого дела».

Она порылась в ящике письменного стола и протянула мне карточку женщины. Лицо на карточке было страшно исковеркано и исцарапано ножом. «Это моя карточка, – сказала она. Он прислал ее мне в таком виде на другой день моей свадьбы». – «Ну, – сказал я, – по крайней мере, теперь он вас простил, так как оставил все свое состояние вашему сыну». – «Ни мой сын, ни я не желаем получать ничего от Джонаса Ольдакра, живого или мертвого! – воскликнула она вполне искренне. – Есть Бог на небесах, мистер Холмс, и этот Бог, наказавший злого человека, докажет в свое время, что руки моего сына не запятнаны его кровью». Я задал еще два-три вопроса, но не добился ничего, что могло бы помочь развитию нашей гипотезы, напротив, явилось несколько пунктов, говорящих против нее. Наконец я бросил это и отправился в Норвуд.

Дин-Дэн-хауз – большая вилла, построенная в новейшем стиле из яркого кирпича. Перед ее фасадом лужайка с группами лавровых деревьев. Направо и несколько дальше от дороги находится лесной двор, на котором был пожар. Вот и план, который я набросал на листке своей записной книжки. Это окно налево, то, которое выходит из спальни Ольдакра. Можно, как видите, видеть его с дороги. Это единственное крошечное утешение, какое я получил сегодня. Лестрейда не было там, но его главный констебль принял меня и показал помещение. Они только что сделали драгоценную находку. Они все утро рылись в куче сгоревшего штабеля и, помимо обугленных органических останков, собрали несколько обесцвеченных металлических кружков. Я тщательно осмотрел их, и, без всякого сомнения, то были пуговицы от брюк. Я даже разобрал, что на одной из них значилось имя Гаемс – имя портного Ольдакра. Затем я старательно исследовал лужайку, надеясь найти какие-нибудь знаки или следы. Но из-за этой засухи все было твердо, как железо. Ничего не видно было, кроме того, что какое-то тело или узел тащили через низкую зеленую изгородь, которая находится на пути к штабелю. Все это, конечно, подходит к объяснению полиции. Я ползал по лужайке, и августовское солнце жгло мне спину, но через час я поднялся не умнее прежнего.

После этого фиаско я вошел в спальню и осмотрел ее. Кровяные пятна были очень слабые, но, несомненно, свежие. На трости пятна тоже были слабые. Нет никакого сомнения, что трость принадлежит нашему клиенту, он сам не отрицает этого. На ковре можно различить следы двух человек, но никаких следов третьего лица, что опять-таки является козырем противной стороны. Они накопили свои улики, между тем как мы находимся в недоумении.

Блеснул один только маленький луч надежды, да и он не привел ни к чему. Я исследовал содержимое несгораемого шкафа, большая часть которого была вынута и положена на стол. Бумаги были вложены в запечатанные конверты, один или два из них были вскрыты полицией. Эти бумаги, насколько я могу судить, не представляют большой ценности, да и кассовая книга указывает на то, что мистер Ольдакр был вовсе не так богат. Но мне казалось, что не все бумаги были налицо. Были ссылки на некоторые документы, может быть, самые ценные, которых я не мог найти. Если бы мы могли это окончательно доказать, то это обратило бы довод Лестрейда против него, так как кто же станет красть то, что, как ему известно, он вскоре получит по наследству?

Не напав ни на какой след, я наконец попытал счастья с экономкой. Ее зовут миссис Лексингтон, это маленькая, смуглая, молчаливая особа с подозрительными, смотрящими в сторону глазами. Я убежден в том, что она могла бы кое-что сказать нам, если бы захотела, но она была скрытна как улитка. Да, она впустила мистера Мак-Фарлэна в половине девятого, лучше бы рука ее отсохла. Она пошла спать в половине одиннадцатого. Ее комната на противоположном конце дома, и она ничего не слышала. Мистер Мак-Фарлэн оставил свою шляпу и, насколько ей кажется, трость в передней. Она была разбужена набатом. Ее бедный и дорогой господин был, конечно, убит. Были ли у него враги? Господи, у всякого человека есть враги, но мистер Ольдакр вел очень уединенную жизнь и встречался с людьми только по делу. Она видела пуговицы и уверена в том, что это пуговицы от платья, которое было надето на нем вчера вечером. Лес в штабелях был очень сухой, потому что целый месяц не было дождя. Он горел как трут, и, пока она дошла до места пожара, ничего не было видно, кроме пламени. Она и все пожарные чувствовали запах горелого мяса. Ей ничего не было известно ни о бумагах, ни о делах мистера Ольдакра.

Вот, милый Ватсон, и весь отчет о моей неудаче. А все-таки… а все-таки… – Холмс сжал руки в пароксизме убежденности. – Я знаю, что все это неверно. Я проникнут этим убеждением до мозга своих костей. Есть кое-что, что не вышло наружу, и экономка знает что-то. В ее глазах был какой-то вызов, который изобличает нечистую совесть. Однако же бесполезно говорить об этом, Ватсон. Если какой-нибудь счастливый случай не поможет нам, я боюсь, что дело о норвудском исчезновении не будет фигурировать в списке наших успехов, повествование о которых, я предвижу, придется терпеливой публике рано или поздно выслушать.

– Наверное, – сказал я, – наружность молодого человека подействует благоприятно на присяжных.

– Опасно рассчитывать на это, дорогой Ватсон. Помните ужасного убийцу Берта Стивенса, который в 1887 году хотел, чтобы мы его обелили? Можно ли себе представить более кроткого и примерного юношу, чем тот, каким он казался?

– Это правда.

– Если нам не удастся найти другое объяснение, молодой человек погиб. Вряд ли можно найти маленькую брешь в обвинении, направленном против него, и все дальнейшие расследования только усиливают его. Кстати, есть один интересный пунктик относительно бумаг, пунктик, который может послужить нам точкой отправления для расследования. Просматривая кассовую книгу, я увидел, что финансовое положение далеко не благополучно, главным образом из-за крупных чеков, которые были выданы за последний год какому-то мистеру Корнелиусу. Признаюсь, мне интересно было бы знать, кто такой может быть этот мистер Корнелиус, с которым удалившийся от дел строитель ведет такие крупные дела? Возможно ли, что он не имеет никакого отношения к совершившемуся преступлению? Корнелиус, может быть, маклер, но мы не нашли никаких квитанций, соответствующих этим крупным платежам. Не имея никаких иных указаний, я должен направить теперь свои изыскания в банк, чтобы найти господина, уплачивавшего по этим чекам. Но я боюсь, дорогой друг, что наше дело кончится бесславно – тем, что Лестрейд повесит нашего клиента, что, конечно, будет торжеством для Скотленд-Ярда.

Не знаю, много ли Шерлок Холмс спал в эту ночь, но когда я спустился к завтраку, то застал его бледным и утомленным, и глаза его ярче блестели от темных теней, окружавших их. Ковер вокруг него был усеян папиросными окурками и первыми выпусками утренних газет. На столе лежала открытая телеграмма.

– Что вы думаете об этом, Ватсон? – спросил он, перебросив ее мне через стол.

Телеграмма была из Норвуда и гласила:

Важная новая улика. Виновность Мак-Фарлэна окончательно установлена. Советую вам бросить дело.

Лестрейд

– Это звучит серьезно, – сказал я.

– Это победный клич Лестрейда! – возразил Холмс с горькой улыбкой. – А все-таки, может быть, рано бросать дело. В конце концов, важная новая улика – обоюдоострое оружие и может поразить совершенно не ту сторону, какую желает наш Лестрейд. Позавтракайте, Ватсон, а затем мы выйдем вместе и посмотрим, что можно будет сделать. Я чувствую, что сегодня мне понадобится ваше общество и ваша поддержка.

Мой друг не позавтракал. Одной из его особенностей было то, что в самые напряженные моменты он не разрешал себе никакой пищи, и мне приходилось видеть, как он, рассчитывая на свою железную силу, падал в обморок от истощения. «В настоящую минуту я не могу тратить энергию и нервные силы на пищеварение», – говорил он в ответ на мои врачебные замечания. Поэтому я не удивился, что он, не дотронувшись до завтрака, отправился со мной в Норвуд.

Толпа зевак все еще окружала Дин-Дэн-хаус – пригородную виллу, такую, какой я представлял ее себе. В воротах встретил нас Лестрейд. Его лицо сияло торжеством, и манеры его были грубо победоносны.

– Ну, мистер Холмс, успели вы доказать, что мы ошиблись? Нашли вы своего бродягу? – воскликнул он.

– Я не пришел еще ни к какому заключению, – ответил мой товарищ.

– А мы пришли к заключению еще вчера, и теперь оказывается, что оно было правильно. Итак, вы должны признать, что на этот раз мы немножко опередили вас, мистер Холмс.

– Вы, бесспорно, имеете такой вид, точно случилось что-нибудь необыкновенное, – заметил Холмс.

Лестрейд громко засмеялся.

– Вы не любите быть побитым, как и все мы, грешные, – сказал он. – Но нельзя же рассчитывать, что всегда все будет по-вашему, не правда ли, доктор Ватсон? Пожалуйте сюда, господа, и я думаю, что мне удастся вас убедить раз и навсегда, что Джон Мак-Фарлэн совершил это преступление.

Он провел нас по коридору в темную переднюю.

– Сюда должен был войти молодой Мак-Фарлэн за своей шляпой после совершенного им убийства, – сказал Лестрейд. – Теперь взгляните-ка на это.

Он театрально чиркнул спичкой и при ее свете указал на кровяное пятно на чистой белой стене. Когда он поднес спичку ближе, то я увидел, что это было более чем пятно, это был ясный отпечаток большого пальца.

– Посмотрите-ка на это в увеличительное стекло, мистер Холмс.

– Я это и делаю.

– Вам известно, что нет на свете двух одинаковых отпечатков большого пальца?

– Кое-что слышал об этом.

– Ну так, пожалуйста, сравните отпечаток на стене с этим восковым отпечатком большого пальца правой руки молодого Мак-Фарлэна, взятым по моему приказанию сегодня утром.

Лестрейд поднес восковой отпечаток совсем близко к кровяному пятну, и не нужно было увеличительного стекла, чтобы убедиться, что оба, несомненно, сделаны одним и тем же пальцем. Для меня было очевидным, что наш несчастный клиент погиб.

– Это уже финал, – произнес Лестрейд.

– Да, финал, – невольно повторил я.

– Это финал, – сказал и Холмс.

Но я что-то уловил в его тоне и обернулся, чтобы взглянуть на него. Его лицо необыкновенно изменилось, в нем проглядывала веселость. Его глаза блистали, как звезды. Мне казалось, что он делает отчаянные усилия, чтобы удержаться от конвульсивного хохота.

– Боже мой! Боже мой! – произнес он наконец. – Ну кто бы это подумал! Как наружность может быть обманчива! Такой милый с виду молодой человек! Это нам урок не доверять своим собственным суждениям. Не правда ли, Лестрейд?

– Да, некоторые из нас слишком склонны быть самоуверенными.

Дерзость этого человека была возмутительна, но мы не могли сердиться на него.

– Это поистине воля провидения, чтобы молодой человек прижал к стене большой палец правой руки, снимая шляпу с вешалки, и вместе с тем, если только вдуматься, какое это естественное движение!

Холмс по наружности казался спокойным, но все его тело извивалось от внутреннего возбуждения.

– Кстати, Лестрейд, кто сделал это замечательное открытие?

– Экономка миссис Лексингтон привлекла внимание дежурившего ночью констебля к этому пятну.

– Где находился констебль?

– Он не выходил из спальни, в которой совершено было преступление, и сторожил, чтобы никто ничего не тронул.

– Почему же полиция не видела вчера этого пятна?

– Мы не имели исключительной причины тщательно исследовать переднюю. Кроме того, видите ли, эта комната не особенно бросается в глаза.

– Да-да, конечно. Полагаю, что пятно, без всякого сомнения, находилось там и вчера?

Лестрейд так посмотрел на Холмса, точно думал, не сходит ли тот с ума. Признаюсь, что и я был удивлен этим несколько странным замечанием.

– Не думаете ли вы, что Мак-Фарлэн среди ночи вырвался из тюрьмы и пришел сюда усилить улики против себя? – сказал Лестрейд. – Приглашаю любого эксперта для засвидетельствования, что это отпечаток пальца Мак-Фарлэна.

– Это, бесспорно, отпечаток его пальца.

– Ну, довольно, – произнес Лестрейд. – Я, мистер Холмс, практичный человек, и когда имею в руках очевидные доказательства, то прихожу к окончательному заключению. Если пожелаете поговорить со мной, то найдете меня в гостиной, где я буду писать свой рапорт.

Холмс успокоился, хотя на лице его проглядывали еще признаки внутреннего веселья.

– Боже мой, это очень грустное открытие, Ватсон, не правда ли? – произнес он. – А между тем оно же странным образом заключает в себе кое-что, что подает надежды в пользу нашего клиента.

– Мне крайне приятно это слышать, я боялся, что все пропало для него.

– А я вряд ли бы это сказал, дорогой Ватсон. Дело в том, что есть положительно серьезная брешь в этой улике, которой наш приятель придает так много значения.

– Разве? Что это такое, Холмс?

– Только то, что мне известно, что этого пятна не было, когда я вчера исследовал переднюю. А теперь, Ватсон, прогуляемся немножко по саду.

Недоумевающий, но с сердцем, согретым надеждой, я последовал за своим другом в сад. Холмс обошел вокруг дома и внимательно всматривался во все его стены. Затем он вернулся в него и прошел по всему зданию, от подвала до чердака. Большинство комнат были не меблированы, но тем не менее Холмс подробно исследовал их все. Наконец, когда он дошел до конца коридора, в который выходили три незанятые комнаты, им снова овладел припадок веселости.

– Поистине, Ватсон, в этом деле единственные в своем роде обстоятельства. Полагаю, пора теперь пригласить Лестрейда. Он немножко посмеялся на наш счет, и, может быть, мы отплатим ему тем же, если окажется, что я правильно разрешил эту задачу. Да-да, я, кажется, знаю, как подойти к ней.

Инспектор Скотленд-Ярда все еще писал в гостиной, когда туда вошел Холмс.

– Вы, кажется, насколько я понял, пишете рапорт об этом деле? – сказал он.

– Да.

– Не думаете ли вы, что это немножко преждевременно? Мне почему-то кажется, что ваша улика неполная.

Лестрейд слишком хорошо знал моего друга, чтобы не обратить внимания на его слова. Он положил перо и с любопытством посмотрел на Холмса.

– Что вы хотите сказать, мистер Холмс?

– Только то, что есть важный свидетель, которого вы не видели.

– Можете вы представить его?

– Думаю, что могу.

– Так представьте.

– Приложу к тому все старание. Сколько у вас тут констеблей?

– Под рукой три.

– Прекрасно! – воскликнул Холмс. – Смею я вас спросить, каковы эти люди? Крупные ли они, дюжие и с сильными голосами?

– Без сомнения. Они отвечают всем этим условиям. Только я не вижу, при чем тут их голос.

– Может быть, я помогу вам увидеть это и еще кое-что другое, – ответил Холмс. – Пожалуйста, позовите своих людей, и я попробую.

Через пять минут в передней собрались три констебля.

– В сарае вы найдете много соломы, – сказал Холмс. – Попрошу вас принести две связки. Полагаю, что они значительно помогут нам представить свидетеля, который требуется мне. Благодарю вас. У вас должны быть в кармане спички, Ватсон. А теперь, мистер Лестрейд, я попрошу вас всех последовать за мной на верхний этаж.

Там был, как я сказал, широкий коридор, в который выходили три пустые комнаты. В конце коридора Холмс выстроил нас всех в ряд, причем констебли насмешливо улыбались, а Лестрейд выпучил на моего друга глаза со смешанным выражением удивления, ожидания и издевательства. Холмс стоял перед нами с видом заклинателя, показывающего свое искусство.

– Будьте добры послать своих констеблей за двумя ведрами воды. Положите сюда, на пол, солому так, чтобы она не касалась стен. Ну а теперь, кажется, все готово.

Лестрейд стал красным и рассердился.

– Я не понимаю, для чего затеяли вы эти шутки с нами, мистер Шерлок Холмс! – сказал он. – Если вам что-нибудь известно, то вы могли бы сообщить о своих сведениях без всех этих дурачеств.

– Уверяю вас, мой добрый Лестрейд, что у меня пресерьезная причина для всего, что я делаю. Вы, может быть, помните, что несколько часов тому назад вы позубоскалили на мой счет, когда праздник должен был быть на вашей улице, а потому теперь вы извините меня за то, что я пускаю в ход некоторую театральность. Попрошу вас, Ватсон, открыть это окно, а затем приложить зажженную спичку к соломе.

Я исполнил эту просьбу, и от подувшего ветра струйка дыма закружилась по коридору, между тем как солома затрещала и воспламенилась.

– Теперь посмотрим, найду ли я свидетеля для вас, Лестрейд. Прошу вас всех разом закричать «Пожар!». Ну, раз, два, три…

– Пожар! – заорали все.

– Благодарю вас! Побеспокою вас еще раз.

– Пожар!

– Пожалуйста, еще раз, господа, и все вместе.

– Пожар!

Крик этот должен был разнестись по всему Норвуду. Едва он замолк, как случилось нечто изумительное. Внезапно открылась настежь дверь в конце коридора, в той части стены, которая казалась сплошной, и из нее, как кролик из своей норы, выскочил маленький сморщенный старичок.

– Бесподобно! – спокойно произнес Холмс. – Ватсон, плесните на солому ведро воды, довольно. Лестрейд, позвольте представить вам вашего главного свидетеля – мистера Джонаса Ольдакра.

Сыщик, смущенный, в неописуемом удивлении выпучил глаза на новоприбывшего. Последний моргал от яркого света в коридоре и поглядывал то на нас, то на потухавший огонь. У него было отвратительное лицо – хитрое, порочное, злое, с бегающими светло-серыми глазами и белыми ресницами.

– Что же это такое? – спросил наконец Лестрейд. – Что вы тут все время делали?

Ольдакр неловко рассмеялся, отскочив от разъяренного, красного, взбешенного сыщика.

– Я не сделал никакого зла.

– Никакого зла? Вы сделали все зависящее от вас, чтобы невинный человек был повешен. Если бы не этот джентльмен, то вам, пожалуй, и удалось бы это.

Подлая тварь начала хныкать.

– Уверяю вас, сэр, что это была с моей стороны не более как шутка.

– А, шутка! Неужели? Но не вы будете смеяться над этой шуткой, уверяю вас. Отведите-ка его вниз и постерегите, пока я не приду. Мистер Холмс, – продолжал Лестрейд, когда констебли вместе со стариком вышли. Я не мог говорить перед полицейскими, но перед доктором Ватсоном не постесняюсь сказать, что это самое блестящее ваше дело, хотя для меня тайна, как вы его раскрыли. Вы спасли жизнь невинному человеку и предупредили очень крупный скандал, который погубил бы мою репутацию в Скотленд-Ярде.

Холмс улыбнулся и похлопал Лестрейда по плечу.

– Не только ваша репутация, мой добрый сэр, не будет погублена, но вы увидите, что ваше имя прославится. Сделайте только несколько изменений в рапорте, который написали, и тогда люди поймут, как трудно пустить пыль в глаза инспектору Лестрейду.

– А вы разве не желаете, чтобы ваше имя фигурировало?

– Вовсе не желаю. Работа сама по себе служит мне наградой. Может быть, со временем и моему имени будет отдано должное, когда я снова позволю своему ревностному летописцу располагать своими рукописями, не так ли, Ватсон? Ну а теперь посмотрим, где устроила себе логово эта крыса.

Перегородка из оштукатуренных дранок с хитро скрытой дверью была поставлена поперек коридора, в шести футах от его конца. Помещение за ней освещалось вырезами, сделанными в карнизе крыши. Там было немного мебели, запас пищи и воды, несколько книг и бумага.

Когда мы вышли оттуда, Холмс сказал:

– Вот и выгода быть строителем. Он мог устроить себе тайник сам, без всякого соучастника, кроме, конечно, своей бесценной экономки, которую я бы на вашем месте, Лестрейд, не замедлил бы тоже арестовать.

– Я последую вашему совету. Но каким образом вы узнали об этом тайнике, мистер Холмс?

– Я пришел к убеждению, что молодец прячется в доме. Когда я смерил шагами коридоры и увидел, что верхний на шесть футов короче соответствующего ему нижнего, то для меня стало ясно, где он находится. Я полагал, что у него не хватит силы духа лежать смирно, когда он услышит крики о пожаре. Мы, конечно, могли бы войти и взять его, но мне забавно было заставить его самого выдать себя. Кроме того, мне следовало отплатить вам, Лестрейд, маленькой мистификацией за ваше утреннее зубоскальство.

– Ну, сэр, вы, бесспорно, поквитались со мной в этом отношении. Но каким образом вы пришли к заключению, что он вообще находится в доме?

– Отпечаток пальца, Лестрейд. Вы сказали, что это финал. Так оно и было, только в обратном смысле. Я знал, что этого отпечатка не было накануне. Я всегда очень внимателен к деталям, как вы, может быть, заметили, а потому осмотрел переднюю и был уверен в том, что стена была чиста. Следовательно, пятно было сделано ночью.

– Но каким образом?

– Очень просто. Когда пакеты были вложены в конверты, Джонас Ольдакр попросил Мак-Фарлэна укрепить одну из печатей наложением пальца на мягкий сургуч. Это было, вероятно, сделано так быстро и так естественно, что сам молодой человек, наверное, забыл об этом. Весьма возможно, что это было сделано совершенно случайно, и даже сам Ольдакр понятия не имел о том, как он это употребит впоследствии. После обдумывания дела в берлоге его вдруг осенила мысль, что он может при помощи этого отпечатка выставить окончательную и беспощадную улику против Мак-Фарлэна. Ничего не могло быть для него проще, как взять с печати восковой отпечаток, смочить его небольшим количеством крови, полученной от булавочного укола, и ночью сделать им знак на стене или собственноручно, или же через свою экономку. Рассмотрите документы, которые он унес с собой в берлогу, и я пари держу, что вы найдете печать с отпечатком большого пальца Мак-Фарлэна.

– Удивительно! – воскликнул Лестрейд. – Удивительно! Когда вы излагаете дело, все становится ясным, как день. Но какова цель этой хитрой проделки?

Забавно было видеть, как высокомерный сыщик превратился вдруг в ребенка, задающего вопросы своему учителю.

– Думаю, что это не очень трудно объяснить. Господин, ожидающий вас внизу, – хитрый, злой, мстительный человек. Вам известно, что когда-то мать Мак-Фарлэна отвергла его? Нет? Я говорил вам, что следовало сначала ехать в Блэкхит, а затем в Норвуд. Ну-с, так нанесенное оскорбление грызет его злую хитрую душу. Всю жизнь он жаждет мщения и не видит случая для него. За последние два года дела его приняли дурной оборот, благодаря, как я думаю, тайным спекуляциям. И он оказывается на грани разорения. Он решается надуть своих кредиторов и с этой целью выдает крупные чеки некоему Корнелиусу – имя, я полагаю, подложное. Я еще не выследил эти чеки, но не сомневаюсь в том, что они поступали под этим именем. Он намеревался переменить имя, забрать деньги, исчезнуть и начать новую жизнь в другом месте.