Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе. Красное по белому"

Приключения с тремя студентами

Благодаря стечению обстоятельств, о которых нет надобности распространяться, Шерлоку Холмсу и мне пришлось провести несколько недель в одном из больших университетских городов. И в это-то время имело место маленькое, но поучительное приключение, о котором я собираюсь рассказать. Очевидно, что было бы неблагоразумно с моей стороны, если бы я дал подробности, которые помогли бы читателю в точности узнать колледж или преступника. Следует дать возможность забыть такой тяжелый скандал. Однако же при должной сдержанности сам инцидент может быть описан, так как он служит иллюстрацией тех некоторых качеств, которыми прославился мой друг. Я пытаюсь избежать в своем рассказе таких определенных выражений, которые бы ограничивали события каким-нибудь отдельным местом или дали бы ключ к узнаванию заинтересованных лиц.

Мы в то время жили в меблированных комнатах по соседству с библиотекой, в которой Шерлок Холмс занимался сложными изысканиями в древних английских хартиях, изысканиями, приведшими к таким поразительным результатам, что они могут послужить сюжетом для одного из моих будущих рассказов. В этих-то меблированных комнатах нас однажды вечером посетил наш знакомый, мистер Гильтон Сомс, воспитатель и лектор колледжа Святого Луки. Мистер Сомс был высокий худощавый мужчина, нервный и легко возбуждающийся. Я всегда знал его как очень беспокойного в манерах, но в этот раз он находился в состоянии крайнего возбуждения, ясно указывавшего на то, что случилось нечто совершенно необыкновенное.

– Надеюсь, мистер Холмс, что вы сможете уделить мне несколько часов вашего драгоценного времени. У нас в колледже Святого Луки случился очень печальный инцидент, и, право, если бы не счастливая случайность, что вы находитесь у нас в городе, я бы не знал, что делать.

– Я сейчас очень занят и не желаю, чтобы меня отвлекали от дела, – ответил мой друг. – Я бы предпочел, чтобы вы обратились за помощью в полицию.

– Нет-нет, дорогой сэр, это положительно невозможно. Раз в дело вмешается полиция, то ее уже нельзя будет остановить, а наш случай такого рода, что ради чести колледжа крайне важно избежать скандала. Ваша скромность так же хорошо известна, как ваши таланты, и вы единственный в мире человек, который в состоянии мне помочь. Прошу вас, мистер Холмс, сделать все, что можете.

Характер моего друга не улучшился от того, что он был лишен родной ему обстановки Бейкер-стрит. Без своих альбомов, химических препаратов и уютного беспорядка он чувствовал себя несчастным человеком. Он пожал плечами в знак нелюбезного согласия, и наш посетитель торопливо и с массой возбужденных жестов, выложил свою историю.

– Надо вам сказать, мистер Холмс, что завтра состоится первый экзамен на получение стипендии Фортескью, я один из экзаменаторов, мой предмет – греческий язык, и первое испытание заключается в переводе большого греческого текста, незнакомого кандидату. Этот текст напечатан на экзаменационном бланке, и естественно, что для кандидата было бы громадным преимуществом, если бы он мог подготовиться к нему заранее. Поэтому принимаются всевозможные предосторожности, чтобы сохранить текст в тайне.

Сегодня около трех часов из типографии принесли корректуру упражнения, заключающего в себе полглавы из Фукидида. Мне нужно было тщательно прочитать корректуру, чтобы в тексте не встретилось абсолютно ни одной ошибки. В четыре часа я еще не окончил эту работу, между тем как обещал одному приятелю прийти к нему пить чай, потому я и отправился, оставив корректуру на своем письменном столе.

Я отсутствовал больше часа. Вы знаете, мистер Холмс, что двери нашего колледжа двойные. Внутри дверь, обитая зеленым сукном, а снаружи – тяжелая дубовая дверь. Подойдя к наружной двери, я был удивлен, увидев в ней ключ. В первый момент я вообразил, что сам забыл в двери свой собственный ключ, но, ощупав карман, убедился, что ключ при мне. Единственный дубликат ключа находится у моего слуги Банистера, человека, убиравшего мои комнаты в течение десяти лет, честность которого стоит вне всякого подозрения. Я узнал, что, действительно, ключ был его, что он вошел в мои комнаты, чтобы узнать, не хочу ли я чего, и что, выйдя из комнаты, он поступил очень небрежно, оставив ключ в дверях. Он, должно быть, входил туда спустя несколько минут после моего ухода.

Его забывчивость относительно ключа не имела бы никакого значения при других обстоятельствах, но именно в этот день она имела самые плачевные последствия. Как только я взглянул на свой письменный стол, то убедился, что кто-то рылся в моих бумагах. Корректура состояла из трех длинных полос, и я оставил их сложенными вместе. Когда же я вошел, то увидел одну полосу на полу, другую – на столике у окна, а третью – на том месте, где я ее оставил.

Холмс в первый раз зашевелился.

– Первая страница была на полу, вторая – у окна, а третья – там, где вы ее оставили, – сказал он.

– Совершенно верно, мистер Холмс, вы удивляете меня. Каким образом вы могли это узнать?

– Пожалуйста, продолжайте свой крайне интересный рассказ.

– На одно мгновение мне пришло в голову, что Банистер позволил себе непростительную вольность рассматривать мои бумаги, но он серьезно отрицал это, и я убежден в том, что он не лжет. Оставалось только предположить, что кто-нибудь, проходя мимо, заметил ключ в дверях и, зная, что меня нет дома, вошел, чтобы взглянуть на бумаги. На карту поставлена очень крупная сумма денег, потому что стипендия очень большая, и человек без совести легко мог бы пойти на риск, чтобы получить преимущество над своими товарищами.

Банистер был сильно расстроен этим инцидентом, ему чуть не сделалось дурно, когда мы увидели, что, без всякого сомнения, кто-то пользовался бумагами. Я дал ему немного водки, и пока он сидел в полном упадке духа на стуле, я принялся тщательно исследовать свою комнату. Вскоре я заметил, что помимо смятых бумаг непрошеный гость оставил еще и другие следы своего пребывания. На столе у окна было несколько стружек от очиненного карандаша. Тут же лежал отломанный кусочек графита. Очевидно, негодяй, очень спешно переписывая бумагу, обломил карандаш, и ему пришлось очинить его.

– Превосходно! – воскликнул Холмс, к которому вернулось его хорошее расположение духа, когда происшествие овладело его вниманием. – Счастье улыбнулось мне.

– Это не все. Мой письменный стол новый, обтянутый красивой красной кожей, и я могу поклясться, так же, как и Банистер, что кожа эта была совершенно гладкая и без пятнышка. А тут я увидел на ней свежий разрез длиной приблизительно в три дюйма – не просто царапину, а настоящий надрез. И это не все. На столе я увидел комочек черной грязи с точками, похожими на опилки. Я убежден в том, что все эти следы оставлены человеком, который воспользовался бумагами. Не было следов от ног и никаких иных признаков, которые могли изобличить его личность. Я совершенно встал в тупик, как вдруг мне, к счастью, пришло на память, что вы находитесь в городе, и я тотчас же отправился, чтобы отдать дело в ваши руки. Помогите мне, мистер Холмс, вы видите, в каком я затруднительном положении. Или я должен найти этого человека, или же экзамен должен быть отложен, пока не будут заготовлены другие бумаги. И так как последнее не может быть сделано без объяснения причины, то произойдет отвратительный скандал, который бросит тень не только на колледж, но и на университет. Я больше всего хочу, чтобы дело уладилось тихо и без огласки.

– Я буду очень рад рассмотреть его и дать вам совет по своим силам, – сказал Холмс, вставая и надевая пальто. – Случай этот вовсе не лишен интереса. Приходил кто-нибудь к вам в комнату после того, как вы получили бумаги?

– Да, молодой Даулат Рас, студент-индус, живущий на той же лестнице, приходил ко мне справляться о некоторых подробностях экзамена.

– К которому он допущен?

– Да.

– И бумаги лежали на вашем столе?

– Насколько мне помнится, они были скатаны тогда в трубку.

– Но можно было узнать, что это корректура?

– Может быть.

– Никто больше не приходил?

– Никто.

– Знал ли кто-нибудь, что эти корректурные листы будут у вас?

– Никто, кроме работника типографии.

– А Банистер знал?

– Нет, конечно нет, никто не знал.

– Где находится Банистер в настоящее время?

– Он, бедняга, был очень болен. Я оставил его в удрученном состоянии на стуле, я так спешил к вам.

– Вы оставили свою дверь отпертой?

– Сначала я запер бумаги.

– Из всего этого следует, мистер Сомс, что если только студент-индус не признал свиток за корректурные листы, то кто-нибудь увидел их случайно, не зная прежде, что они находятся в вашей комнате.

– И мне так кажется.

Холмс загадочно улыбнулся.

– Ну, – сказал он, – пойдем к вам. Этот случай не из ваших, Ватсон, он психологический, а не физический, но, если желаете, пойдемте с нами. К вашим услугам, мистер Сомс.

Гостиная нашего клиента выходила длинным узким окном с мелким переплетом на заросший мхом двор древнего колледжа. Готическая арочная дверь открывалась на каменную лестницу с истертыми ступеньками. Квартира воспитателя была на нижнем этаже. Выше жили три студента, по одному на каждом этаже. Когда мы пришли на место происшествия, уже наступили сумерки. Холмс остановился и серьезно посмотрел на окно. Затем подошел к нему и, приподнявшись на цыпочки, заглянул в комнату.

– Он должен был войти через дверь. Единственное отверстие в окне – форточка, – сказал наш ученый проводник.

– Ох! – воскликнул Холмс и со странной улыбкой взглянул на него. – Что ж, если мы ничего не можем узнать здесь, то лучше войдем в дом.

Профессор открыл наружную дверь и пригласил нас войти в свою квартиру. Мы стояли у входа, пока Холмс осматривал ковер.

– К сожалению, тут, кажется, не видно никаких следов, – сказал он. – Да нельзя было и надеяться найти их в такую сухую погоду. Ваш слуга, по-видимому, совсем пришел в себя. Вы сказали, что оставили его сидящим на стуле. На котором стуле?

– Там, у окна.

– Вижу, возле того столика. Можете теперь войти, я закончил осматривать ковер. Займемся теперь столиком. Вполне ясно, что произошло. Человек вошел и брал с письменного стола листы один за другим. Он переносил их на столик у окна, потому что оттуда он мог увидеть вас, когда вы пойдете через двор, и скрыться.

– Дело в том, что он не мог меня видеть, потому что я вошел через боковую дверь.

– А, хорошо, но намерения его были таковы. Покажите-ка корректурные листы. На них нет никаких следов от пальцев – ни одного! Ну-с. Так, он перенес сначала этот лист и списал его. Сколько потребовалось на это времени при возможных сокращениях? Четверть часа, не меньше. Затем он отбросил его и схватил второй. Он списывал этот второй лист, когда ваше возвращение заставило его совершить очень поспешное отступление, очень поспешное, так как он не успел положить на место бумаги и тем скрыть следы своего пребывания здесь. Вы не слышали никаких поспешных шагов, когда входили в наружную дверь?

– Нет, не припомню, чтобы слышал таковые.

– Ну-с, он так неистово писал, что сломал карандаш, и ему пришлось, как вы замечаете, очинить его. Это интересно, Ватсон. Карандаш был не обыкновенный: это был карандаш большего размера, чем используемые обычно, и с мягким графитом, дерево его было темно-синего цвета, имя фабриканта было напечатано на нем серебряными буквами, и оставшийся кусочек карандаша был не более полутора дюймов длиной. Отыщите такой карандаш, мистер Сомс, и вы найдете человека. В помощь вам могу еще добавить, что у этого человека есть большой и очень тупой нож.

Мистер Сомс был несколько ошеломлен этим потоком сведений.

– Я могу принять все ваши пункты, – сказал он, – но, право, что касается длины…

Холмс поднял кусочек стружки с буквами NN.

– Видите?

– К сожалению, даже и теперь…

– Ватсон, я всегда был несправедлив к вам, есть и другие, подобные вам. Что могут означать эти NN? Это в конце слова, а вы знаете, что Iohann Faber – наиболее распространенная марка карандашей. Разве не ясно, что от карандаша осталось как раз столько, сколько его обыкновенно остается за словом Iohann?

Холмс наклонил столик к электрической лампе.

– Я надеялся, – сказал он, – что если бумага, на которой он писал, была тонка, то, может быть, остались какие-нибудь следы на этой гладко отполированной поверхности. Нет, я ничего не вижу. Думаю, что здесь мы ничего больше не узнаем. Обратимся теперь к письменному столу. Этот комочек, вероятно, и есть та черная вязкая масса, о которой вы говорили. Он приблизительно пирамидальной формы и, как я вижу, с углублением. На нем, как вы сказали, заметны следы опилок. Боже мой, это очень интересно! А разрез на столе начинается с тонкой царапины и оканчивается настоящей рваной дырой. Я очень вам обязан, мистер Сомс, за то, что вы обратили мое внимание на этот случай. Куда ведет эта дверь?

– В мою спальню.

– Входили вы в нее после происшествия?

– Нет, я прямо пошел к вам.

– Мне хотелось бы заглянуть в нее. Что за прелестная старая комната! Будьте добры подождать минутку, пока я осмотрю пол. Нет, я ничего не вижу. А что это за занавес? А, вы вешаете позади него платье. Если бы кто-нибудь был вынужден спрятаться в этой комнате, то ему пришлось бы это сделать именно за занавесью, так как кровать слишком низка, а платяной шкаф слишком мелок. Никого там нет, полагаю.

Когда Холмс отдергивал занавес, я видел по его несколько напряженному и бдительному лицу, что он был готов встретить всякую неожиданность. Но за занавесью ничего не оказалось, кроме трех-четырех пар платья, висевших на крючках вешалки.

Холмс отвернулся и вдруг нагнулся к полу.

– Эге! Это что такое? – воскликнул он.

То была пирамидка черного вязкого вещества, совершенно такая, какую мы видели на столе кабинета. Холмс держал ее на ладони под ярким светом электрической лампы.

– Ваш посетитель, мистер Сомс, оставил следы не только в кабинете, но и в спальне.

– Что ему тут было нужно?

– Мне кажется, что это довольно ясно. Вы вернулись с неожиданной для него стороны, и, таким образом, он не мог получить никакого предостережения, пока вы не очутились у самой двери. Что ему оставалось делать? Он наскоро подобрал все, что могло его выдать, и бросился в вашу спальню, чтобы спрятаться.

– Боже мой, мистер Холмс, неужели вы хотите сказать, что все то время, пока я говорил с Банистером в кабинете, человек находился в заточении в спальне?

– Так я понимаю то, что произошло.

– Но есть другое объяснение, мистер Холмс. Не знаю, заметили ли вы окно спальни?

– Свинцовый мелкий переплет, три отдельных окна, из которых одно достаточно большое, чтобы через него пролез человек, открывается на петлях.

– Совершенно верно. И оно выходит на угол двора так, что часть его не видна. Человек мог войти в это окно, проходя через спальню, оставить следы и, увидев, что дверь открыта, убежать через нее.

Холмс нетерпеливо закачал головой.

– Будем практичны в наших рассуждениях, – сказал он. – Я понял из ваших слов, что по этой лестнице мимо вашей двери ходят три студента.

– Да.

– И они все трое допущены к экзамену?

– Да.

– Имеете ли вы повод подозревать кого-нибудь из троих больше остальных?

Сомс колебался.

– Это очень щекотливый вопрос, – сказал он. – Неприятно бросать подозрения, когда нет доказательств.

– Выслушаем ваши подозрения, а я поищу доказательства.

– Так я сообщу вам в нескольких словах сведения о характерах трех молодых людей, живущих в этих комнатах. Нижнюю из них занимает Гильхрист, красивый атлет, он играет в регби и крикет в командах колледжа. Он получил призы за перескакивание барьера и за прыжки в длину. Он мужественный молодой человек. Отец его – известный сэр Джобес Гильхрист, разорившийся на скачках. Мой ученик остался без гроша, но он прилежен и усиленно работает. Из него выйдет прок. На втором этаже живет Даулат Рас, индус. Он тихий, неразговорчивый малый, как большинство индусов. Он успешно учится, хотя греческий язык – его слабое место. Он прилежен и методичен. Комната верхнего этажа принадлежит Майлсу Макларисту. Это блистательный малый, когда желает работать, один из самых светлых умов в университете, но он своевольный и чуть не был исключен с первого курса из-за карточного скандала. Он ленился весь последний семестр и должен со страхом ожидать экзамена.

– Так, значит, вы подозреваете именно его?

– Я не рискую заходить так далеко. Но из них троих он, может быть, был более способен сделать это.

– Так, теперь, мистер Сомс, посмотрим-ка на вашего слугу Банистера.

Это был маленький человечек лет пятидесяти, белолицый, гладковыбритый и седой. Он до сих пор еще не оправился от внезапной бури, ворвавшейся в тихую рутину его жизни, его полное лицо подергивалось от нервной судороги, а пальцы не могли оставаться в покое.

– Мы расследуем это несчастное дело, Банистер, – сообщил ему хозяин.

– Да, сэр.

– Я так понял, – сказал Холмс, – что вы оставили свой ключ в дверях.

– Да, сэр.

– Не кажется ли очень странным, что вы это сделали в тот самый день, когда в комнате находились экзаменационные бумаги?

– Чистое несчастье, сэр. Но мне случалось и раньше оставлять ключ.

– Когда вы вошли в комнату?

– Около половины пятого – время, когда мистер Сомс пьет чай.

– Как долго вы оставались в комнате?

– Когда я увидел, что мистера Сомса нет дома, то я тотчас же ушел.

– Просматривали ли вы эти бумаги на столе?

– Нет, сэр, конечно нет. У меня был в руках поднос с чайным прибором. Я подумал, что вернусь за ключом, а потом забыл.

– Имеет ли наружная дверь пружинный замок?

– Нет, сэр.

– Значит, она была все время открыта?

– Да, сэр.

– И если кто-нибудь находился в комнате, то он мог выйти?

– Да, сэр.

– Когда мистер Сомс вернулся и позвал вас, вы были очень расстроены?

– Да, сэр. Ничего подобного никогда не случалось за многие годы моей службы здесь. Я чуть не упал в обморок, сэр.

– Да, я об этом слышал. На каком месте вы стояли, когда почувствовали себя дурно?

– Где я стоял, сэр? Да здесь, возле двери.

– Странно, ведь вы сидели на том стуле в углу. Почему вы миновали эти стулья?

– Не знаю, сэр, мне все равно было, где сесть.

– Я действительно думаю, мистер Холмс, что он ничего не сознавал. У него был очень скверный вид, положительно страшный.

– Вы остались здесь, когда ушел ваш господин?

– Не больше двух минут. Затем я запер дверь на ключ и ушел к себе.

– Кого вы подозреваете?

– О, сэр, я не рискну ничего сказать. Не думаю, чтобы в университете был джентльмен, способный совершить такой поступок. Нет, сэр, я этого не думаю.

– Благодарю вас, этого достаточно, – сказал Холмс. – Ах, нет, еще одно слово: вы не говорили никому из трех джентльменов, которым вы прислуживаете, что случилось нечто неладное?

– Нет, сэр, ни одного слова.

– Вы не видели никого из них?

– Нет, сэр.

– Прекрасно. Теперь, мистер Сомс, мы пройдемся по двору возле флигеля, если желаете.

Три освещенных окна блестели над нами в сгущавшейся темноте.

– Ваши три птички все в своих гнездах, – заметил Холмс, взглянув наверх. – Эге! Это что такое? Одна из них кажется очень беспокойной.

То был индус, темный силуэт которого вдруг выступил на шторе. Он быстро шагал взад и вперед по комнате.

– Мне хотелось бы заглянуть к каждому из них, – сказал Холмс. – Возможно это?

– Вполне возможно, – ответил Сомс. – Эти комнаты самые древние в колледже, и довольно часто их осматривают посетители. Пойдемте, я сам проведу вас.

– Прошу вас не называть нас по именам, – сказал Холмс, когда мы постучались в дверь Гильхриста.

Нам отворил высокий худощавый молодой человек с льняными волосами и, узнав о цели нашего посещения, пригласил нас войти. В комнате действительно было несколько любопытных образчиков средневековой архитектуры. Один из них так восхитил Холмса, что он захотел непременно срисовать его в свою записную книжку, причем, сломав свой карандаш, попросил хозяина комнаты одолжить ему другой и, наконец, попросил ножик для починки своего карандаша. Такой же курьезный случай приключился с ним и в комнате индуса, молчаливого, маленького человека с крючковатым носом, вопросительно смотревшего на нас и очевидно обрадовавшегося, когда Холмс окончил свои архитектурные исследования. Я не видел, чтобы Холмс в какой-нибудь из этих комнат пришел к интересующему его выводу.

В третьей комнате наше посещение не имело успеха: на наш стук дверь не отворилась, и мы услышали из-за нее лишь поток сквернословия.

– Мне наплевать, кто бы вы там ни были! Можете идти к черту! – вопил сердитый голос. – Завтра экзамен, и я не желаю, чтобы мне мешали!

– Грубый малый! – заметил наш провожатый, красный от негодования, когда мы спускались с лестницы. – Он, конечно, не знал, что стучу я, тем не менее его поведение было крайне нелюбезным и, право, при настоящих обстоятельствах даже подозрительным.

На это Холмс отреагировал очень странно.

– Не можете ли вы мне сказать в точности, какого роста этот студент? – спросил он.

– Право, мистер Холмс, не берусь вам ответить в точности. Он выше индуса и ниже Гильхриста. Полагаю, что рост его приблизительно пять футов шесть дюймов.

– Это очень важно знать, – сказал Холмс. – А теперь, мистер Сомс, желаю вам спокойной ночи.

Наш провожатый громко вскрикнул от удивления и отчаяния.

– Боже мой, мистер Холмс, неужели вы покинете меня так внезапно? Вы как будто не отдаете себе отчета в моем положении. Завтра экзамен, я должен сегодня ночью предпринять решительные меры, я не могу допустить, чтобы экзамен состоялся, если кто-то заглядывал в бумаги. Приходится взглянуть в лицо фактам.

– Оставьте все как есть. Я приду завтра рано утром, и мы решим это дело. Возможно, что к тому времени я буду в состоянии указать вам способ действий, а пока ничего не меняйте, ровно ничего.

– Хорошо, мистер Холмс.

– Вы можете быть совершенно спокойны, мы обязательно найдем способ вывести вас из затруднения. Я возьму с собой этот комок черной глины, а также обломки и стружку карандаша. Прощайте.

Когда мы очутились снова в квадрате двора, то опять взглянули на окна. Индеец продолжал ходить по комнате, остальные двое были невидимы.

– Ну, Ватсон, что вы об этом думаете? – спросил Холмс, когда мы вышли на главную улицу. – Совсем как маленькая игра, нечто вроде фокуса с тремя картами, не правда ли? Мы имеем трех молодых людей. Проступок совершил один из них. Выбирайте, который из них ваш?

– Сквернослов с верхнего этажа, он имеет худшую из троих репутацию. Но и индеец этот хитрый малый. Почему это он все время шагает по комнате?

– В этом нет ничего особенного, многие так делают, когда учат что-нибудь наизусть.

– Он как-то странно смотрел на нас.

– И вы бы так смотрели, если бы шайка незнакомцев ворвалась к вам, когда вы готовитесь к экзамену, который должен состояться на следующий день, и когда каждая минута дорога. Нет, я не вижу тут ничего особенного. Карандаши и ножи тоже у всех были в порядке. Но меня смущает этот человек.

– Кто?

– Да Банистер, слуга. Какова его роль в этом деле?

– Он произвел на меня впечатление вполне честного человека.

– И на меня также, это-то и смущает меня. Чем объяснить, что вполне честный человек… А вот и большой магазин канцелярских принадлежностей, начнем свои изыскания с него.

В городе было всего четыре магазина канцелярских принадлежностей, и в каждом из них Холмс показывал обломки карандаша и предлагал хорошую цену за дубликат. Все соглашались с тем, что можно заказать такой карандаш, но отмечали, что размер его не общеупотребительный и такие редко имеются в продаже.

Мой друг, видимо, не был огорчен этой неудачей и только пожал плечами с шутливой покорностью.

– Не вышло, милый Ватсон. Этот лучший способ и единственный решительный ключ ни к чему не привели. Но все-таки я не сомневаюсь в том, что нам удастся найти удовлетворительный выход и без него. Ах, милый друг, уже почти девять часов, а хозяйка что-то говорила о зеленом горошке к половине восьмого. Я ожидаю, Ватсон, что вы бросите свой вечный табак и поужинаете, а я разделю с вами вашу участь. Не раньше, однако, чем мы решим задачу с нервным воспитателем, небрежным слугой и тремя предприимчивыми студентами.

Холмс за вечер не сказал больше ни одного слова об этом деле, хотя сам долго сидел после нашего запоздалого обеда, углубленный в размышления.

Утром в восемь часов он вошел ко мне в комнату, когда я окончил свой туалет.

– Ну, Ватсон, – сказал он, – пора нам идти в колледж Святого Луки. Можете вы обойтись без завтрака?

– Конечно.

– Сомс будет в страшной тревоге, пока мы не в состоянии будем сказать ему что-нибудь положительное.

– А вы можете сообщить ему что-нибудь положительное?

– Думаю, что да.

– Вы пришли к какому-нибудь заключению?

– Да, милый Ватсон, я разрешил задачу.

– Но какие вы могли получить новые доказательства?

– Ага! Недаром же я встал в шесть часов. В продолжение двух часов я хорошо поработал и сделал по крайней мере пять миль, зато теперь у меня есть что показать. Взгляните-ка на это. Он протянул руку. На его ладони лежали три пирамидки черной вязкой глины.

– Но вчера у вас их было всего две, Холмс!

– А сегодня я добыл третью. Рассуждение будет правильным, если мы скажем, что место, из которого получен номер третий, есть вместе с тем источник номера один и номера два. – Что скажете, Ватсон? Ну, пойдем выручать из беды нашего приятеля Сомса.

Несчастный воспитатель находился, конечно, в состоянии жалкой тревоги, когда мы вошли в его квартиру. Через несколько часов начнется экзамен, а перед ним все еще стояла дилемма – огласить факты или допустить виновного на состязание ради крупной стипендии. Сомс был так сильно взволнован, что не мог стоять спокойно и с протянутыми руками бросился к Холмсу.

– Слава богу, что вы пришли! Я боялся, что вы отказались от дела, отчаявшись распутать его. Что мне делать? Должен ли экзамен состояться?

– Конечно, пусть обязательно будет.

– Но негодяй…

– Он не явится на экзамен.

– Вы знаете, кто он?

– Думаю, что знаю. Если вы не хотите оглашать это дело, то мы должны присвоить себе некоторую власть и устроить своими силами маленький частный полевой суд. Сядьте, пожалуйста, туда, Сомс, вы, Ватсон, сюда, а я займу кресло между вами. Думаю, что у нас теперь достаточно внушительный вид, чтобы нагнать ужас на преступную душу. Позвоните, пожалуйста, слуге.

Вошел Банистер и попятился от удивления и страха при виде нашего судилища.

– Будьте добры запереть дверь, – попросил Холмс. – Теперь, Банистер, скажите нам, пожалуйста, всю правду о вчерашнем инциденте.

Слуга побледнел до корней волос.

– Я сказал вам все, сэр.

– Ничего не имеете прибавить?

– Ничего, сэр.

– Ну так я должен высказать вам несколько предположений. Когда вы вчера сели на этот стул, то не сделали ли вы это для того, чтобы скрыть предмет, который изобличил бы того, кто приходил в комнату?

Лицо Банистера стало страшным.

– Нет, сэр, конечно нет.

– Это только предположение, – сказал Холмс ласковым тоном. – Откровенно признаюсь, что я не в состоянии доказать это, но мне оно кажется довольно вероятным, потому что не успел мистер Сомс повернуться к вам спиной, как вы освободили человека, спрятавшегося в спальне.

Банистер облизал языком запекшиеся губы.

– Там не было никакого человека, сэр.

– Ах, Банистер, вот это жаль слышать. До сих пор, может быть, вы говорили правду, теперь же я знаю, что вы солгали.

Лицо слуги приняло мрачное, вызывающее выражение.

– Там не было никакого человека, сэр.

– Полно, полно, Банистер.

– Нет, сэр, там никого не было.

– В таком случае вы ничего больше не можете сообщить нам. Останьтесь, пожалуйста, в комнате, встаньте там, у двери в спальню. Теперь, Сомс, будьте любезны, поднимитесь в комнату молодого Гильхриста и попросите его спуститься в вашу комнату.

Вскоре явился воспитатель вместе со студентом. Это был красивый, высокий, гибкий, ловкий молодой человек с легкой походкой и приятным открытым лицом. Его смущенные голубые глаза взглянули на каждого из нас, а затем остановились с выражением горькой печали на Банистере, стоявшем в дальнем углу.

– Заприте дверь, – сказал Холмс. – Теперь, мистер Гильхрист, мы совершенно одни, и никто никогда не узнает ни слова о том, что произойдет между нами. Мы можем быть вполне откровенными друг с другом. Нам нужно знать, мистер Гильхрист, что заставило вас, честного человека, совершить вчера такой поступок.

Несчастный молодой человек отшатнулся и бросил взгляд, полный ужаса и упрека, на Банистера.

– Нет-нет, мистер Гильхрист, я не сказал ни слова, ни одного слова! – воскликнул слуга.

– Да, но теперь вы сказали, – возразил Холмс. – Ну, сэр, вы видите, что после слов Банистера ваше положение безнадежное и единственный ваш шанс – чистосердечное признание.

В первый момент Гильхрист, подняв руки, пытался справиться с судорожными подергиваниями своего лица. Затем он бросился на колени возле стола, опустил лицо на руки и разразился страстными рыданиями.

– Полно, полно, – ласково проговорил Холмс, – человеку свойственно заблуждаться. И, по крайней мере, никто не назовет вас закоренелым преступником. Может быть, вам будет легче, если я расскажу мистеру Сомсу о том, что случилось, а вы меня остановите, когда окажется, что я ошибаюсь? Согласны? Хорошо, хорошо, не отвечайте. Слушайте и следите, чтобы я не допустил по отношению к вам какой-нибудь несправедливости.

С того момента, мистер Сомс, как вы сказали мне, что никто, даже Банистер, не мог сообщить о том, что бумаги находятся в вашей квартире, дело это начало проясняться для меня. Типографию можно было, само собой разумеется, исключить из соображений. Индуса я тоже не подозревал: раз корректурные листки были скатаны в свиток, он никак не мог их узнать. С другой же стороны, казалось немыслимым совпадение, чтобы человек осмелился войти в комнату и случайно как раз в этот день бумаги лежали на столе. Я исключил и это. Человек, вошедший в комнату, знал, что бумаги там. Каким образом он это узнал?

Когда я подошел снаружи к вашей комнате, то я осмотрел окно. Мне показалось забавным ваше предположение, будто я обдумываю, не мог ли кто-нибудь среди бела дня, на виду у всех, кто живет напротив, забраться через него. Такая мысль была бы нелепа. Я прикидывал, какого роста должен быть человек, чтобы увидеть, проходя мимо окна, какие бумаги лежат на столе. Во мне шесть футов, и я увидел их, встав на цыпочки. Никто ниже меня не мог бы заглянуть в окно. Вы уже поняли, что я имел причины думать, что если один из ваших студентов необыкновенно высокого роста, то именно за этим студентом следует наблюдать тщательнее всего.

Я вошел и поведал вам свои предположения относительно столика у окна. Насчет письменного стола я не мог вывести никакого заключения, пока в своем описании Гильхриста вы не упомянули о том, что он отличился в прыжках в длину. Тогда я мигом все сообразил, и мне нужны были только некоторые вспомогательные доказательства, которые я быстро добыл.