Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе. Красное по белому"

И государственные деятели, важно раскланявшись, удалились.

Холмс закурил трубку и глубоко задумался. Я развернул утреннюю газету и погрузился в чтение. Все газеты только и говорили, что о сенсационном преступлении, совершенном накануне ночью.

Холмс вдруг издал громкое восклицание и, вскочив с кресла, положил трубку на камин.

– Да, здесь есть только один путь! – сказал он. – Положение отчаянное, но не безнадежное. Только бы выяснить личность похитителя, а что касается самого письма, то есть серьезные основания предполагать, что он не успел передать его, кому следует. В конце концов, весь вопрос, когда имеем дело с этим народом, в деньгах, а у меня в распоряжении все британское казначейство. Если письмо можно купить, я его куплю… Даже в том случае, если бы для этого пришлось увеличить на пенс подоходный налог. Может быть, шпион и держит то письмо при себе потому, что ожидает покупателей. Но у кого может находиться письмо? В Лондоне имеются только три человека, способные на такое смелое предприятие. Это Оберштейн, Ларотьер и Эдуард Лукас. Я повидаю их всех.

Я заглянул в газету и спросил:

– Это тот Эдуард Лукас, который живет на Годольфин-стрит?

– Да.

– Ну так вы его не увидите.

– Почему не увижу?

– Вчера ночью он был убит в собственной квартире.

Мой приятель так часто меня изумлял за время нашего с ним знакомства, что я искренно порадовался, увидев, как сильно изумило его мое сообщение. Он долго глядел на меня в полном недоумении, а затем вырвал у меня из рук газету.

Холмс начал быстро пробегать отчет, который я перед этим читал. В заголовке значились напечатанные жирным шрифтом слова:

УБИЙСТВО В ВЕСТМИНСТЕРЕ

Вчера ночью на Годольфин-стрит, в доме № 16 совершено таинственное убийство. Преступление совершено в старинном, выстроенном более ста лет тому назад доме, на тихой улице между рекой и аббатством, рядом со зданием парламента. Небольшое аристократическое здание это было нанято несколько лет тому назад мистером Эдуардом Лукасом, имя которого хорошо известно в обществе Лондона. Мистер Эдуард Лукас был очаровательным в обхождении человеком; кроме того, он был известен как любитель пения и обладал чудным тенором. Мистеру Лукасу было 34 года, он не был женат. Прислуга его состояла из немолодой домоправительницы, мистрис Прингель, и лакея Миттона. Первая уходила из квартиры рано и ночевала в верхнем этаже дома. Лакей же был в роковую ночь в Гаммерсмите, в гостях у приятеля.

С десяти часов вечера мистер Лукас оставался в доме один. Что именно произошло в это время, пока не выяснено. Но в четверть двенадцатого полицейский констебль Беретт, проходя по Годольфин-стрит, увидел, что входная дверь дома № 16 отворена настежь. Он позвонил, но ответа никакого не получил. Констебль, видя, что передняя освещена, вошел в коридорчик и снова позвонил. Ответа опять не получил. Тогда он отворил дверь и вошел. В комнате господствовал полный беспорядок, мебель оказалась сдвинутой в одну кучу, а один из стульев лежал опрокинутый посредине помещения. Около стула, сжимая в руке его ножку, лежал несчастный хозяин квартиры. Мистер Эдуард Лукас был поражен ножом или кинжалом прямо в сердце и умер, надо полагать, мгновенно.

Затем выяснилось, что Лукас был убит изогнутым индийским кинжалом, украшавшим вместе с другим старинным оружием стены комнаты. Кинжал был найден лежащим на полу и в крови. Насколько можно полагать, убийство совершено не с целью грабежа. В комнате было много ценных вещей, и все они остались нетронутыми. Мистера Эдуарда Лукаса знали и любили многие, и известие о его несчастной смерти будет встречено людьми с искренним сожалением.

– Ну, что вы скажете по этому поводу, Ватсон? – спросил Холмс после длинной паузы.

– Это удивительное совпадение.

– Совпадение?! Да ведь это один из трех человек во всем Лондоне, которые могли похитить письмо. И вот этот человек умирает насильственной смертью как раз в тот вечер, когда произошла драма. О нет, почти все данные говорят за то, что это не совпадение. Вы меня не убедите в противном. Дорогой Ватсон, эти два события находятся в тесной связи. Они должны быть в связи. Мы должны уяснить себе эту связь.

– Но теперь все уже узнано официальной полицией.

– Совсем нет. Официальная полиция знает только то, что произошло на Годольфин-стрит. Того же, что случилось в Уайтхолл-террас, полиция не знает и знать не может. Только мы знаем об этих событиях, и только мы, стало быть, можем проследить ту связь, которая между ними существует. Лукаса я, конечно, должен подозревать сильнее, чем двух других. Он жил в Вестминстере, на Годольфин-стрит, а оттуда всего два шага до Уайтхолл-террас. Другие два – Оберштейн и Ларотьер – живут на другом конце Вест-Энда. Лукасу было легче, чем им, завязать сношения с прислугой министра иностранных дел и добыть нужные сведения. Имейте в виду, Ватсон, что совпадение обоих событий во времени означает очень многое… Эге, кто это звонит?..

Вошла миссис Хадсон и подала карточку. Холмс взглянул на карточку, поднял брови и подал карточку мне.

– Попросите леди Трелонэй Гопп пожаловать сюда, – сказал он.

И через мгновение наше скромное помещение, уже раз осчастливленное высокими посетителями, было осчастливлено во второй раз. В нем появилась самая красивая женщина во всем Лондоне. Мне и прежде приходилось слышать о необычайной красоте младшей дочери герцога Бельминстера, но ни одно описание не могло сравниться с действительностью. Мне приходилось видеть портреты этой женщины, но они не давали надлежащего представления об этой грации, об этом очаровании, об этих неподражаемо классических очертаниях фигуры.

Но в это осеннее утро нас поразила не красота нашей посетительницы. Лицо леди Тильды было бледно и взволнованно; глаза блистали, но этот блеск был лихорадочный. Чувственные губы были крепко сжаты. Очевидно, красавица сдерживала себя изо всех сил. Во взоре ее был ясно виден ужас. С минуту она стояла в дверях.

– Мой муж был здесь, мистер Холмс?

– Да, сударыня, был.

– Мистер Холмс, я умоляю вас не говорить ему о том, что я была здесь.

Холмс холодно поклонился и знаком руки попросил гостью сесть.

– Вы ставите меня, миледи, в очень щекотливое положение. Прошу вас, сядьте и объясните мне, чем я вам могу служить. Но, к сожалению, никаких обещаний я вам дать вперед, ничего не зная, не могу.

Леди Тильда прошла через комнату и села спиной к окну. Это была царственной наружности женщина – высокая, грациозная, женственная.

– Мистер Холмс, – заговорила леди Тильда, – я буду с вами вполне откровенна. Я надеюсь, что и вы мне отплатите тем же. Между мною и мужем царит полное взаимное доверие. Единственное, что он от меня скрывает, это политика. Тут он вечно отмалчивается. Он мне ничего не говорит о своей политической деятельности. Но вчера я узнала, что у нас в доме случилось очень печальное событие. Пропала какая-то бумага. Но какая? Дело касается политики, и поэтому муж отказался объяснить мне, в чем дело. Но мне это необходимо, понимаете ли, необходимо знать. Кроме этих политиков только вы один знаете, в чем дело. Я вас умоляю, мистер Холмс, объясните мне, что случилось и к каким последствиям это может повести. Скажите мне все, мистер Холмс, не скрывайте ничего в интересах ваших клиентов. Я действую в интересах моего мужа. Если бы он только мог это понять, он сказал бы мне все сам. Что это за бумага?

– Сударыня, вы требуете от меня невозможного.

Женщина глубоко вздохнула и закрыла лицо руками.

– Уверяю вас, сударыня, что вы требуете невозможного. Ваш муж не находит нужным посвящать вас в эту тайну. Как же могу это сделать я, его поверенный? Вы даже и требовать от меня такой откровенности не имеете права. Спрашивайте об этом у вашего мужа.

– Я его спрашивала и пришла к вам сделать последнюю попытку. Я, к сожалению, не могу говорить определенно, мистер Холмс, но вы мне сделали бы большое одолжение, если бы ответили на один мой вопрос.

– На какой вопрос, сударыня?

– Скажите, может ли от этой истории пострадать политическая карьера моего мужа?

– Да, сударыня, если эта история не будет улажена, то могут произойти весьма прискорбные последствия.

– Ах! – воскликнула леди Тильда и с трудом перевела дух.

У нее был такой вид, точно она разрешила наконец долго мучившее ее сомнение.

– Еще один вопрос, мистер Холмс. Узнав о пропаже, мой муж позволил себе одно неосторожное восклицание. Я поняла, что потеря этого письма может привести к неприятным последствиям для всей страны.

– Что же, если он вам это сказал, то и я могу сказать, что это правда.

– В чем же могут заключаться эти неприятные последствия?

– На этот вопрос, сударыня, я опять-таки не могу ответить.

– Ну, в таком случае я более не буду вас беспокоить. Я на вас не сержусь, мистер Холмс, я понимаю, что вы не могли быть со мною откровенным. Но будьте справедливы и вы ко мне, не осуждайте меня за то, что я неравнодушна к неприятностям моего мужа. Еще раз прошу вас не говорить ему о том, что я у вас была.

Она остановилась на пороге двери и еще раз оглянулась на нас. Опять я увидел красивое взволнованное лицо, испуганные глаза и крепко сжатые губы.

Затем она исчезла.

Холмс слушал, как по лестнице шуршали, удаляясь, шелковые юбки. Когда наружная дверь наконец захлопнулась, он улыбнулся и, обращаясь ко мне, сказал:

– Ну, Ватсон, прекрасный пол – это по вашему ведомству. Зачем объявилась эта прекрасная леди? Что ей было нужно?

– Ведь она же вам объяснила цель своего визита. А то, что она беспокоится, это вполне естественно…

– Гм… Ну а что вы скажете, Ватсон, о внешнем ее виде? Вы заметили, как она себя держала? Она с величайшим трудом сдерживала волнение. А как она вопросы-то задавала! Какая настойчивость! А ведь эта дама принадлежит к касте, которая умеет скрывать свои чувства.

– Да, она была очень взволнована.

– Заметьте, что она сразу заявила, что, желая знать правду, она действует в интересах своего мужа. Заявление это было сделано замечательно серьезным тоном. Что она хотела сказать этим? А вы заметили ее маневр? Она нарочно села спиной к окну. Она не хотела, чтобы я следил за выражением ее лица.

– Да ведь она же села в единственное свободное кресло, стоявшее в комнате, – попробовал возразить я.

– Однако, – продолжал Холмс, – мотивы, которыми руководствуются женщины, остаются по большей части необъяснимыми. Вспомните ту женщину в Маргэте. Я заподозрил ее потому, что она волновалась. И что же потом оказалось? Все ее волнение проистекало от того, что она забыла напудрить себе нос. И вот извольте строить теории на такой зыбкой почве, как женская душа. Иногда какой-нибудь пустяковый поступок женщины указывает на серьезнейшие вещи, в то время как их горе и плач ровно ничего не означают. Женщина способна плакать о том, что потеряла какую-нибудь шпильку или булавку… До свидания, Ватсон.

– Как? Вы уходите?

– Да, хочу провести утро на Годольфин-стрит с нашими друзьями из Скотленд-Ярда. Очевидно, решение задачи надо искать в квартире Эдуарда Лукаса, хотя я пока и не понимаю, что это все может означать. Нельзя делать выводы, не имея на руках фактов. А вы побудьте здесь на страже, дорогой Ватсон. Может быть, будут посетители. Завтракать, вероятно, будем вместе.

Весь этот день и два последующих Холмс был очень молчалив. Его недоброжелатели сказали бы, что он находился в кислом настроении. Он все время только и делал, что приходил и уходил. Сидя дома, беспрестанно курил, играл на скрипке и погружался в задумчивость. Питался он преимущественно сандвичами и на мои вопросы не отвечал. Мне было совершенно очевидно, что дела моего приятеля идут неладно. О деле он со мной ничего не говорил, и я только из газет узнавал о ходе следствия. Полиция арестовала лакея Лукаса, Джона Миттона, но затем его освободили. Коронер признал наличие преступления, но убийца так и оставался неизвестен. Мотивы преступления были также неизвестны. Комната, в которой имело место убийство, была переполнена ценными вещами, но ни одна из них не была украдена. Бумаги покойного также остались нетронутыми. Полиция очень тщательно исследовала эти бумаги. Из этого исследования выяснилось, что покойный очень усердно занимался международной политикой и собирал всевозможные политические сплетни и слухи. Он оказался также замечательным лингвистом, ведшим огромную переписку. Лукас – это опять было видно по бумагам – был в отличных отношениях с политическими деятелями разных стран. Но в ящиках его письменного стола не было найдено ничего сенсационного.

Покойный Эдуард Лукас был знаком со многими женщинами. У него были интрижки, но все – крайне беспорядочные и поверхностные. Друзей среди женщин у него не было, не было и прочной привязанности.

Полиция установила, что покойный вел спокойную жизнь, поведение его было безупречно. За что же его убили? Это была тайна, и, по-видимому, неразрешимая.

Как уже известно, полиция арестовала было лакея Джона Миттона, но это было сделано от отчаяния. Надо же было что-нибудь предпринять. Но обвинять этого человека было невозможно. В ночь преступления он был у своего приятеля в Гаммерсмите. Алиби было налицо. Правда, Миттон уехал из Гаммерсмита рано, настолько рано, что мог быть в Вестминстере гораздо ранее, чем совершилось убийство, но обвиненный слуга объяснил эту сторону дела. Во-первых, он прошел часть пути пешком. Вечер был прекрасный, и он хотел прогуляться. В Вестминстер прибыл в полночь и был поражен неожиданной трагедией. Миттон очень любил своего хозяина. У него в чемодане было найдено несколько бритв, принадлежавших Лукасу, но оказалось, что эти бритвы он получил от хозяина в подарок. Это показание было подтверждено и экономкой.

Миттон служил у Лукаса три года, но Лукас, уезжая в Европу, никогда не брал его с собою. Иногда Лукас жил во Франции по три месяца, но Миттон всегда оставался в Лондоне и охранял квартиру на Годольфин-стрит.

Что касается экономки, то она в ночь убийства никакого шума не слышала. Если у хозяина был кто-нибудь, то, значит, его впустил сам хозяин. Вообще, насколько можно было судить по газетным отчетам, преступление в течение первых трех дней оставалось нераскрытым. Холмс, может быть, знал больше полиции, но он хранил свои знания.

Холмс сообщил мне, что инспектор Лестрейд, ведущий следствие, уведомляет его обо всех подробностях. Я понял из этого, что Холмс внимательно наблюдает за ходом дела.

На четвертый день в газетах появилась длинная телеграмма из Парижа, объяснявшая тайну.

Парижская полиция сделала важное открытие, – писала «Дейли телеграф». – Это открытие приподнимает завесу, окутывавшую доселе трагическую судьбу мистера Эдуарда Лукаса, погибшего насильственной смертью в понедельник на Годольфин-стрит в Вестминстере. Наши читатели помнят, что покойный джентльмен был найден заколотым в своем кабинете и что подозрение пало на слугу, которому, однако, удалось доказать свое алиби. Вчера в парижскую полицию явилась прислуга дамы, живущей на небольшой вилле на улице Аустерлиц, и заявила, что эта дама, известная под именем госпожи Анри Фурнэ, сошла с ума. Медицинское исследование показало, что госпожа Анри Фурнэ больна опасной формой мании. Эта особа во вторник вернулась из поездки в Лондон, и есть основания подозревать, что она замешана в деле в Вестминстере. Из сличения фотографических карточек выяснилось, что господин Анри Фурнэ и мистер Эдуард Лукас одно и то же лицо и что покойный вел двойную жизнь – в Париже и Лондоне. Госпожа Фурнэ, по происхождению креолка, имеет крайне раздражительный характер и легко возбуждается. В прошлом она страдала припадками ревности, доводившей ее до неистовства. Предполагают, что в припадке ревности и совершено преступление, взволновавшее весь Лондон. До сих пор не выяснено, что делала госпожа Фурнэ в понедельник, но уже теперь известно, что женщина, очень похожая на нее, обращала на себя всеобщее внимание в этот день на станции Черинг-Кросс. Было это во вторник утром, и публика с любопытством следила за эксцентричным поведением незнакомки. Можно предполагать, что, совершив преступление в припадке внезапного безумия, женщина устрашилась того, что она сделала, и сошла с ума. Теперь она совершенно не помнит того, что было, и даже забыла все свое прошлое. Врачи подают мало надежд на ее выздоровление. Есть также данные, что женщина, похожая на госпожу Фурнэ, стояла в понедельник вечером на Годольфин-стрит около квартиры мистера Эдуарда Лукаса.

Холмс завтракал, а я читал ему вслух эту телеграмму. Окончив чтение, я спросил:

– Что вы скажете по этому поводу, Холмс?

Холмс встал из-за стола и стал шагать взад и вперед по комнате.

– Дорогой Ватсон, – сказал он, – вы долготерпеливый человек. В течение этих трех дней я вам ничего не говорил. И знаете почему?.. Нечего было говорить. Эта парижская телеграмма тоже ничего не объясняет.

– Но дело об убийстве Лукаса выяснено окончательно.

– Это убийство – только эпизод, пустяковый эпизод в сравнении с нашей главной задачей. Ведь мы должны, Ватсон, найти письмо и спасти Европу от войны. За эти три дня случилось только одно важное событие, и оно заключается в том, что за эти три дня ровно ничего не случилось. Я получаю от правительства извещения почти ежечасно, из них видно, что повсюду в Европе тишь и гладь. Этого спокойствия не было бы, если бы письмо дошло по назначению. Спрашивается, где же это письмо? У кого оно? Почему его прячут? Эти вопросы бьют по моему мозгу точно молотки. Неужели же смерть Лукаса и исчезновение письма – только совпадение? Получил ли он это письмо? Если получил, то почему оно не нашлось в его бумагах? Неужели его унесла сумасшедшая? Но если так, то письмо находится в Париже, в ее доме, не так ли? Как я стану искать там это письмо? Ведь это же сразу возбудит подозрительность парижской полиции! Это такое дело, Ватсон, в котором закон не на нашей стороне. Все против нас, и, однако, надо продолжать. Тут ведь приходится спасать целую страну. Если я доведу это дело до благополучного конца, то смогу считать свою карьеру блестяще законченной. Да, это будет мое последнее дело.

Вошла миссис Хадсон и подала Холмсу записку. Он прочитал ее и воскликнул:

– Вот так раз! Лестрейд нашел что-то интересное. Надевайте шляпу, Ватсон, мы отправимся в Вестминстер вместе.

Место, где произошло преступление, я увидал в первый раз. Это был высокий, грязный, с узкими окнами дом, построенный казенно и солидно. Типичный дом XVIII столетия. Из одного окна на нас глядела физиономия любезно улыбающегося бульдога. Это был Лестрейд. Дверь нам отворил высокого роста констебль, а Лестрейд нас радушно встретил в передней. Мы вошли в комнату, где было совершено преступление. Следов происшествия не оставалось теперь никаких, только на ковре виднелось безобразное, неправильных очертаний пятно.

Ковер этот был невелик и покрывал только середину паркетного пола. Паркет был чудный, старинный и состоял из отполированных четырехугольников. Над камином висела очень красивая коллекция оружия. Отсюда-то и был взят кинжал, послуживший орудием преступления. Напротив окна стоял великолепный письменный стол. Вся обстановка – картины, ковры, обои – свидетельствовала об изящном вкусе, пожалуй, даже об изнеженности покойного владельца.

– Читали телеграмму из Парижа? – спросил Лестрейд.

Холмс утвердительно кивнул головой.

– Наши французские собратья попали в самую точку, – сказал Лестрейд. – Все именно так и произошло, как они говорят. Она позвонила, явилась неожиданно, а иначе он ее бы не впустил. Это был осторожный и малодоступный человек. Ну вот он и впустил ее, нельзя же ведь человека на улице держать. Она ему объявила, что выследила его наконец, стала упрекать. Ну, слово за слово, а затем она схватила кинжал – и готово дело. Положим, она его ухлопала не сразу. Все стулья оказались сбитыми в одну кучу, а один стул он держал за ножку, очевидно, отмахивался от нее. Да, мистер Холмс, теперь мне это дело до такой степени ясно, будто я сам здесь присутствовал и был свидетелем преступления.

Холмс поднял брови.

– Так зачем же вы послали за мной?

– О, это совсем другое дело. Пустячок, которым вы так интересуетесь. Ну прямо вздор, безделица, можно сказать! К главному факту это никакого отношения не имеет.

– В чем же дело?

– Видите ли, после того как было совершено преступление, все вещи в этой комнате сохранились в таком же порядке, в каком они были найдены. Тут ничего не трогали, все оставалось на своих местах. Дежурный полицейский оставался здесь и ночью и днем. Тело похоронили сегодня утром, после того как следствие было объявлено законченным. Мы и решили по этому случаю покопаться хорошенько в этой комнате. Видите ли вы этот ковер? Он не прибит к полу. Мы подняли этот ковер и нашли…

– Ну? И что же вы нашли?

Лицо у Холмса вдруг сделалось тревожным.

– Вы сто лет будете думать и не угадаете, что мы нашли, – сказал Лестрейд. – Видите ли, вот на ковре кровавое пятно. Крови ведь было очень много, и она должна просочиться насквозь. Не правда ли?

– Конечно.

– Ну и как же вы удивитесь, если я вам скажу, что на полу под пятном пол совершенно чистый. Никаких следов крови там нет.

– Как это так – пол чистый? Может ли это быть?

– Да, это верно, что этого быть не может, но факт остается фактом. Пол чистый.

Он приподнял кончик ковра, и мы увидели, что под пятном паркет был совершенно чист.

– И поглядите-ка, кромка ковра вся измазана. Следы крови должны были остаться на полу.

И, видя изумление Холмса, Лестрейд захихикал. Ему было приятно, что он удивил знаменитого криминалиста.

– Ну-с, а теперь я вам объясню этот феномен. На полу есть кровавое пятно, но совсем не под пятном на ковре. Взгляните-ка!

Он приподнял ковер с другой стороны и, действительно, на белом квадрате пола мы увидели большое красное пятно.

– Что вы на это скажете, мистер Холмс?

– Что же, это очень просто. Пятно на полу находилось под пятном на ковре, но потом ковер перевернули. Коврик невелик, и это очень легко сделать.

– Официальная полиция, мистер Холмс, не нуждается в таких объяснениях. Мы и сами знаем, что ковер был перевернут. Это ясно, ибо пятна на полу и ковре не совпадают. Я вот спрашиваю, кто поднимал ковер и зачем?

Холмс был сух и непроницаем, но для меня было ясно, что он с трудом сдерживает сильное волнение.

– Послушайте, Лестрейд, все ли время констебль дежурил в этой комнате? – спросил он.

– Да, он никуда не отлучался.

– Послушайтесь моего совета. Исследуйте это дело хорошенько, но только не допрашивайте констебля при нас. Если вы допросите его наедине, он скорее признается. Спросите его, как это он посмел пускать сюда посторонних и оставить их здесь без присмотра. Вы не спрашивайте его, признает ли он себя виновным, а говорите с ним так, как будто его виновность уже доказана. Скажите ему, что вы знаете о том, что в этой комнате кто-то побывал, прижмите его в угол. Скажите ему, что он может заслужить прощение только в том случае, если чистосердечно во всем покается. Делайте то, что я вам говорю.

– Клянусь святым Георгием, что я выдавлю из него все, что он знает! – воскликнул Лестрейд, бросился вон из комнаты, а через минуту из дальних комнат стали доноситься до нас звуки его громкого голоса.

– Живее, Ватсон, живее! – воскликнул Холмс в каком-то неистовстве.

В этом возгласе обнаружилась вся демоническая энергия этого человека – энергия, искусно скрытая видом рассеянной небрежности.

Он сорвал ковер и, став на колени, начал лихорадочно ощупывать квадраты пола. Один из квадратиков, когда он нажал его, отскочил вверх, как крышка шкатулки. Под ним оказалось небольшое углубление. Холмс запустил туда руку, а затем зарычал от злобы и обиды.

В углублении ничего не было.

– Живее, Ватсон, кладите ковер на место!

Мы успели закрыть крышку и застлать ковром пол. Голос Лестрейда послышался в коридоре. В момент его появления Холмс стоял, небрежно прислонясь к камину, спокойный и скучающий, едва сдерживая одолевавшую его зевоту.

– Простите, что я вас задержал, мистер Холмс. Я и сам вижу, что вам это дело до смерти надоело. Вы правы, он во всем признался. Пойдите-ка сюда, Макферсон. Раскажите этим джентльменам о вашем не заслуживающем никакого извинения поведении.

Высокий констебль, красный как рак и с выражением раскаяния в лице, вошел в комнату.

– Уверяю вас, сэр, что у меня худого и на уме не было. Вчера вечером сюда зашла молодая особа, она сказала, что ошиблась домом. Ну, я с нею малость поговорил. Знаете, все один и один сидишь – скука возьмет.

– И что же было дальше?

– Ну, она в газетах про убийство прочитала и заинтересовалась этим делом. Очень важная дама была, сэр, так говорила хорошо и складно, я и подумал поэтому, что ничего худого не выйдет, если я пущу ее в комнату поглядеть. Вошла она в комнату, увидела кровь на ковре и упала в обморок. Лежит точно мертвая, я бросился в кухню за водой, стал ее поить, она хоть бы что, тогда я пошел на угол в таверну «Тисовое дерево» за водкой, но, покуда ходил, барыня пришла в себя и ушла. Ей, наверное, стало стыдно своей слабости, и она боялась мне в лицо взглянуть.

– Ну а в каком виде был после ее ухода ковер?

– Он был маленько измят, сэр. Она ведь прямо на него упала, а ковер-то гвоздями к полу не прибит. Он и помялся, я его расправил.

– Это вам урок, констебль Макферсон! – с достоинством произнес Лестрейд. – Теперь вы видите, что меня нельзя обмануть. Я только взглянул на ковер и сразу увидел, что кто-то здесь побывал. Счастье для вас, Макферсон, что все здесь благополучно и что эта дама ничего важного не унесла, а то бы я показал вам, где раки зимуют… Мне очень жаль, мистер Холмс, что я побеспокоил вас по такому пустяковому делу. Я думал, что это вас заинтересует.

– Да, это интересно. А скажите-ка мне, Макферсон, эта дама была здесь один раз?

– Точно так, сэр, один раз.

– А кто она такая?

– Не знаю ее фамилию, сэр. Говорила, что занимается перепиской и ищет работу по объявлению. Ошиблась номером и забрела сюда. Очень красивая дама, сэр.

– Высокая, красивая?

– Точно так, сэр, рослая дама. И красивой ее тоже, пожалуй, можно назвать. Пожалуй, даже и очень красивая. Пришла да и говорит: «Констебль, дайте мне взглянуть на комнату». И просила она меня очень уж умильно, и отказать ей я не мог, думал, что греха тут не будет. Пускай, думал, поглядит.

– А как она была одета?

– Одета она была просто, сэр, в длинном плаще до самых пят.

– А в каком часу она приходила?

– В сумерки, сэр. Когда я шел назад с водкой, начали зажигать фонари.

– Очень хорошо, – сказал Холмс. – Идемте, Ватсон, нам предстоит важное дело.

Мы двинулись в путь. Лестрейд остался в комнате, а кающийся констебль бросился отворять нам дверь. На пороге Холмс приостановился, вынул что-то из кармана и показал полицейскому.

Тот так и ахнул.

– Боже мой!

Холмс приложил палец к губам, положил обратно в карман изумившую полицейского вещь, и мы вышли на улицу.

– Великолепно! – воскликнул он. – Идите скорее, Ватсон. Занавес поднят, и начался пятый, последний акт драмы. Можете быть спокойны, Ватсон, европейской войны не будет, блестящая карьера высокочтимого сэра Трелонэя Гоппа не пострадает, неосторожный государь не понесет наказания за свою неосторожность, нашему министру-президенту не придется иметь дело с международными осложнениями… Теперь от нас требуется такт и ловкость, и история, грозившая бедой всему миру, кончится пустяками.

Я был преисполнен в эту минуту восхищением перед талантами моего друга.

– Вы разрешили задачу! – воскликнул я.

– Ну, это едва ли, Ватсон. В деле есть пункты, оставшиеся невыясненными. Но мы знаем так много, что должны будем винить самих себя, если не узнаем остального. Теперь же мы должны идти прямо в Уайтхолл-террас и решить затруднение.

Через несколько минут мы были в резиденции министра иностранных дел. Шерлок Холмс попросил доложить о нашем приходе леди Тильде. Нас ввели в изящно убранную приемную.

Лицо леди Тильды было все розовое от негодования.

– Мистер Холмс, – воскликнула она, – это недостойно, нехорошо с вашей стороны! Я ведь просила вас сохранить мой визит к вам в секрете. Я не желаю, чтобы он знал о том, что я вмешиваюсь в его дела. И однако, вы меня компрометируете. Вы пришли сюда, и теперь все будут знать, что у нас с вами есть какие-то дела.

– Извините, сударыня, но я должен был прийти. Мне поручили вернуть это важное письмо, и поэтому-то я явился к вам. Я прошу вас, сударыня, вернуть мне этот документ.

Леди Тильда вскочила с места. Румянец, игравший на ее лице, исчез. Она стала бледна как смерть. Глаза ее блестели, она зашаталась. Одно время я думал, что она упадет в обморок. Она сделала усилие над собой и оправилась. В чертах ее лица попеременно отражались то негодование, то изумление.

– Вы меня оскорбляете, мистер Холмс!

– Ну нет, сударыня, этот тон бесполезен. Отдайте мне письмо.

Леди Тильда бросилась к сонетке.

– Дворецкий вас проводит, – сказала она.

– Не звоните, леди Тильда. Если вы позвоните, я буду не в состоянии, несмотря на мое искреннее желание, закончить дело без скандала. Отдайте письмо – и все уладится. Если вы доверитесь мне, я все устрою, но если вы хотите идти против меня, вам же будет хуже.

Леди Тильда стояла перед нами – гордая, величественная, с выражением вызова на лице. Она пристально глядела на Холмса, как бы стараясь прочитать его мысли. Рука ее была на сонетке, но она так и не позвонила.

– Вы стараетесь меня запугать; это некрасиво, мистер Холмс. Вы приходите сюда для того, чтобы оскорбить женщину. Вы что-то такое узнали. Ну, что же это такое, скажите?

– Пожалуйста, сядьте, сударыня. Если вы упадете в обморок стоя, вы можете ушибиться. Я не стану говорить, пока вы не сядете. Вот теперь вы сели, благодарю вас.

– Мистер Холмс, я вам даю пять минут.

– Леди Тильда, мне довольно одной минуты. Я знаю о вашем посещении Эдуарда Лукаса и о том, что вы ему отдали это письмо. Я знаю также, как вы хитро проникли на квартиру убитого вчера вечером и как достали обратно письмо из-под пола, закрытого ковром.

Помертвевшая от страха, едва переводя дух, женщина глядела на моего приятеля.

– Да вы с ума сошли, мистер Холмс, вы прямо с ума сошли! – воскликнула она наконец.

Холмс вынул из кармана ту же вещь, которую он показывал полицейскому: это была фотография леди Тильды.

– Я нарочно захватил это с собою туда, – сказал он, – и я оказался прав: констебль узнал это лицо.

Леди Тильда тяжело вздохнула. Ее голова откинулась назад на спинку кресла.

– Не волнуйтесь, миледи. Дело может быть исправлено. Письмо у вас, а я вовсе не хочу делать вам неприятности. Я должен вернуть письмо вашему мужу – этим моя миссия кончается. Послушайтесь моего совета и будьте со мною откровенны. В этом ваше спасение.