Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе. Красное по белому"

– Они обвенчаны! – воскликнул я, задыхаясь.

– Идемте! – сказал наш спутник. – Идемте!

Он ринулся через лужайку, а Холмс и я следовали за ним. Когда мы подходили, девушка, ища опоры, прислонилась к дубу. Вильямсон, экс-пастор, поклонился нам с насмешливой вежливостью, а драчун Вудли выдвинулся вперед с грубым и торжествующим смехом.

– Можешь снять свою бороду, Боб, – сказал он, – я довольно хорошо знаком с тобою. Ну-с, ты и твои товарищи явились как раз вовремя для того, чтобы я мог вас представить миссис Вудли.

Ответ нашего спутника был особенным. Он сорвал с себя черную бороду, служившую ему маской, и бросил ее на землю. При этом обнаружилось длинное, худое, гладко выбритое лицо. Затем он поднял револьвер и прицелился в молодого разбойника, который направлялся к нему, размахивая своей опасной нагайкой.

– Да, – сказал наш союзник, – я Боб Каррутерс, и я позабочусь о том, чтобы этой женщине была возвращена свобода, хотя бы мне пришлось за это быть повешенным. Я предупредил тебя о том, что сделаю, если ты будешь ее тревожить, и, клянусь Богом, исполню свое слово!

– Опоздал! Она моя жена!

– Нет, она твоя вдова.

Раздался выстрел, и я увидел кровь на жилете Вудли. Он завертелся, с криком упал на спину, и его безобразное красное лицо вдруг покрылось страшной бледностью. Старик, все еще не снявший свою рясу, разразился потоком таких нечестивых проклятий, каких мне никогда не приходилось слышать, и тоже вынул из кармана револьвер. Но не успел он его поднять, как пришлось ему заглянуть в дуло оружия Холмса.

– Довольно, – холодно произнес мой друг. – Бросьте револьвер. Ватсон, поднимите его, направьте его ему в голову. Благодарю вас. А вы, Каррутерс, отдайте мне свой револьвер, не нужно больше насилия. Ну, отдайте-ка его!

– Да кто же вы такой?

– Меня зовут Шерлок Холмс.

– Боже мой!

– Вижу, что вы слышали обо мне. Я буду представителем официальных властей, пока они не явятся. Эй, вы! – крикнул он испуганному конюху, появившемуся на краю лужайки. – Идите сюда, отвезите как можно скорее эту записку в Фарнгам. – Холмс написал несколько слов на листке и вырвал его из своей записной книжки. – Отдайте ее суперинтенданту полицейского поста. До его прихода я обязан задержать вас всех.

Сильная властная личность Холмса руководила трагической сценой, и все были марионетками в его руках. Вильямсон и Каррутерс по его приказанию понесли раненого Вудли в дом, а я взял под руку испуганную девушку. Раненого положили на постель, и по просьбе Холмса я осмотрел его.

Свое заключение я сделал в столовой, где сидел Холмс со своими двумя пленниками.

– Он останется жив, – сказал я.

– Что? – воскликнул Каррутерс, подскочив на стуле. – Я сначала пойду наверх и покончу с ним. Неужели я допущу, чтобы эта девушка, этот ангел, была на всю жизнь связана с Рорингом Джеком Вудли?

– Не беспокойтесь об этом, – возразил Холмс. – Существуют две вполне основательные причины, по которым она ни при каких обстоятельствах не может быть его женой. Во-первых, мы можем смело сомневаться в праве мистера Вильямсона совершать брачный обряд.

– Я был посвящен! – воскликнул старый мерзавец.

– А также лишен сана.

– Раз я был духовным лицом, то таковым остаюсь навсегда.

– Не думаю. А как насчет разрешения?

– У нас было разрешение на брак. Оно у меня тут, в кармане.

– Значит, вы получили его при помощи обмана. Во всяком случае, насильственное венчание – это не венчание, а очень серьезное уголовное дело, о чем вы скоро узнаете. Вы будете иметь время обдумать это в течение десяти лет, если я не ошибаюсь. Что же касается вас, Каррутерс, то вы бы лучше сделали, если бы не вынимали револьвер из кармана.

– И я начинаю об этом думать, мистер Холмс. Но когда я вспомнил о всех предосторожностях, которые принимал для защиты девушки… Я любил ее, мистер Холмс, и впервые узнал, что такое любовь. Я почти обезумел от мысли, что она во власти самого низкого скота и негодяя во всей Южной Африке, человека, имя которого наводит ужас на всех от Кимберли до Иоганнесбурга. Вы, пожалуй, не поверите, мистер Холмс, но с тех пор, как эта девушка поступила ко мне, я ни разу не допустил, чтобы она проезжала мимо этого дома, в котором, как мне было известно, сидели в засаде эти мерзавцы, чтобы не следовать за нею на своем велосипеде, дабы ей не причинили зла. Я держался на расстоянии от нее и надевал бороду, чтобы она не узнала меня, потому что она хорошая, порядочная девушка и не захотела бы больше оставаться у меня на службе, если бы знала, что я следую за нею по сельским дорогам.

– Почему не сообщили вы ей об опасности, которая ей грозила?

– Потому что тогда она уехала бы от меня, а я не мог этого вынести. Даже если она и не могла полюбить меня, для меня все-таки было большой отрадой видеть ее изящную фигуру и слышать звук ее голоса в доме.

– Вы называете это любовью, мистер Каррутерс, – сказал я, – а я бы назвал это эгоизмом.

– Может быть. Эти два чувства идут рука об руку, но как бы то ни было, я не мог допустить, чтобы она уехала. Кроме того, необходимо было, чтобы ее, окруженную этой шайкой, кто-нибудь оберегал. Затем, когда пришла телеграмма, я понял, что они вынуждены будут действовать.

– Какая телеграмма?

Каррутерс вынул из кармана бумагу.

– Вот она, – сказал он.

Телеграмма была краткая и точная: «Старик умер».

– Хм… Я, кажется, понимаю, как дело шло, – сказал Холмс. – И вижу, почему эта весть должна была заставить их, как вы говорите, зашевелиться. Но пока мы ждем, вы можете рассказать нам то, что знаете.

Старый нечестивец в рясе разразился потоком бранных слов.

– Черт возьми, – сказал он, – если вы выдадите нас, Боб Каррутерс, я поступлю с вами так, как вы поступили с Джеком Вудли! Вы можете сколько угодно блеять о девице, потому что это ваше дело, но если вы донесете на своих товарищей этому защитнику в партикулярном платье, то это будет вашим худшим днем.

– Вашему преподобию нечего волноваться, – сказал Холмс, закуривая папиросу. – Дело довольно ясно говорит против вас, и я прошу только ради удовлетворения собственного любопытства сообщить мне некоторые подробности. Впрочем, если вы затрудняетесь, то я буду говорить, и тогда вы увидите, какой у вас шанс сохранить свои тайны. Во-первых, на охоту за этой дичью вы приехали из Южной Африки втроем: вы, Вильямсон, вы, Каррутерс и Вудли.

– Ложь номер один, – возразил старик. – Я впервые увидел их обоих два месяца тому назад и никогда в жизни не бывал в Африке. Так что можете набить этим свою трубку и выпустить дымом, господин Хлопотун Холмс.

– Он говорит правду, – сказал Каррутерс.

– Ну ладно, вы приехали вдвоем, его преподобие – продукт нашего домашнего производства. Вы знавали Ральфа Смита в Южной Африке, вы имели основания полагать, что он недолго проживет, вы узнали, что его племянница наследует его состояние. Что скажете на это, а?

Каррутерс кивнул головой, а Вильямсон издал проклятие.

– Она, без сомнения, была ближайшей родственницей, и вы были убеждены в том, что он не оставит духовного завещания.

– Он не мог ни читать, ни писать, – подтвердил Каррутерс.

– Итак, вы приехали вдвоем и принялись охотиться за девушкой. Ваш план заключался в том, что один из вас должен жениться на ней, а другой – получить свою долю наследства. Вудли был избран на роль мужа. Но почему он?

– Мы во время пути из Африки разыграли ее в карты. Он выиграл.

– Понимаю. Вы приняли молодую девушку к себе на службу, а Вудли должен был ухаживать за нею. Она признала в нем пьяную скотину, какой он в действительности и был, и не захотела иметь с ним никакого дела. Между тем ваша сделка нарушилась благодаря тому факту, что вы сами влюбились в молодую девушку. Вам была невыносима мысль отдать ее этому мерзавцу.

– Да, клянусь Богом, я не мог бы ее отдать ему.

– Между вами произошла ссора, он взбешенный ушел от вас и принялся составлять свой собственный план, независимо от вас.

– Мне кажется, Вильямсон, что нам немного остается добавить этому джентльмену, – воскликнул Каррутерс с горьким смехом. – Да, мы поссорились, и он повалил меня. Во всяком случае, за это я с ним рассчитался. Затем я потерял его из виду. Это было тогда, когда он подобрал этого отверженного патера. Я узнал, что они вместе поселились здесь, на пути ее поездок на станцию. После этого я не терял девушку из виду, потому что в воздухе чувствовалась чертовщина. Иногда я посещал их, потому что мне хотелось знать, чего они добиваются.

Два дня тому назад Вудли принес мне эту телеграмму, извещавшую о смерти Ральфа Смита. Он спросил меня, желаю ли я выполнить сделку. Я ответил отрицательно. Он спросил меня, не хочу ли я сам жениться на девушке и отдать ему его долю. Я ответил, что охотно исполнил бы это, но что она не хочет быть моей женой. Он сказал: «Сначала обвенчаем ее, а через недельку-две она, может быть, посмотрит на дело другими глазами». Я ответил, что не желаю прибегать к насилию. Тогда он ушел с проклятиями, как и подобает негодяю, и клялся, что все-таки получит ее.

Она должна была уехать от меня в субботу, и я приобрел экипаж, чтобы отвезти ее на станцию, но мне было так не по себе, что я последовал за нею на своем велосипеде. Она далеко опередила меня, и, прежде чем я успел ее догнать, зло совершилось. Впервые узнал я об этом, когда увидел вас двоих, возвращающихся в ее кабриолете.

Холмс встал и бросил в камин окурок своей папиросы.

– Я оказался очень бестолковым, Ватсон, – сказал он. – Когда вы сообщили мне, что видели, как велосипедист как будто поправляет галстук, одно это должно было мне все объяснить. Однако же мы можем поздравить себя с интересным и в некоторых отношениях исключительным случаем. Я вижу на аллее трех констеблей и рад, что маленький конюх не отстает от них. Следовательно, ни он, ни наш интересный жених не пострадали серьезно от утреннего приключения. Я думаю, Ватсон, что в качестве врача вы могли бы позаботиться о мисс Смит и сказать ей, что если она вполне пришла в себя, то мы сочтем за счастье проводить ее к матери. Если же она не вполне пришла в себя, то вы увидите, что намек на наше намерение телеграфировать некоему электротехнику в Мидланде вполне завершит лечение. Что же касается вас, мистер Каррутерс, то полагаю, что вы вполне искупили свое участие в злом заговоре. Вот моя карточка, сэр, и если мое свидетельство может принести вам пользу на суде, то я буду к вашим услугам.

В водовороте нашей беспрерывной деятельности мне часто бывало трудно, как читатель, вероятно, заметил, завершать свои рассказы и давать те конечные детали, которых любопытные ожидают. Каждый случай был прелюдией к другому, и, раз кризис миновал, действующие лица навсегда исчезали из нашей деятельной жизни.

Однако же я нахожу в конце своих рукописей краткую заметку, относящуюся к этому случаю, из которой видно, что мисс Вайолетт Смит действительно наследовала большое состояние, и что ныне она жена Сирила Мортона, старшего компаньона фирмы «Мортон и Кеннеди», знаменитых вестминстерских электротехников. Вильямсона и Вудли судили за похищение девушки и за самоуправство и приговорили к тюремному заключению: первого на семь лет, а второго на десять. О судьбе Каррутерса мне ничего не известно, но я уверен, что на суде справедливо отнеслись к его проступку, и думаю, что несколько месяцев тюремного заключения удовлетворили правосудие.

Приключение в пансионе для мальчиков

Мы были свидетелями нескольких драматических выходов на нашу маленькую сцену на Бейкер-стрит, но я не припомню ничего более неожиданного и потрясающего, чем первое появление доктора Торнакрофта Гюкстебля, магистра искусств, доктора философии и так далее.

Его карточка, казавшаяся слишком малой, чтобы вместить вес его академических отличий, была нам вручена за несколько секунд до появления его самого, а затем предстала и его фигура, столь крупная, помпезная и исполненная чувства собственного достоинства, что казалась воплощением самообладания и солидности. А между тем не успела дверь закрыться за ним, как он пошатнулся, и, пытаясь удержаться за стол, сполз по его краю и упал на пол.

Мы вскочили на ноги и несколько секунд смотрели в безмолвном удивлении на этот увесистый обломок кораблекрушения, говоривший о какой-то неожиданной и роковой буре, постигшей его в океане жизни. Затем Холмс побежал за подушкой ему под голову, а я – за коньяком. Бледное лицо его было изрезано горестными морщинами, мешки под глазами были свинцового цвета, углы открытого рта были страдальчески опущены, лицо было небрито. Воротничок и рубашка носили следы долгого путешествия, а нечесаные волосы торчали во все стороны.

– Что это такое, Ватсон? – спросил Холмс.

– Полное истощение; может быть, просто голод и усталость, – ответил я, нащупав слабый пульс, в котором жизненный поток струился тонкой, скудной струей.

– Обратный билет до Маккельтона на севере Англии, – заметил Холмс, доставая билет из карманного жилета нашего бесчувственного гостя. – Еще нет двенадцати часов, рано же он выехал!

Сморщенные веки задрожали, и пара серых глаз бессмысленно взглянула на нас. Но вслед за тем обладатель их с трудом встал на ноги, и лицо его покраснело от стыда.

– Простите мне эту слабость, мистер Холмс, я несколько переутомился. Благодарю вас. Если вы будете добры дать мне стакан молока и бисквит, то я, без сомнения, оправлюсь. Мистер Холмс, я приехал сам для того, чтобы непременно вернуться вместе с вами. Я боялся, что телеграмма не убедит вас в абсолютной неотложности дела.

– Когда вы вполне оправитесь…

– Теперь я чувствую себя вполне хорошо. Не могу себе представить, почему я так ослабел. Я хочу, мистер Холмс, чтобы вы поехали со мною в Маккельтон со следующим же поездом.

Друг мой покачал головою.

– Мой коллега, доктор Ватсон, может засвидетельствовать, что мы очень заняты в настоящее время. Меня удерживает дело о феррерских документах, да еще начинается суд по делу об убийстве в Абергавенни. Только очень важные обстоятельства могут заставить меня выехать в настоящую минуту из Лондона.

– Важные! – воскликнул посетитель, вскинув вверх руки. – Неужели вы ничего не слышали о похищении единственного сына герцога Гольдернесского?

– Что? Бывшего министра?

– Именно. Мы старались не допустить, чтобы это дело попало в газеты, но вчера вечером появился намек на него в газете «Глоб». Я думал, что и вы слышали об этом.

Холмс протянул длинную тонкую руку и достал из своей справочной энциклопедии том на букву «Г».

– «Гольдернесс, шестой герцог, кавалер ордена Подвязки, тайный советник» – сколько титулов! «Барон Баверли, герцог Карстонский». Боже, какой список! «Лорд-наместник Галемширский с 1890 года, женат на Эдит, дочери сэра Чарльза Апильдора с 1888 года. Наследник и единственный сын – лорд Сальтайр. Владеет приблизительно двумястами пятьюдесятью тысячами акров земли. Копи в Ланкашире и Уэльсе. Адрес: Карлтон-хаус-террас, Гольдернесс-холл, Галемшир; Карстонский замок, в Бангоре, Уэльс. Лорд Адмиралтейства с 1872 года; первый государственный секретарь…» Ну, довольно. Этот человек, конечно, один из самых значительных в королевстве!

– Самый значительный и, пожалуй, самый богатый. Я знаю, мистер Холмс, что у вас очень возвышенный взгляд на вашу профессию и вы готовы работать ради самой работы, однако же могу вам сказать, что его светлость уже заявил, что чек в пять тысяч фунтов будет вручен тому, кто скажет, где находится его сын, и еще тысяча фунтов тому, кто назовет человека или людей, похитивших мальчика.

– Это княжеские условия, – сказал Холмс. – Я думаю, Ватсон, что мы поедем с доктором Гюкстеблем на север Англии. А теперь, доктор Гюкстебль, когда вы выпьете это молоко, будьте добры рассказать мне, что случилось, когда это случилось, как оно случилось, И какое отношение имеет доктор Торнакрофт Гюкстебль, начальник пансиона близ Маккельтона, ко всему этому? И почему он является через три дня после происшествия (ваш небритый подбородок указывает на это) просить о моих скромных услугах?

Наш гость выпил молоко и съел бисквиты. Глаза его снова заблестели, и исчезла бледность со щек, когда он принялся очень энергично и ясно излагать обстоятельства.

– Надо вам сказать, господа, что я основатель и директор подготовительной школы. Может быть, «Комментарии к Горацию» Гюкстебля напомнят вам мое имя. Мой пансион – самая лучшая подготовительная школа в Англии. Лорд Леверсток, герцог Блэкуотер, сэр Каткарт Соумс поручили мне своих сыновей. Но я почувствовал, что моя школа достигла своего зенита, когда три недели тому назад герцог Гольдернесский прислал своего секретаря, мистера Джемса Уайльдера, с заявлением, что юный лорд Сальтайр, десяти лет, единственный сын и наследник герцога, будет поручен моему попечению. Не думал я тогда, что это будет прелюдией к самому разрушительному несчастью в моей жизни.

Мальчик прибыл первого мая, так как с этого дня начинается летний семестр. Это был прелестный юноша, и он скоро освоился у нас. Я могу вам сказать (надеюсь, что это не будет излишней болтливостью, и думаю, что частичное доверие будет нелепым в данном случае), что он был не совсем счастлив дома. Ни для кого не тайна, что супружеская жизнь герцога была не из безмятежных. Она окончилась тем, что супруги разошлись по взаимному соглашению, и герцогиня поселилась на юге Франции. Это случилось незадолго до поступления ко мне ее сына, а всем известно было, что все его симпатии были на стороне матери. После ее отъезда из Гольдернесс-холла мальчик стал задумываться, а потому герцог пожелал поместить его в мое заведение. Через две недели мальчик почувствовал себя у нас как дома и, по-видимому, был совершенно счастлив.

В последний раз его видели ночью, 13 мая, то есть в ночь прошлого понедельника. Его комната находилась на втором этаже, и для того, чтобы войти в нее, надо было проходить через большую комнату, в которой спали два мальчика. Эти мальчики ничего не видели и не слышали, так что можно, наверное, сказать, что юный лорд Сальтайр прошел не этим путем. Окно его комнаты было открыто, а стену под ним увивает здоровый плющ с толстыми ветвями. Мы не заметили никаких следов внизу, но это, наверное, был единственный путь, возможный для побега.

Отсутствие мальчика было замечено во вторник в семь часов утра. Видно было по постели, что он спал в ней. Прежде чем выйти, он оделся в школьный костюм, состоящий из черной итонской куртки и темно-серых брюк. Не было никаких признаков, чтобы кто-нибудь входил в комнату, и достоверно то, что малейший крик или борьба были бы слышны, так как Каунтер, один из мальчиков в соседней комнате, очень чутко спит.

Когда обнаружилось исчезновение лорда Сальтайра, я созвал весь состав своего заведения: мальчиков, учителей и прислугу. Тогда выяснилось, что лорд Сальтайр убежал не один. Отсутствовал учитель немецкого языка Гейдеггер, его комната помещается на втором этаже, в дальнем конце коридора, и окно ее выходит туда же, куда выходит окно комнаты лорда Сальтайра. Его постель тоже была измята, но он, очевидно, ушел полуодетый, так как его крахмальная рубашка и носки валялись на полу. Он, несомненно, спустился по плющу, так как мы видели следы его ног в том месте, где он ступил на лужайку. Его велосипед, хранившийся в сарайчике рядом с лужайкой, тоже исчез. Гейдеггер поступил ко мне с самыми лучшими рекомендациями и прослужил у меня два года, но он был молчаливый и угрюмый человек и не пользовался особенным расположением ни учителей, ни мальчиков.

Мы не напали ни на малейший след беглецов и сегодня. В четверг утром мы столь же мало знаем, как и во вторник. Мы, конечно, немедленно навели справки в Гольдернесс-холле: последний находится всего в нескольких милях от школы, и мы подумали, что мальчик под влиянием какого-нибудь внезапного припадка тоски вернулся к отцу. Но там ничего не слышали о нем. Герцог сильно взволнован. Что же касается меня, то вы сами видели, до какого состояния нервной прострации довела меня неизвестность. Мистер Холмс, если вы когда-нибудь пускали в ход все свои силы, то, умоляю вас, сделайте это теперь, так как вряд ли вам попадется в жизни дело, столь достойное их!

Шерлок Холмс выслушал крайне внимательно показания несчастного учителя. Его сдвинутые брови и складка между ними показывали, что он не нуждается в мольбах для того, чтобы сосредоточить все свое внимание на задаче, которая, помимо заключающегося в ней громадного интереса, удовлетворяла его любовь ко всему сложному и необыкновенному. Он вынул свою записную книжку и набросал в ней две или три заметки.

– Это непростительно, что вы не обратились ко мне раньше, – строго произнес он. – Этим вы с самого начала значительно осложнили мое расследование. Невозможно, например, чтобы плющ и лужайка не дали каких-нибудь указаний опытному наблюдателю.

– Не меня вините в этом, мистер Холмс. Его светлость страстно желал избежать всякого публичного скандала. Он боялся мысли, что его семейное горе станет достоянием света. Он питает глубокое отвращение к подобного рода огласкам.

– Но было же произведено какое-нибудь официальное следствие?

– Было, сэр, но оно оказалось крайне досадным. Сразу же был как будто найден ключ к разгадке, так как получены были сведения, что с соседней станции выехали с первым поездом мальчик и мужчина, и только вчера вечером мы узнали, что за этой парой было прослежено до Ливерпуля и они оказались совершенно не причастными к делу лицами. И вот тогда-то я, разочарованный и доведенный до отчаяния, прямо после бессонной ночи отправился с первым поездом к вам.

– Вероятно, расследование на месте было приостановлено, когда пустились по фальшивому следу?

– Оно было совершенно остановлено.

– Так что пропало три дня. Дело это велось из рук вон плохо.

– Чувствую это и сознаюсь.

– А между тем задача могла быть разрешена. Я очень рад буду взяться за это дело. Не установили ли вы какую-нибудь связь между отсутствующим мальчиком и учителем немецкого?

– Никакой.

– В его ли классе находился мальчик?

– Нет, насколько мне известно, они ни разу не обменялись ни одним словом.

– Это действительно очень странно. Был ли у мальчика велосипед?

– Нет.

– Исчез ли еще какой-нибудь велосипед?

– Нет.

– Вы уверены в этом?

– Вполне.

– Так неужели вы серьезно предполагаете, что немец уехал среди ночи на велосипеде, держа мальчика на руках?

– Конечно нет.

– Так что же вы думаете?

– Велосипед мог служить только для отвода глаз. Его могли спрятать где-нибудь, и они пошли вместе пешком.

– Так, но это кажется довольно нелепым поступком для отвода глаз, не правда ли? Хранились ли в сарайчике и другие велосипеды?

– Их там несколько.

– Разве учитель не смог бы взять пару велосипедов, если бы он захотел заставить думать, что они уехали на них?

– Вероятно.

– Конечно, он поступил бы так. Теория отвода глаз никуда не годится, но этот инцидент – великолепная точка отправления для расследования, ведь велосипед – такой предмет, который не очень-то легко спрятать или уничтожить. Еще один вопрос. Приходил ли кто-нибудь навещать мальчика перед его исчезновением?

– Нет, никто.

– Получал ли он письма?

– Да, одно.

– От кого?

– От отца.

– Вскрываете ли вы письма мальчиков?

– Нет.

– Почему же вы уверены, что письмо было от отца?

– Потому что на конверте был его герб, и адрес был написан знакомым твердым почерком герцога. Кроме того, герцог припомнил, что писал сыну.

– А перед тем мальчик давно не получал писем?

– Несколько дней.

– Получал ли он когда-нибудь письма из Франции?

– Нет, никогда.

– Вы, конечно, видите, к чему ведут мои вопросы. Или мальчик был увезен силой, или же он отправился по собственной воле. В последнем случае следовало бы ожидать, что что-то послужило толчком для того, чтобы такой маленький мальчик решился на побег. Если никто его не навещал, то побуждение это должно было быть письменное, поэтому я пытаюсь узнать, с кем он переписывался.

– Боюсь, что я не в состоянии помочь вам в этом. Насколько мне известно, он переписывался с одним только отцом, который написал ему в самый день его исчезновения.

– Очень ли дружественны были отношения между отцом и сыном?

– Его светлость никогда не бывает в дружеских отношениях ни с кем, он весь погружен во всевозможные общественные вопросы, и ему, пожалуй, недоступны никакие обыкновенные чувства, но он всегда был по-своему добр к мальчику.

– Симпатии же последнего на стороне матери?

– Да.

– Он сказал вам об этом?

– Нет.

– Так, значит, герцог?

– О боже мой, нет.

– Так откуда вы знаете?

– Я имел несколько конфиденциальных разговоров с мистером Джемсом Уайльдером, секретарем его светлости. Это он сообщил мне о чувствах лорда Сальтайра.

– Понимаю. Кстати, нашли ли вы это последнее письмо графа в комнате мальчика после его исчезновения?

– Нет, он взял его с собой. Полагаю, мистер Холмс, что нам пора ехать.

– Я пошлю за каретой, через четверть часа мы будем к вашим услугам. Если вы хотите телеграфировать домой, мистер Гюкстебль, то хорошо было бы предоставить людям по соседству с вами воображать, что расследование все еще продолжается в Ливерпуле или где бы то ни было в другом месте. А я пока потихоньку поработаю у ваших собственных дверей, и, может быть, след еще не настолько остыл, чтобы такие старые собаки, как Ватсон и я, не почуяли его.

Вечером мы очутились в холодной, бодрящей атмосфере горной страны, в которой расположена знаменитая школа доктора Гюкстебля. Было уже темно, когда мы добрались до нее. В передней на столе лежала карточка. Лакей что-то шепнул своему господину, и последний повернул к нам свое лицо, каждая черта которого выражала волнение.

– Герцог здесь, – произнес он. – Герцог и мистер Уайльдер ждут в кабинете. Пойдемте, господа, я представлю вас.

Я, конечно, был знаком с портретами знаменитого государственного деятеля, но сам человек был совершенно не похож на свое изображение. Он был высок и величествен, безукоризненно одет, с худым продолговатым лицом и комично загнутым длинным носом. Он был мертвенно-бледен, и это производило еще более сильное впечатление от контраста этой бледности с длинной, сужающейся ярко-рыжей бородой, которая ниспадала на белый жилет и сквозь которую блестела цепочка от часов. Такова была величественная особа, стоявшая на ковре перед камином и смотревшая на нас ледяным взглядом.

Рядом с ним стоял совсем молодой человек, который не мог быть никем иным, как Уайльдером, личным секретарем герцога. Это был небольшого роста, нервный, живой человек, со смышлеными светло-голубыми глазами и подвижными чертами. Он колким уверенным тоном сразу приступил к переговорам.

– Я не успел, доктор Гюкстебль, сегодня утром помешать вашей поездке в Лондон. Я узнал, что вы хотите предложить мистеру Шерлоку Холмсу взять на себя ведение этого дела. Его светлость удивлен, доктор Гюкстебль, что вы сделали такой шаг, не посоветовавшись с ним.

– Когда я узнал, что полиция ошиблась…

– Его светлость вовсе не убежден в том, что полиция ошиблась.

– Но, мистер Уайльдер…

– Вам прекрасно известно, доктор Гюкстебль, что его светлость особенно заботится о том, чтобы избежать всякого публичного скандала. Он предпочитает посвятить в свои личные дела возможно меньшее число людей.

– Дело легко поправимо, – произнес запуганный доктор. – Мистер Шерлок Холмс может вернуться в Лондон с утренним поездом.

– Вряд ли так, доктор, вряд ли так, – возразил Холмс самым ласковым тоном. – Этот северный воздух так приятен, он так бодрит, что я намерен провести несколько дней в ваших зарослях и занять это время с возможно большей пользой для своего ума. Вам решать, буду ли я пользоваться гостеприимством под вашим кровом или же под кровом деревенской харчевни.

Я видел, что несчастный доктор находился в крайнем недоумении, из которого его вывел низкий звучный голос рыжебородого герцога, который заревел, как обеденный гонг.

– Я согласен, доктор Гюкстебль, с мистером Уайльдером в том, что вы поступили бы благоразумнее, посоветовавшись со мною, но раз вы уже доверились мистеру Холмсу, то было бы, в сущности, нелепо не воспользоваться его услугами. Я не только не допускаю мысли о том, чтобы вы перешли в гостиницу, но вы доставили бы мне удовольствие, если бы остановились у меня в Гольдернесс-холле.

– Благодарю вас, герцог. Мне кажется, что в интересах следствия я поступлю умнее, если останусь на месте происшествия.

– Как вам будет угодно, мистер Холмс. Само собой разумеется, что к вашим услугам все справки, какие мистер Уайльдер и я будем в состоянии дать.

– Мне, вероятно, будет необходимо повидаться с вами позже, – сказал Холмс. – А теперь я только позволю себе спросить вас, сэр: есть ли у вас какое-нибудь объяснение таинственному исчезновению вашего сына?

– Нет, сэр, никакого.

– Простите, если я заговорю о том, что для вас тяжело, но у меня нет выбора. Думаете ли вы, что герцогиня имела какое-нибудь отношение к этому делу?

Великий министр, видимо, колебался.

– Не думаю, – ответил он наконец.

– Другое, самое вероятное объяснение, что ребенок был, может быть, похищен ради получения выкупа. К вам никто не обращался с подобного рода требованием?

– Никто, сэр.

– Еще один вопрос, ваша светлость. Я слышал, что вы писали своему сыну в самый день происшествия.

– Нет, я написал ему накануне.

– Совершенно верно, но он получил письмо в тот самый день?

– Да.

– Было ли что-нибудь в вашем письме, что могло нарушить его спокойствие или побудить к такому поступку?

– Нет, сэр, конечно нет.

– Сами ли вы отправили это письмо?

Секретарь не дал вельможе ответить и горячо вмешался в разговор.

– Его светлость не имеет обыкновения сам отправлять письма. Это письмо лежало вместе с другими на письменном столе, и я сам положил их в почтовую сумку.

– Вы уверены в том, что между ними было и это письмо?

– Да, я заметил его.

– Сколько писем ваша светлость написали в этот день?

– Двадцать или тридцать, у меня обширная корреспонденция, но это уже, кажется, не относится к делу.

– Не совсем, – ответил Холмс.

– Со своей стороны, – продолжал герцог, – я посоветовал полиции обратить свое внимание на юг Франции. Я уже сказал, что не считаю герцогиню способной поощрить такой чудовищный поступок, но у мальчика были самые ложные убеждения, и возможно, что он бежал к ней при помощи этого немца и подстрекаемый им. Теперь, доктор Гюкстебль, я полагаю, что нам пора вернуться в Гольдернесс-холл.

Я видел, что Холмсу хотелось бы задать еще несколько вопросов, но резкое обращение вельможи показывало, что аудиенция окончена. Очевидно было, что его в высшей степени аристократической натуре крайне претило такое обсуждение интимных семейных дел с посторонними и что он опасался, как бы с каждым новым вопросом не осветились более ярким светом темные уголки его герцогской истории.