Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе. Красное по белому"

– Придется мне объясниться, мистер Холмс. Если этот инцидент известен только вам двоим, то нет никакого основания, чтобы он был разглашен. Я, кажется, должен вам двенадцать тысяч фунтов, не так ли?

Холмс улыбнулся и покачал головой.

– Боюсь, ваша светлость, что дело едва ли может быть так легко улажено: приходится считаться со смертью учителя.

– Но Джемс ничего не знал об этом. Вы не можете считать его ответственным за это. Это было делом грубого разбойника, которому он имел несчастье довериться.

– Я придерживаюсь того взгляда, ваша светлость, что когда человек решается на какое-нибудь преступление, то он становится нравственно ответственным за всякое другое преступление, могущее возникнуть из него.

– Нравственно, мистер Холмс, вы, конечно, правы, но не в глазах закона. Нельзя судить человека за убийство, при котором он не присутствовал и которое ему столь же ненавистно и омерзительно, как и вам. Как только Джемс услыхал о нем, им овладели такой ужас и такие угрызения совести, что он во всем признался мне. Он, не медля ни одного часа, окончательно порвал с убийцей. О, мистер Холмс, вы должны спасти его, вы должны спасти его! Говорю вам, что вы должны его спасти!

Герцог лишился последнего самообладания и шагал по комнате с конвульсивно подергивающимся лицом и размахивая судорожно сжатыми руками. Наконец он овладел собой и снова сел за письменный стол.

– Я ценю то, что вы пришли ко мне, прежде чем заговорить с кем бы то ни было другим об этом деле, – сказал он. – По крайней мере, мы можем обсудить, как свести к минимуму этот отвратительный скандал.

– Конечно, – ответил Холмс. – Я думаю, ваша светлость, что это возможно будет только при абсолютной и полной откровенности между нами. Я готов предоставить в помощь вашей светлости свои способности, но для этого я должен знать до малейших подробностей, как обстоит дело. Я понял, что ваши слова относились к мистеру Джемсу Уайльдеру и что он не убийца.

– Нет, это не он, убийца скрылся.

Шерлок Холмс слабо улыбнулся.

– До вашей светлости, вероятно, не дошел слух о моей скромной репутации, иначе вы не воображали бы, что от меня так легко скрыться. Мистер Реубен Гейс по моему донесению был арестован в Честерфильде вчера, в одиннадцать часов вечера. Сегодня утром, перед выходом из школы, я получил телеграмму об этом от начальника сыскной полиции.

Герцог прислонился к спинке стула и с удивлением уставился на моего друга.

– Вы, по-видимому, обладаете почти нечеловеческими способностями, – сказал он. – Так, значит, Реубен Гейс взят? Я очень этому рад, если только это не отразится на судьбе Джемса.

– Вашего секретаря?

– Нет, сэр, моего сына.

Теперь Холмс, в свою очередь, был удивлен.

– Признаюсь, ваша светлость, что это совершенная новость для меня. Я вынужден просить вас объясниться точнее.

– Я ничего не скрою от вас. Я согласен с вами, что полная откровенность, как бы она ни была тяжела для меня, лучшая политика в этом отчаянном положении, до которого нас довели безумие и ревность Джемса. Когда я был еще очень молод, мистер Холмс, я любил той любовью, которая бывает один только раз в жизни. Я сделал предложение, но мне отказали на том основании, что такая женитьба могла бы испортить мне карьеру. Если бы она осталась в живых, то я, конечно, ни на ком другом не женился бы, но она умерла и оставила единственного ребенка, которого я любил и берег ради нее. Я не мог признать его за сына перед светом, но дал ему лучшее воспитание и, как только он возмужал, держал его при себе.

Он нечаянно узнал мою тайну и с тех пор использовал свои права на меня, грозя поднять скандал, который был бы мне ненавистен. Отчасти из-за него мой брак не удался. И с самого первого дня он упорно ненавидел моего маленького сына, моего законного наследника. Вы, конечно, спросите меня, почему при таких обстоятельствах я продолжал держать Джемса под своей кровлей. Да потому, что в его лице я видел лицо его матери, и ради ее дорогой для меня памяти не могло быть предела моему долготерпению. Он также умел вызывать в моей памяти все ее милые привычки. Я не мог его удалить, но я так боялся, чтобы он не причинил зла Артуру, лорду Сальтайру, что для безопасности отдал мальчика в пансион доктора Гюкстебля.

Джемс управлял моими делами по имению и таким образом связался с Гейсом, так как последний был моим фермером. Он с самого начала был мерзавцем, но каким-то странным образом Джемс близко сошелся с ним. У него всегда была склонность к людям низшего сорта. Когда Джемс решил похитить лорда Сальтайра, он обеспечил себе услуги этого человека. Вы помните, что я писал Артуру? Ну так Джемс вскрыл письмо и вложил в него записку, в которой просил Артура прийти к нему на свидание в лесок у школы, называющийся Мохнатой рощицей. Он злоупотребил именем герцогини и тем заставил мальчика прийти.

Передаю вам то, в чем он сам признался мне. В тот вечер Джемс поехал туда на велосипеде и сказал Артуру, которого встретил в рощице, что мать жаждет увидеть его, и если он снова придет в рощицу, уже в полночь, то найдет там человека с лошадью, который отвезет его к ней. Бедный Артур попался в ловушку. Он пришел на место свидания и застал там этого Гейса с двумя лошадьми. Артур сел на одну из них, и они поехали вместе. Оказалось (хотя Джемс узнал об этом только вчера), что их преследовали, и Гейс ударил преследователя своей палкой, после чего последний умер от нанесенного удара. Гейс привез Артура в свой кабак «Боевой петух», где мальчика заперли в комнате верхнего этажа, вверив попечению миссис Гейс, женщины доброй, бывшей в полном подчинении у своего грубого мужа.

Ну-с, мистер Холмс, таково было положение вещей, когда я впервые увидел вас два дня тому назад. Я не больше вашего имел понятие об истине. Вы спросите, какими мотивами руководствовался Джемс для совершения такого поступка. Я отвечу вам, что в его ненависти к моему наследнику было много безрассудства и фанатизма. По его мнению, он сам должен был бы быть наследником всех моих владений, и он питал сильнейшую злобу против общественных законов, которые возбраняли ему это.

Вместе с тем у него был и определенный мотив. Ему страстно хотелось, чтобы я нарушил право наследования, и он полагал, что это в моей власти. Он намерен был войти со мной в сделку – вернуть мне Артура, если я нарушу право наследства и сделаю так, чтобы он получил имение по духовному завещанию. Ему было хорошо известно, что я никогда добровольно не призову на помощь против него полицию. Я говорю, что он намерен был предложить мне такую сделку, но он не сделал этого, потому что события следовали слишком быстро одно за другим, и он не имел времени осуществить свои планы.

Он пришел в себя, когда вы обнаружили тело Гейдеггера. Узнав об этом, Джемс был поражен. Известие это пришло к нам вчера, когда мы сидели вместе в этом кабинете. Доктор Гюкстебль прислал телеграмму. Джемс так был ошеломлен и взволнован, что мои подозрения, никогда не исчезавшие вполне, моментально превратились в уверенность, и я обвинил его в этом преступлении.

Тогда он сделал мне полное добровольное признание, после которого умолял меня сохранить тайну еще три дня, чтобы дать возможность его подлому соучастнику спасти свою преступную жизнь. Я уступил, как и всегда уступал его мольбам, и тотчас же Джемс поспешил в «Боевой петух», чтобы предупредить Гейса и предоставить ему возможность побега.

Я не мог идти туда днем, боясь возбудить толки, но, как только наступила ночь, поспешил увидеться с моим дорогим Артуром. Я застал его здоровым и невредимым, но пораженным невыразимым ужасом.

Приключение Черного Питера

Я никогда не видел своего друга в лучшем состоянии, как в душевном, так и физическом, чем в девяносто пятом году. Его все возрастающая слава доставляла ему громадную практику, но я совершил бы непростительную нескромность, если бы позволил себе только намекнуть на подлинную личность хотя бы одного из именитых клиентов, переступавших наш скромный порог на Бейкер-стрит. Однако же Холмс, подобно всем великим художникам, работал ради своего искусства, и, за исключением случая с герцогом Гольдернессом, мне редко приходилось видеть, чтобы он требовал мало-мальски крупное вознаграждение за свои ценные услуги. Он был настолько, что называется, не от мира сего, или настолько капризен, что часто отказывал в своей помощи сильным и богатым, когда предлагаемая ему задача не вызывала его симпатии, и посвящал целые недели самого упорного труда делу какого-нибудь скромного клиента, если происшествие с этим последним обладало теми странными и драматическими свойствами, которые пленяли его воображение и взывали к его искусству.

В этот памятный девяносто пятый год внимание его было занято целой серией самых разнородных дел, начиная от знаменитого расследования дела о скоропостижной смерти кардинала Тоско, которое он вел по настоятельному желанию его святейшества папы, и кончая произведенным им арестом Лильсона, прославленного воспитателя канареек, арестом, уничтожившим язву лондонского Ист-Энда.

Непосредственно вслед за этими двумя знаменитыми случаями произошла трагедия в Вудманс-Ли. Крайне темные обстоятельства окружали смерть капитана Питера Карея. Отчет о деятельности Шерлока Холмса будет не полон, если не включить в него повесть об этом весьма необычном деле.

В течение первой недели июля мой друг так часто и так подолгу отлучался из дома, что можно было догадаться, что он занят каким-то очередным делом. Тот факт, что за это время приходило несколько грубых на вид мужчин, спрашивавших капитана Базиля, пояснил мне, что Холмс работает где-то под одной из многочисленных личин и имен, под которыми он скрывал свою устрашающую для преступников подлинную личность. У него было по крайней мере пять мелких убежищ в различных частях Лондона, в которых он мог преображаться. Он ничего не говорил мне об этом деле, а я не имею обыкновения расспрашивать.

Первый положительного свойства намек, какой он мне сделал относительно направления, принятого им в его расследованиях, был совершенно необыкновенный. Как-то раз он вышел из дома до завтрака. Я как раз садился за стол, когда он вошел в комнату, в шляпе на голове и с громадной острогой под мышкой.

– Боже мой, Холмс! – воскликнул я. – Неужели вы прогуливались по Лондону с этой штукой?

– Я съездил только к мяснику и обратно.

– К мяснику?

– И возвращаюсь с превосходным аппетитом. Польза физических упражнений перед завтраком бесспорна, милый Ватсон, но я готов держать пари, что вы не угадаете, какого рода упражнению я предавался.

– Я и пробовать не стану.

Холмс рассмеялся и принялся наливать себе кофе.

– Если бы вы заглянули в заднюю комнату мясной лавки Алардайса, то увидели бы там свиную тушу, висевшую на крючке, ввинченном в потолок, и джентльмена без сюртука, бешено нападавшего на эту тушу с этим оружием. Этой энергичной личностью был я, и я убедился, что, как бы ни напрягал я свои силы, мне невозможно проткнуть свинью с одного удара. Может быть, вы желаете попробовать?

– Ни за что на свете. Но ради чего вы это делали?

– Потому что, как мне кажется, это имеет прямое отношение к тайне Вудманс-Ли… А, Гопкинс, я получил вчера вечером телеграмму и ожидал вас. Присаживайтесь-ка с нами.

Наш гость был чрезвычайно живой мужчина лет тридцати, одетый в обыкновенный костюм, но сохранявший прямую осанку человека, привыкшего носить служебный мундир. Я сразу же признал в нем Стэнлея Гопкинса, молодого полицейского инспектора, который, по мнению Холмс, подавал большие надежды. А Гопкинс, со своей стороны, почитал как ученик знаменитого сыщика и восхищался его научными методами.

Чело Гопкинса было омрачено, и он сел с выражением глубокого уныния.

– Нет, благодарю вас, сэр, я позавтракал, перед тем как прийти к вам. Я провел ночь в городе, так как приехал вчера для донесения.

– И о чем вам пришлось донести?

– О неудаче, сэр, об абсолютной неудаче.

– Вы нисколько не продвинулись?

– Нисколько.

– Боже мой! Придется мне приняться за дело.

– Ах, как бы мне этого хотелось, мистер Холмс! Это первый крупный шанс для меня, а я совсем стал в тупик. Бога ради, приезжайте и помогите мне.

– Ладно-ладно, я как раз случайно довольно внимательно прочитал все имеющие силу показания, включая отчет о следствии. Кстати, какого вы мнения о табачном кисете, найденном на месте преступления? Не в нем ли ключ к этому делу?

Гопкинс выразил удивление.

– Да ведь это кисет убитого, сэр, на нем его вензель. Притом кисет сделан из тюленьей кожи, а он был старым тюленщиком.

– Но у него не было трубки.

– Да, мы не нашли ни одной трубки. Он действительно очень мало курил, но ведь он мог держать немного табака для своих друзей.

– Без сомнения. Я упомянул об этом только потому, что если бы мне пришлось вести дело, то я был бы склонен принять этот кисет за точку отправления своего следствия. Однако же мой друг, доктор Ватсон совершенно не знаком с этим делом, а мне не вредно будет еще раз прослушать рассказ о последовательном ходе событий. Сделайте нам только краткий очерк самых существенных фактов.

Стэнлей Гопкинс вынул из кармана листок бумаги.

– Тут у меня записано несколько дат, которые ознакомят вас с карьерой покойного капитана Питера Карея. Он родился в сорок пятом году, ему было пятьдесят лет. Он был самый смелый и удачный тюленщик и китолов. В 1883 году он командовал охотничьим судном «Морской носорог» из Денди. Тогда же он совершил несколько удачных рейсов подряд и в 1884 году удалился от дел. После того он несколько лет путешествовал и, наконец, купил именьице, называющееся Вудманс-Ли, близ леса Ро в Суссексе. Там прожил он шесть лет и там же умер ровно неделю тому назад.

С именем этого человека было связано несколько крайне странных обстоятельств. В обыкновенной жизни он был строгий пуританин, молчаливый и мрачный. Его окружение в доме составляли жена, двенадцатилетняя дочь и две служанки. Последние постоянно менялись, так как место было невеселое и подчас становилось совсем невыносимым. Питер Карей пил запоем, а когда он запивал, то делался истинным сатаною. Известно, что ему случалось выгонять жену и дочь из дома среди ночи и преследовать их с кулаками по всему парку, так что вся деревня просыпалась от их криков. Однажды он был привлечен к суду за дикое нападение на старика викария, который пришел к нему для увещеваний по поводу его поведения.

Одним словом, мистер Холмс, трудно было бы найти человека более опасного, чем этот Питер Карей, и я слышал, что он отличался этими же свойствами характера и тогда, когда командовал судном. Среди тех, кто занимался тюленьим и китоловным промыслом, он был известен как Черный Питер, и это прозвище было ему дано не только из-за его смуглого лица и громадной черной бороды, но и благодаря его характеру, который был устрашением для всех окружавших его. Нечего и говорить, что его ненавидели и избегали все соседи, и я не слышал ни одного слова сожаления по поводу его ужасной смерти.

Вы прочли, конечно, мистер Холмс, в отчете следствия о «каюте» этого человека, но, может быть, ваш друг не слышал о ней. Он сам выстроил деревянный домик, который называл своей «каютой», в нескольких сотнях шагов от дома, и тут-то он всегда ночевал. Это была хибарка в одну комнату, шестнадцати футов длины при десяти футах ширины. Ключ от нее он держал в кармане, сам стелил себе постель, сам убирал комнату, и никому не дозволялось переступать ее порог. С двух сторон были проделаны маленькие окна, всегда задернутые занавесками и никогда не открывавшиеся. Одно из этих окон выходило на большую дорогу, и когда оно по ночам было освещено, то люди указывали друг другу на него, спрашивая себя, что может там делать Черный Питер. Это-то окно, мистер Холмс, дало нам одну из немногих ничтожных улик, вытекающих из следствия.

Вы помните, что каменщик по имени Слэтер, идя от леса Ро около часа ночи за два дня до убийства, остановился и посмотрел на квадрат света, все еще видневшийся из-за деревьев. Он клянется, что ясно видел на шторе тень мужской головы, обращенной в профиль, и что это точно не было тенью головы Питера Карея, которого он хорошо знал. Это была тень тоже бородатого человека, но эта борода была короткая и выдавалась вперед совсем не так, как борода капитана. Так говорит каменщик, но он перед тем просидел два часа в кабаке, да и дорога проходит на некотором расстоянии от окна. Кроме того, это было в понедельник, а преступление совершено в среду.

Во вторник Питер Карей находился в одном из своих самых мрачных настроений, был пьян и свиреп, как самый опасный дикий зверь. Поздно вечером он отправился в свою хибару. Около двух часов ночи его дочь, спавшая с открытым окном, услышала оттуда страшный крик, но для нее было делом обыкновенным, что отец ревет и орет, когда пьян, и поэтому она не обратила на это внимания. Одна из служанок, встав в семь часов, заметила, что дверь домика открыта, но хозяин внушал всем такой ужас, что до полудня никто не осмелился пойти посмотреть, что с ним случилось. Заглянув в открытую дверь, они увидели такое зрелище, от которого с помертвевшими лицами бросились в деревню. Через час я был на месте и принялся за дело.

Ну-с, мистер Холмс, вы знаете, что у меня крепкие нервы, но даю вам слово, что когда я просунул голову в эту хибарку, то содрогнулся. Она вся гудела от жужжания мух, а пол и стены придавали ей вид бойни. Черный Питер называл ее каютой, и действительно, это была каюта. В одном конце ее была койка, рядом – корабельный сундук, карты, фотография «Морского носорога», кипа судовых журналов на полке. Одним словом, в точности все, что можно увидеть в капитанской каюте. В комнате находился и сам капитан, с лицом искаженным, как у грешника, испытывающего муки ада, с большой окровавленной бородой, поднявшейся дыбом от предсмертных мучений. Его широкая грудь была проткнута острогой, которая глубоко воткнулась в стену позади, и он был пришпилен, как жук на картон. Он, конечно, был мертв с того момента, когда издал свой последний предсмертный крик.

Я знаком с вашими методами, сэр, и применил их. Не позволив ничего трогать, я тщательно осмотрел землю вокруг дома и пол в комнате. На них не было никаких следов.

– То есть вы не видели никаких следов?

– Уверяю вас, сэр, что их не было.

– Мой добрый Гопкинс, много я в своей жизни расследовал преступлений, но до сих пор не знаю ни одного, совершенного крылатым существом. Пока преступник стоит на двух ногах, должна остаться от них какая-нибудь зарубка, ссадина, какое-нибудь ничтожное перемещение, которое может быть открыто строгим исследователям. Невероятно, чтобы эта залитая кровью комната не сохранила какого-нибудь следа, который бы пришел нам на помощь. Однако же я понял из следствия, что вы кое-чего не заметили.

Молодой инспектор насупился от иронических замечаний моего товарища.

– Какой я был дурак, что не призвал вас вовремя, мистер Холмс. Ну да этого не вернешь. Да, в комнате были несколько предметов, которые требовали особого внимания. Одним из них была острога, которой было совершено убийство, она была схвачена с полки на стене, там их оставалось еще две, и заметно было пустое место, где раньше лежала третья. На ручке ее было выгравировано «Пароход „Морской носорог“, Денди». Это, по-видимому, указывало на то, что преступление было совершено в припадке бешенства и что убийца схватил первое попавшееся ему под руку оружие. Тот факт, что преступление было совершено в два часа ночи, а между тем Питер Карей был вполне одет, указывает на то, что у капитана было назначено свидание с убийцей, тем более что на столе стояли бутылка рома и два грязных стакана.

– Да, – произнес Холмс, – полагаю, что можно допустить оба этих предположения. Не нашлось ли в комнате еще каких-нибудь спиртных напитков кроме рома?

– Да, на корабельном сундуке стояли еще графины с коньяком и виски, но это не имеет для нас значения, так как графины были полны, следовательно, содержимое их не употреблялось.

– Несмотря на это, их присутствие имеет некоторое значение, – возразил Холмс. – Однако послушаем еще, что вы можете сказать о предметах, которые, по вашему мнению, имеют отношение к делу.

– На столе лежал упомянутый кисет.

– На которой части стола?

– Он лежал посередине. Он сделан из грубой тюленьей кожи и перевязан ремешком. На внутренней стороне клапана стоят буквы «П. К.». В кисете было с полунции крепкого матросского табака.

– Прекрасно. Что еще?

Стэнлей Гопкинс вынул из кармана записную книжку в темном переплете. На вид она была грубая и потрепанная, а листки перепачканы. На первой странице стояли буквы «Д. Х. Н.» и год – «1883». Холмс положил ее на стол и осматривал со свойственным ему педантизмом, между тем как Гопкинс и я смотрели с двух сторон из-за его плеча. На второй странице были выведены буквы «К. Т. Ж.», а затем шли несколько листков с цифрами. После этих цифр шел листок с заголовком «Аргентина», еще был листок с заголовком «Коста-Рика» и третий с заголовком «Сан-Пауло», и вслед за каждым из этих листков – несколько страниц с цифрами.

– Что вы думаете об этом? – спросил Холмс.

– Это, по-видимому, списки биржевых ценных бумаг. Я думал, что буквы «Д. Х. Н.» обозначают имя какого-нибудь маклера, а буквы «К. Т. Ж.» – имя его клиента.

– Или «Канадская Тихоокеанская железная дорога», – сказал Холмс.

Стэнлей Гопкинс произнес сквозь зубы проклятие, потер себя сжатым кулаком по ноге и воскликнул:

– Какой я был дурак! Конечно, это так, как вы говорите. Значит, нам остается только решить, что обозначают буквы «Д. Х. Н.» Я уже просмотрел старые биржевые списки и не нашел за 1883 год ни одного маклера ни на самой бирже, ни в ней ее, имя которого совпадало бы с этими буквами. А между тем я чувствую, что это самый важный из всех имеющихся у меня ключей. Вы должны допустить, мистер Холмс, возможность, что это начальные буквы имени второго присутствовавшего в комнате лица, другими словами, убийцы. Я бы также сказал, что присутствие в этом деле документа, относящегося к большому количеству ценностей, дает нам впервые некоторое указание на мотив преступления.

Шерлок Холмс выразил на своем лице, что он положительно поражен этим новым открытием.

– Я должен допустить оба ваших предположения, – сказал он. – Признаюсь, что эта записная книжка, не фигурировавшая на следствии, изменяет все мои взгляды. В том суждении, которое я составил себе о преступлении, она не может занимать никакого места. Пробовали вы проследить за некоторыми ценностями, упомянутыми здесь?

– В настоящее время наводятся справки в конторах, но боюсь, что полный список владельцев этих бумаг находится в Южной Америке и пройдет несколько недель, прежде чем мы проследим за акциями.

Холмс осмотрел переплет записной книжки через свое увеличительное стекло.

– Тут есть пятно, – сказал он.

– Да, сэр, это кровяное пятно. Я вам сказал, что поднял книжку с пола.

– Пятно было сверху или снизу?

– На стороне, лежавшей на полу.

– Это, конечно, доказывает, что книжку уронили после того, как было совершено преступление.

– Совершенно верно, мистер Холмс. Я принял в соображение это обстоятельство и вывел из него заключение, что книжку выронил убийца при поспешном бегстве: она лежала у двери.

– Вероятно, ни одна из этих ценностей не была найдена среди имущества покойника?

– Нет, сэр.

– Имеете ли вы какое-нибудь основание подозревать ограбление?

– Нет, сэр, по-видимому, ничего не было тронуто.

– Вот так штука! Это, конечно, очень интересный случай. Там еще был нож, не правда ли?

– Нож в футляре, так и оставшийся не вынутым. Он лежал у ног убитого. Миссис Карей подтвердила, что это нож ее мужа.

Холмс задумался.

– Ну, – сказал он наконец, – я думаю, что поеду с вами туда.

Стэнлей Гопкинс вскрикнул от радости.

– Благодарю вас, сэр! Это поистине снимет тяжесть с моей души.

Холмс погрозил инспектору пальцем и сказал:

– Неделю тому назад все было бы проще, но даже и теперь поездка моя, может быть, будет не совсем бесплодной. Ватсон, если вы можете пожертвовать временем, то я буду очень рад иметь вас своим спутником. Если вы потрудитесь, Гопкинс, позвать четырехместную карету, то через четверть часа мы будем готовы отправиться в путь.

Выйдя из поезда на маленьком полустанке, мы ехали несколько миль сквозь остатки обширных лесов, когда-то составлявших часть громадного леса, который так долго служил защитой от саксонских завоевателей, непроходимого Вильда, бывшего в течение шестидесяти лет бастионом Великобритании. Обширные пространства леса были вырублены, потому что в этом месте впервые начали добывать железо и для плавления руды валили деревья. В настоящее время этим промыслом заняты более богатые северные области, и только истребленные рощи и глубокие шрамы в земле свидетельствуют о прошлом.

Тут в прогалине на зеленом склоне холма стоял длинный, низкий каменный дом, к которому вела проселочная дорога. Ближе к дороге, окруженный с трех сторон кустами, стоял отдельный маленький домик, дверь которого и одно окно были обращены к нам. Это было место совершения убийства.

Стэнлей Гопкинс повел нас сначала в дом, где представил угрюмой седой женщине, вдове убитого, худое морщинистое лицо которой и испуганный взгляд глаз с красными веками говорили о многих годах горя и дурного обращения. С ней была дочь, бледная белокурая девушка, глаза которой вызывающе сверкали, когда она говорила нам, что рада смерти отца и благословляет руку, нанесшую ему смертельный удар. Страшную домашнюю обстановку создал себе Питер Карей, и мы почувствовали облегчение, когда снова вышли на солнечный свет и пошли по тропинке, протоптанной через поле покойным капитаном.

Домик был очень простой, деревянный, крытой дранкой, с одним окном близ двери и другим на противоположной стороне. Стэнлей Гопкинс вынул из кармана ключ и нагнулся к замку, но остановился, и лицо его выразило удивление.

– Кто-то пробовал взломать замок, – сказал он.

В этом не могло быть сомнения. Дерево было порезано, и на краске виднелись свежие белые царапины.

Холмс осмотрел окно.

– Кто-то пробовал взломать и окно. Кто бы это ни был, во всяком случае, ему не удалось войти. Он, должно быть, плохой вор.

– Это крайне необыкновенное обстоятельство, – сказал инспектор. – Я могу поклясться, что вчера вечером не было этих царапин.

– Может быть, кто-нибудь из деревенских жителей полюбопытствовал? – сказал я.

– Вряд ли. Очень немногие из них осмелились бы ступить в эти владения, а тем более не дерзнули бы попробовать проникнуть в каюту. Что вы думаете об этом, мистер Холмс?

– Я думаю, что судьба очень благоприятствует нам.

– Вы хотите сказать, что этот человек вернется сюда?

– Весьма вероятно. Он ожидал найти дверь открытой. Он попробовал войти при помощи лезвия очень маленького перочинного ножа. Ему это не удалось. Что ему остается делать?

– Прийти в следующую ночь с более подходящим инструментом.

– И я так считаю. Мы будем виноваты, если не окажемся здесь, чтобы его принять. А пока осмотрим внутренность каюты.

Следы трагедии были уничтожены, но мебель маленькой комнаты была расставлена в том же порядке, в каком она находилась в ночь преступления. В течение двух часов Холмс осматривал с крайней сосредоточенностью каждый предмет в отдельности, но по лицу его видно было, что его исследование не имело успеха. Он только один раз прервал свои терпеливые поиски.

– Взяли вы что-нибудь с этой полки, Гопкинс?

– Нет, я ничего не трогал.

– Что-то взято. В этом углу полки меньше пыли. Тут или лежала книга, или стояла шкатулка, но я ничего больше не могу сделать. Пойдемте, Ватсон, погуляем в этих чудных лесах и отдадимся на несколько часов птицам и цветам. Мы позднее встретимся здесь с вами, Гопкинс, и тогда посмотрим, не познакомимся ли поближе с господином, нанесшим ночью визит в эту каюту.

В двенадцатом часу ночи мы устроили свою маленькую засаду. Гопкинс выступал за то, чтобы оставить дверь в домик открытой, Холмс же был того мнения, что это возбудит подозрения незнакомца. Замок был совершенно простой, и для того, чтобы его открыть, нужно было только крепкое лезвие ножа. Холмс также сказал, что лучше нам ждать не внутри домика, а снаружи, в кустах, растущих у дальнего окна: таким образом мы сможем наблюдать за человеком, если он зажжет огонь в комнате, и узнать цель его тайного ночного посещения.

Наша бдительная засада была долгой и тоскливой, но она пробуждала в нас то возбуждение, которое испытывает охотник, когда лежит у пруда в ожидании прихода своей добычи на водопой. Какое дикое существо подкрадется к нам из темноты? Будет ли то свирепый тигр, которого можно взять только после жестокой схватки, или же трусливый шакал, опасный только для слабых и беззащитных?

В абсолютном молчании мы притаились в кустах в ожидании событий. Сначала шаги нескольких запоздавших сельчан и голоса, доносившиеся из деревни, облегчали наш караул, но мало-помалу затихли все звуки, и слышен был только звон далекой церкви, возвещавший нам о времени, и шелест мелкого дождя по листве, в которой мы скрывались.

Часы на колокольне пробили половину третьего, самый темный час перед рассветом, и мы все вздрогнули, услышав тихий скрип со стороны ворот. Кто-то шел по аллее. Снова наступила тишина. Я уже начинал думать, что это была ложная тревога, как вдруг по ту сторону домика послышались осторожные шаги, а вслед за тем – металлический скрип. Человек старался взломать замок. На этот раз он оказался более ловким, или же инструмент его был лучше, потому что мы услышали внезапный треск и скрип петель. Затем чиркнула спичка, и домик осветился изнутри пламенем свечи. Сквозь кисейные занавески мы увидели происходившую в комнате сцену.

Ночной посетитель был молодой человек, нежный и тонкий, с черными усами, еще больше оттенявшими смертельную бледность его лица. Ему было на вид немногим более двадцати лет. Я никогда не видывал существа, пребывавшего в таком жалком страхе. Он стучал зубами и дрожал всем телом. Он был хорошо одет: норфолкский жакет и шаровары, на голове – суконная фуражка. Мы видели, как он испуганно озирался по сторонам. Затем, поставив огарок на стол, он исчез в одном из углов комнаты и вернулся с большой книгой, одним из тех судовых журналов, которые стояли в ряд на полке. Облокотившись на стол, он стал перелистывать книгу, пока не нашел запись, которую искал. Тогда он сердитым жестом захлопнул книгу, поставил ее на место в углу и потушил свечку.

Не успел он повернуться, чтобы выйти из комнаты, как рука Гопкинса схватила его за шиворот, и я услышал громкий крик ужаса, когда человек понял, что пойман. Свеча была снова зажжена, и мы увидели своего несчастного пленника, присевшего и дрожавшего в руках сыщика. Он опустился на корабельный сундук и беспомощно смотрел то на одного, то на другого из нас.