Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе. Красное по белому"

Вскоре оттуда вышел беспутный молодой рабочий с козлиной бородкой и несколько развязными манерами. Перед тем как спуститься на улицу, он закурил от лампы глиняную трубку.

– Я когда-нибудь вернусь, Ватсон, – сказал он и исчез во мраке ночи.

Я понял, что он начал кампанию против Чарльза Огустуса Мильвертона, но мне и во сне не могло присниться, какой оборот суждено было принять этой кампании.

Несколько дней подряд Холмс входил и выходил из дому в разное время в этом наряде, но, помимо беглого замечания, что он проводит время в Гампстеде и не теряет его зря, я ничего не знал о его деятельности. Наконец в один ненастный вечер, когда неистовствовала буря, стучась в окна, он вернулся домой и, сняв свой костюм, сел перед огнем и от души рассмеялся своим тихим смехом.

– Вы бы не сочли меня, Ватсон, за женатого человека?

– Конечно нет.

– Вам интересно будет узнать, что я помолвлен?

– Дорогой друг! Поздра…

– С горничной Мильвертона.

– Холмс?!

– Мне нужно было собрать сведения, Ватсон.

– И вы, наверное, зашли слишком далеко?

– Это был крайне необходимый шаг. Я лудильщик по имени Эскот, и дела мои идут в гору. Я каждый вечер выходил с ней на прогулку и беседовал. О боже! Эти беседы! Однако же я добился всего, чего хотел. Я теперь знаю дом Мильвертона как свои пять пальцев.

– Но девушка, Холмс!

Он пожал плечами.

– Ничего не поделаешь, милый Ватсон. Приходится играть как можешь, когда на карте такая ставка. Однако я с удовольствием могу вам сообщить, что у меня есть ненавистный соперник, который, несомненно, займет мое место, как только я покажу спину. Какая роскошная ночь!

– Вам нравится эта погода?!

– Она отвечает моим намерениям. Ватсон, я намерен сегодня ночью ограбить дом Мильвертона.

От этих слов, произнесенных тоном сосредоточенной решимости, у меня захватило дыхание и мороз пробежал по телу. Подобно тому, как молния среди ночи освещает на один момент малейшие детали обширного ландшафта, я одним умственным взором окинул все результаты, могущие произойти от такого поступка, – поимка, арест, почтенная карьера, оканчивающаяся непоправимой ошибкой и позором, лучший мой друг, попавший в руки отвратительного Мильвертона.

– Ради самого Неба, Холмс, подумайте о том, что вы делаете! – воскликнул я.

– Дорогой друг, я обдумал это со всех сторон. Я никогда не бываю поспешен в своих действиях и никогда бы не предпринял такие энергичные и действительно опасные меры, если бы была другая возможность. Посмотрим на дело ясно и спокойно. Полагаю, что вы допускаете, что с нравственной точки зрения поступок законен, хотя технически он и преступен. Ограбить дом Мильвертона – это не более как взять насильно его записную книжку. Действие, в котором вы готовы были прийти мне на помощь.

Я подумал.

– Да, – сказал я, – поступок нравственно законен, раз наша цель – взять только то, чем Мильвертон пользуется для незаконных целей.

– Именно. А раз поступок с нравственной точки зрения законен, то мне остается только обсудить вопрос о личном риске. Во всяком случае, истинный джентльмен не должен придавать последнему слишком большого значения, когда женщина так отчаянно нуждается в его помощи.

– Вы очутитесь в таком ложном положении!..

– Что ж, это часть риска. Нет никакого иного способа получить эти письма. У несчастной леди нет денег, и между ее родными нет ни одного человека, которому она могла бы довериться. Завтра последний день, и, если мы не добудем сегодня ночью письма, этот негодяй исполнит свое слово и погубит ее. Поэтому я должен или предоставить свою клиентку ее року, или сделать этот последний ход. Между нами будет сказано, Ватсон, что это своего рода спорт – дуэль между Мильвертоном и мною. При первом обмене ударами он, как вы видели, имел перевес, и мое чувство собственного достоинства, моя репутация требуют, чтобы дело было доведено до конца.

– Ну, мне это не нравится, но полагаю, что так должно быть, – сказал я. – Когда мы отправляемся?

– Вы не идете со мной.

– В таком случае и вы не пойдете, – возразил я. – Даю вам свое честное слово, которое я никогда в жизни не нарушал, что найму кеб, отправлюсь прямо в полицейский участок и выдам вас, если вы не позволите мне разделить с вами участие в этом приключении.

– Вы не можете мне помочь.

– Откуда вы знаете? Вы не можете предвидеть, что случится. Как бы там ни было, мое решение неизменно. Не вы один обладаете чувством собственного достоинства.

Холмс казался раздосадованным, но его лицо прояснилось, и он хлопнул меня по плечу.

– Ну-ну, дорогой друг, пусть будет так. Мы несколько лет делили одну комнату, и забавно будет, если мы кончим тем, что будем делить одну камеру. Знаете, Ватсон, признаюсь вам, я всегда думал, что из меня вышел бы в высшей степени удачливый преступник. Теперь представляется случай отличиться в этом направлении. Смотрите!

Холмс вынул из ящика аккуратный кожаный футлярчик и, открыв его, показал мне несколько блестящих инструментов.

– Это первоклассный, последнего изобретения воровской набор, состоящий из никелированной фомки, алмаза для резки стекла, отмычек и всех новейших приспособлений, требуемых прогрессом цивилизации. Вот также потайной фонарь. Все в порядке. Есть у вас бесшумные башмаки?

– У меня есть башмаки для тенниса с резиновыми подошвами.

– Прекрасно. А маска?

– Я могу сделать две из черного шелка.

– Вижу, что у вас есть сильная врожденная склонность к подобного рода вещам. Очень хорошо, сделайте маски. Мы перед уходом поужинаем чем-нибудь холодным. Теперь половина девятого. В одиннадцать мы доедем до Черч-рoуд. Оттуда четверть часа ходьбы до Апльдор-Тауэрс. До полуночи мы будем уже за работой. Мильвертон очень крепко спит и пунктуально ложится в половине одиннадцатого. При удаче мы в два часа будем дома с письмами леди Евы в кармане.

Мы надели фраки для того, чтобы иметь вид людей, возвращающихся из театра. На Оксфорд-стрит мы наняли кеб и доехали до Гампстеда. Там мы рассчитались с извозчиком и, застегнув доверху пальто, потому что было очень холодно и ветер пронизывал насквозь, пошли вдоль зарослей вереска.

– Это дело требует деликатности, – сказал Холмс. – Документы заперты в несгораемом шкафу в кабинете Мильвертона, а кабинет примыкает к его спальне. Но он, как все такие толстые маленькие люди, чувствующие себя хорошо, одарен здоровым сном. Агата (так зовут мою невесту) говорит, что постоянной темой для шуток прислуги служит невозможность разбудить их господина. У него есть секретарь, преданный интересам своего хозяина, и он целый день не выходит из кабинета. Вот почему мы двинулись ночью. Еще у него злющая собака, бродящая по саду. Я в последние два вечера приходил к Агате поздно, и она стала запирать животное, чтобы я мог беспрепятственно проходить. Вот этот дом. Вот тот богатый, окруженный садом. Пройдем в ворота, теперь направо между лавровыми деревьями. Тут мы можем, я думаю, надеть маски. Видите, нет ни малейшего света ни в одном окне. Все идет превосходно.

Надев маски, превратившие нас в самых страшных разбойников в Лондоне, мы прокрались к безмолвному мрачному дому. Вдоль одной его стороны тянулось нечто вроде крытой веранды с несколькими окнами и двумя дверьми.

– Вот его спальня, – шепнул Холмс. – Эта дверь выходит прямо в кабинет. Она была бы для нас сподручнее, но заперта на засов и на замок, и, отпирая ее, мы бы произвели слишком много шума. Так что пойдем кругом. Там есть оранжерея, в которую выходит гостиная.

Оранжерея была заперта, но Холмс вырезал стекло и повернул ключ изнутри. В следующий момент он запер за нами дверь, и мы в глазах закона стали преступниками. Тяжелый жаркий воздух зимнего сада и густые, одуряющие ароматы экзотических растений охватили нас. Холмс взял меня в темноте за руку и быстро повел мимо клумб с кустами, ветки которых били нас по лицу. Мой друг обладал замечательной способностью, тщательно развиваемой, видеть в темноте. Не отпуская мою руку, он открыл дверь, и я смутно понял, что мы вошли в большую комнату, в которой недавно была выкурена сигара. Холмс осторожно прокладывал путь, стараясь не задеть мебель, открыл другую дверь и запер ее за нами. Протянув руку, я ощупал несколько пальто, висевших на стене, и понял, что мы находимся в коридоре. Мы двинулись вдоль него, и Холмс очень тихо отворил дверь с правой стороны. Что-то прыгнуло нам навстречу, у меня душа ушла в пятки, но я готов был расхохотаться, когда убедился, что это была кошка. В этой комнате горел огонь в камине, и тут также воздух был пропитан табачным дымом. Холмс вошел на цыпочках, подождал меня и затем очень тихо запер дверь.

Мы находились в кабинете Мильвертона, и портьера на противоположном конце скрывала вход в его спальню. Огонь в камине ярко горел и освещал комнату. Возле дверей я увидел электрическую кнопку, но включать свет не было надобности даже в том случае, если бы это было безопасно. С одной стороны камина тяжелая занавесь закрывала окно с выступом, которое мы видели снаружи. С другой стороны была дверь, через которую комната сообщалась с верандой.

Посреди комнаты стояла конторка с вертящимся креслом, обитым яркой красной кожей. Напротив находился большой книжный шкаф с мраморным бюстом Афины наверху. В углу, между каминным шкафом и стеной, стоял большой зеленый несгораемый шкаф, и огонь камина ярко отражался на его полированных медных украшениях. Холмс тихо подошел к нему и осмотрел. Затем он подкрался к двери спальни и, наклонив набок голову, стал пристально прислушиваться. Изнутри не доносилось никакого звука.

Между тем мне пришло в голову, что благоразумно будет обеспечить себе отступление через наружную дверь, и я осмотрел ее. К моему удивлению, она не была заперта ни на замок, ни на засов. Я дотронулся до руки Холмса, и он повернул свое замаскированное лицо в сторону двери. Я видел, как он вздрогнул: очевидно, он так же был удивлен, как и я.

– Мне это не нравится, – шепнул он мне прямо в ухо. – Не могу этого объяснить себе. Во всяком случае, мы не должны терять времени.

– Могу я быть чем-нибудь полезен?

– Да, стойте у двери. Если вы услышите, что кто-нибудь идет, заложите засов, и мы уйдем тем путем, каким пришли. Если в комнату войдут со стороны зимнего сада, мы можем уйти через дверь, если наша работа будет окончена, если же нет, то сумеем спрятаться за оконными портьерами. Понимаете?

Я кивнул головой и встал у двери. Мое первое чувство страха прошло, и я трепетал от такого острого наслаждения, которого никогда не испытывал, когда мы являлись на защиту закона, а не бросали ему вызов, как теперь. Высокая цель нашей миссии, сознание, что она не эгоистичная, а рыцарская, низость характера нашего противника – все это умножало охотничий интерес приключения. Совсем не чувствуя себя виновным, я испытал радость и возбуждение от опасности, которой мы подвергались. Я с восхищением наблюдал за Холмсом, который разворачивал свой набор и выбирал нужный инструмент со спокойной научной тщательностью хирурга, приступающего к сложной операции. Я знал, что открывание несгораемых шкафов – его конек, и понимал радость, которую он испытывал, очутившись лицом к лицу с зеленым позолоченным чудовищем, с драконом, держащим в своей пасти репутацию многих прекрасных дам.

Завернув рукава фрака (пальто свое он положил на стул), Холмс вынул два сверла, ломик и несколько отмычек. Я стоял у центральной двери, не спуская глаз с других, готовый ко всякой случайности, хотя, в сущности, у меня были несколько смутные планы относительно того, что я сделаю, если нас прервут в нашем занятии. С полчаса Холмс работал с сосредоточенной энергией, откладывая один инструмент, выбирая другой, манипулируя ими с силой и тонкостью специалиста-механика. Наконец я услышал, как что-то щелкнуло, широкая зеленая дверца открылась, и я мельком увидел внутри шкафа несколько пакетов, каждый из них перевязанный, запечатанный и с надписью. Холмс взял один из них, но трудно было читать при мерцающем свете камина, и он вынул свой маленький потайной фонарь, так как было слишком опасно, находясь рядом со спальней Мильвертона, включать электрический свет.

Вдруг я увидел, что Холмс остановился и стал внимательно прислушиваться. Затем в мгновение ока он толкнул дверцу несгораемого шкафа, взял свое пальто, сунул инструменты в карманы и бросился за оконную портьеру, сделав мне знак, чтобы я последовал его примеру.

Только присоединившись к нему, я услышал то, что встревожило его более тонкий слух. Где-то в доме раздавался шум. Вдали хлопнула дверь. Затем смутный глухой звук превратился в мерный тяжелый топот шагов, быстро приближавшихся. Они раздавались в коридоре. У двери они остановились. Дверь открылась. Резко щелкнул выключатель. Дверь снова закрылась, и до нашего обоняния донесся едкий дым крепкой сигары. Затем шаги снова стали раздаваться в нескольких ярдах от нас, кто-то двигался взад и вперед по комнате. Наконец звук шагов прекратился, и послышался скрип стула. Затем щелкнул ключ в каком-то замке, и я услышал шелест бумаги.

До сих пор я не осмеливался выглянуть, но тут тихонечко раздвинул занавеси и выглянул сквозь узкое отверстие. Я знал, потому что Холмс прижался ко мне, что и он наблюдает. Прямо перед собой и почти на расстоянии руки от нас, мы увидели широкую, круглую спину Мильвертона. Очевидно было, что наши расчеты относительно его действий были совершенно ошибочны, что он и не входил в спальню, а сидел в какой-нибудь курительной комнате или бильярдной в дальнем флигеле дома, окна которого мы не видели. Его широкая седеющая голова с блестящей плешью находилась прямо перед нами. Он сидел, прислонившись к спинке красного кожаного кресла, ноги его были вытянуты, и длинная черная сигара торчала у него изо рта. На нем была надета полувоенная тужурка цвета красного вина, с черным бархатным воротником. Он держал в руках длинный юридический документ, который лениво читал, выпуская изо рта кольца дыма. Его спокойные манеры и удобная поза говорили о том, что он здесь надолго.

Я почувствовал, как рука Холмса скользнула в мою и пожала ее ободряюще, как бы говоря мне, что положение находится в сфере его компетентности и что он спокоен. Я не был уверен, видел ли он то, что бросалось в глаза мне, а именно, что дверца несгораемого шкафа была неплотно заперта и Мильвертон мог в любой момент легко заметить это. Я про себя решил, что, если по его пристальному взгляду я приду к убеждению, что он заметил это обстоятельство, я тотчас выскочу из своей засады, наброшу ему на голову свое пальто, свяжу его и остальное предоставлю Холмсу. Но Мильвертон ни разу не поднял глаз. Он вяло прочитывал бумаги, которые держал в руках, и медленно переворачивал страницу за страницей. Я думал, что он пойдет в спальню, по крайней мере когда окончит чтение документа и докурит сигару, но не успел он дойти до конца ни того ни другого, как произошло неожиданное осложнение, давшее совершенно иное направление нашим мыслям.

Я заметил, что Мильвертон несколько раз посмотрел на часы, встал и снова сел, проявляя нетерпение. Однако мне и в голову не приходила мысль, что у него могло быть назначено свидание в такой неурочный час, пока до слуха моего не дошел слабый звук со стороны веранды. Мильвертон бросил бумаги и вытянулся на стуле. Звук повторился, затем послышался легкий стук в дверь.

Мильвертон встал и открыл ее.

– Ну, – произнес он отрывисто, – вы опоздали на полчаса.

Так вот объяснение открытой двери и ночного бдения Мильвертона! Мы услышали нежное шуршание женского платья. Я сдвинул было занавеску, так как лицо Мильвертона было обращено к нам, но теперь рискнул снова чуть-чуть раздвинуть ее.

Он опять сидел на стуле, и сигара его продолжала торчать над нахальным ртом. Перед ним, освещенная электрической лампой, стояла высокая, тонкая, темная женская фигура с лицом, покрытым вуалью, и капюшоном, стянутым у подбородка. Женщина быстро и прерывисто дышала, и вся ее гибкая фигура дрожала от сильного волнения.

– Вы, милая, лишили меня доброго ночного отдыха, – сказал Мильвертон. – Надеюсь, дело заслуживает этого. Вы не могли прийти в другое время, а?

Женщина покачала головой.

– Ну, не могли так не могли. Если графиня, ваша госпожа, немилостива с вами, то теперь вы имеете шанс рассчитаться с ней. Да что с вами, девушка? Чего вы так дрожите? Вот так. Подбодритесь! А теперь приступим к делу. – Он вынул из ящика записку. – Вы говорите, что имеете в руках пять писем, компрометирующих графиню д'Альбер. Вы желаете их продать, я желаю их купить. Пока хорошо. Остается только определить цену. Я, конечно, должен посмотреть письма, действительно ли это хорошие образцы… Царь Небесный, вы ли это?

Женщина, не говоря ни слова, подняла вуаль и спустила с головы капюшон. Я увидел красивую брюнетку с тонкими правильными чертами лица. Ее густые черные брови оттеняли сверкавшие жестким пламенем глаза, а тонкие прямые губы были изогнуты в зловещей улыбке.

– Это я, – ответила она, – женщина, которую вы погубили.

Мильвертон рассмеялся, но в голосе его слышался страх.

– Вы были так упрямы, – сказал он. – Зачем было доводить меня до такой крайности? Уверяю вас, что я по собственному желанию не убил бы и муху, но всякий человек имеет свой заработок… И что же мне оставалось делать? Я назначил цену вполне вам по средствам. Вы не хотели заплатить.

– И вы послали письма моему мужу; это надорвало сердце благороднейшего из людей, шнурки на башмаках которого я не достойна была развязать, и он умер. Вы помните ту ночь, когда я вошла в эту дверь и просила, молила вас о милосердии, а вы расхохотались мне в лицо? Вы и сейчас пытаетесь смеяться, но вы боитесь, и губы ваши дрожат! Да, вы никогда не думали, что снова увидите меня, но именно в ту ночь я узнала, как проникнуть к вам, чтобы встретиться с вами лицом к лицу и наедине. Ну-с, Чарльз Мильвертон, что хотите вы сказать?

– Не воображайте, что можете меня напугать, – возразил он, поднимаясь на ноги. – Мне стоит только повысить голос, как явятся мои слуги, и вас арестуют. Но я согласен отнестись снисходительно к вашему естественному гневу. Уходите сейчас, как вы пришли, и я ничего больше не скажу.

Женщина стояла, держа руку под плащом и с той же зловещей улыбкой на устах.

– Вы больше не погубите ни одной жизни, как погубили мою. Вы не истерзаете больше сердец, как истерзали мое. Я освобожу мир от ядовитой гадины. Получи же, собака! И это!.. И это!.. И это!.. И это!..

Она выхватила из-под плаща маленький блестящий револьвер и разряжала заряд за зарядом в тело Мильвертона, держа дуло в двух футах от пластрона его рубашки. Он отшатнулся, затем упал вперед на стол, неистово кашляя и цепляясь за бумаги, затем, шатаясь, поднялся, получил шестой заряд и повалился на пол.

– Вы покончили со мной, – прошептал он и замер.

Женщина пристально посмотрела на него и ткнула каблуком в его физиономию. Потом снова посмотрела на него, но не было больше ни звука, ни движения. Я услышал резкое шуршанье, ночной воздух ворвался в жаркую комнату, и мстительница удалилась.

Никакое вмешательство с нашей стороны не могло бы спасти этого человека от его судьбы, но, когда женщина пускала пулю за пулей в шатавшееся тело Мильвертона, я выскочил бы, если бы Холмс с силой не схватил меня за руку. Я понял все назначение этого твердого, удерживавшего пожатия, а именно, что это было не наше дело, что правосудие настигло мерзавца, что у нас свои обязанности и своя цель, которую мы не должны терять из виду. Но не успела женщина броситься вон из комнаты, как Холмс быстрыми неслышными шагами подошел к другой двери и повернул ключ в замке.

В тот же момент мы услышали в доме голоса и поспешные шаги: выстрелы разбудили весь дом. С невозмутимым хладнокровием Холмс проскользнул к несгораемому шкафу, обеими руками сгреб связки писем и бросил их все в огонь; он повторял это несколько раз, пока не опустошил шкаф. Кто-то нажал ручку и стал колотить в дверь. Холмс быстро осмотрелся. Письмо, послужившее вестником смерти для Мильвертона, лежало, все перепачканное кровью, на столе. Холмс бросил и его в кучу пылавших бумаг. Затем он вынул ключ из замка наружной двери, прошел в нее вслед за мной и запер ее снаружи.

– Сюда, Ватсон, – сказал он, – мы можем там перелезть через стену сада.

Я бы не поверил, что тревога могла быть произведена так быстро. Оглянувшись, я увидел, что весь большой дом сверкает огнями. Парадная дверь была отперта, и по аллее бежали люди. Весь сад кишел народом, и один человек завопил, когда мы выбежали из веранды, и начал преследовать нас. Холмс, по-видимому, был в совершенстве знаком с местностью и быстро прокладывал себе путь сквозь питомник мелких деревьев, я бежал по его пятам, а наш преследователь мчался, запыхавшись, позади нас. Путь нам преградила стена шести футов высоты, но Холмс перескочил через нее. Я последовал его примеру и вдруг почувствовал, как чья-то рука схватила меня за ногу, но я выдернул ее и вскарабкался на верхушку, усыпанную стеклом, после чего упал лицом в кусты. Холмс в мгновение ока поставил меня на ноги, и вместе мы бросились бежать по огромной Гампстедской пустоши.

Мы пробежали приблизительно две мили, когда Холмс наконец остановился и стал внимательно прислушиваться. Позади нас царило абсолютное безмолвие. Мы ушли от преследователей и были спасены.

На следующее утро после этого замечательного приключения мы, позавтракав, курили свои трубки, когда к нам в комнату был введен Лестрейд из Скотленд-Ярда. Вид у него был важный и многозначительный.

– Доброе утро, мистер Холмс, – произнес он, – доброе утро. Смею я вас спросить, очень ли вы сейчас заняты?

– Не так занят, чтобы не выслушать вас.

– Я подумал, что если у вас нет на руках ничего особенного, то, может быть, вы будете не прочь помочь нам в расследовании очень интересного дела, случившегося прошлой ночью в Гампстеде.

– Господи! – воскликнул Холмс. – Что такое случилось?

– Убийство… крайне драматическое и замечательное убийство. Я знаю, как живо вы интересуетесь подобными делами, и я бы счел за большую милость с вашей стороны, если бы вы доехали до Апльдор-Тауэрса и помогли бы нам своим советом. Это не обыденное преступление. Мы с некоторых пор следили за этим Мильвертоном. Между нами будет сказано, он был изрядным негодяем. Известно, что он владел бумагами, которыми пользовался для шантажа. Все эти бумаги сожжены убийцами. Не похищен ни один ценный предмет, и надо полагать, что преступники были людьми из общества, единственной целью которых было воспрепятствовать общественной огласке.

– Преступники! – воскликнул Холмс. – Во множественном числе!

– Да, было двое мужчин. Их чуть-чуть не поймали на месте преступления. Мы имеем отпечатки их следов, мы имеем их описание – десять шансов против одного, что мы доберемся до них. Первый молодец был чересчур проворен, второго же поймал помощник садовника, и преступник вырвался только после борьбы. Это был мужчина среднего роста, крепкого сложения, с широким лицом, толстой шеей, усами и в маске.

– Это несколько неопределенные приметы, – возразил Шерлок Холмс. – Да ведь они, пожалуй, подходят для Ватсона.

– А правда, – сказал инспектор, которому это показалось очень забавным, – это могло бы быть описанием доктора Ватсона.

– Ну, боюсь, что я не в состоянии вам помочь, Лестрейд, – заговорил Холмс. – Дело в том, что я знал этого молодца Мильвертона и считал его одним из опаснейших людей в Лондоне. По моему мнению, существуют преступления, которых не может касаться закон и которые до известной степени оправданы личным мщением. Нет, не стоит со мной спорить. Я составил себе убеждение. Моя симпатия на стороне преступников, а не их жертвы, и я не возьмусь за это дело…

Холмс не говорил со мной ни слова о трагедии, которой мы были свидетелями, но я все утро замечал, что он был крайне задумчив и производил на меня впечатление, судя по рассеянности его взгляда и манер, человека, пытающегося что-то припомнить. Вдруг он вскочил со стула.

– Клянусь Юпитером, Ватсон, – воскликнул он, – я вспомнил! Берите шляпу! Пойдемте со мной!

Он поспешно пошел по Бейкер-стрит, затем по Оксфорд-стрит, почти до Риджент-серкес. Тут, налево, находилось окно магазина, в котором были выставлены фотографии знаменитостей и красавиц дня. Глаза Холмса устремились на одну из них, и, следуя за его взглядом, я увидел портрет царственной и стройной женщины в придворном костюме, с высокой бриллиантовой диадемой на благородной голове. Я посмотрел на тонко очерченный нос, на густые брови, на прямой рот и сильный маленький подбородок. Затем дыхание сперлось у меня в груди, когда я прочел почитаемое веками имя великого сановника и государственного человека, чьей женой она была. Мои глаза встретились с глазами Холмса, и он приложил палец к губам, когда мы отошли от окна.