Текст книги "Записки о Шерлоке Холмсе. Красное по белому"

В этот момент Холм спрыгнул, подобно тигру, на спину меткого стрелка и повалил его лицом на пол. Но стрелок тотчас же вскочил на ноги и с судорожной силой схватил Холмса за горло. Я ударил его по голове рукояткой револьвера, и он снова упал. Я навалился на него, а мой товарищ между тем дал резкий призывный свисток. Послышался стук бегущих по мостовой ног, и два полисмена в мундирах и один сыщик ворвались через парадный подъезд в дом и бросились в комнату.

– Это вы, Лестрейд? – спросил Холмс.

– Я, мистер Холмс. Я сам взялся за работу. Приятно видеть вас снова в Лондоне, сэр.

– Полагаю, что вы нуждаетесь в маленькой неофициальной помощи. Три нераскрытых убийства за один год – это не годится, Лестрейд. Но вы вели дело о мальчейской тайне вполне неплохо, то есть даже довольно хорошо.

Мы все поднялись на ноги, причем наш пленник порывисто дышал, и по обеим его сторонам стояли дюжие констебли. На улице уже собралось несколько зевак. Холмс подошел к окну, закрыл его и опустил штору. Лестрейд зажег принесенные им две свечи, а полицейские открыли свои фонари. Наконец-то я в состоянии был рассмотреть как следует нашего пленника.

На нас было обращено очень мужественное, но зловещее лицо, с челом философа и челюстью сластолюбца. Этот человек был, должно быть, одарен от рождения большими способностями для добра и зла. Но нельзя было смотреть в его жестокие голубые глаза с нависшими веками или на его крючковатый нос и на выпуклый лоб с глубокими морщинами, чтобы не прочитать ясно обозначенную природой угрозу. Он не обратил внимания ни на кого из нас, глаза его были прикованы к лицу Холмса с выражением ненависти и изумления.

– О, вы враг! – повторил он шепотом. – Вы умный, умный враг!

– А, полковник! – воскликнул Холмс, поправляя свой помятый воротник. – История кончается встречей любовников, как говорится в старой комедии. Я, кажется, не имел удовольствия видеть вас с тех пор, как вы почтили меня своим вниманием, когда я лежал на выступе над Рейхенбахским водопадом.

Полковник продолжал пристально смотреть на моего друга и, точно находясь в трансе, твердил только одну фразу:

– Вы хитрый, хитрый враг!

– Я еще не представил вас, – сказал Холмс. – Этот господин – полковник Себастьян Моран, когда-то принадлежавший к Индийской армии Ее Величества, и такой охотник на крупного зверя, лучше которого никогда не имела наша обширная империя. Я, кажется, не ошибусь, полковник, если скажу, что по числу убитых вами тигров вы не имеете соперников.

Свирепый старик ничего не ответил, но продолжал глядеть на моего товарища. Он сам, со своими дикими глазами и щетинистыми усами, удивительно походил на тигра.

– Я удивляюсь, что таким простым ухищрением мне удалось обмануть такого старого охотника, – сказал Холмс. – Оно должно быть вам хорошо знакомо. Разве вам не приходилось привязывать козленка под деревом, а самому таиться на дереве с ружьем и ждать, чтобы приманка привлекла тигра? Этот пустой дом – мое дерево, а вы – мой тигр. Может быть, у вас в запасе были еще стрелки, на случай, если явятся несколько тигров, или, что, впрочем, невероятно, если бы вы промахнулись. Эти господа, – указал он на присутствующих, – мои запасные стрелки. Параллель полная.

Полковник Моран бросился на Холмса с бешеным рыком, но констебли удержали его. Выражение ярости на его лице было страшным.

– Признаюсь, что вы сделали мне один маленький сюрприз, – продолжил Холмс. – Я не предвидел, что вы сами воспользуетесь этим пустым домом и этим удобным окном. Я думал, что вы будете действовать с улицы, где вас ожидали мой приятель Лестрейд и его бравые помощники. За этим исключением все произошло так, как я ожидал.

Полковник Моран обратился к официальному сыщику:

– У вас может быть или не быть законный повод для того, чтобы арестовать меня, – сказал он. – Но, во всяком случае, мне нет никакого резона подвергаться издевательствам этого человека. Если я нахожусь в руках закона, то пусть все будет по закону.

– Что ж, это довольно рассудительно, – произнес Лестрейд. – Вы ничего больше не имеете сказать, мистер Холмс, прежде чем мы уйдем?

Холмс поднял с пола увесистое духовое ружье и осматривал его механизм.

– Великолепное и единственное в своем роде оружие, – сказал он, – бесшумное и обладающее страшной силой. Я знавал фон Гердера, слепого немца-механика, который сделал его по заказу покойного профессора Мориарти. Много лет тому назад мне известно было о существовании этого ружья, хотя до сих пор мне не представлялось случая держать его в руках. Специально рекомендую его вашему вниманию, Лестрейд, а также и пули к нему.

– Можете поверить нам, мистер Холмс, что мы присмотрим за этим, – ответил Лестрейд. И вся компания двинулась по направлению к двери. – Больше ничего не имеете сказать?

– Я хочу только спросить вас: какое вы намерены предъявить обвинение?

– Какое обвинение, сэр? Да конечно, обвинение в покушении на убийство мистера Шерлока Холмса.

– Нет, Лестрейд, я вовсе не намерен фигурировать в этом деле. Вам, и только вам одному принадлежит честь замечательного ареста, который вы совершили. Да, Лестрейд, поздравляю вас! Со свойственной вам хитростью и отвагой вы наконец поймали его.

– Поймал его? Кого поймал, мистер Холмс?

– Человека, которого напрасно искала вся полиция, полковника Себастьяна Морана, застрелившего сэра Рональда Адэра револьверной пулей из духового ружья через открытое окно второго этажа по фасаду дома № 427 на Парк-Лейн тридцатого числа прошлого месяца. Вот какое обвинение, Лестрейд. А теперь, Ватсон, если вы не боитесь сырости у разбитого окна, то, полагаю, получите полезное развлечение, если посидите полчасика, покуривая сигару, в своем кабинете.

Наши старые комнаты остались без всякого изменения благодаря непосредственным заботам миссис Хадсон и наблюдению Майкрофта Холмса. Войдя, я, правда, увидел непривычную аккуратность, но все знакомые предметы были на местах. Вот химический угол с полуприкрытым столом, на котором виднелись пятна от кислот. Вот на полке ряд страшных альбомов и книг со справками, которые многие из наших сограждан охотно бы сожгли. Диаграммы, скрипки и подставка с трубками, даже персидская трубка с табаком – все увидел я, когда обвел комнату глазами.

В комнате находились двое. Миссис Хадсон, просиявшая при виде нас, и странная кукла, которая играла такую важную роль в приключениях этой ночи. Это была модель моего друга из раскрашенного воска, так артистически сделанная, что являлась совершеннейшей копией. Она стояла на небольшом столике, столь искусно задрапированном старым халатом Холмса, что с улицы иллюзия была полная.

– Надеюсь, что вы приняли все предосторожности, миссис Хадсон? – спросил Холмс.

– Я подползала к бюсту на коленях, как вы приказали.

– Превосходно. Вы прекрасно все выполнили. Заметили ли вы, куда попала пуля?

– Да, сэр. Боюсь, что она испортила ваш великолепный бюст, потому что она прошла как раз через голову и сплюснулась о стену. Я подняла ее с ковра. Вот она.

Холмс протянул мне пулю.

– Мягкая револьверная пуля, как видите, Ватсон. Это гениально, ибо кто догадается, что такой штукой было заряжено духовое ружье? Прекрасно, миссис Хадсон. Очень благодарен вам за помощь. А теперь, Ватсон, садитесь-ка по-прежнему на ваш старый стул. Мне много о чем хочется поговорить с вами.

Холмс сбросил с себя поношенный сюртук и снова превратился в прежнего Холмса в халате мышиного цвета, который он снял со своего бюста.

– Нервы старого охотника все те же, как и его острое зрение, – сказал он смеясь, после того как осмотрел разбитый лоб бюста. – Удар в середину затылка, и мозг пробит насквозь. Он был лучшим стрелком в Индии, и я думаю, что и в Лондоне найдется немного таких. Вы слыхали его имя?

– Нет.

– Да-да, такова слава. Но ведь вы, как мне помнится, не слыхали и имени профессора Джемса Мориарти гениальнейшего человека нынешнего столетия. – Дайте-ка мне с полки мой биографический справочник.

Холмс лениво переворачивал страницы, прислонившись к спинке кресла и выпуская большие клубы дыма из своей сигары.

– Хорошая у меня коллекция на букву «М», – сказал он. – Достаточно Мориарти, чтобы прославить букву, а тут еще Морган-отравитель, Мэридью, оставивший по себе отвратительную память, Мэтьюс, выбивший мне зуб на Черинг-Кросском вокзале, и, наконец, наш сегодняшний приятель.

Он передал мне книгу, и я прочел: «Моран Себастьян, полковник. В отставке. Прежде служил в 1-м Бенчалорском саперном полку. Родился в Лондоне в 1840 году. Сын сэра Огустуса Морана, кавалера ордена Бани, бывшего британским послом в Персии.

Воспитывался в Итоне и Оксфорде. Принимал участие в Джавакской, Афганской, Чаросеабской, Шерпурской и Кабульской кампаниях. Автор книг „Звери Западных Гималаев“, 1881 год, „Три месяца в лесных дебрях“, 1884 год. Адрес: Кондиют-стрит».

На полях было написано твердым почерком Холмса:

Второй в Лондоне человек по своей вредоносности.

– Удивительно, – заметил я, отдавая обратно книгу. – Карьера этого человека – карьера честного солдата.

– Правда, – ответил Холмс. – До известного момента он поступал хорошо. У него всегда были железные нервы и до сих пор еще рассказывают в Индии, как он сполз в канаву за человеком, раненым тигром-людоедом. Существуют такие деревья, Ватсон, которые растут до известной высоты, а затем в них обнаруживается какая-то непонятная уродливость. То же самое можно часто видеть в людях. Моя теория такова, что личность представляет в своем развитии всех своих предков и что внезапный поворот к добру или злу зависит от какого-нибудь сильного влияния лица из его родословной. Личность является как бы сокращенной историей своей семьи.

– Это несколько фантастическая теория.

– Я и не настаиваю на ней. Какая бы там ни была причина, но полковник Моран свихнулся. Хотя не произошло никакого явного скандала, но он не мог дольше оставаться в Индии. Он вышел в отставку, приехал в Лондон и опять стяжал себе недоброе имя. Как раз тогда его выискал профессор Мориарти, у которого он был некоторое время начальником штаба. Мориарти щедро снабжал его деньгами и пользовался его услугами в одном или двух настолько первоклассных делах, которые бы не мог взять на себя обыкновенный преступник. Вы, может быть, помните смерть миссис Стюарт из Лаудера в 1887 году? Нет? Ну, я уверен, что тут орудовал Моран, но ничего не было доказано. Полковник так хитро себя вел, что даже тогда, когда была накрыта шайка Мориарти, мы не могли привлечь его к суду. Помните тот день, когда я пришел к вам и запер ставни, опасаясь выстрела из духового ружья? Вы, без сомнения, сочли меня за фантазера. А между тем я прекрасно знал, что делал, потому что мне известно было о существовании этого замечательного ружья, и я знал также, что оно будет в руках одного из лучших стрелков в мире.

Когда мы были в Швейцарии, он последовал за нами туда вместе с Мориарти. И, несомненно, он же доставил мне те тяжелые пять минут на Рейхенбахском выступе. Вы можете себе представить, что во время моего пребывания во Франции я внимательно читал газеты в ожидании случая засадить его в тюрьму. Пока он находился на свободе в Лондоне, моя жизнь не стоила бы медного гроша. День и ночь висела бы надо мной тень, и рано или поздно ему удалось бы меня уничтожить. Что мне оставалось делать? Я не мог, увидев его, застрелить, потому что сам бы попал тогда за решетку. Бесполезно было обращаться к суду, который не может действовать на основании одних только подозрений, и так я ничего не мог предпринять. Но я следил за известиями о преступлениях, зная, что рано или поздно я поймаю его.

И вот случилось убийство Рональда Адэра. Наконец-то улыбнулось мне счастье. При том, что мне было известно, разве трудно было догадаться, что это было дело рук полковника Морана? Он играл в карты с молодым человеком. Он последовал за ним из клуба. Он застрелил его через открытое окно. Не могло быть никакого сомнения. Достаточно одной пули, чтобы его уличить. Я тотчас же вернулся в Лондон. Меня видел его шпион, и я знал, что полковник не оставит без внимания мое возвращение. Он не мог не установить связь между моим внезапным возвращением и своим преступлением, и это его страшно встревожило. Я был уверен, что он сделает попытку тотчас убрать меня со своей дороги и что на сцену выступит его смертоносное оружие. Я оставил для него превосходную мишень у окна и предупредил полицию, что она, может быть, будет нужна.

Кстати, Ватсон, вы безошибочно угадали ее присутствие в подъезде. Я избрал то, что казалось мне превосходным постом для наблюдений, не думая, что он выберет тот же пост для нападения. Ну, милый Ватсон, осталось ли еще что-нибудь неясное для вас?

– Да, – ответил я. – Вы не объяснили, какой мотив заставил полковника Морана убить Рональда Адэра.

– Ах, милый Ватсон, тут мы вступаем в область предположений, где самый логичный ум может ошибиться. Каждый из нас может выработать относительно этого свою собственную гипотезу, и ваша гипотеза может оказаться столь же правильной, как и моя.

– Так вы, значит, составили себе гипотезу?

– Мне кажется, что нетрудно объяснить факты. Выяснилось из свидетельских показаний, что полковник Моран и молодой Адэр выиграли вместе значительную сумму. Моран же, несомненно, играл нечисто, это давно было мне известно. Я думаю, что в день убийства Адэр открыл, что Моран плутует. Весьма вероятно, что он говорил с ним об этом наедине и пригрозил выдать его, если он не выйдет добровольно из состава членов клуба и не даст слово, что больше не будет играть в карты. Нельзя думать, чтобы такой юноша, как Адэр, захотел тотчас же устроить отвратительный скандал, опозорив известного всем человека, гораздо старше его. Вероятно, он действовал так, как я предполагаю. Исключение из клуба было бы равносильно разорению для Морана, который жил нечестно нажитыми карточными выигрышами. Поэтому он убил Адэра, старавшегося в ту минуту высчитать, сколько ему придется вернуть денег, так как он не мог пользоваться барышами шулерской игры своего партнера. Он запер дверь на ключ, чтобы дамы не застали его за этим занятием и не стали бы допрашивать его: что означают эти имена и деньги? Ну что, такое объяснение сойдет?

– Я не сомневаюсь в том, что вы угадали истину.

– Она будет подтверждена или опровергнута на суде. А пока, что бы ни случилось, полковник Моран не будет больше тревожить нас. Знаменитое духовое ружье фон Гердера будет украшать музей Скотленд-Ярда. И снова мистер Шерлок Холмс может свободно посвятить свою жизнь разбору интересных задач сложной жизни Лондона.

Приключения норвудского строителя

– Сточки зрения эксперта в преступлениях, – сказал Шерлок Холмс, – Лондон стал крайне неинтересным городом с тех пор, как умер изобретательный профессор Мориарти.

– Вряд ли вам посочувствуют многие из добропорядочных горожан, – возразил я.

– Ну да ладно, не хочу быть эгоистом, – произнес Холмс с улыбкой, отодвигаясь от стола, у которого мы только что завтракали. – Общество, конечно, в выигрыше, и никто не в проигрыше, кроме бедного лишившегося работы специалиста. Для этого человека утренняя газета представляла огромный интерес. Иногда, Ватсон, я видел мельчайший след, самое слабое указание, однако же этого было для меня достаточно, чтобы знать, что великий злой ум тут; так самое легкое дрожание края паутины напоминает о том, что в центре ее засел паук. Мелкое воровство, шаловливые нападения, бесцельные оскорбления. Все это для человека, имеющего в руках ключ, могло быть соединено в одно целое. Для научного исследования высшего преступного мира ни одна столица Европы не представляла таких преимуществ, какие давал в то время Лондон. Теперь же…

Холмс пожал плечами, конечно, умаляя положение вещей, – положение, которому он сам так много способствовал.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как возвратился Холмс, и я, по его настоянию, продал свою практику и вернулся делить с ним нашу старую квартиру на Бейкер-стрит. Молодой врач по имени Вернер купил мою маленькую кенсингтонскую практику и дал мне с поразительно слабыми возражениями высшую цену, какую я рискнул спросить, – инцидент, объяснившийся несколько лет спустя, когда я узнал, что Вернер – дальний родственник Холмса и что деньгами его снабдил мой друг.

Проведенные нами вместе месяцы вовсе не были так скудны приключениями, как заявил об этом Холмс, так как, просматривая свои заметки, я вижу, что в этот период входят случаи с бумагами экс-президента Мурильо, а также возмутительное дело голландского парохода «Феррисланд», которое чуть не стоило нам обоим жизни. Однако же холодный и гордый характер Холмса всегда противился всякого рода публичному одобрению, и он самым строгим образом обязал меня не говорить больше ни слова о нем, о его методах и успехах, – запрещение, снятое, как я уже сказал, только теперь.

Выразив свой шуточный протест, Шерлок Холмс откинулся на спинку стула и не спеша разворачивал утреннюю газету, когда наше внимание было привлечено неистовым звонком, за которым тотчас же последовал стук, точно кто-то барабанил кулаком в наружную дверь. Когда ее открыли, кто-то шумно ворвался в переднюю. Быстрые шаги застучали по лестнице, и вслед за тем в комнату бешено ворвался молодой человек с безумными глазами, бледный, растрепанный и задыхающийся. Он посмотрел на нас и, увидев наши изумленные лица, опомнился и стал извиняться за такой бесцеремонный вход.

– Простите, мистер Холмс, – воскликнул он, – не осуждайте меня, я близок к сумасшествию. Мистер Холмс, я несчастный Джон Гектор Мак-Фарлэн.

Он это произнес так, словно одного его имени было достаточно для объяснения его визита и поведения. Но я видел по лицу своего товарища, что это имя значило для него не более, чем для меня.

– Возьмите папироску, мистер Мак-Фарлэн, – сказал Холмс, придвигая коробку. – Я убежден, что мой друг, доктор Ватсон, прописал бы вам успокоительное лекарство. В последние дни так жарко. Ну а теперь, если вы чувствуете себя несколько спокойнее, то, пожалуйста, сядьте на этот стул и расскажите нам тихо и спокойно, кто вы такой и чего вы желаете. Вы назвали себя так, точно нам известно ваше имя, но уверяю вас: за исключением очевидных фактов, что вы холостяк, стряпчий и страдаете одышкой, я ничего больше не знаю о вас.

Ввиду своего знакомства с методами моего друга, мне нетрудно было следить за его выводами и заметить неаккуратность костюма, пачку судебных бумаг, знак на часовой цепочке и отдышку, которые привели к этим выводам. Клиент же наш выпучил глаза от удивления.

– Да, я все это, мистер Холмс, и вдобавок я еще самый несчастный человек в Лондоне. Ради всего святого, не оставляйте меня, мистер Холмс. Если придут арестовать меня раньше, чем я сообщу вам свою историю, заставьте их дать мне время рассказать всю правду. Я с радостью пойду в тюрьму, если буду знать, что вы будете работать для меня.

– Вас арестовать! – воскликнул Холмс. – Это поистине крайне прият… крайне интересно. По какому обвинению ожидаете вы, что вас арестуют?

– По обвинению в убийстве мистера Джонаса Ольдакра из Нижнего Норвуда.

Лицо моего товарища выразило сочувствие, которое, боюсь, было не без примеси удовольствия.

– А я только что за завтраком, – сказал он, – говорил своему другу доктору Ватсону, что сенсационные случаи исчезли из наших газет.

Наш посетитель протянул дрожащую руку и взял «Дейли телеграф», которая все еще лежала на коленях Холмса.

– Если бы вы взглянули в эту газету, сэр, то с одного взгляда увидели бы, по какому делу я пришел к вам. У меня такое чувство, точно мое имя и мое несчастье у всех на языке.

Он развернул газету и указал на среднюю страницу.

– Вот оно тут, и, с вашего разрешения, я прочту вам это сообщение. Слушайте, мистер Холмс, оно озаглавлено: «Таинственное дело в Нижнем Норвуде. Исчезновение хорошо известного строителя, подозреваются убийство и поджог, след к отысканию преступника».

– По этому следу они уже идут, мистер Холмс, и я знаю, что он неизбежно доведет их до меня. За мной следили от станции Лондон-Бридж, и я уверен, что ждут только приказа о моем аресте.

Молодой человек ломал руки от ужаса ожидания и в отчаянии качался на стуле.

Я с интересом взглянул на этого человека, обвиненного в жестоком преступлении. Он был светлый блондин и бесцветно красив, с испуганными голубыми глазами, чисто выбритым лицом и слабо очерченным чувствительным ртом. Ему могло быть лет двадцать семь. Одежда и манера его изобличали джентльмена. Из кармана его легкого летнего пальто торчала связка с надписанными на обороте актами, которые обнаруживали его профессию.

– Не будем терять времени, – сказал Холмс. – Пожалуйста, Ватсон, возьмите газету и прочитайте известие.

Под напечатанным крупным шрифтом заголовком, на который указал нам клиент, я прочел следующее полное намеков повествование.

Прошлой ночью или сегодня рано утром в Нижнем Норвуде случился инцидент, который, следует опасаться, указывает на серьезное преступление. Мистер Джонас Ольдакр – хорошо известный обыватель этого предместья, где он в течение многих лет занимался своей профессией строителя. Мистер Ольдакр – холостяк, пятидесяти двух лет и живет в Дин-Дэн-хауз в конце Сидингам-роуд. Он пользовался репутацией человека с эксцентричными привычками, живущего уединенно и скрытно. Несколько лет тому назад он совсем перестал заниматься своей профессией, которой он, говорят, нажил значительное состояние. Однако же до сих пор еще существует позади дома небольшой лесной склад, и прошлой ночью, около двенадцати часов, был подан сигнал, что один из штабелей загорелся. Тотчас же прибыли на место пожарные машины. Но сухое дерево горело с такой яростью, что оказалось невозможным подушить пожар, и штабель сгорел до основания. Сначала инцидент имел вид простого случая, но новые факты указывают на серьезное преступление. Присутствовавшие выразили удивление, что на месте пожара отсутствует сам хозяин, и по наведении справок оказалось, что он исчез из дома. Осмотр его спальни обнаружил, что постель была не смята, что несгораемый шкаф, стоявший в ней, открыт, что несколько очень важных бумаг разбросаны по комнате и, наконец, что имелись признаки смертельной борьбы, так как в комнате найдены слабые следы крови и дубовая трость, ручка которой тоже была слегка запачкана кровью. Известно, что поздно вечером мистер Джонас Ольдакр принимал у себя в спальне посетителя, и найденная трость оказалась принадлежащей этому посетителю, молодому лондонскому стряпчему Джону Гектору Мак-Фарлэну, младшему компаньону фирмы «Грагом и Мак-Фарлэн». Полиция полагает, что имеет в руках доказательство очень убедительного мотива для преступления, и нельзя сомневаться, что вскоре последуют весьма сенсационные разоблачения.

Позднее. Прошел слух, что Джон Гектор Мак-Фарлэн действительно арестован по обвинению в убийстве мистера Джонаса Ольдакра; по крайней мере, достоверно то, что дан приказ об аресте. Следствие в Норвуде обнаружило дальнейшие зловещие указания. Помимо признаков борьбы в комнате несчастного строителя теперь установлено, что французское окно спальни, которая находится в нижнем этаже, оказалось открытым, что на лесном дворе видны следы, как будто тащили что-нибудь большое и тяжелое, и, наконец, констатировано, что между древесными углями после пожара обнаружились обгорелые останки тела. Полиция полагает, что совершено крайне жестокое преступление, что жертва была до смерти забита палкой в комнате, что ее бумаги были похищены, а труп оттащили до штабеля, который подожгли для того, чтобы скрыть все следы преступления. Ведение следствия поручено опытному инспектору Лестрейду из Скотленд-Ярда, который расследует преступление со свойственной ему энергией и проницательностью.

Шерлок Холмс выслушал эту замечательную повесть с закрытыми глазами и сложенными вместе кончиками пальцев.

– Случай этот имеет, конечно, несколько интересных пунктов, – сказал он своим тихим голосом. – Смею я, мистер Мак-Фарлэн, прежде всего спросить вас: каким образом вы находитесь еще на свободе, когда, по-видимому, существует достаточно доказательств для оправдания вашего ареста?

– Я живу в Блэкхите со своими родителями, мистер Холмс. Но так как вчера вечером мне предстояло долго засидеться за делами у мистера Джонаса Ольдакра, то я остановился в гостинице в Норвуде, откуда и отправился по своим делам. Я ничего не знал об этом преступлении, пока не очутился в вагоне, где прочитал то, с чем вы сейчас ознакомились. Я сразу увидел, в каком я нахожусь ужасном, опасном положении, и поспешил вручить вам свою судьбу. Я не сомневаюсь, что был бы, наверное, арестован или в своей конторе, или дома. Какой-то человек следовал за мной со станции, и я не сомневаюсь… Боже мой, что это такое?

Раздался звонок, и вслед за тем послышались тяжелые шаги по лестнице. В дверях появился наш старый приятель Лестрейд. Я заметил, что за его плечами стоят полисмены в мундирах.

– Мистер Джон Гектор Мак-Фарлэн, – произнес Лестрейд.

Наш несчастный клиент встал, бледный, как привидение.

– Я арестую вас за преднамеренное убийство мистера Джонаса Ольдакра из Норвуда.

Мак-Фарлэн обернулся к нам с жестом отчаяния и, как раздавленный, снова повалился на стул.

– Одну минуту, Лестрейд, – сказал Холмс. – Получасом раньше или позже не – это не имеет для вас разницы. Джентльмен собирался рассказать нам об этом крайне интересном деле, что может помочь вам разобраться в нем.

– Полагаю, что нетрудно будет в нем разобраться, – резко возразил Лестрейд.

– Тем не менее, с вашего разрешения, мне было бы очень интересно выслушать его рассказ.

– Что же, мистер Холмс, мне трудно отказать вам в чем бы то ни было, так как в прошлом вы раза два оказали услуги полиции, и мы в Скотленд-Ярде обязаны вам, – ответил Лестрейд. – Вместе с тем я должен остаться при своем пленнике и обязан предупредить его, что все, что он скажет, явится свидетельством против него.

– Я ничего лучшего не желаю, – сказал наш клиент. – Все, о чем я прошу, – это чтобы меня выслушали.

Лестрейд посмотрел на часы и сказал:

– Я даю вам полчаса.

– Прежде всего я должен сказать, – начал Мак-Фарлэн, что мистер Джонас Ольдакр был совершенно неизвестен мне. Имя его было мне знакомо, потому что много лет тому назад родители мои были знакомы с ним, но затем разошлись, а потому я был очень удивлен, когда вчера, около трех часов, он вошел ко мне в контору. Но я еще больше удивился, когда он сказал мне о цели своего прихода. У него в руках было несколько листков из записной книжки, покрытых каракулями, которые он и положил ко мне на стол. «Это мое духовное завещание, – сказал он. – Я желаю, мистер Мак-Фарлэн, чтобы вы его оформили законным образом. Я посижу здесь, пока вы это сделаете».

Я принялся за переписку. И можете себе представить мое удивление, когда увидел, что, за некоторыми исключениями, он оставляет все свое состояние мне. Это был странный маленький человечек, похожий на хорька, с белыми ресницами, и когда я взглянул на него, то увидел, что его проницательные серые глаза смотрят на меня с усмешкой. Читая статьи завещания, я не верил собственным глазам. Но мистер Ольдакр объяснил, что он холостяк, что у него не осталось в живых ни одного родственника, что он в молодости знал моих родителей, много слышал обо мне как о чрезвычайно достойном молодом человеке и был уверен, что его деньги попадут в хорошие руки. Конечно, я способен был только пробормотать слова признательности. Завещание было должным образом переписано, подписано и засвидетельствовано моим клерком. Вот оно, на синей бумаге, а эти клочки, как я уже сказал, черновик завещания.

Затем мистер Джонас Ольдакр сообщил мне, что есть несколько документов, квитанции и тому подобное, и необходимо, чтобы я их увидел и изучил. Он сказал, что не будет спокоен, пока все эти дела не будут приведены в порядок, и просил меня приехать в тот же вечер к нему в Норвуд и привезти с собой завещание. «Помните, дитя мое, что вы не должны говорить об этом ни одного слова своим родителям, пока все не будет улажено. Мы преподнесем им маленький сюрприз». Он очень настаивал на этом и заставил меня дать ему честное слово, что я буду молчать. Вы можете себе представить, мистер Холмс, что я не был расположен отказать ему в чем бы то ни было. Он был моим благодетелем, и я всячески желал исполнить в малейшей подробности все его желания. Поэтому я известил телеграммой родителей, что у меня важные дела и что я не могу сказать, в котором часу я вернусь. Мистер Ольдакр сказал мне, что хотел бы поужинать вместе со мной в девять часов, так как раньше, пожалуй, не попадет домой. Я с трудом нашел его дом, и была уже половина десятого, когда я вошел к нему. Я застал его…

– Постойте, – перебил Холмс. – Кто отворил вам дверь?

– Женщина средних лет, вероятно, его экономка.

– И, вероятно, она доложила о вас?

– Она, – ответил Мак-Фарлэн.

– Пожалуйста, продолжайте.

Мак-Фарлэн вытер вспотевший лоб и продолжал:

– Эта женщина ввела меня в гостиную, в которой был накрыт неприхотливый ужин. После ужина мистер Джонас Ольдакр провел меня в свою спальню, в которой стоял тяжелый несгораемый шкаф. Он его открыл и вынул массу документов, которые мы принялись вместе просматривать. Мы окончили работу между одиннадцатью и двенадцатью часами. Ольдакр заметил, что не следует беспокоить экономку, и выпустил меня через французское окно, которое было все время открыто.

– Была ли спущена штора? – спросил Холмс.

– Я в этом не уверен, но, кажется, она была спущена наполовину. Да, припоминаю, что он откинул ее вверх, чтобы открыть окно настежь. Я не мог найти свою трость, и он сказал мне: «Ничего, дитя мое, мы теперь, надеюсь, будем часто видеться, и я сохраню палку до вашего возвращения». Я оставил его в спальне с открытым несгораемым шкафом и бумагами, сложенными в связки на столе. Было так поздно, что я не мог вернуться в Блэкхит и провел ночь в гостинице. И я ни о чем больше не слышал, пока не прочел утром об этом ужасном деле.

– Желаете вы еще что-нибудь знать, мистер Холмс? – спросил Лестрейд, брови которого несколько раз поднимались во время этого замечательного объяснения.

– Ничего, пока я не съезжу в Блэкхит.

– Вы хотите сказать – в Норвуд? – поправил Лестрейд.

– О да, я, без сомнения, это хотел сказать, – ответил Холмс со своей загадочной улыбкой.

Лестрейд успел узнать по своему опыту и вынужден был признать, что этот острый, как бритва, ум мог проникнуть в то, что для него, Лестрейда, было непроницаемо. Я видел, как он с любопытством взглянул на моего товарища.