Текст книги "Министерство наивысшего счастья"

– Привет! Где твой муженек?

Произнеся эти слова, я сразу был готов убить себя за них.

Она взмахнула поводком (собака все-таки принадлежала ей) и сказала: «Муженек? О, иногда он позволяет мне гулять самой».

Это звучит ужасно, но ничего ужасного я тогда не почувствовал. Она произнесла эту фразу с улыбкой. Своей неповторимой улыбкой.

* * *

Четыре года назад она, совершенно неожиданно, позвонила мне и спросила, не тот ли я Биплаб Дасгупта (оказывается, нас, несчастных с таким абсурдным именем, очень много), который дал объявление в газетах о сдаче внаем квартиры на третьем этаже. Я ответил, что да, на самом деле это я. Тило сказала, что она работает фрилансером-иллюстратором и графиком, и ей нужен офис, и она вполне в состоянии оплачивать квартиру. Я сказал, что буду счастлив сдать ей квартиру. Через два дня в дверь позвонили. Это была она. Она, конечно, стала намного старше, но в чем-то осталась неизменной – именно в своей особости и непохожести. На ней было фиолетовое сари и черно-белая клетчатая блузка, даже, скорее, рубашка с отложным воротником и длинными, закатанными до локтей рукавами. Седые волосы были очень коротко подстрижены – настолько коротко, что топорщились ежиком. Выглядела она то ли намного моложе, то ли намного старше своих лет. Я так и не смог понять это до конца.

В то время я был прикомандирован к министерству обороны и жил в своем доме на первом этаже (там, где теперь живут квартиранты в своем арбузе). Была суббота, Читра и девочки были в отъезде. Я был дома один.

Инстинкт подсказал мне, что надо держаться официально, а не дружески, чтобы не будить воспоминаний о прошлом. Я сразу проводил ее наверх, чтобы показать квартиру – две комнаты: крошечную спальню и немного более просторный кабинет. Конечно, это было улучшение жилищных условий по сравнению с квартиркой на могиле Низамуддина, но эти апартаменты не могли идти ни в какое сравнение с домом в дипломатическом квартале, где Тило прожила много лет. Она не стала придирчиво осматривать квартирку, а просто сказала, что хотела бы переехать как можно скорее.

Она прошлась по пустым комнатам, села у окна эркера и выглянула на улицу. Кажется, увиденное чем-то ее захватило, и я тоже посмотрел наружу, но, вероятно, мы смотрели на какие-то разные вещи.

Тило не делала никаких попыток заговорить – похоже, ее вполне устраивало молчание. На среднем пальце правой руки у нее до сих пор было надето то же широкое серебряное кольцо. Я видел, что она напряженно беседует о чем-то сама с собой. Она заговорила неожиданно, причем о вещах сугубо практичных.

– Я могу расплатиться чеком? Оставить депозит?

Я сказал, что не тороплюсь и в течение следующих нескольких дней составлю договор.

Она спросила, можно ли курить в квартире. Я ответил, что, конечно, можно – теперь это ее квартира, и она может делать в ней то, что считает нужным. Она достала из пачки сигарету и прикурила, закрыв, как делают мужчины, огонек ладонями.

– Ты бросила курить биди? – спросил я.

Ее улыбка осветила тесную комнату.

Я оставил ее наедине с сигаретой и пошел проверять состояние квартиры – электричество, водопроводные краны и трубы на кухне и в ванной комнате. Когда Тило встала, чтобы уйти, она вдруг сказала таким тоном, словно продолжала прерванный разговор: «Так много данных, но никто, на самом деле не хочет ничего знать. Тебе не кажется?»

Я не понял, что она имела в виду, но спросить не успел. Она ушла. Ее отсутствие заполнило квартиру – точно так же, как и сейчас.

Через пару дней она переехала на третий этаж моего дома. Мебели у нее почти не было.

В то время она не сказала мне, что рассталась с Нагой и собирается не только работать, но и жить в сданной ей квартире. Оплату она регулярно, без задержек, переводила на мой банковский счет по первым числам каждого месяца.

Ее приезд, ее присутствие в доме открыли во мне какие-то шлюзы.

Мне тревожно из-за того, что я использую прошедшее время.

Даже беглого взгляда на комнату – на фотографии (пронумерованные и словно брошенные посреди работы), приколотые к деревянной настенной доске, на стопки документов, аккуратно разложенные на полу или по помеченным коробкам и папкам, желтые закладки в книгах, стоящих на полке, посудный шкаф, двери – все это говорит мне, что здесь что-то неблагополучно и что лучше оставить все это в неприкосновенности, позвонить Наге, а еще лучше в полицию. Но заставлю ли я себя это сделать? Должен ли я, обязан ли и смогу ли противостоять этому приглашению к интимности, смогу ли сопротивляться этой возможности разделить ее доверие?

В дальнем конце комнаты я вижу длинную толстую доску, положенную на две массивные металлические подставки. Эта доска служит письменным столом. Стол завален бумагами, старыми видеокассетами, стопками компакт-дисков. К настенной доске, наряду с фотографиями, приколоты записки и какие-то рисунки. Рядом со старым, допотопным компьютером я вижу этикетки, визитные карточки, брошюры и листы с шапками фирменных бланков – наверное, это графика, которой она зарабатывала (черт тебя возьми – зарабатывает!) себе на жизнь. Это единственные вещи в комнате, которые придают ей вполне нормальный вид. Я вижу несколько вариантов этикетки шампуня – они выполнены разными шрифтами:

Натуральный сверхнежный питательный

кондиционер с ореховым маслом и листьями персика

Натуральный сверхнежный кондиционер соединяет в себе питательные свойства и успокаивающее действие орехового масла и умиротворяющий эффект персиковых листьев, растворенных в масле, которое немедленно тает в смоченных волосах.

Результаты: После мытья волосы легко расчесываются.

Волосы приобретают невероятную мягкость,

но не становятся тяжелыми.

Получая питание от самых корней,

ваши волосы будут гладкими и текучими.

Вохитительное ощущение

В слове «восхитительное» во всех вариантах была пропущена буква «с». Видимо, в эту фазу ее жизни пришло время писать этикетки шампуней с ошибками.

Существуют ли, однако, шампуни, предупреждающие выпадение волос?

На стене над компьютером висят две маленькие фотографии, заключенные в рамки. На одной фотографии девочка четырех или пяти лет. Глаза ее закрыты, тельце завернуто в плотную ткань. Из раны на виске кровь просочилась сквозь ткань, обозначившись на ней розовым пятном. Девочка лежит на снегу. Под головку ее поддерживают чьи-то руки, у верхнего края фотографии виден ряд ног, обутых в зимние сапоги. Наверное, этот ребенок – дочка Мусы. Странно, что именно эту фотографию Тило выбрала для того, чтобы повесить на стену.

Другая фотография не такая мрачная. Снимок сделан у входа в плавучий дом. Дом довольно неказистый и обшарпанный. На заднем плане, на глади озера видны многочисленные кашмирские плоскодонки. Озеро обрамлено горами. На снимке изображен низкорослый, бородатый молодой человек, одетый в коричневый кашмирский пхеран. Голова молодого человека непропорционально велика. За каждое ухо у него заткнуто по несколько цветков. Он смеется, зеленые глаза сверкают. Рот открыт, и видно, что у молодого человека кривые редкие зубы. Открытость и беззащитность улыбки делают его похожим на ребенка. В каждой большой руке сидит котенок – один дымчато-серый в черную полоску, а другой, словно арлекин, – белый с черными пятнами. Он протягивает котят вперед, словно предлагая фотографу потрогать их или погладить. Они же смотрят сквозь растопыренные толстые пальцы, словно сквозь решетку, своими влажными, настороженными и живыми глазами.

Кто этот парень? Не знаю.

Я беру со стола толстую зеленую папку, выудив ее из стопки таких же, и наугад открываю. К листу бумаги приклеены две фотографии. На первой – смазанное изображение мотоциклиста, несущегося мимо забранного железом дверного проема в розоватой кирпичной стене высотой шесть-семь футов, похожей на стену общественного мужского туалета. Виден густонаселенный квартал с одно– и двухэтажными домами, украшенными балконами. На стене большими зелеными буквами нанесена реклама «Рокси – фотокопирование». Вторая фотография сделана уже в туалете. Розовые стены покрыты сыростью и поросли мхом; ржавые водопроводные трубы протянуты вдоль стен в горизонтальном и вертикальном направлениях. В стену вделана грязная белая раковина, а в бетонном полу видны три отверстия, заменяющие унитазы. Рядом с отверстиями лежат тяжелые чугунные крышки с ручками, похожие на крышки исполинских сковородок. Оконная рама сломана, вдоль одной стены тянется длинная деревянная полка. Мне никогда в жизни не приходилось видеть таких прямолинейных фотографий. Кто их сделал? Кто вообще делает такие снимки? И главное, зачем их так бережно хранить?

Объяснение я нашел на следующей странице:

История Гафура

Это место называют Наваб-базаром. Вы видите этот общественный туалет? Ну, тот, на котором нарисована реклама «Рокси – фотокопирование»? Именно здесь-то все и произошло. Дело было в 2004 году, должно быть, в апреле. Было холодно, и шел сильный дождь. Мы пили чай в лавке моего друга, в магазинчике «Новая электроника», рядом с портняжной мастерской Рафика, – я и Тарик. Было около восьми вечера. Вдруг мы услышали визг тормозов. Четыре или пять машин остановились на противоположной стороне улицы и блокировали вход в туалет. Машины принадлежали силам особого назначения. В лавку вошли восемь солдат и под дулами автоматов заставили нас перейти улицу. Когда мы подошли к туалету, солдаты приказали нам войти внутрь и осмотреть его. Нам сказали, что из-под стражи бежал афганский террорист, который спрятался в этом туалете. Мы не хотели подчиняться, мы боялись, что моджахед вооружен. Тогда солдаты приставили к нашим головам пистолеты, и мы вошли в туалет. Мы не увидели ничего особенного. Внутри никого не было. Солдаты попросили нас выйти и дали нам фонарь. Мы никогда в жизни не видели такого огромного фонаря. Один из солдат показал нам, как он работает, несколько раз включив и выключив его. Другой солдат не спускал с нас глаз и все время щелкал предохранителем автомата. Короче, они отправили нас обратно, но уже с фонарем. Мы осветили каждый угол, но никого не увидели. Мы даже покричали, но никто не отозвался.

Солдаты спецназа тем временем заняли позиции на балконе второго этажа соседнего дома. Они сказали, что видели кого-то в канализации. Как такое может быть? Было очень темно, как они могли что-то разглядеть, тем более с такого расстояния? Я посветил фонарем в отверстия в полу и увидел человеческую голову. Я сильно испугался, потому что мне показалось, что в руке того человека был пистолет. Солдаты попросили, чтобы я предложил тому человеку выйти. Стоявший рядом со мной Тарик прошептал: «Они снимают фильм. Делай, что тебе говорят». Под словом «фильм» он отнюдь не подразумевал кино – просто солдаты снимали все на пленку. Чтобы иметь на руках документальное подтверждение своих действий.

Я попросил человека в отверстии выйти. Он не ответил. Вглядевшись, я понял, что этот человек не афганец, а кашмирец. Он просто тупо смотрел на меня. Говорить он не мог. Так мы и стояли вокруг очка с фонарем. Дождь продолжался. Из очка нестерпимо воняло. Так прошло часа полтора. Мы молчали, не смея произнести ни слова, и только то и дело включали и выключали фонарь. Потом голова человека бессильно упала на грудь. Он умер, погребенный в дерьме.

Солдаты дали нам ломы и лопаты. Мы должны были разбить бетонные края очка, чтобы вытащить труп наружу. Мы дрожали от холода. Промокли и насквозь провоняли говном. Вытащив труп, мы увидели, что его ноги опутаны веревкой и к ним привязан тяжелый камень.

Только много позже мы узнали, что было снято солдатами до этого.

Солдаты забрались в одну из машин и связали человека, вытащили его наружу и затолкали в очко туалета. Было видно, что человека пытали и он уже был близок к смерти. Втащив человека в туалет, солдаты обнаружили там справлявшего малую нужду молодого человека. Парня арестовали и увезли – возможно, он отказался делать то, что согласились делать мы. Потом солдаты вернулись в машину. То, что происходило дальше, вы знаете. В их фильме нашлись роли и для нас.

Офицер попросил нас подписать какую-то бумагу. Он пригрозил убить нас, если мы откажемся. Мы подписались как свидетели стычки, в которой солдаты спецназа якобы выследили и убили опасного афганского террориста, загнанного в общественный туалет в Наваб-базаре.

Человек, которого они убили, был на самом деле рабочим из Бандипора. Парень, которого они арестовали за то, что он очень некстати решил пописать, исчез.

У нас с Тариком теперь на совести ложь и предательство.

Эти глаза смотрели на нас целых полтора часа – в них было прощение и понимание. Нам, кашмирцам, не надо говорить слов для того, чтобы понять друг друга.

Мы причиняем друг другу страшные вещи, мы раним, убиваем и предаем друг друга, но мы понимаем друг друга.

* * *

Неприятная история, даже, можно сказать, ужасная. Если, конечно, это правда. Как можно подтвердить правдивость этого рассказа? Люди и их свидетельства ненадежны. Они всегда преувеличивают, особенно кашмирцы, а потом сами начинают верить в свои преувеличения как в божественную истину. Я не могу себе представить, зачем мадам Тилоттама собирает весь этот бессмысленный хлам. Лучше бы занялась этикетками шампуней. В любом случае это не улица с односторонним движением. На той стороне баррикад тоже творят ужасные вещи. Некоторые боевики – просто опасные маньяки. Если бы я мог выбирать, то предпочел бы индуистского фундаменталиста мусульманскому. Да, это правда, мы делали – и делаем – ужасные вещи в Кашмире, но… я вспоминаю, что пакистанская армия делала в Восточном Пакистане, и это был неприкрытый, явный геноцид. Откровенный и законченный. Когда же индийская армия освободила Бангладеш, добрые кашмирцы назвали это – и называют до сих пор – «падением Дакки». Они нечувствительны к чужой боли. Да и кто ее чувствует? Белуджам, которых преследуют в Пакистане, нет никакого дела до Кашмира. Бангладешцы, которых мы освободили, охотятся на индусов. Старые добрые коммунисты называют сталинский ГУЛАГ «необходимой частью революции». Американцы теперь читают вьетнамцам лекции о правах человека. Это не частная, это наша видовая проблема. Исключений здесь нет. Кроме того, сейчас возникла еще одна проблема, затмевающая все остальные. Люди – сообщества, касты, расы и даже целые страны – несут с собой свою трагическую историю, словно бесценный трофей, словно живое имущество, каковое можно продать и купить на свободном рынке. О себе могу сказать, что, к великому несчастью, мне нечего продать на этом рынке, у меня нет за плечами никакой трагедии. Как на меня ни посмотри, я – угнетатель из высшей касты, из правящего класса.

Можете посмеяться надо мной.

Так, что еще у нас здесь?

Открытая коробка из-под картриджа для старенького принтера «Хьюлетт-Паккард» стоит на столе. Я испытываю некоторое облегчение, видя, что содержание ее несколько более оптимистично. Я вижу два желтых конверта с фотографиями. На одном написано «Фотографии выдры», на другом – «Выдра убивает». Отлично. Вот не знал, что она интересуется выдрами. Этот интерес сделал ее в моих глазах – как бы точнее выразиться – менее опасной. Мысль о том, как она гуляет по берегу моря, вдоль реки, с развевающимися на ветру волосами и ищет выдр, вселяет в меня радость за Тило. Я люблю выдр. Наверное, это мои самые любимые животные. Помню, я целыми днями наблюдал за ними, когда мы с семьей проводили отпуск на тихоокеанском побережье Канады. Даже в шторм, когда поверхность океана покрыта высокими волнами и бурунами, эти щекастые отважные твари беззаботно плавали на спинах, взирая на мир так, словно читали в постели утреннюю газету.

Я вытряхнул фотографии из одного конверта.

Там не было ни одного снимка с выдрами.

Я мог бы догадаться об этом сразу, но почувствовал себя жертвой розыгрыша.

На первом снимке запечатлена набережная в Сринагаре близ Далских ворот. Смуглый солдат-сикх в бронежилете присел на корточки, держа в руке винтовку. Одно колено приподнято, а другое он торжествующе поставил на труп молодого человека. По положению тела понятно, что человек мертв. Подбородком он зацепился за каменный бордюр набережной, а остальная часть тела дугой свисает по склону. Ноги неестественно вывернуты, колено выгнуто вправо почти под прямым углом. Парень одет в бежевую футболку. Пуля вошла ему в шею, и крови вытекло немного. На заднем плане, не в фокусе, видны силуэты плавучих домов. Голова солдата обведена красным фломастером. Судя по одежде убитого и по оружию солдата, снимок сделан довольно давно. На всех других, менее мрачных фотографиях видны группы солдат, снятых на рынках, контрольно-пропускных пунктах или на шоссе, где они останавливают проезжающие машины. На всех снимках один из солдат непременно выделен таким же фломастером. Между этими солдатами нет никакой очевидной связи – некоторые из них сикхи, другие, несомненно, мусульмане. Все снимки, за исключением одного, были сделаны в Кашмире. На той единственной фотографии изображен солдат, сидящий на синем пластиковом стуле в бункере, заложенном мешками с песком. Похоже, что пост находится в пустыне. Каска лежит на коленях, а сам солдат держит в руке оранжевую мухобойку и смотрит куда-то вдаль. Внимание привлекает пустой взгляд и отсутствие всякого выражения на лице. Голова этого солдата тоже обведена кружком.

Кто все эти люди?

Только разложив все фотографии на столе, я понял, в чем дело. На снимках изображен один и тот же человек, один и тот же солдат. На всех фотографиях он выглядит по-разному, если не считать выражения глаз. Мастер перевоплощения. Наверное, это один из наших контрразведчиков. Но почему он везде выделен красным фломастером?

В коробке с надписью «Выдра» я обнаруживаю папку. Первый документ в этой папке представляет собой нечто вроде послужного списка. Документ озаглавлен: Ральф М. Бауэр, лицензированный медицинский социальный работник. Дальше следует перечень пройденных им специализаций. Я улавливаю и выделяю одно слово – Кловис. Это слово фигурирует в почтовом адресе Ральфа Бауэра – Ист-Буллард Авеню, Кловис, Калифорния.

Кловис – это город, где Амрик Сингх убил свою семью и застрелился сам. Это произошло в их собственном доме, в пригороде, в небольшом изолированном квартале. Теперь я все понял. Выдра. Ищейка[31]31
  Здесь непереводимая игра слов: Spotter – ищейка (англ.), otter – выдра (англ.).


[Закрыть]. Ну, конечно же, человек на снимках – это Амрик Сингх, «Ищейка». В Кашмире я никогда не встречался с ним лично. Я не знал, как он выглядел в молодости (тогда еще не было «Гугла»). На этих снимках он совсем не похож на фотографии, сделанные во время следствия, на которых Амрик выглядел старше и плотнее. Он был чисто выбрит, а в глазах сквозила полная растерянность. Этих фотографий было тогда много в газетах.

Мне показалось, что кровь в моих жилах сменилась какой-то другой, едкой и пустой жидкостью. Как она смогла достать все эти документы? И зачем? Зачем? Как она собиралась ими воспользоваться? Что все это значит? Что это – месть в стиле вуду?

Первые несколько страниц документа в этой папке представляют собой нечто вроде опросника – последовательность простодушных психологических вопросов: «Не тревожат ли вас сны об этом событии? Не отмечали ли вы неспособность испытывать печаль или любовь? Нет ли у вас трудностей с представлением о долгой будущей жизни и о достижении поставленных целей?» Вот такая болтовня. К анкете были приложены два письменных свидетельства, подписанные Амриком Сингхом и его женой (у нее длинная подпись, у него – короткая), а также фотокопии двух объемистых заявлений о предоставлении убежища в Соединенных Штатах, тоже подписанных ими.

Нет, мне надо сесть. Мне надо выпить. У меня с собой бутылка виски «Карду», которую мне не следовало покупать в дьюти-фри в Кабуле и не надо было брать с собой сюда, особенно после того, как я поклялся Читре, что никогда больше не возьму в рот спиртное. Ни одной капли. Особенно теперь, когда под вопросом находится моя карьера. Особенно после тривиальных слов шефа: «Приведи себя в порядок или увольняйся».

Мне нужен лед, но его не оказалось. Холодильник изнутри покрылся инеем и снегом – его надо немедленно разморозить. Холодильник пуст, хотя вся кухня заставлена коробками из-под фруктов. Может быть, она придерживалась – придерживается – детокс-диеты, когда можно есть только фрукты? Может быть, она отправилась в убежище к йогам?

Конечно же, нет.

Мне надо выпить «Карду». Здесь реально холодно, и эти проклятые голуби все ходят и ходят по подоконнику. Почему они не могут остановиться, черт бы их взял?

Дата: 16 апреля 2012 года

Заявление: Лавлин Сингх, урожденная Каур, и Амрик Сингх

Это требование о проведении психосоциальной экспертизы состояния Амрика Сингха и его жены, Лавлин Сингх, урожденной Каур, для выяснения вопроса о том, являются ли они жертвами преследований в результате злоупотребления властью, полицейской коррупции и вымогательства у себя на родине, в Индии. Действительно ли они испытывают «обоснованный страх» перед пытками и убийством от рук их собственного правительства? Они просят убежища, ибо, как они утверждают, Амрик Сингх будет подвергнут пыткам или убит после возвращения в Индию. В ходе беседы я использовал список травматических симптомов, диагностический опросник для оценки ментального статуса, скрининговые тесты, а также шкалу Дэвидсона для оценки степени психологической травмы. В течение двухчасовой беседы с каждым из них они, кроме того, записали рассказ о событиях, которые им пришлось пережить в Кашмире, Индия.

Основания

Господин и госпожа Амрик Сингх проживают в Кловисе (штат Калифорния). Лавлин Сингх, урожденная Каур, родилась в Кашмире (Индия) 19 ноября 1972 года. Амрик Сингх родился в Чандигархе (Индия), 9 июня 1964 года. У супругов трое детей. Младший ребенок родился в Соединенных Штатах. Супруги бежали из Индии в Канаду с двумя старшими детьми. В Соединенные Штаты они пришли пешком 1 октября 2005 года. Сначала они остановились в Блейне (штат Вашингтон), но теперь живут в Кловисе (штат Калифорния), где господин Амрик Сингх работает водителем грузовика. Лавлин Каур – домохозяйка. Супруги постоянно опасаются за безопасность своей семьи.

Рассказ Лавлин:

Это изложение рассказа Лавлин, сделанного ею во время беседы.

Мой муж Амрик Сингх в чине майора индийской армии служил в Сринагаре (Кашмир). Я не жила с ним на военной базе. Мы с сыном жили в частном доме в квартире на третьем этаже, в Джавахар-Нагаре (Сринагар). В этом квартале живут, в основном, сикхи, но есть и несколько мусульманских семей. В 1995 году был похищен и убит адвокат и правозащитник Джалиб Кадри. Местная полиция обвинила в этом преступлении моего мужа, и мы понимали, что мусульмане верят этому обвинению. Мой муж не брал взятки и не любил мусульманских террористов. Он всегда вел себя как честный человек и не раз говорил: «Я не буду обманывать свою страну и поэтому не могу брать взятки».

В то время моя подруга Манприт, журналистка, работала в Сринагаре. Она выяснила, кто ложно обвинял моего мужа и кто на самом деле убил Джалиба Кадри. Она и моя мать пошли в полицейский участок, чтобы сообщить эти сведения. В полиции не стали слушать мать, потому что она женщина и, мало того, родственница подозреваемого. Но дело еще и в том, что в Джамму и Кашмире большинство полицейских – мусульмане. Старший полицейский следователь сказал: «Если захочу, я спалю вас заживо. У меня вполне хватит на это власти».

Через год полицейские подразделения окружили колонию Джавахар-Нагар, где я тогда жила одна, без мужа, и начали прочесывать дома. Они постучали в дверь и вошли. Схватив меня за волосы, полицейские выволокли меня с третьего этажа на первый. Один из полицейских взял сына. Они похитили все мои драгоценности. По дороге они все время пинали и били меня, повторяя: «Это семья Амрика Сингха, убившего Кадри!» В полицейском участке меня привязали к деревянной лавке и начали избивать. Они били меня по голове резиновой дубинкой. Они говорили: «Мы превратим тебя в овощ до конца твоих дней». Человек, обутый в подкованные ботинки, бил меня ногами по груди и животу. Потом они прижали мне ноги деревянными брусьями, смазали гелем тело и кисти и принялись бить током. Они требовали, чтобы я оговорила мужа. В полицейском участке меня продержали два дня. Сына они содержали в соседнем помещении и говорили, что я увижу его только после того, как дам нужные показания. В конце концов они меня все же отпустили и я снова увидела сына. Мы оба долго плакали. Я не могла идти, потому что у меня сильно болели ноги. Добрый рикша отвез нас в дом моей матери.

Ни один врач не соглашался меня лечить из страха, что будет убит мусульманскими террористами. За мной и мужем постоянно следили. Жизнь для нас стала невыносима.

Через три года мы покинули Кашмир и переехали в Джамму. В 2003 году мы покинули Индию и уехали в Канаду. Мы подали прошение о предоставлении убежища, но нам отказали. Это было жестоко. Мы нуждались в помощи. Мы представили все доказательства, но нам все равно отказали. В октябре 2005 года мы приехали в Сиэтл. Муж получил работу водителя грузовика, и мы переехали в Калифорнию, в Кловис. Мы совершенно не защищены. Мы никуда не выходим, мы все время сидим дома и дрожим от страха. Если мы все же покидаем дом, то не знаем, вернемся ли назад. Мы все время чувствуем, что террористы следят за нами. Когда я слышу любой шорох, мне кажется, что это пришла смерть. Каждый громкий звук сильно меня пугает. В прошлом, 2011 году, когда мой муж принялся громко отчитывать детей за какую-то провинность, я так испугалась, что решила, будто нас пришли убивать, и бросилась к телефону, чтобы набрать 911. По дороге я упала, сильно ушибла голову, грудь и колени. Мне казалось, что я умру, а ведь он всего-навсего повысил голос на детей. Сердце билось так сильно, что мне казалось, что я сойду с ума. Несмотря на то что он всего лишь кричал на детей, я все же позвонила в полицию, и я не помню, что я говорила приехавшим полицейским. Мужа арестовали и освободили только под залог. До сих пор не могу понять, как это произошло. Новость просочилась в прессу, и в газетах написали, что мой муж такой-то и такой-то и что он служил в Кашмире. Сведения о нас появились в интернете и докатились до Кашмира. Мусульманские террористы вновь потребовали выдачи мужа. Через несколько дней нам позвонил один журналист и сказал, что какой-то индийский корреспондент собирает сведения о нас. Но мы понимали, что это никакой не корреспондент. Он часто проезжал мимо нашего дома, я видела его много раз и сказала мужу, что нам надо уехать. Он ответил: «У нас нет денег на постоянные переезды. Я не хочу бежать, я хочу просто жить». Этот человек не отстает от нас. Есть и другие. Все они – мусульманские террористы. Я живу в постоянном страхе. У нас постоянно задернуты шторы на окнах, и я все время сквозь щель смотрю, что происходит перед нашими окнами. Эти люди все время стоят на улице и наблюдают за нашим домом. Дом все время заперт. Раньше я держала в доме небольшой салон красоты – подравнивала женщинам брови, делала депиляцию, но теперь я не могу допустить, чтобы у нас бывали чужие люди.

Прошло уже семнадцать лет, но кашмирские мусульмане до сих пор чествуют того убитого адвоката, как героя. В газетах и в интернете они до сих пор обвиняют в его смерти моего мужа. Мои дети живут в постоянном страхе. Они спрашивают: «Мама, когда мы будем просто радоваться жизни?» Я отвечаю: «Я стараюсь, но это не в моей власти».

* * *

Она ушибла колени, голову и грудь, когда бежала к телефону. Да, это требует настоящего мастерства. Интересно, что сделал муж, чтобы заставить ее отозвать жалобу? Если бы она этого не сделала, то, наверное, и она, и ее дети были бы сейчас живы. Мне особенно понравилась та часть, где описано, как местная полиция оцепила и принялась прочесывать квартал, причем именно Джавахар-Нагар, а потом арестовала и подвергла пыткам жену проходящего действительную службу майора индийской армии. Это просто бесподобный пассаж. В Кашмире все расценили бы эту историю как дешевый и глупый анекдот. Чисто внешнее правдоподобие сквозит во всем. Что касается детального и правдивого описания пыток, то мне кажется, что муж хорошо ее проинструктировал относительно своего опыта, хотя надо надеяться, что не показывал их в действии на собственной жене. «Он всего лишь кричал на детей». Эта фраза в разных вариантах встречается трижды в одном абзаце. Это произвело на меня гнетущее впечатление.

* * *

Свидетельство Амрика Сингха написано по-военному немногословно, четко и по делу:

Я служил в индийской армии кадровым офицером. Мне по долгу службы приходилось участвовать в контртеррористических и миротворческих операциях как в Индии, так и за ее пределами. В 1995 году я был переведен в Кашмир, где с 1990 года продолжалась партизанская война. В 1995 году был похищен и убит правозащитник, который, как я узнал впоследствии, принадлежал к запрещенной террористической организации. Кашмирская полиция и правительство Индии обвинили меня в этом преступлении. Меня сделали козлом отпущения. Выбора у меня не было, и мне пришлось вместе с семьей бежать из Индии. Если я вернусь, то правительство Индии не допустит, чтобы я предстал перед судом и публично ответил на обвинения. Меня будут подвергать пыткам током, утоплением, лишением сна или просто убьют. В любом случае я бесследно и навсегда исчезну.

Это заявление было написано от руки самим заявителем. У Амрика Сингха был аккуратный, почти девичий почерк и аккуратная, почти девичья подпись. Было неловко видеть его почерк. Создавалось ощущение, что подсматриваешь в замочную скважину.

Эти двое превосходно знали свое дело и отлично понимали задачу. Откуда мог бедняга Ральф Бауэр, лицензированный медицинский социальный работник, знать, что эта история звучит так правдиво именно потому, что она и была правдой, за исключением того что палачи и жертвы в ней поменялись местами? Неудивительно, что он пришел к следующему бодрому заключению:

Результаты:

Основываясь на вышеприведенных данных, я нисколько не сомневаюсь, что госпожа Лавлин Сингх и господин Амрик Сингх страдают тяжелым посттравматическим стрессовым расстройством. Выявлена степень хронического стресса, со всей определенностью указывающая на то, что обследованные лица действительно пережили деструктивные и травмирующие события, такие как пытки, периоды неопределенно долгого заключения и разлук с семьей. Они искренне и сильно боятся, что если вернутся в Индию, то эти события повторятся. Нет никакого сомнения, что действительно существует множество людей, жаждущих мщения и распространяющих угрозы в блогах интернета.

Учитывая эти факты, я рекомендую предоставить господину и госпоже Амрик Сингх, а также их семье убежище в Соединенных Штатах Америки с тем, чтобы они смогли начать вести нормальную жизнь в той степени, насколько это возможно для них.

Итак, они почти добились своего, эти господин и госпожа Сингх. Они были в одном шаге от получения статуса граждан Соединенных Штатов. Но, несмотря на это, через пару месяцев Амрик Сингх предпочел застрелиться, а перед этим убил всю свою семью.