Текст книги "Министерство наивысшего счастья"

– Эта часть города все еще наша, – сказала Хадиджа. – Армия сюда не суется.

Через низкий деревянный проход они вошли в голую, устланную зелеными коврами комнату. Их встретил неулыбчивый молодой человек, жестом предложивший им войти. Он торопливо провел их через две комнаты, а когда они вошли в третью, он открыл дверцы, которые можно было принять за дверцы шкафа. Оказалось, что это выход на крутую винтовую лестницу, ведущую в подвал. Тило вслед за Хадиджей спустилась по ступенькам. В комнате, куда они попали, не было мебели. На полу были постелены два матраса и лежали несколько подушек. На стене висел календарь двухгодичной давности. В углу Тило увидела свой рюкзак. Кто-то взял его в плавучем доме и смог передать сюда. По лестнице вслед за ними спустилась молоденькая девушка и расстелила на полу кружевную скатерть. Потом явилась пожилая женщина. Она принесла поднос с чайником, чашками и блюдами с сухариками и сочным пирогом. Поставив все это на дастархан, она обхватила ладонями лицо Тило и поцеловала ее в лоб. Слов было сказано мало, но и мать, и дочь остались в комнате.

Когда Тило покончила с чаем, Хадиджа взбила матрас.

– Спи, ему потребуется еще два или три часа, чтобы добраться сюда.

Тило легла, и Хадиджа укрыла ее пледом. За следующие несколько лет они стали очень близкими подругами. Тило закрыла глаза. Бормотание женских голосов, произносивших непонятные Тило слова, действовало успокаивающе, как бальзам.

Она еще спала, когда пришел Муса. Он сел, скрестив ноги, рядом с Тило и думал о том, как было бы хорошо разбудить ее в каком-нибудь более прекрасном мире. Он знал, что увидит ее теперь очень нескоро. Да и то, если повезет.

Времени было в обрез. Он должен был уйти, пока на улицах много людей. Он нежно разбудил Тило.

– Просыпайся, бабаджаана.

Она открыла глаза и притянула его к себе. Подчиняясь, Муса улегся на матрас рядом с Тило. Они долго молчали – говорить было не о чем, абсолютно не о чем.

– Я только что вернулся со своих похорон. Самолично дал двадцать один ружейный залп над собственной могилой, – сказал Муса.

Потом шепотом, потому что стоило ей заговорить громче, как голос ломался под тяжестью вещей, о которых она говорила, Тило рассказала Мусе обо всем, что произошло. Она не забыла ничего, не упустила ни одной детали, ни одного звука, ни одного чувства, ни одного услышанного или сказанного слова.

Муса поцеловал ее в голову.

– Они сами не понимают, что наделали. Вообще не понимают.

Настало время прощания.

– Бабаджаана, слушай меня внимательно. Вернувшись в Дели, ты ни в коем случае не должна оставаться одна, это очень опасно. Держись друзей… может быть, Наги. Ты возненавидишь меня за эти слова, но тебе надо либо выйти замуж, либо уехать к матери, хотя бы на некоторое время. Тебе нужно прикрытие. По крайней мере до тех пор, пока мы не разберемся с Выдрой. Мы победим в этой войне и тогда будем вместе – ты и я. Я надену твой хиджаб (хотя он очень тебе к лицу), а ты возьмешь в руки оружие, ладно?

– Ладно.

Конечно, все вышло совсем не так.

Уходя, Муса вручил Тило запечатанный конверт.

– Не вскрывай его сейчас. Худа хафиз!

В следующий раз они встретились через два года.

Солнце еще не село, когда Хадиджа и Тило пришли на кладбище Мазар-э-Шохадда. Могила командира Гульреза стояла особняком. Холм был окружен бамбуковой оградой, украшенной серебряной и золотой мишурой. Над холмом был водружен зеленый флаг. Временный памятник любимому борцу за свободу, пожертвовавшему своим сегодня ради завтра своего народа. В отдалении стоял какой-то мужчина и смотрел на могилу. По его щекам струились слезы.

– Это бывший повстанец, – вполголоса сказала Хадиджа. – Он много лет просидел в тюрьме. Несчастный, он оплакивает не того человека.

– Может быть, и нет, – возразила Тило. – Весь мир должен оплакивать Гуль-кака.

Они рассыпали лепестки роз на могиле Гуль-кака и зажгли свечу. Хадиджа нашла могилу Арифы и мисс Джебин Первой, и там они тоже рассыпали лепестки и зажгли свечу. Хадиджа прочитала эпитафии на могиле мисс Джебин и перевела их для Тило:

МИСС ДЖЕБИН

2 января 1992 года – 22 декабря 1995 года

Любимая дочь Арифы и Мусы Есви

Ниже была еще одна, почти закрытая травой надпись:

 
Акх далила ванн
Йетх манз не кахн балай ааси
Ноа аэс сох кунни джунглас манз роазаан
 

Хадиджа перевела надпись, но ни она, ни Тило не поняли истинного смысла эпитафии.

Тило сразу, против своей воли, вспомнила последние строчки стихотворения Мандельштама, которое она прочитала Мусе (о чем сейчас очень жалела).

 
Чище смерть, соленее беда,
И земля правдивей и страшнее.
 

Они вернулись в «Ахдус». Хадиджа не ушла до тех пор, пока не убедилась, что Тило вошла в свой номер. Когда Хадиджа ушла, Тило позвонила Наге и сказала, что вернулась и теперь собирается спать. По непонятной ей самой причине она помолилась (неведомому ей самой богу) и вскрыла конверт, который ей дал Муса.

В конверте она нашла рецепт на ушные капли и фотографию Гуль-кака. Он был в рубашке цвета хаки, в полевой военной форме, асал-бутах Мусы и улыбался в камеру. На нем была добротная амуниция – кожаная портупея, а на поясе кобура. Он был вооружен до зубов. В каждом подсумке лежал стручок зеленого перца, а в кобуру был засунут пучок сочной белой редиски.

На обороте фотографии Муса написал: «Наш дорогой командир Гульрез».

Среди ночи Тило постучала в дверь номера Наги. Он открыл и обнял Тило. Они провели ночь в невинных объятиях друг друга.

* * *

Тило проявила беспечность.

Она вернулась из Долины Смерти, неся в чреве новую, крошечную жизнь.

Они с Нагой были женаты уже два месяца, когда Тило обнаружила, что беременна. Их брак, как говорится, еще не вступил в силу. Поэтому Тило прекрасно понимала, кто отец ребенка. Она думала, не стоит ли пройти и через это испытание, а почему бы и нет? Это был бы Гульрез, если бы родился мальчик, или Джебин, если бы родилась девочка. Тило с трудом могла представить себя в роли матери и еще меньше в роли невесты, хотя она и на самом деле была невестой. Она сделала это и осталась жива. Так почему бы и не родить ребенка?

Решение, которое она в конце концов приняла, не имело никакого отношения к чувствам к Наге и не касалось любви к Мусе. Это решение было более грубым и первобытным. Она очень боялась, что маленький человек, которого она произведет на свет, будет брошен в тот же океан, полный странных и страшных рыб, в каком оказалась она сама в отношениях с матерью. Она не верила, что окажется лучшей родительницей, чем Марьям Ипе. Она очень трезво оценивала себя, понимала, что как мать она гораздо хуже, и не желала своим присутствием портить жизнь будущему ребенку. Она не хотела также, чтобы в мир явилась ее копия.

Проблема была в деньгах. У нее были кое-какие деньги, но очень немного. За длительный прогул ее уволили с работы, а найти другую она пока не смогла. Она не хотела просить Нагу дать ей денег. В результате она пошла в государственный госпиталь.

Приемное отделение было битком набито расстроенными женщинами, которых мужья за бесплодие выгнали из дома. Жены пришли сюда, чтобы пройти тест на фертильность. Когда эти женщины узнали, что Тило пришла для медицинского прерывания беременности, как по-научному называют аборт, они не стали скрывать своей враждебности и отвращения. Врачи тоже не одобрили решение Тило. Она бесстрастно слушала их нравоучения. Когда же она твердо дала понять, что не поменяет свое решение, ей сказали, что не смогут провести общую анестезию, если никто не подпишет согласие на нее и не будет присутствовать во время манипуляции. Желательно, чтобы это был отец ребенка. Тило сказала, что обойдется без анестезии. От боли она потеряла сознание и очнулась уже в палате. На койке она лежала не одна. Рядом лежал ребенок с болезнью почек и не умолкая кричал от боли. На каждой койке лежали двое больных. Некоторые пациенты лежали на полу, многочисленные посетители и родственники тоже выглядели больными. Врачи и медсестры торопливо прокладывали себе путь в этом невообразимом хаосе. Больница напоминала полевой госпиталь во время боевых действий. Правда, в Дели не было войны, если не считать не прекращавшейся ни на минуту войны богатых против бедных.

Тило встала, и, пошатываясь, вышла из палаты. Она заблудилась в грязных коридорах госпиталя, забитого больными и умирающими. На первом этаже она спросила какого-то невзрачного человека со словно взятыми напрокат чужими бицепсами, где находится выход. Дверь, которую показал ей человек, вывела Тило во двор больницы, к моргу, а дальше к заброшенному и пришедшему в запустение мусульманскому кладбищу.

С ветвей огромных старых деревьев свисали крыланы, словно флаги, брошенные после демонстрации протеста. Вокруг не было ни души. Тило уселась на разбитую могилу и попыталась сориентироваться.

На кладбище на старом дребезжащем велосипеде въехал тощий лысый мужчина в красном официантском кителе. К багажнику велосипеда был прижат букетик ноготков. Подъехав к одной из могил, он спешился и, держа в руках букет и тряпку, подошел к надгробному камню. Вытерев пыль, он положил букет на могилу, молча постоял возле нее, а потом сел на велосипед и торопливо уехал.

Тило подошла к могиле. Это была единственная, насколько можно было судить, могила, надпись на плите которой была сделана по-английски. Могила принадлежала бегум Ренате Мумтаз-мадам, танцовщице из Румынии, умершей из-за разбитого сердца.

Человеком, принесшим цветы на ее могилу, был Рошан Лал, у которого был в тот день выходной в баре «Розовый бутон». Тило познакомится с ним через семнадцать лет, когда снова придет на это кладбище с мисс Джебин Второй. Конечно, она его не узнает. Не узнает она и кладбище, потому что к тому времени оно перестанет быть заброшенным местом упокоения забытых мертвецов.

Когда Рошан Лал уехал, Тило улеглась на могилу бегум Ренаты Мумтаз-мадам. Немного поплакав, она уснула. Проснувшись, она чувствовала себя лучше. Надо было идти домой, готовиться к остатку жизни.

Ее ждали еженедельные обеды на первом этаже в обществе посла Шивашанкара и его жены, чьи взгляды на все, включая Кашмир, заставляли ее руки дрожать, а нож и вилку звенеть о тарелку.

Оглупление материка набирало скорость и принимало невиданные масштабы, и для этого даже не потребовалась оккупация.

10. Министерство наивысшего счастья

Менялись времена года. О. М. говорил: «Это тоже путешествие, и его нельзя отнять»…[43]43
  «Воспоминания».


[Закрыть]

Надежда Мандельштам

По бедным кварталам быстро разнеслась весть о том, что на кладбище поселилась какая-то умная женщина. Родители со всей округи наперебой старались записать своих детей в классы, которые Тило вела на постоялом дворе «Джаннат». Ученики называли ее Тило-мадам, а иногда Устаниджи («учительница», на урду). Тило скучала по песне, которую пели ученики в школе напротив ее предыдущего дома, но не стала учить своих подопечных петь «Мы преодолеем» ни на каком языке, потому что не была уверена, что этим мальчикам и девочкам в ближайшем будущем светит это самое преодоление. Вместо этого она учила детей арифметике, рисованию, компьютерной графике (на старых, видавших всякие виды компьютерах, купленных ею по дешевке в захудалом комиссионном магазине), основам естествознания, английскому языку и эксцентричности. У детей она училась урду и особого рода счастью. Она работала как вол целыми днями и впервые в жизни стала спокойно спать по ночам. (Мисс Джебин Вторая спала с Анджум.) С каждым следующим днем Тило все меньше и меньше ощущала себя частью «пожиток» Мусы. Она так и не съездила на квартиру, которую покинула, хотя каждый день давала себе обещание сделать это завтра. Она не сделала этого даже после того, как Анджум и Саддам Хусейн, побывавшие на квартире (из любопытства посмотреть, как жила женщина, внезапно свалившаяся им на голову), передали Тило послание от Гарсона Хобарта. Тило продолжала исправно платить за квартиру, считая, что должна это делать до тех пор, пока не вывезла оттуда все свои вещи. Прошло несколько месяцев, от Мусы не было никаких вестей, и Тило передала ему письмо через торговца фруктами, который привез ей «пожитки» Мусы. Но ответа она не получила. Правда, тяжкий груз постоянного ожидания известия о его смерти стал меньше давить ей на плечи. И не потому, что она стала меньше любить Мусу, но потому, что потрепанные ангелы кладбища, охранявшие своих потрепанных подопечных, приоткрыли для Тило дверь между двумя мирами (немного, чуть-чуть, на маленькую щелочку) и души живых и умерших могли слиться, как гости, пришедшие на общий званый вечер. Это смешение сделало жизнь менее предопределенной, а смерть не столь окончательной.

Вдохновленный успехами Тило на педагогическом поприще, устад Хамид снова начал учить перспективных, по его мнению, детей пению. Анджум посещала все эти уроки, словно молитвенные собрания. Сама она не пела, но тихо подпевала, как бывало в те времена, когда она пыталась приохотить к пению Бандикута, упрямую Зайнаб. Зайнаб начала проводить на кладбище свободные дни, вечера и даже ночи под предлогом помощи в воспитании мисс Джебин Второй, которая все больше озорничала и отбивалась от рук из-за того, что ее баловали все кому не лень. Правда, истинной причиной (которая была видна всем) был сумасшедший роман между Зайнаб и Саддамом Хусейном. К этому времени Зайнаб окончила политехнический колледж и стала маленькой пухленькой портнихой, подгонявшей наряды модниц по фигуре. Она унаследовала все модные журналы Ниммо Горакхпури, а также получила щипцы, фены, косметику и прочие важные вещи, которые были сложены в комнату Тило перед ее приездом. Негласным объяснением в любви послужил один забавный эпизод, когда Зайнаб выкрасила алым лаком ногти на руках и ногах Саддама. Оба радостно хихикали, а Саддам Хусейн не смывал лак до тех пор, пока он не отшелушился сам.

Зайнаб и Саддам превратили кладбище в зоопарк, а точнее, в Ноев ковчег для раненых и больных животных. Здесь жил молодой павлин, который не мог летать, и старая павлиниха (возможно, его мать), которая ни на шаг от него не отходила. Были здесь и три старые коровы, которые целыми днями спали. Однажды Зайнаб приехала на такси и привезла с собой несколько клеток, набитых тремя дюжинами волнистых попугайчиков, зачем-то выкрашенных люминесцентными красками. Зайнаб купила их в припадке гнева у торговца, который, сложив клетки на багажнике своего велосипеда, продавал птиц с колес в Старом городе. Они такие яркие, их ни в коем случае нельзя выпускать на волю, сказал Саддам Хусейн: тотчас же привлекут хищников. Саддам построил для птичек высокую просторную клетку, которая накрывала целых две могилы. Попугайчики радостно резвились в своем новом жилище, сверкая по ночам, как жирные светлячки. В земляной ямке под террасой жила маленькая черепашка, обнаруженная в городе Саддамом Хусейном, – видимо, брошенная хозяевами. Кобыла Пайяль коротала дни в обществе хромого осла, которого по какой-то непонятной причине прозывали Махешем[44]44
  Махеш Бабу – известный индийский актер, режиссер, сценарист и филантроп. Род. в 1975 году.


[Закрыть]. Биру постарел, но потомство его и Товарища Лаали заметно приумножилось. Приходили и уходили коты и кошки, впрочем, как и люди – гости «Джанната».

В порядке поддерживался и огород на задворках постоялого двора. Кладбищенская земля вообще отличается высоким плодородием. Несмотря на то что любителей овощей в доме было немного, а Зайнаб к ним вообще не прикасалась, они с Саддамом выращивали здесь баклажаны, фасоль, перец, помидоры и несколько сортов тыквы. Все это превосходно росло, несмотря на выхлопы машин, несущихся по оживленной улице. Растения развивались так хорошо, что привлекли множество бабочек. Некоторые трудоспособные наркоманы были мобилизованы на работы в огороде и зверинце. Кажется, это служило им некоторым утешением.

Анджум носилась с мыслью о том, что на постоялом дворе «Джаннат» непременно должен быть плавательный бассейн. «Почему нет? – вопрошала она. – Почему только у богатых людей есть бассейны? Почему их нет у нас?» Когда Саддам резонно возразил, что для бассейна в первую очередь нужна вода, которая в большом дефиците, Анджум ответила, что бедные люди будут рады даже бассейну без воды. Она действительно вырыла яму глубиной в несколько футов и размером с большой резервуар, и обложила края синей кафельной плиткой. Анджум оказалась права. Люди одобрили начинание. Они приходили поглазеть на бассейн и молились о наступлении того дня (инша-Аллах, инша-Аллах), когда бассейн наполнится голубой прозрачной водой.

Таким образом, дела на старом кладбище шли неплохо – с народным бассейном, народным зоопарком и народной школой. Однако нельзя было то же самое сказать о Дунии.

Старый друг Анджум, Д. Д. Гупта, вернулся из Багдада (или из того, что от него осталось) и привез с собой леденящие душу истории о войне, смертях, бомбежках и бойне – о том, как целый регион был обдуманно и методично превращен в ад на земле. Гупта был благодарен судьбе за то, что остался жив и что у него есть дом, куда он мог вернуться. Он потерял всякий вкус к разрушенным стенам и к любому бизнесу, если уж говорить начистоту, и был просто в восторге, увидев, что полуразрушенное, призрачное кладбище, которое он покинул, уехав в Ирак, расцвело и превратилось в красивый, как игрушка, дом. Они с Анджум проводили друг с другом долгие часы, болтая и строя планы расширения и реконструкции «Джанната» (между прочим, именно господин Гупта спроектировал и надзирал за постройкой бассейна). Госпожа Гупта, со своей стороны, отошла от мира и все свое время проводила с богом Кришной, совершая пуджу.

Между тем ад подступал и к Индии. Гуджарат ка Лалла набрал подавляющее большинство голосов, выиграл выборы и стал премьер-министром. Люди боготворили его, и в маленьких городках действительно появились храмы, в которых Гуджарат был главным божеством. Верные последователи подарили ему рубашку с надписью «ЛаллаЛаллаЛалла». В этой рубашке он принимал глав иностранных правительств. Каждую неделю он по радио, напрямую и очень эмоционально обращался к народу, призывая его к Чистоте, Целомудрию и Жертвенности во имя Нации, разбавляя свои призывы баснями, народными сказками или особыми указами. Он пропагандировал массовые занятия йогой в общественных парках. Один раз в месяц он посещал бедные кварталы и собственноручно подметал улицы. Популярность его росла, а вместе с ней росла его подозрительность и скрытность. Он жил один, ел в одиночестве и ни с кем не общался. Ради своей личной безопасности он нанял людей, пробующих его пищу, и иностранных телохранителей. Он делал драматические заявления и принимал радикальные решения, имевшие далеко идущие последствия.

Организация, которая привела его к власти, отрицательно относилась к культу личности и хорошо знала историю. Она продолжала поддерживать своего ставленника, но исподволь начала готовить преемника.

Оранжево-желтые попугаи, терпеливо дожидавшиеся своего часа, были спущены с поводка. Они врывались в университетские городки и здания судов, срывали концерты, портили залы кинотеатров и сжигали книги. Они учредили комитет по педагогике, призванный превратить историю в мифологию, а мифологию в историю. Комитет приступил к ревизии содержания представления «Звук и свет» в Красном форте. Очень скоро века мусульманского правления будут вычеркнуты из поэзии, музыки, архитектуры, а звон мечей и леденящие душу военные кличи будут продолжаться не дольше, чем тихий смех куртизанок, на который устад Кульсум Би возлагала такие большие надежды. Все оставшееся время будет посвящено истории индуистской славы. Как всегда бывает в таких случаях, история станет откровением будущего в той же мере, в какой она является орудием изучения прошлого.

Небольшие группы хулиганов и погромщиков, называвшие себя защитниками индуистской веры, работали в деревнях, стараясь извлечь из этого максимальную пользу для себя. Молодые, подающие надежды политики начинали свою карьеру со съемок фильмов, в которых они либо произносили подстрекательские речи, либо избивали мусульман, а потом загружали эти видео на ютьюб. Каждое индуистское паломничество и религиозный праздник превращали в провокационное победное шествие. Процессии паломников шли в сопровождении вооруженных эскортов на грузовиках и мотоциклах, которым не терпелось устроить драку в любом, даже самом миролюбивом квартале. Вместо желто-оранжевых флагов они теперь размахивали флагами государственными – этому трюку они научились у господина Аггарвала и его кругленький талисман-гандиец с площади Джантар-Мантар.

Священная корова стала национальным символом. Правительство поддерживало кампании по пропаганде коровьей мочи (в качестве напитка, а также в качестве моющего средства). Сторонники Лаллы намеренно распускали слухи о людях, уличенных в убийстве коров и употреблении в пищу говядины. Таких людей били плетьми, а иногда просто линчевали.

Получив ценный опыт в Ираке, светский до мозга костей господин Гупта считал, что вся эта деятельность приведет к тому, что скоро в Индии придется восстанавливать разрушенные снарядами стены.

Однажды в воскресенье в «Джаннат» приехала Ниммо Горакхпури с услышанным через четвертые руки рассказом о том, как родственник одного из друзей ее соседа был забит насмерть на глазах его семьи разъяренной толпой, обвинившей его в убийстве коровы и употреблении в пищу говядины.

– Прогоните этих старых коров, – сказала Ниммо. – Если они здесь умрут – нет, не если, а когда они умрут, эти люди скажут, что вы их убили, и это будет ваш конец. Должно быть, они уже положили глаз на вашу собственность. Сейчас они всегда так поступают. Обвиняют людей в употреблении говядины, а потом забирают дома и землю, а хозяев отправляют в лагеря для беженцев. Все дело в собственности, а не в коровах. Вам надо соблюдать осторожность.

– Как прикажете ее соблюдать? – вдруг вспылил Саддам Хусейн. – Единственный способ соблюдать осторожность с этими уродами – это перестать жить! Если они захотят вас убить, то убьют – будете вы осторожничать или нет, убили вы корову или нет, вообще, видели вы корову или нет.

Никто и никогда прежде не видел, чтобы Саддам Хусейн вышел из себя. Все остолбенели. Но дело в том, что никто не знал историю Саддама. Анджум никому ее не расказывала. Она умела хранить чужие тайны.

У Анджум и Саддама выработался ритуал на День независимости. Они садились рядом на красное автомобильное сидение, и Саддам обязательно надевал на нос очки. В этот раз все было как обычно. Саддам переключал каналы, переходя от воинственных речей Лаллы и праздника в Красном форте к массовым протестам в Гуджарате. Тысячи людей, в основном далиты, собрались в районе Уна в знак протеста против публичной порки пятерых далитов, которых остановили на дороге, потому что они везли в кузове машины труп коровы. Они ее не убивали, они всего лишь забрали труп, как это сделал много лет назад отец Саддама. Не в силах вынести позор такого унижения, все пятеро попытались покончить с собой, и одному из них это удалось.

– Сначала они пытались покончить с мусульманами и христианами. Теперь они вышли на охоту за чамарами, – сказала Анджум.

– Есть и другие способы, – загадочно произнес Саддам Хусейн. Он как завороженный, слушал как оратор за оратором клялись в том, что никогда больше не станут подбирать трупы коров за представителей высших каст индусов.

По телевизору, правда, не показали группы бандитов, расположившихся на дорогах, чтобы отлавливать поодиночке расходившихся участников протеста.

Ритуал смотрения телевизора в День независимости был прерван диким криком Зайнаб, которая развешивала на улице постиранное белье. Саддам бросился на крик. За ним медленнее последовала и Анджум. Им потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что происходящее было реальностью, а не привиделось им, как призрак. Зайнаб, устремив глаза к небу, побледнела от ужаса.

В воздухе без движения висела ворона. Одно ее крыло было выставлено в сторону. Пернатый Христос криво висел на невидимом кресте. Небо было заполнено тысячами растревоженных ворон, заглушивших своим карканьем шум уличного движения. Над воронами кружили коршуны – невозмутимые и недосягаемые. Распятая ворона висела совершенно неподвижно. Очень скоро под вороной собралась небольшая толпа зевак. Люди пугали друг друга до смерти, высказывая предположения об оккультном значения оцепеневшей в воздухе вороны и обсуждая возможные последствия этого дурного знака – не постигнет ли их какое-нибудь проклятие?

Однако в том, что произошло, не было никакой тайны. Ворона в полете наткнулась на прозрачный корд воздушного змея, который запутался в ветвях баньяна, росшего на кладбище. Виновник – пурпурно-красный воздушный змей, с виноватым видом просвечивал сквозь листву. Шнурок – китайское изделие, заполонившее рынок, – был сделан из прозрачного, очень прочного пластика, покрытого сверху слоем силикатного стекла. Запускавшие на День независимости воздушных змеев люди сбивали змеев других людей, захлестывая их корды китайским шнуром, который перерезал другие нити, словно бритва. В городе уже было несколько несчастных случаев с этими невидимыми шнурами.

Сначала ворона пыталась освободиться, но потом поняла, что с каждым ее движением шнур лишь глубже врезается в оперение. Она застыла и лишь с недоумением смотрела своими круглыми глазами на собравшихся внизу людей. С каждым мгновением в небе появлялось все больше и больше растревоженных, отчаянно галдящих ворон.

Саддам, оценив ситуацию, убежал в дом и скоро вернулся с длинной веревкой, связанной из кусков шпагата и бельевых веревок. К одному из концов этой веревки он привязал камень и, прищурившись, бросил камень в небо, приблизительно прикинув расположение прозрачного шнура и надеясь захлестнуть его своей веревкой. По расчету Саддама камень должен был потянуть шнур вместе с вороной вниз. Потребовалось несколько попыток с разными камнями (он должен быть достаточно легким, чтобы его можно было высоко подбросить, но при этом достаточно тяжелым, чтобы надежно повиснуть на шнуре и опустить его), прежде чем усилия Саддама увенчались успехом – шнур воздушного змея прогнулся до земли. Ворона упала вместе с ним, но быстро пришла в себя, и, почувствовав свободу, взмахнула крыльями и, как по волшебству, улетела. Вместе с ней улетели и ее сородичи. Карканье стихло, небо очистилось.

Нормальность была восстановлена.

Тем из зрителей, кто увидел в событии нечто иррациональное и неподвластное науке (то есть всем, включая и Устаниджи), стало ясно, что апокалипсис отменяется и в мир вернулась благодать.

Все принялись дружно чествовать, обнимать и целовать виновника торжества.

Саддам Хусейн понял, что другого такого случая ему не представится, и решил, что пора действовать.

Поздно ночью он пришел в комнату Анджум. Она лежала на боку, опершись на локоть и смотрела на засыпающую мисс Джебин Вторую. (Возраст засыпания под ночные вечерние сказки еще не наступил.)

– Нет, ты только представь, – сказала она, – если бы не Божья милость, то сейчас это маленькое создание пропадало бы в каком-нибудь государственном приюте.

Саддам почтительно помолчал, а затем церемонно попросил у Анджум руки Зайнаб. Анджум, не скрывая горечи, ощутив боль от старой, но не зажившей раны, ответила, не подняв головы:

– Почему ты спрашиваешь у меня? Спроси у Саиды – это она ее мать.

– Я знаю всю историю и поэтому обращаюсь к тебе.

Анджум была польщена, но не подала вида. Вместо этого она оценивающим взглядом смерила Саддама с ног до головы, словно видела его впервые в жизни.

– Скажи мне, по какой такой причине Зайнаб должна согласиться на брак с человеком, который мечтает совершить преступление и быть за него повешенным, как Саддам Хусейн?

– Арре яар, – с досадой ответил Хусейн. – С этим навсегда покончено. Мой народ восстал, – Саддам извлек из кармана мобильный телефон и нашел видео с изображением казни Саддама Хусейна. – Вот, смотри, я удаляю видео, прямо у тебя на глазах. Вот, все, его больше нет. Оно мне больше не нужно. Теперь у меня есть новое видео, посмотри.

Анджум с кряхтеньем приняла сидячее положение, притворно ворча:

– Йа Аллах! За какие грехи мне приходится общаться с этим ненормальным? – С этими словами она надела очки. Новое видео Саддама Хусейна начиналось с кадров, на которых было запечатлено несколько ржавых пикапов, стоящих возле аристократического загородного дома, выстроенного в колониальном стиле, – резиденции руководителя налоговой службы Гуджарата. Кузова пикапов были забиты коровьими трупами и скелетами. Молодой далит выгрузил все это добро из машины, а потом принялся бросать на обрамленную колоннами веранду дома. Куски скелетов валялись на подъездной дороге. Рогатый череп водрузили на стол в кабинете чиновника, а коровий позвоночник, словно змею, уложили на кресло.

Анджум была потрясена увиденным. Свет экрана телефона отражался от ее безупречно белого зуба. Она понимала, что люди на экране громко кричат, но звук был выключен, чтобы не разбудить мисс Джебин.

– Что они кричат? Это на гуджарати? – спросила она Саддама.

– Твою мать! Да ты просто смотри! – прошептал Саддам.

– Ай Хай! Что же теперь будет с этими мальчиками?

– Что они могут им сделать, эти несчастные уроды? Они ведь даже неспособны убирать дерьмо за собой. Они не могут похоронить собственную мать. Я не знаю, что они будут делать. Это их проблемы, а не наши.

– И что? – спросила Анджум. – Ты удалил то видео… Это значит, что ты отказался от мысли убить того полицейского ублюдка? – Она была разочарована. Пожалуй, в ее голосе слышалось даже неодобрение.

– Теперь мне нет нужды его убивать. Ты же видела – мой народ восстал! Эти люди борются! Кто теперь для нас какой-то Сехрават? Никто!

– Ты все свои важные решения принимаешь на основании телефонных видео?

– Теперь все в мире так делается, яар. Теперь мир состоит из видео, но ты посмотри, что они сделали! Это по-настоящему. Это реальная жизнь, а не кино, а они – не актеры. Хочешь посмотреть еще раз?

– Арре, не все так просто, бабу. Мальчиков изобьют или подкупят… так сейчас поступают хозяева жизни… и, кроме того, если они перестанут это делать, то как будут они зарабатывать на хлеб себе и своим семьям? Что они будут есть? Чало, мы подумаем об этом завтра. У тебя нет фотографии твоего отца? Мы могли бы повесить ее в телевизионной комнате.

Анджум предложила повесить потрет отца Саддама Хусейна рядом с портретом Закира Миана, увешанным гирляндами из бумажных птичек. Это было признанием Саддама Хусейна зятем.

Саида была в восторге, Зайнаб в экстазе. Начались приготовления к свадьбе. Всех, включая Тило-мадам, измерили, чтобы Зайнаб смогла сшить всем праздничную одлежду по мерке. За месяц до свадьбы Саддам объявил, что хочет вывезти семью на пир. Это был сюрприз. Имам Зияуддин был слишком стар, чтобы ехать, устаду Хамиду надо было присутствовать на дне рождения внука. Доктор Азад Бхартия сказал, что место угощения противоречит его, доктора Азада, принципам, а к тому же он все равно не может есть. В конечном счете в компанию вошли Анджум, Саида, Ниммо Горакхпури, Зайнаб, Тило, мисс Джебин Вторая и сам Саддам. Никто из будущих гостей даже в самом причудливом сне не мог бы себе представить, что приготовил для них Саддам.