Текст книги "Бегство от волшебника"

Глава 15

Дом Миши Фокса был ярко освещен. Во всех окнах горел свет. Ступеньки устилала ковровая дорожка, а слева и справа от двери стояли вазы с цветами. В прозрачном свете, льющемся из дверей, голубые и красные цветы казались вырезанными из металла и тихо покачивались под вечерним ветерком. На тротуаре уже собралась толпа прохожих. Наружные двери были распахнуты, а сквозь стеклянную поверхность внутренних было видно, что в холле стоят два лакея в ливреях. Было восемь тридцать вечера. Любопытство зевак было вознаграждено: прибыли две знаменитости в сопровождении целой свиты броско одетых женщин.

Резиденция Миши Фокса была по-своему уникальной. В свое время он придумал купить сразу четыре дома в Кенсингтоне: два соседних – по одну сторону и два, таких же, – по другую. И все эти дома соединили еще двумя строениями, так что получился правильный квадрат. Молва гласила, что внутри этого странного palazzo[19]19
  Дворец (фр.).


[Закрыть] стены, потолки и лестницы сменили полностью, перестроили или убрали, так что от прежних интерьеров мало что осталось. Теперь, рассказывали, там нет ни коридоров, ни обычных лестниц. Комнаты, устланные толстыми коврами, по которым хозяин дома любит ходить босиком, открываются прямо одна в другую, как ряд коробочек. А этажи соединяются в причудливо избранных местах старинными лестницами, изъятыми, так сказать, из других строений. И большая часть этих лестниц являет собой подлинные произведения искусства. Но особенное любопытство пробуждали средние блоки, почти лишенные окон. Некоторые говорили, что там, наверное, какая-нибудь лаборатория; другие утверждали, что внутри находится дворик с фонтаном; третьи возражали – нет, скорее всего, там хранятся те произведения искусства, которые Миша добыл неправедным путем, произведения настолько известные, что их надо держать подальше от людских глаз. Половины дома, более-менее доступные для посетителей, и в самом деле были доверху набиты всевозможными objets d’art[20]20
  Предметы искусства (фр.).


[Закрыть], на общую сумму, как утверждали, четверть миллиона. Это обилие шедевров по-разному описывали друзья и злопыхатели – «безумие», «кошмар», «пошлость», «ребячество».

Такси подвезло Рейнбери и мисс Кейсмент к парадному входу. Лакей помог им выйти. Рейнбери расплатился с шофером. Толпа глазела. «Много заработал, парень?» – поинтересовался кто-то у водителя.

Мисс Кейсмент стояла в растерянности, не зная, в какую сторону смотреть. Наконец они направились к дверям. Мисс Кейсмент наступила на подол собственного платья и, чтобы не упасть, сильней схватилась за руку Рейнбери. «Уже пьяная!» – прокомментировали в толпе.

Они вошли в холл. Рейнбери провели в одну гардеробную, а мисс Кейсмент – в другую, где они оставили верхнюю одежду. Потом их повели по беззвучным коврам, через ряд комнат, и вверх, по бесшумным пролетам лестниц, вырастающим вдруг из пола одной комнаты и заканчивающимся в другой. Они шли молча, и им казалось, что их ноги не касаются пола. Рейнбери украдкой глянул на мисс Кейсмент. Губы у нее были приоткрыты, глаза широко распахнуты; он никогда прежде не видел у нее таких глаз. Джон отметил, но без всякого удивления, что держит ее за руку. Сердце у него колотилось. Отворилась последняя дверь. И они оказались в длинном зале, полном низко расположенных и тщательно затененных ламп. Воздух полнился приглушенным журчанием голосов. Рейнбери отпустил руку мисс Кейсмент.

Какая-то фигура выступила им навстречу. Это был Кальвин Блик, в вечернем костюме похожий то ли на Бодлера, то ли на де Токвиля. Он наклонился к Рейнбери, глаза которого только начинали привыкать к этому неяркому освещению, и протянул руку. Не для того ли, чтобы, приобняв мисс Кейсмент, подвинуть ее поближе к кавалеру?

– О, да вы вместе прибыли! – воскликнул Кальвин.

Рейнбери оставил этот возглас без внимания, словно не расслышал. Он оглядывался, ища Мишу Фокса. Но не нашел. Кто-то подал ему бокал с вином. Кальвин, едва ли не взяв Рейнбери за руку, повел вновь прибывших к группе гостей – двум мужчинам австро-венгерской внешности и нескольким женщинам, сверкающим украшениями, но при этом совершенно безликим. Кальвин представил им Рейнбери и мисс Кейсмент. Мужчин звали, кажется, Розенкранц и Гильденстерн, а может, Рейнбери только так послышалось. Один из них что-то учтиво заметил мисс Кейсмент. Рейнбери же начал осматриваться.

Зал был еще пуст, если не считать той группы, к которой они присоединились, и еще нескольких мелькавших вдалеке весьма неопределенных фигур. Это был чрезвычайно длинный зал, но в нем уже становилось душно. Причина очень быстро обнаружилась: три стены, а также все окна были занавешены гобеленами. Только на двери, в которую они только что вошли, гобелены были отодвинуты в обе стороны, но при этом соединялись тут же, наверху. Рейнбери вгляделся в эти драпировки. «Французские, пятнадцатый век», – оценил он. По полям, сверху донизу покрытым листьями и цветами, бегали, летали, ползали, догоняли друг друга, спасались бегством и пребывали в праздности всевозможные звери, птицы и насекомые. Людских фигур на этих гобеленах не было. Рейнбери сразу отметил гончего пса, беззлобно скачущего за кроликом, изумительную встречу ястреба с голубем и единорога, стоящего рядом со львом. Затем взгляд Рейнбери переместился к четвертой стене, где громадное зеркало в позолоченной раме висело над камином, в котором пылал огонь. Белая каминная полка была уставлена французскими пресс-папье и крохотными фигурками из слоновой кости. На изящных столиках, расставленных вдоль стен, горели на равном расстоянии друг от друга настольные лампы, отбрасывая круги света, подчеркивающие золотистую бледность обюсонского ковра. В центре зала возвышался огромный круглый аквариум из зеленого стекла, в котором под ярким светом установленных сверху ламп лениво передвигались тропические рыбы.

Рейнбери повернулся и вдруг оказался лицом к лицу с Анеттой, которая только что вошла в зал.

Она смотрела вокруг, широко открыв глаза, как прежде мисс Кейсмент. Первым она увидела Рейнбери и почему-то прилепилась к нему взглядом. Тем временем Кальвин проворковал ей приветствие и вручил бокал вина. Анетта направилась к Рейнбери, который незаметно отошел от Розенкранца. Гильденстерн по-прежнему занимал беседой мисс Кейсмент. Но она теперь озабоченно поглядывала на Рейнбери и Анетту и отвечала наверняка невпопад. Рейнбери снова повернулся и быстро направился в сторону аквариума. Анетта последовала за ним, как утенок, готовый послушно идти за первым встречным.

С той сцены в его доме Рейнбери больше не встречал Анетту. И вот она снова явилась перед ним. На девушке было изумрудно-зеленое, длиной на три четверти выше щиколоток, вечернее платье, чрезвычайно décolletée. Он рассматривал ее грудь, ноги. И совершенно неожиданно ощутил к ней какую-то покровительственную нежность. Они прислонились к стеклу аквариума.

– Ну как, Анетта? – спросил Рейнбери с интонацией патриархального отца, заставшего свое одиннадцатое дитя за какой-нибудь невинной забавой.

Анетта озабоченно посмотрела на него.

– Где Миша? – спросила она.

– Не знаю. Еще не появлялся.

Анетта рассматривала рыб, а Рейнбери рассматривал Анетту.

– Вы знаете что-нибудь о рыбах? – чуть погодя промолвила Анетта.

– Нет, – ответил Рейнбери. – А ты знаешь?

– Нет, – сказала Анетта.

И оба замолчали.

Рейнбери быстро проглотил вино. И кто-то вновь наполнил его бокал. Прибыло еще несколько гостей, среди которых Рейнбери узнал знаменитого композитора и двух шишек с Флит-стрит.

– Кто эта девушка, которая так пристально на нас смотрит? – поинтересовалась Анетта.

– Мисс Кейсмент, – отозвался Рейнбери. – Она служит в моей организации.

– О, – произнесла Анетта. – Она дружит с Мишей?

– Нет, – ответил Рейнбери. Ему не хотелось развивать эту тему, и поэтому снова повисло молчание. Но он ощущал глубокую, беспокойную потребность общаться с Анеттой. Ему захотелось сказать ей нечто такое… мудрое и утешительное, что целебным бальзамом легло бы на раны и пробудило бы в сердце этого ребенка симпатию к нему. И он начал искать эти слова.

– Анетта, – наконец решился заговорить он, – чем человек старше, тем яснее он осознает, что в жизни присутствует великое множество случайностей. Вот почему есть столько способов ранить и огорчать других людей, которым мы желаем только добра. Поэтому для нас, таких, как мы есть, выдержка и терпение являются не заслугой, а необходимостью.

– Стану терпеливой, – ответила Анетта, – когда умру.

Этот скоропалительный ответ удивил и обрадовал Рейнбери. Он уже стал обдумывать свою реплику, но тут в дверях поднялась суета. Анетта и Рейнбери оглянулись.

В зал вошел Миша Фокс, а с ним Питер Сейуард. Миша держал Питера за руку. Заметив это, Рейнбери почувствовал острый укол ревности. Словно невидимая волна прошла по залу, заставив всех повернуться в сторону двери. На секунду все замолкли. Краем глаза Рейнбери заметил, что Анетта стоит вытянувшись, ухватившись за складку гобелена. Мисс Кейсмент – она, несомненно, узнала Мишу, потому что и прежде видела его фото в газетах, – сделалась просто малиновой от волнения, к изумлению Рейнбери, который впервые увидел, как она краснеет.

Розенкранц и Гильденстерн с радостными возгласами устремились к Мише, обращаясь к нему по-немецки. Миша ответил им на английском языке и представил Питера Сейуарда. Рейнбери отметил, что Миша представляет Сейурада как некую знаменитость. Розенкранц и Гильденстерн уловили это и всячески выказывали историку свое почтение. Рейнбери почувствовал крайнее раздражение. Он понимал: именно сейчас надо подойти и представить мисс Кейсмент; но в то же время думал: он ее пригласил, вот пускай сам и разбирается. И, отойдя от Анетты, Рейнбери уселся в ближайшее кресло. Повернувшись, он заметил, что там, в дальнем конце зала, Кальвин Блик, прислонившись к каминной полке, все время смотрит то на него, то на Мишу, словно болельщик на Уимблдоне.

Рейнбери увидел, как Миша, оставив Питера Сейуарда на попечение австро-венгров, направился к мисс Кейсмент. Пожимая ей руку, он с изяществом светского человека увлекал ее за собой и при этом говорил: «Кого я вижу! Агнес Кейсмент! Я так рад, что вы пришли!»

«Черт побери! – подумал Рейнбери. – Он даже имя ее знает!»

Миша представил мисс Кейсмент Питеру Сейуарду. Потом обернулся и окинул взглядом зал. Рейнбери не сдвинулся с места. Через минуту-другую Миша неспешной походкой пошел в глубь зала, к камину, по пути заговаривая с гостями. Он был в будничной вельветовой куртке, да и чувствовал себя наверняка по-домашнему. Рейнбери хотел понаблюдать, как Кальвин встретится со своим хозяином, но тот куда-то исчез. Должно быть, там, в глубине зала, за гобеленом находилась еще одна дверь, через которую Кальвин и выскользнул.

Миша подошел к Рейнбери.

– Джон! – приветливо воскликнул он. – Здравствуй!

Рейнбери подавил в себе стремление подняться на ноги.

– Миша, – произнес он. – Ах ты, старый плут!

Миша сел на пол. Рейнбери отметил, с какой грацией он это сделал, какие гибкие у него ступни и лодыжки. Ступни, у людей обычно такие тяжелые и неловкие, совершенно непохожие на изящно изгибающиеся члены животных, у Миши словно позабыли о скованности. Рейнбери, человек подвижный, но даже в молодости отличавшийся скорее крепостью, чем гибкостью, с завистью наблюдал, как Миша сидит, наподобие восточных звездочетов, подвернув под себя ноги и подняв ступни.

Анетта все еще стояла вблизи них, держась за гобелен и не сводя глаз с Миши. Тот повернул к ней голову. «Анетта, иди сюда», – позвал он, словно ребенка. И протянул руку.

Девушка сделала шажок вперед, осторожно, будто боялась, что пол может провалиться. Подала Мише руку, и он потянул ее вниз. Теперь они сидели вместе у ног Рейнбери.

– Вы уже встречались, я полагаю? – спросил Миша. Глаза у него были широко распахнуты и безмятежны, как у счастливого животного.

– Надо полагать, – проговорил Рейнбери.

– Мне нравится, когда мои друзья знакомы друг с другом, – сказал Миша. – Напомни-ка мне, Анетта, когда твоя мать приезжает в Англию?

– Летом, – невнятно ответила Анетта. Робея под Мишиным взглядом, она упорно смотрела в пол. А он, взяв ее за подбородок, приподнял ей голову. И она посмотрела на него с такой нескрываемой страстью, что Рейнбери не выдержал и отвернулся, смущенный и изумленный.

– Анетта похожа на Марсию. Тебе не кажется, Джон? – обратился к нему Миша.

– Я никогда не встречал Марсию, – угрюмо заметил Рейнбери.

Анетте вдруг стало легко. Она допила второй бокал.

– Что это за волшебный напиток? – спросила она.

– Извини, я должен отвлечься на минуточку, – сказал Миша. Он смотрел на двери. В зал вошли Хантер и Роза. Миша медленно поднялся.

Хантер прошел дальше. Очевидно, ему было не по себе, наверное, он плоховато видел в этом приглушенном свете, сменившем яркое освещение предыдущих комнат, и к тому же сигаретный дым успел изрядно затемнить воздух. Заметив Питера Сейуарда, он с каким-то отчаянием пожал ему руку. Питер тепло поприветствовал его и представил другим гостям. Между тем Роза стояла у дверей и взглядом искала Мишу. Увидев, продолжала стоять, пристально глядя на него. Миша направился к ней. И Розе показалось, что прошла бездна времени, прежде чем он оказался рядом и поцеловал ей руку. Не сказав ни слова, Роза пошла по залу туда, в глубину, где не было ни одного человека. Миша последовал за ней, и спустя мгновение они о чем-то заговорили друг с другом. Несомненно, оба были чрезвычайно взволнованы. Рейнбери наблюдал за ними, невообразимо далекими и недосягаемыми. Он взглянул на Анетту и снова отвернулся.

Тем временем гости все прибывали. Зал был переполнен. Розенкранц и какая-то скучная дама, кажется, его жена, не давали покоя Анетте, выпытывая новости о ее матери. Рейнбери в очередной раз выпил. Он чувствовал себя все вольней, все раскованней. И боль в поврежденной руке постепенно куда-то уходила. Не смолкал оглушительный гул голосов. В просвете между толпящимися он увидел, что гобелен в дальнем конце зала подняли, и за ним обнаружилось открытое окно. В созданном таким образом углублении, возле зажженной лампы, расположились, словно актеры на сцене, Миша, Роза и Питер Сейуард. Питер сидел в кресле, склонившись к окну. Миша и Роза смотрели на него. Фокс что-то говорил, размахивая руками.

Осушив еще несколько бокалов, Рейнбери обнаружил, что сидит на полу. А вокруг – множество других людей. Часть гостей куда-то исчезла, поэтому в зале стало свободней, но шум не уменьшился. Поблизости от себя Рейнбери заметил миссис Розенкранц. Теперь она казалась вовсе не скучной, а очень даже остроумной и привлекательной. Когда они болтали, знакомая изумрудная юбка прошелестела мимо. Рейнбери посмотрел вверх и увидел Анетту, прокладывающую себе путь в глубь зала, к камину, словно потерпевший крушение моряк среди волн в поисках плота. Добравшись, она тяжело прислонилась к каминной полке. Ее одежда явно была не в порядке. Лицо горело, а волосы, всегда непокорные, сейчас вообще стояли торчком. Глаза как-то затравленно блуждали по сторонам. Она стояла там, тяжело дыша, а чуть поодаль Рейнбери заметил Мишу Фокса, также наблюдавшего за Анеттой. И тут Рейнбери осенило – а ведь Миша за весь вечер не выпил ни рюмки! Он повернулся, чтобы поделиться этим открытием со своей соседкой. Но сделать это оказалось не так-то просто.

Анетта рассматривала каминную полку. Посредине стояли фигурки из слоновой кости – люди и животные. Она осторожно погладила пальцем несколько из них.

Потом заметила Мишу. Выпрямилась и пригладила волосы, он приблизился к ней. Зазвучала тихая музыка, какая-то пара медленно закружилась в танце.

– Что это? – спросила Анетта, указывая на фигурки. Голос у нее дрожал и срывался.

– Это нецке, – ответил Миша. – Их создавали в Японии в восемнадцатом веке. Когда-то люди носили их поверх одежды.

– Колдовство? – снова спросила Анетта.

– Нет, – сказал Миша. – Но если согласиться, что колдовство – это некая неотъемлемая часть обычной жизни, тогда – да, разумеется.

Девушка взяла одну из фигурок, это был старичок, прислонившийся к спящему быку, и перевернула ее. Резьба была и снизу – обнаженные пятки старичка, узорчатый край одежды, шерсть животного. Анетта поставила статуэтку на место. Взяла следующую – девушку, сидящую на раковине моллюска. Потом мальчика, обнимающего за шею козленка, старика с крысой на плече, женщину с рыбой в руках. Все были похожи тем, что представляли человека рядом с животным.

– А тут у вас есть настоящие рыбы, – проговорила Анетта. – Давайте посмотрим настоящих рыб. – Она повернулась и пошла к аквариуму. Миша следовал за ней. Анетта посмотрела на него с другой стороны зеленой чаши. Она взялась руками за ее край, словно собиралась проделать сальто. Глаза у нее горели. Потом она устремила взгляд на рыб. Погруженные в свои собственные заботы, они двигались в толще воды туда-сюда. Черные мрачные рыбины с усами и полосатые рыбы с широкими плавниками проплывали медленно и рассеянно. Маленькие, сверкающие синие рыбешки и бледные, с головами, чем-то похожими на собачьи, носились по аквариуму быстро и нервно.

– А эта как называется? – спросила Анетта, погрузив руку в аквариум.

– Не делай так, – остановил ее Миша. – Взбаламутишь воду и испугаешь рыб.

Анетта вытащила руку. Минуту смотрела на Мишу. А потом снова погрузила, но уже по локоть. Рыбы в панике ринулись кто куда.

Миша не двигался с места. «Не надо, Анетта», – повторил он.

Девушка медленно вытащила руку. Вода ручейками стекала ей на платье, оставляя темные полосы. Она смотрела, словно не понимая.

– Идем потанцуем, – сказал Миша и увлек туда, откуда лилась музыка.

«Маленькая чертовка, – наблюдая за этой сценой, подумал Рейнбери, – заставила-таки к себе прикоснуться!» Он поискал глазами Розу и обнаружил, что она, сидя у окна, разговаривает с Сейуардом. Хантер мелькал среди танцующих. Рейнбери повернулся к миссис Розенкранц, у которой, теперь он это точно знал, были восхитительнейшие глаза. И тут какая-то тень нависла прямо над его головой. Сфокусировав взгляд, он различил мисс Кейсмент.

Рейнбери, который с какой-то минуты начисто забыл о мисс Кейсмент, глядел на нее с большим интересом. По всему было видно, что в том, что касается напитков, мисс Кейсмент отнюдь не теряла времени.

– Присаживайся, дорогуша, – пригласил Рейнбери, – и позволь познакомить тебя с миссис Розенкранц.

– Нет! – заявила мисс Кейсмент на удивление отчетливым голосом. – Ты встань!

Рейнбери обнаружил, что уже стоит на ногах. Миссис Розенкранц при этом словно испарилась.

– Мне надо глотнуть свежего воздуха! – воскликнула мисс Кейсмент. – Кажется, вот здесь, за гобеленом, есть окно. – Она ощупала поверхность гобелена, и там действительно нашлась щель.

– И верно, – произнес Рейнбери. – Дай-ка я. – Он отодвинул тяжелую ткань, и они ступили за гобелен. Складки тут же опали, и Рейнбери и мисс Кейсмент оказались в укромном уголке, образованным нишей окна. Здесь было очень темно. Джон поднял раму и перегнулся через подоконник. Внизу виднелось что-то похожее на сад. «В какой же части Мишиного поместья может находиться этот сад? – задумался Рейнбери. – Не сориентироваться ли по звездам?» Но, глянув на небо, он обнаружил, что звезд там очень мало. Ночное небо было покрыто тучами, да и те звезды, которые можно было различить, не хотели складываться в знакомые созвездия. Он вдохнул холодный воздух и почувствовал, что почти трезв.

– Давай сядем, – раздался голос мисс Кейсмент, – здесь диванчик.

«Поймали!» – пронеслось у Рейнбери в мозгу.

– Нет, не… – начал он, но мисс Кейсмент легонько подтолкнула его, и он плюхнулся на диван. Она присела рядом. Они посмотрели друг на друга. Правда, Рейнбери видел не всю мисс Кейсмент, а лишь ее поблескивающие во мраке глаза. Но при этом он каким-то образом знал, какое у нее сейчас выражение и что она собирается делать. Она наклонилась и поцеловала его в щеку. Метила, разумеется, в губы, да в темноте не различила. Тут же предприняла вторую попытку, и на этот раз не промахнулась. Хотя Рейнбери при этом сидел совершенно неподвижно, внутри у него все кипело. «Потаскуха! – кричал какой-то голос, – потаскуха!» И тогда он навалился на нее и начал целовать, грубо и торопливо, в лицо и шею. Он никогда прежде не чувствовал, что поцелуи могут быть настолько похожи на пощечины. Мисс Кейсмент обмякла и страстно дышала ему в лицо. Рейнбери прекратил поцелуи и выпрямился в изумлении. «Джон!» – с нежным вздохом прошептала мисс Кейсмент; взяла его за правую руку и сильно сжала. И вдруг боль ожила в руке и устремилась прямо в мозг. Он закричал и выдернул руку. Обожгло так, будто с ладони содрали кожу. Откачнувшись назад, он с грохотом упал на пол. Вдруг половинки гобелена разошлись, резкий свет пролился на него, и он увидел над собой в проеме множество заглядывающих лиц.

– Милейший! – прозвучал голос Кальвина Блика. – Что случилось? Вас испугал какой-нибудь призрак? О, да тут с вами и мисс Кейсмент! Немножко поссорились, а?

Рейнбери вышел, а следом за ним, разглаживая платье, мисс Кейсмент, недоумевающая и рассерженная. Она тут же пошла прочь от Рейнбери, а он лишь беспомощно замахал ей вслед руками.

– Не стоит огорчаться! – Кальвин Блик оказался тут как тут. – Рыбешек в море много. А хотите, я вам покажу фото моей сестры, той, что вышла замуж за инженера из Британского Гондураса? – И Блик потянулся за бумажником.

– Не нужны мне ваши чертовы фотографии, – ответил Рейнбери. Он смотрел в сторону танцевальной площадки. Анетта все еще кружилась с Мишей. Рейнбери обратил внимание, что Роза тоже наблюдает за ними, прислонившись к каминной полке и вертя в руках пресс-папье. Рейнбери показалось, что она очень пьяна. Питер Сейуард исчез; очевидно, ушел домой.

И в этот миг Анетта, которая двигалась все медленней и медленней, вдруг обвила руками Мишу за шею и повисла на нем, пытаясь стащить на пол. Миша ловким движением вынырнул из кольца ее рук, а она неуклюже села. Кое-кто захихикал, и Анетту начали поднимать с пола.

Кальвин извлек несколько снимков и пытался привлечь внимание Рейнбери. Но тот смотрел на Хантера. Молодой человек покинул танцевальную площадку и с ужасом следил за Кальвином.

– Эй, взгляните на фото! – воскликнул Кальвин. Он, кажется, заметил испуг Хантера и наслаждался им.

– Что случилось с Хантером? – спросил Рейнбери.

Ответа он не получил, потому что вслед за его вопросом события последовали с молниеносной быстротой. Анетта поднялась и теперь стояла, уцепившись за Мишу. Роза глядела на них. Хантер потерял над собой контроль: он видел, как Кальвин водит снимками туда-сюда.

– Роза! – подбежал он к сестре. – Сделай что-нибудь! Закричи, упади в обморок! Что-нибудь!

Роза какой-то миг смотрела в расширенные от ужаса глаза брата. Потом размахнулась и что есть силы метнула пресс-папье. Пролетев по залу, тяжелый предмет угодил прямо в центр аквариума. И зеленая чаша с оглушительным звоном разлетелась на куски. Наступила мертвая тишина, в которой стали еще слышнее усталые звуки танцевальной музыки. Потом все закричали и бросились к осколкам аквариума. На полу образовалась огромная лужа, усыпанная, словно кусочками сахара, разбившимся вдребезги пресс-папье. И рыбами. Они оказались везде: на ковре, на абажурах, на столах и стульях. Гости спешно собирали их, не зная, куда их деть. Цветы без сожаления выбрасывали из ваз; и рыбок, прилипших к сиденьям либо подпрыгивающих в опасной близости от туфель и туфелек, бросали туда. Одну по ошибке опустили в графин с джином. Руки тянулись, и каждый поднимал свою цветную рыбешку. Рыскали под столами, под стульями, наполняя зал оглушительными возгласами.

– Остановитесь! – крикнул вдруг Миша. Он все еще стоял в центре танцевального круга и был бледен как бумага, словно вся кровь вылилась из него. – Бесполезно. Они не выживут. – Он повернулся и взял в руки большую китайскую вазу, предназначенную для пирожных. – Складывайте их сюда, – велел он.

Возгласы стихли. Музыка прекратилась. Один за другим гости подходили к Мише и бросали рыбешек в вазу. Он стоял словно некий жрец. Последняя рыбка упала в вазу. Но Миша по-прежнему стоял, прямой и бескровный. На секунду показалось, что он сейчас рухнет без чувств. Кальвин Блик отделился от толпы и взял вазу у него из рук. Миша повернулся и вышел из зала.

Все замерли, словно парализованные. Потом начали обмениваться виноватыми взглядами. Анетта, находившаяся там, где Миша оставил ее, вдруг ожила. «Ты специально это сделала!» – повернувшись к Розе, крикнула она. Роза, которая до этой минуты со смущенным видом, стояла у стены, повернулась к Анетте… и та кинулась на нее, как молодая тигрица. Посреди возмущенных криков они упали и, вцепившись друг в дружку, покатились по полу. Рейнбери и Хантер бросились их разнимать. Кальвин неотрывно следил за ними. Глаза его пылали.

Роза была сильнее. После того как Анетта бросилась на нее, она ощутила свое неимоверное превосходство. Сейчас она готова была убить Анетту, разорвать ее в клочья, как тряпичную куклу. Никогда прежде она не испытывала такого глубокого наслаждения от чувства гнева и ненависти. Одной рукой она сжала Анетту за горло, другой стала разрывать на ней платье. Ткань разодралась с ужасающим треском. Тут Хантер ринулся между ними, вслепую оттолкнул Анетту, а Рейнбери поставил ее на ноги. Хантер помогал Розе, медленно поднимающейся с пола.

Рейнбери пытался удержать Анетту за руку, что-то говорил ей, но она вырвалась. Секунду стояла с закрытыми глазами, придерживая руками разорванное до талии платье. Потом открыла глаза, глянула по сторонам и выбежала из зала.

Роза встряхнулась, как пес. Теперь, после потасовки, волосы в беспорядке рассыпались у нее по спине. К тому же она порезала руку о какой-то валяющийся на полу разбитый бокал. Присутствующие столпились вокруг нее. А она стояла, глядя, как кровь течет из руки, и глаза ее постепенно наполнялись слезами.