Текст книги "Бегство от волшебника"

– Послушайте, вы, кажется, что-то собирались мне сказать, – заявил Хантер, не обратив внимания на последнюю фразу. – Так говорите.

– Минуточку, – отозвался Кальвин. – Наберитесь терпения. Сейчас я завершу одно дельце, а потом и поговорим. Не будете ли вы так любезны щелкнуть вон тем выключателем, что позади вас?

Хантер повернул выключатель, и стрелка часов начала движение по циферблату.

– Печки работают, как по-вашему? – спросил Кальвин. – Сейчас потрогаем… Да… Термостатический контроль не дает проявителю остыть. Химия и контроль за температурой неразделимы, скажу я вам. А теперь глянем в корытце.

Он повернул какой-то кран, и раздалось тихое журчание воды.

– Готово, – произнес Кальвин. – Уровень воды контролируется воронкой, так что он всегда достаточно глубок и при этом вода не застаивается. Здесь я промываю снимки после проявки и закрепления.

Хантер стоял на краю ванны и наблюдал за кружащимся там, внизу, водоворотом; потом повернулся и взглянул на огромный циферблат с неуклонно движущейся стрелкой. Кип больше не сопротивлялся. Он был околдован, но вместе с тем и испуган. Он начал наблюдать за Кальвином.

Тот возился теперь с камерой. Вытащил из нее какую-то объемистую стеклянную штуковину. «Это мой глаз, – объяснил он Хантеру. – Настоящий глаз, который и видит, и запоминает. Объектив! Глаз, который стоит пятьсот фунтов!»

Он подошел к возвышающемуся на столе черному аппарату и начал приспосабливать к нему объектив. «Это фотоувеличитель», – продолжил объяснение Кальвин и повернул аппарат, который состоял из большого черного металлического верха, прикрепленного к штанге при помощи подвижного стального кронштейна. Кальвин повернул выключатель, и внутри металлической головы загорелся свет. Под корпусом находилась деревянная доска, к которой он начал прикреплять лист белой бумаги.

– Камера и в самом деле похожа на глаз, – вновь заговорил Кальвин, – потому что она переворачивает изображение. Только в глазу изображение переворачивается при помощи мозга. А здесь эту работу берет на себя механизм. Процесс, к которому я сейчас приступаю, называется «печать с негатива». – Он взял с соседнего стола одну из объемистых книг и принялся листать страницы. Хантер успел заметить, что на каждой из них находится не менее полудюжины крохотных негативов, плотно пришпиленных скрепками к бумаге.

– Вот негатив, который я хочу отпечатать, – прокомментировал Кальвин, сняв со страниц полоску негатива и вставив ее в рамку увеличителя, – какие-то темные тени упали на лежащий внизу белый лист. – Вот так, – добавил Кальвин и начал вращать объектив. – Я не навел резкость, поэтому вы еще не можете разобрать, что там изображено.

Расплывчатый прямоугольник, составленный из различных оттенков серого цвета, спроецировался на бумагу.

– Теперь понадобится ваша помощь, – продолжил Кальвин. – Видите вон там три ванночки с жидкостями, на плите? В первой содержится проявитель, во второй – чистая вода, а в третьей – закрепитель, защищающий оттиск от вредного воздействия света. Сейчас я запущу эту махину, а вы, если вам не трудно, засеките для меня время: ровно двенадцать секунд. Потом я передам вам снимок, и вы подержите его в проявителе; будете водить осторожно туда-сюда в течение минуты – я прослежу за временем. Изображение начнет появляться примерно секунд через тридцать. Затем опустите снимок в воду, потом – в закрепитель, а оттуда – в ванну. Не возражаете?

– Не возражаю, – отозвался Хантер. Он двигался и говорил словно автомат. Только тихое журчание воды и тиканье часов, больше ничего он не слышал. А еще – биение собственного сердца.

– Подождем, пока стрелка сделает полный круг, – сказал Кальвин. Они стояли, глядя на часы. – Начали, – скомандовал он и включил увеличитель. Хантер начал считать вслух: «Один, два…» Краем глаза он видел, как Блик, поместив руку между лучом света и бумагой, смыкает и размыкает пальцы над левой стороной изображения. На его невероятно длинных пальцах огоньками вспыхивали кольца, и полоска света падала на белую манжету. С некоторым усилием Хантер сосредоточил взгляд на часах.

– Это называется «затенение», – раздался голос Кальвина. – Таким образом я регулирую количество света, падающего на снимок. Очень тонкая операция.

– …Двенадцать, – произнес Хантер. Щелкнул выключатель, и лампочка внутри увеличителя тут же погасла. В помещении стало темно.

– Отлично! – воскликнул Кальвин. Он был явно взволнован. – Теперь проявим!

Вооружившись ножницами, он вырезал прямоугольник из листа еще совсем светлой бумаги. Его руки золотились в оранжевом свете. Затем, протерев щипцы едко пахнущей тряпицей, сжал ими край прямоугольника.

– Возьмите снимок вот этими щипцами, – распорядился Кальвин, – и погрузите в проявитель, как я вам говорил. И вскоре увидите, как начнет появляться изображение. Это похоже на волшебство. Сколько раз вижу, а все равно удивляюсь.

Неловкими пальцами Хантер взял щипцы и поднял бумагу.

– Стрелка сейчас подойдет, обождите, – остановил его Кальвин. – Ну, давайте.

Хантер погрузил оттиск в жидкость, и Кальвин начал считать. Хантер неотрывно смотрел на белый листок, который водил туда-сюда в проявителе. Но ничего не происходило. «…Двадцать пять», – произнес Кальвин. И тут какие-то сероватые контуры действительно начали проступать… очертания человеческих фигур. «…Тридцать, – сказал Кальвин. Изображение сделалось ярче. – …Тридцать пять!»

С пронзительным криком Хантер уронил щипцы в раствор.

– Дьявол! – возопил он, повернувшись к Кальвину. – Вот зачем вы меня сюда затащили! Дьявол!

– Эй! – закричал Кальвин. – Да вы все испортили! – Он бросился вперед, оттолкнул Хантера, схватил снимок, погрузил его сначала в воду, потом в фиксаж. И не дав Хантеру вырвать изображение у себя из рук, бросил фото в ванну. Ринувшись за ним, Хантер рухнул на колени на краю ванны. Водоворот вращал изображение, словно опавший лист. Хантер как был, в пальто, сунул руку в воду в напрасной попытке поймать бешено крутящийся листочек бумаги. Он изо всех сил тянулся к нему рукой, но тот ускользал, поворачиваясь то одной стороной, то другой, словно дразнил. Хантер распластался на скользком краю ванны. Наконец ему удалось ухватить изображение за уголок и вытащить. Он поднялся на ноги. Вода капала с пальто. Он уставился на снимок. Там была заснята Роза в объятиях братьев Лисевичей.

Еще мгновение Хантер смотрел на снимок, а потом разорвал его в клочки. Он поднял глаза и уперся взглядом в Кальвина, оказавшегося очень близко от него. Блик стоял неподвижно, половина его лица была освещена, он смотрел на Хантера пристально и вместе с тем торжествующе. Оба тяжело дышали. Не говоря ни слова, Хантер бросился к увеличителю. В этот же миг с точностью механизма Кальвин выставил ногу, и как только Хантер споткнулся, словно в тисках сжал его руку и повалил на пол. Хантер посмотрел на Кальвина снизу расширенными глазами. Ему удалось освободить руку и подняться. Но Кальвин уже успел встать между ним и увеличителем. Потом Блик повернулся, неспешно извлек негатив из увеличителя, положил его в книгу, спрятал ее в шкаф, а дверцу запер и ключ опустил к себе в карман.

Хантер не двигался. Лицо его пылало, он с трудом дышал, чувствуя, что сейчас расплачется. Он попробовал что-то сказать, открыл рот – и глаза его наполнились слезами. Протянул руку к плите, где лежала какая-то тряпка; взял ее и приложил к лицу.

– Эй, осторожней, не суйте в глаза, ослепнете! – предупредил Кальвин.

Хантер действительно почувствовал резкую боль. Задыхаясь от гнева и отчаяния, он ощупью подошел к ванне, стал на колени и начал, зачерпывая воду, промывать глаза. Одежда под пальто начала промокать. Горькие слезы продолжали струиться из глаз.

Стоя рядом с ним, Кальвин недоуменно глядел на него.

– Что вы так расстраиваетесь? – спросил он. – По-моему, вовсе нет никакого повода. На снимке ваша сестра прекрасна, ни дать ни взять королева. Замечательная фотография и, если позволите мне так выразиться, не передержанная.

– Вы негодяй! – все еще задыхаясь, выкрикнул Хантер. – Как вас только земля носит! – Позабыв о достоинстве, он стоял на коленях в луже, разлившейся у ног Блика. – Откуда вы взяли этот снимок?

– Я сам его сделал, – сказал Кальвин.

– Не верю, – ответил Хантер.

– Почему же? – удивился Кальвин. – Неужели вы думаете, что ваша сестра организовала съемку? Кстати, я и не подозревал, что она такая пышноволосая.

С нечеловеческим криком Хантер рванулся вперед и схватил Кальвина за ноги. Тот покачнулся, но успел изо всех сил ударить Кипа по шее. Хантер повалился на пол и пришел в себя, только когда почувствовал, как вода течет по лицу. Это Кальвин, подтащив к стене, плескал на него из ванны.

– Ну, в самом деле, Хантер, – неся очередную пригоршню воды, говорил Кальвин, – вы меня удивляете. Надеюсь, вы не против, если я буду звать вас по имени? Чувствую, минувшая сцена нас очень сдружила. Скажу честно, я не желал и не стремился к тому, чтобы все обернулось столь неприличной потасовкой. Но, возможно, я в чем-то и виноват. Ребячливый замысел, состоявший в том, чтобы вы своими руками изготовили фото, осенил меня в самый последний момент; и, боюсь, я стал жертвой собственной любви к зрелищам.

– Прекратите! – вновь крикнул Хантер, закрыв лицо руками. Плечи его затряслись от еле сдерживаемого рыдания. Но ему удалось успокоиться.

– Так-то лучше, – произнес Кальвин. – Я и в самом деле прошу меня извинить. Ну-ка, поднимайтесь и садитесь вот сюда. На полу сыро, лужи, вы насквозь промокнете.

Хантер сел на стул. Жжение в глазах еще не прошло. Он уставился на Кальвина. Рот у него был открыт, по волосам, по лицу текли вода и слезы. Он невольно потер шею.

– Вы показывали кому-нибудь эту фотографию? – наконец выдавил из себя Хантер. – Ну, отвечайте.

Кальвин посмотрел на него очень внимательно, почти ласково.

– Послушайте, мой милый юноша, – откликнулся он, – давайте говорить начистоту. Мне кажется, есть некто, от кого вам особенно сильно хочется скрыть, что такое фото существует. Так вот, ему я снимок не показывал, и о существовании такового он не подозревает. Раз я так говорю, значит, это правда. Но с вашей стороны закономерен вопрос: а как проверить, что так на самом деле и есть? Отвечаю: проверить вы не можете… но и вовсе исключить, что я говорю правду, ведь тоже не можете, а недоверчивость в сложившихся обстоятельствах чревата для вас большими неприятностями. Поэтому, ради пользы дела, вы уж лучше притворитесь, что верите в существование пока секрета между вами, мной и этим вот фотоаппаратом.

– Из того, что мне о вас известно… – с вызовом начал Хантер.

– Ничего вам обо мне не известно, – прервал его Кальвин, – так что оставим в стороне личности.

– Мерзкий кусок дерьма – вот вы кто, – все-таки завершил фразу Хантер. – Сколько стоит этот негатив? Цену назовите!

– Боже мой! – воскликнул Кальвин. – Какое роскошное цветение языка, как выразился бы Витгенштейн!

– Ну же, цена! – подхлестнул Хантер.

– Небольшая, – усмехнулся Кальвин. – «Артемида»! Подведу резюме нашей беседы: на вопрос: «Как можно вам поверить?» – отвечаю: «Иного выбора у вас нет».

Он стоял у стола, положив руку на корпус увеличителя. Хантер, стараясь придать своему лицу достойное выражение и смахивая мокрые пряди с глаз, смотрел на него.

– С какой стати вы вообразили, что со мной можно заключить такого рода сделку? – спросил он.

Кальвин протянул облитую золотистым светом руку, и тень ее затрепетала на стене.

– О, это всего лишь догадка, но блестящая, – вдохновенно произнес Кальвин Блик. – Что-то подсказывало мне, что вас это не может не затронуть; и происходящее лишь подтверждает мою догадку. Но ваш отклик, вы прямо взвились, признаюсь, меня очень удивил.

– Дайте мне время подумать, – обхватив голову руками, промычал Хантер.

– Времени, боюсь, не так уж много, – бросил Кальвин. – Собрание акционеров ведь намечено на завтра.

– Отдайте мне негатив, – взмолился Хантер, – и завтра на собрании я все сделаю, как вы хотите.

– Извините, но сильнейший имеет право требовать к себе доверия, – внушительно произнес Кальвин.

– Да чего вы так суетитесь, Блик? – не вытерпел Хантер. – Продадут «Артемиду» или нет – вам от этого какая корысть?

– Как я уже сказал, – пристально глянул на него Кальвин, – вы обо мне ничего не знаете, и сейчас неподходящее время для исповеди. Могу ли я считать, что ответ мною получен? Мы здесь подняли слишком много шума. И хотя Миша никогда сюда не спускается, нельзя предугадать, что ему сегодня придет в голову.

– Кто? – прямо подскочил Хантер.

– А, так вы еще не догадались? – протянул Кальвин. – Мы находимся в подвалах Мишиного дома. Мне казалось, вы должны были узнать черный ход… впрочем, могли и не узнать.

– Дайте мне уйти! – закричал Хантер и бросился к выходу.

Но Кальвин тут же вырос перед ним.

– Немного терпения! – сказал он. – Вы сейчас похожи на пса, который только что искупался в Серпантине[17]17
  Серпантин – озеро в Гайд-парке.


[Закрыть]. Дайте-ка я вас хоть немного приведу в порядок.

И Кальвин принялся поправлять ему галстук, вытирать лицо и голову полотенцем, причесывать волосы. И все это время Хантер стоял перед ним покорно, как ребенок.

– Вы все еще мокрый, но ничего не поделаешь… – проговорил Кальвин, – из-за меня вы опоздали на встречу. Возьмите такси. Дать вам денег?

– Выпустите меня! – попросил Хантер.

– Мой дорогой мальчик, могу ли я рассчитывать на ваше завтрашнее благоразумие? – приобняв Хантера за плечи, спросил Кальвин.

– Да, – ответил тот, – а теперь дайте мне уйти. – Когда Кальвин вывел его на поверхность, он быстро, не оглядываясь, побежал прочь. Ослепнув от дневного света, он наткнулся на фонарный столб, задел нескольких прохожих и только потом перестал бежать.

Глава 13

Это было утро следующего дня. Время завтрака. Но Хантеру абсолютно не хотелось есть. Он смотрел через стол на сестру, которая, как всегда за завтраком, молчала, и мысленно радовался, что она держит перед собой свежий выпуск «Таймс». Газетный лист скрывал от него ее, как он догадывался, угрюмое выражение, а от нее – его испуганное и растерянное, которое он, как ни старался, не мог прогнать. Он всю ночь провел без сна. Эта запечатленная на снимке троица, поразившая его как некая извращенная pietà[18]18
  Оплакивание (лат.).


[Закрыть], – это изображение преследовало его всю ночь, то застывая, то вдруг становясь невыносимо оживленным. От пережитой боли в нем образовалась глубокая брешь, в которую беспрепятственно устремились остальные горести: чувство унижения от того, что оказался в руках у Кальвина Блика; принуждение к продаже «Артемиды»; вероятный гнев сестры. Глядя на белеющую в нескольких дюймах от его носа страницу «Таймс», Хантер размышлял, придет Роза на собрание или нет. Накануне поздно вечером он кое-как составил краткое сообщение, в котором предлагалось поставить вопрос о продаже «Артемиды». Чего ему не удалось сделать, так это заставить себя предъявить этот постыдный манифест сестре. Он страстно надеялся, что она не придет. Помимо этого, никаких планов у него не было; он не в силах был ни о чем думать, разве что скорбеть над собственным бедственным положением. Отвращение, стыд и злость перемешивались и боролись в его душе.

Хантер встал из-за стола. Наверху шумела вода. Это Анетта, которая со времени своего расставания с колледжем еще ни разу не присутствовала за завтраком, принимала ванну. Хантер кашлянул и устремил взгляд на возвышающуюся над газетным листом роскошную корону волос.

– Ну, – сказал он, – мне пора идти.

Собрание должно было начаться в половине одиннадцатого, но Хантеру не терпелось уйти из дома. Не то что говорить с Розой, даже просто видеть ее для него сейчас было тяжело.

– Всего хорошего, – не глядя на него, произнесла Роза. Взяв кофейник, она налила себе еще кофе. Хантер улетучился из комнаты.

В десять пятнадцать он уже отворял двери отеля «Уэст-Энд», где по традиции проходили собрания акционеров «Артемиды». Хантер был бы не против проводить собрания в более скромной обстановке, ведь они давно уже превратились в пустую формальность. Но договор о найме раз в год большого зала был когда-то заключен владелицами «Артемиды» с одной почтенной дамой, заключен на годы, и срок договора еще не истек. В этом зале Хантер и появлялся один раз в году, с письменным обращением и финансовым отчетом, усаживался за длинный стол из красного дерева, вдоль которого были расставлены стулья; и один, а иногда в обществе Розы, ждал положенные сорок пять минут, после чего вставал и уходил. Таким образом Хантер разыгрывал предписанный уставом спектакль, последним актом которого, как он с грустью размышлял, должно будет стать окончательное уничтожение обожаемого журнала его матери.

Хантер вошел в зал. Все здесь было в запустении, не прибрано, и занавесы, глухо задернутые еще в прошлом году, по-прежнему затемняли высокие окна. В отеле к собраниям акционеров «Артемиды» уже давным-давно перестали готовиться. Хантер раздвинул шторы, поправил стулья и сел в конце стола. На зеленой суконной скатерти он разложил двенадцать последних выпусков журнала. В комнате было очень тихо. Он закрыл глаза; в них все еще не прошла резь и от химического раствора и от слез, пролитых им в минувшую ночь. Чувствуя полное физическое и душевное бессилие, он положил голову на стол. Где он?.. Что дальше делать?.. Он ничего не знал, кроме одного – увиденное на фотографии безжалостно отделяет его от любимого существа, лицо которого все время менялось, становясь то лицом Розы, то лицом Миши Фокса. Он должен сделать все, что в его силах, чтобы уничтожить это изображение, иначе не будет ему ни сна ни отдыха: но сегодня им будет сделан лишь первый шаг, и, возможно, изгладить это видение не удастся никогда. А можно ли доверять Кальвину Блику? Над этим вопросом Хантер вряд ли задумывался. Уничтожение «Артемиды» – это как бы некий символический акт, который высшие и грозные силы учтут и после которого к нему проникнутся большим доверием.

Дверь отворилась, и в зал вошел Кальвин Блик. Хантер стремительно поднял голову.

– Прошу извинить, – произнес Кальвин тихо, так обычно говорят в церквях и музеях, – не позволите ли мне присутствовать на собрании? Полагаю, вы ожидали, что я могу прийти?

– Разумеется, – сказал Хантер. – Конечно, вы хотите убедиться, что все в порядке. Пожалуйста, присаживайтесь.

Кальвин выбрал стул где-то посередине ряда и уселся. Они замолчали. Пробило десять тридцать. Молчание продолжалось. Хантер разгладил лежащий перед ним листок бумаги с написанным заранее текстом. Он чувствовал себя жертвой инквизиции. Вновь открылась дверь, и он вздрогнул виновато, словно его поймали на месте преступления.

Роза увидела Кальвина и остановилась. Тот метнул на нее взгляд из-под бровей, потом опустил глаза и принялся усиленно изучать собственные руки. С виду он был смущен, а в душе наверняка веселился. Роза вошла настороженно, как животное, чувствующее впереди какую-то угрозу. Даже не взглянув на Хантера, она села напротив Кальвина и тоже устремила взгляд на стол. Так они и сидели в молчании, все трое. Потом Роза поглядела на часы.

Хантер, крайне смущенный появлением Розы, откашлялся и проговорил хриплым голосом: «Могу ли я зачитать обращение?»

– Будьте так любезны, – секунду спустя, откликнулся Кальвин. Роза ничего не сказала.

Хантер взглянул на первые фразы и понял – в присутствии Розы это произнести невозможно. Он сжал листок обеими руками, словно это был руль автомобиля, на котором ему предстояло проехать над краем пропасти. Открыл рот, сделал вдох и расслышал собственный голос, монотонно читающий первый параграф.

Но он не успел прочесть и нескольких строк, как послышался странный шум. Под окнами скрипнули тормоза. Кажется, несколько автомобилей разом остановились у входа в отель. Вслед за этим загомонили в холле. Хантер сделал паузу в надежде, что все сейчас затихнет, но гул приближался. Топот шагов по лестнице… и бодрый стук в дверь. Лицо в очках под огромнейшей шляпой заглянуло в комнату.

– Не здесь ли проходит собрание «Артемиды»? – спросила пожилая владелица очков и шляпы.

– Здесь, – удивленно ответил Хантер.

– Это здесь! – обернувшись, кому-то там, за своей спиной, громко сообщила дама и вошла в комнату, а вслед за ней еще три дамы, все одного возраста и похожие друг на дружку, как сестры. Одна из них, наверное, решив, что знакома с Розой, с улыбкой кивнула ей. Затем все четверо уселись и с любопытством начали рассматривать Хантера и Кальвина.

Кальвин стремительно повернулся к Хантеру, но тот лишь растерянно развел руками. Кальвин переметнул взгляд на Розу. Та сидела нахмурившись. Тем временем, судя по звуку, у дверей отеля остановилось еще несколько автомобилей, снова послышались голоса и шаги в холле. И новая компания пожилых женщин, громко переговариваясь, ворвалась в совещательную комнату. Те четверо, что явились раньше, радостными возгласами встретили вновь прибывших. В водовороте юбок и стягиваемых перчаток мелькали рукопожатия, улыбки, слышались вопросы о здоровье. Элегантная дама в белой шляпе подошла к Розе. Та поспешно поднялась со своего места. «Миссис Каррингтон-Моррис! – воскликнула Роза. – Как я рада, что вы пришли!»

Хантер поднялся и уставился на Розу, надеясь получить хоть какой-то знак. Но прождал напрасно и снова сел. Среди шума он обратился к Кальвину, через стол наклонившемуся к нему: «Это не я устроил!»

– Я вам верю, – ответил Кальвин.

В этот момент прибыла миссис Уингфилд, а с ней еще несколько человек. С восторженными возгласами «Камилла!» дамы окружили ее. Миссис Каррингтон-Моррис, в эту минуту стоявшая рядом с Розой, издали помахала ей перчаткой. Миссис Уингфилд была без шляпы, но ее седые волосы были тщательно уложены, и одета она была в великолепный костюм из твида, чей почтенный возраст выдавала разве что необычная длина юбки. Вертя головой, миссис Уингфилд внимательно осмотрела все вокруг, как генерал, чей орлиный взор способен вмиг извлечь самую суть из второстепенных деталей.

Выяснилось, что стульев на всех не хватает. Хантер снова вскочил и застыл в растерянности. Кальвин с непроницаемым выражением наблюдал за происходящим. Всего лишь нескольким дамам удалось сесть. Остальные суетились в поисках места.

Роза повернулась к Кальвину. Она перестала хмуриться, и лицо ее теперь светилось чрезвычайной энергией и заботой.

– Мистер Блик, – сказала она, – не будете ли вы так добры пойти и отыскать где-нибудь еще стульев? Мы в них очень нуждаемся.

Кальвин поднялся и вышел из зала, и Хантер тщетно попытался уловить его взгляд. Вскоре Блик вернулся. За ним вереница служащих отеля несла стулья. А в это время прибыли еще несколько дам. Их было теперь, пожалуй, тридцать с лишним. Комната просто гудела от множества голосов.

Голос Розы прорезал этот шум: «Прошу собравшихся садиться!»

Застучали, задвигали ножками стульев и наконец уселись. Поскольку у стола места всем не хватило, стулья расставили неровными рядами вдоль комнаты. Еще какое-то время устраивались, шурша длинными юбками, но все постепенно затихло. Воцарилась тишина.

Ощутив, что молчание несколько затягивается, одни повернули головы к миссис Уингфилд; другие обратили взгляд на Розу; а были и такие, которые сначала взглянули на соседку, а уж потом туда, куда та смотрела. Кальвин оглядел последовательно всех собравшихся. Роза не спускала глаз с Хантера. А тот, уставившись на стол, рассматривал нечто расплывающееся, то есть листок бумаги с написанным его рукой текстом обращения. Наконец он поднял голову и увидел перед собой невероятное количество почтенных голов – и в строгих сединах, с вдохновенным, как у всех реформаторов, выражением глаз; и более светских, в снежно-белых кудряшках под элегантными шляпками. Вуали были отброшены, очки либо надеты, либо, наоборот, с щелчком упрятаны в футляр; а одна чрезвычайно пожилая дама в первом ряду имела при себе слуховой аппарат и, приготовившись слушать, решительно поставила приемничек на стол. Хантер собрался с силами и вновь посмотрел на текст. Он не знал, что делать дальше.

И тут Роза обратилась к собравшимся чуть дрожащим голосом:

– Мой брат обычно председательствует на годовых собраниях. Желаете ли вы, чтобы он и сейчас прочел годовой отчет «Артемиды»?

Воцарилось молчание. Потом одна дама, одетая в нечто похожее на мантильку, спросила чрезвычайно звонким голосом:

– Непременно он должен председательствовать и оглашать отчет?

– Я считаю, что место председателя должна занять мисс Кип, – указав на Розу, произнесла миссис Каррингтон-Моррис.

– О нет, прошу уволить! – поспешно возразила Роза.

На что миссис Уингфилд, которая была, кажется, чуть пьяна, тут же заявила:

– Да бросьте эти церемонии, мы же не в палате общин! Надо юноше прочесть, пусть читает!

– Простите меня, – вмешалась старушка со слуховым аппаратом, – но я очень хочу узнать, а со мной, вероятно, и все собравшиеся, для чего мы здесь собрались?

– Как понимать ваш вопрос? – наверное, сочтя предыдущую реплику неуместной, подняла брови сухонькая дама с седой челкой. – Несомненно, мы знаем, для чего тут собрались!

– А я не знаю, – ответила старушка со слуховым аппаратом. – Вчера я получила какое-то извещение…

– Возможно, будет лучше, – опять заговорила дама в мантильке, – если тот, кто готовился к отчету, его и огласит. Предлагаю дать слово брату мисс Кип. – И она благожелательно посмотрела на Кальвина Блика.

– Вот мой брат, – указала Роза на Хантера, который сидел с видом приговоренного к казни на электрическом стуле.

– Ну же, смелее! – раздался из задних рядов возглас миссис Уингфилд. – Мы здесь уже полчаса сидим, надо же когда-нибудь начать!

Хантер с тоской и упреком взглянул на Розу, но она смотрела в другом направлении. И тогда он еще раз произнес первые строки отчета.

– Ничего не слышно, – пожаловался кто-то сидящий возле самой двери. – Будьте так любезны, повторите.

Хантер снова начал читать вступление. Собственный голос отражался в его ушах то оглушительным барабанным боем, то вкрадчивым, полусонным шепотом. Он сумел преодолеть первых два параграфа.

– Я ничего не понимаю, – обратилась к своей соседке глухая старушка (наверное, ей казалось, что шепотом, но прозвучало очень громко). – Звучит как-то путано, не правда ли?

Хантер приступил к третьему параграфу. Предложение о продаже, вместе с упоминанием о Мише Фоксе, содержалось в предыдущем параграфе. В третьем подробно освещались вопросы, связанные с акциями. Хантер вдруг прервал чтение. Он понял: нет смысла продолжать, он взглянул на собравшихся – сорок пар глаз внимательно смотрели на него.

– Думаю, здесь можно остановиться, – осипшим голосом сказал он, – и приступить к обсуждению. Если есть вопросы, то прошу задавать…

И тут нестройный хор голосов заглушил его.

– Кто этот молодой человек, вы мне можете объяснить? – спрашивала та самая, прибывшая первой дама в огромной шляпе у кого-то, сидящего сзади.

– Очевидно, это брат мисс Кип.

– Но кто такая мисс Кип?

– Мисс Кип – вон та дама.

– Вижу, дорогая, но мне хотелось бы знать, кто она.

– Она дочь Мэгги Ричардсон.

– О, дочь Мэгги Ричардсон, ах да, конечно! А мальчик совсем не похож на Мэгги, вам не кажется?

– Тише, тише! – пыталась навести порядок миссис Каррингтон-Моррис.

– Да сколько же можно топтаться на месте! – возмущалась миссис Уингфилд.

– Послушайте, – сказала дама в мантильке, – если я верно поняла, нам предлагают… продать «Артемиду»?!

– Именно так, – подтвердил Хантер.

– Думаю, мы не можем с этим согласиться, – отчеканила дама с челкой, с таким выражением, будто из всех присутствующих только она понимала, что на самом деле происходит.

– Это вопрос финансовой необходимости, – уточнил Хантер. – Сейчас я попытаюсь объяснить…

– Им нужны деньги! – выкрикнула миссис Уингфилд.

– Так почему же они раньше нам об этом не сказали? – удивилась дама в широкополой шляпе.

– Мадам, – обратился к ней Хантер, на удивление смело и даже гневно, – вы получали приглашение на собрание каждый год. И не моя вина, что ни разу никто из вас не явился!

Какая-то особа в вуали, до сих пор не проронившая ни слова, вдруг наклонилась вперед, внутри у нее что-то пророкотало, как в часах с боем, после чего она изрекла: «Э-э-э… насколько я успела понять, „Артемидой“ собирается завладеть… мужчина!»

Хантер лишь развел руками.

– Я заведую изданием уже два года, а я ведь как-никак тоже мужчина!

Тягостное молчание последовало за этим бестактным заявлением.

– Дело очень запутанное, – произнесла наконец старушка со слуховым аппаратом.

– Мне оно, увы, кажется слишком ясным, – возразила дама с челкой. – Будущий покупатель принадлежит к числу тех, кто, мягко выражаясь, не поддерживает женскую эмансипацию. Поэтому согласие на продажу будет равноценно согласию на полную перемену характера издания.

– Фактически, характер издания уже изменился, – заметил Хантер. – Поскольку эмансипация женщины достигнута…

– Как вы сказали? – перебила его дама в мантильке. По комнате пробежал ропот.

– Этот молодой человек убежден, что женщина уже эмансипировалась! – выкрикнул кто-то сзади. Тут ропот достиг точки кипения.

– Признаюсь, я нахожу все это просто постыдным! – подскочила дама с челкой. – Сам факт, что фраза «женская эмансипация» и сейчас не утратила свой смысл, сам этот факт доказывает – эмансипация еще не достигнута!

Кальвин, который резво поворачивал голову, без всякого стеснения рассматривая по очереди всех участниц бурного спора, вдруг вмешался:

– А как насчет фразы «освобождение крепостных»? Эта фраза до сих пор имеет смысл, что, по-вашему, должно означать – крепостные все еще не освобождены?

Повисла недоуменная пауза.

– Кто это? – спросила старушка со слуховым аппаратом. – Это и есть мистер Фокс?

– О нет! – попытался вмешаться Хантер.

Кальвин строго глядел на даму с челкой, а та стала просто свекольно-красной от возмущения.

– Не надо передергивать, – не собираясь сдаваться, ответила дама.

– Что передергивать? – уточнил Кальвин.

– Он так остер, что того и гляди сам себя зарежет! – подала голос миссис Уингфилд.

– Просто какой-то сумасшедший дом, – произнесла старушка со слуховым аппаратом.

– Давайте выдвинем какое-нибудь предложение и проголосуем! – выкрикнула дама в огромной шляпе.

– А я предлагаю сделать перерыв и чем-нибудь освежиться, – пророкотала дама в вуали.

– Вот золотая мысль! – обрадовалась миссис Уингфилд. – Эй, кто-нибудь, отыщите колокольчик и позвоните!

– Признаюсь, я позволила себе такую дерзость: еще в самом начале заказала чай и печенье, – отозвалась миссис Каррингтон-Моррис.

– Я нашла колокольчик, – сообщила дама в мантильке, сидевшая возле камина. – Так позвонить?