Текст книги "Бегство от волшебника"

Замыслив эти вероломные планы, она с головой ушла в следующую задачу – скрыть их от Миши. Она искренне верила, что он способен читать ее мысли. Отчасти из-за боязни разоблачения Нина так долго не решалась приступить к осуществлению своего замысла. Начала она с того, что стала усердной зрительницей австралийских фильмов, просматривая которые, непрестанно роняла слезы. Она воображала себя в Австралии, и эта жизнь казалась ей во всем противоположной ее нынешнему существованию. Эти простодушные, но благородные люди наверняка ее не отвергнут. Она заживет среди них открыто и радостно, снискав уважение к себе как к труженице и любовь к себе как к женщине.

Наконец она занялась более пристальным изучением вопроса. В местной библиотеке нашлось несколько книг об Австралии, и она прочла их от корки до корки. Набравшись смелости, она купила карту, которую прятала в своей комнате среди рулонов ткани и разворачивала только тогда, когда убеждалась, что Миши нет в стране. Она виновато и только на миг останавливалась перед Австралийским центром на Стренде, чтобы глянуть на рекламные плакаты. А вот зайти и добиться какой-нибудь информации – нет, на это она не решалась. Она боялась, что там, внутри, у нее спросят фамилию и адрес; а в ней еще жил страх беженца перед всякой властью, и она по-прежнему верила, что власть имущие неким загадочным образом связаны друг с другом. Она не сомневалась: если оставит свои данные в Австралийском центре, то Миша узнает об этом к концу того же дня.

И все же Нина понимала – для осуществления плана ей необходимо доверенное лицо, помощник, некто, желательно из англичан, к кому она могла бы обращаться за советом, кто мог бы добывать для нее нужные сведения, разузнавать, а если потребуется, то и снабдить рекомендациями. И она знала, что на свете есть только один человек, которому можно все это доверить, – Роза Кип. Нина познакомилась с Розой вскоре после переезда в Челси. Она спрашивала себя, известно ли Розе о слухах относительно ее зависимости от Миши… не исключено, что известно. Нина знала, как знали все, но в совершенно общих, как и все, чертах, что Роза в прошлом была связана с Мишей – и под влиянием этой подробности Нинино уважение к Розе еще больше усилилось: ведь она была из тех, кто находился под властью колдовства Миши и все-таки сумел освободиться, даже без бегства в дальние страны. Резкость и шероховатость Розиного характера вызывали у Нины чувство робкого почтения, а ее благородство – робкую влюбленность; но Роза, для которой Нина была скорее персонажем второстепеннейшим, не подавала никаких знаков, что отплатит той же монетой.

Хотя Нине и не удалось по-настоящему подружиться с Розой, тем не менее эта англичанка прочно поселилась в ее мыслях; и к настоящему времени Роза успела превратиться в воображении портнихи в некоего ангела, добродетельную силу – одним словом, в единственную надежду. Мысль обо всем рассказать Розе посетила Нину гораздо раньше, еще до возникновения планов об Австралии; но страх и перед Мишей, и перед Розой, тогда сковывал ее. Но вот возник план бегства, который постепенно рос в ее сознании и придавал ей силу; и сейчас, все еще не освободившись из-под власти кошмарного сна, она сказала себе: хватит, дальше терпеть невозможно.

Она слезла с подоконника и медленно прошлась по комнате. Мимолетные прикосновения тканей были похожи на ласку; Нина останавливалась и, погружая лицо в их глубину, втягивала знакомый аромат, как садовод вдыхает запах цветов. Успокоившись, она собралась выходить, посмотрела на часы. Почти одиннадцать. Вполне подходящее время для визита к мисс Кип.

Часы показывали одиннадцать. Анетта все еще лежала в постели. Ей не хотелось ни лежать, ни вставать; я, кажется, заболела, внушала она себе. Но, увы, она чувствовала себя не больной, а всего лишь очень несчастной. Блуждая взглядом по комнате, заполненной такими до скуки знакомыми предметами, Анетта размышляла, что бы эдакое сделать, чтобы как-то выразить свои чувства. Она протяжно застонала, а потом попыталась зарыдать. Но все получилось из рук вон плохо. Утомившись от напрасных усилий, девушка села и потянулась за халатом.

Потом взяла фотографию Николаса, всегда стоящую на столике у постели, и начала изучать ее. Анетту неизменно умиляло и их с братом чрезвычайное сходство, и то, что из-за волос этого сходства будто никто и не замечал. Между ними как будто был заключен договор – хранить некую сладостную тайну. Тайна эта, начертанная на их телах, была в то же время скрыта неким облаком. Иногда Анетта начинала чувствовать невероятную, прямо-таки телепатическую связь с братом. Николас тоже верил, что здесь не обошлось без телепатии, а так как одно время он интересовался различными феноменами психики, то решено было провести эксперимент. Никаких сенсационных результатов он, правда, не дал.

Анетта смотрела на лицо брата. Это была недавняя фотография, сделанная прошлым летом в Швейцарии: Николас в рубашке с открытым воротом, скрестив руки на груди, очень серьезно смотрит в камеру. За его спиной виднеется Женевское озеро. Он похож на поэта. Анетта вздохнула. Если бы Николас сейчас был рядом, он бы посоветовал, как поступить. Но поскольку его нет рядом, не поговорить ли с Розой?

Девушка все еще гляделась в фотографию, как в зеркало. И тут раздался стук в дверь. Наверное, это Роза, подумала Анетта, ну да, у нее же сегодня выходной – и поспешно, с чувством какой-то вины, положила снимок на покрывало. «Войдите», – сказала она. Дверь медленно отворилась, и некто странный возник на пороге. Высокий, стройный парень, одетый в красную клетчатую рубашку, вельветовые брюки, с синим шарфиком вокруг шеи, осторожно заглянул в комнату. У него была очень белая кожа и очень синие глаза. Волосы каштановые и выражение лица, пожалуй, дерзкое. Анетте незнакомец показался очень любопытным, и она сказала: «Привет». Молодой человек внимательно посмотрел на Анетту, после чего вкрадчиво проскользнул в комнату и тоже произнес: «Привет».

Ожидая, что же будет дальше, Анетта поплотнее запахнула халат и с любопытством устремила взгляд на визитера. Ян Лисевич тоже одарил ее взглядом и улыбнулся. Какая милая улыбка, подумала Анетта.

– Я пришел увидеть Розу, – сказал он, – но я думаю, что она ушла?

– Не знаю, – ответила Анетта, – я еще из комнаты не выходила.

– А ты что, болеешь? – поинтересовался Ян. – Или любишь в кровати лежать?

– Нет, – сказала Анетта. – А ты кто? – спросила она, чувствуя, что для этого вопроса как раз время.

– Янислав Лисевич, – отрекомендовался Ян. Произнесено это было чрезвычайно витиевато. И может, именно поэтому Анетта не все разобрала. – Я работаю на фабрике вместе с Розой. Я инженер. А кто ты?

– Я – Анетта Кокейн, – произнесла Анетта и поняла, что добавить в сущности нечего.

– Ты хорошенькая девушка, – заметил Ян. – Сколько тебе лет?

– Девятнадцать, – ответила она сухо, намекнув, что ей не по нраву такая развязность.

– О, так мы с тобой подходящего века, нет? – обрадовался Ян.

Анетта не совсем поняла, что он сказал, но и здесь ей послышалась дерзость.

Ян вдруг протянул руку и взял фотографию Николаса, лежавшую на покрывале.

– Это твой приятель? – спросил он.

– Нет, – рассердилась Анетта, – мой брат! Отдай фото! Нет у меня никакого приятеля!

Ян вернул фото.

– Такая хорошенькая девчонка и без приятеля, – проговорил он, – это плохо. Но брат – это хорошо. У меня тоже есть брат. Ты любишь своего брата?

– Да, – подтвердила Анетта.

– И я тоже. Я люблю своего брата, – добавил Ян. – В Англии не всегда так. В Польше все любят своих братьев, а в Англии нет.

– Я не англичанка, – рассерженно бросила Анетта. – У меня нет родины. А Розу ты можешь подождать внизу, если хочешь. – Она прижимала фото Николаса к груди и чувствовала, что сейчас расплачется.

– Я заглянул на минутку, – отозвался Ян. – Не бойся, я ничего не сделаю. – Он окинул взглядом комнату. – У тебя хорошая комната, – заявил он. – Мне всегда хотелось иметь вот такую же комнату. Но когда приезжаешь из-за границы, то ничего нет; у иностранцев всегда ничего нет.

– Не всегда, – возразила Анетта.

– В Польше я – богатый человек, очень уважаемый, но теперь все украли, – сказал Ян.

– Очень плохо, – проговорила Анетта. Она с облегчением ощутила, что больше не в силах сдерживать слезы. Анеттин плач всегда был похож на летнюю грозу, на бурный ливень, обрушивающийся без предупреждения. Крупные слезы вдруг заблестели в ее глазах и тут же ручьями потекли по щекам.

– Я не испугал тебя, правда? – удивившись этим слезам, спросил Ян. – Я ничего не сделал!

Анетта уже не просто плакала, а рыдала. Ян приблизился и с любопытством уставился на нее.

– Ну, не надо, – произнес наконец он. – Смотри, я тебя смешу. Я танцую польский танец, погляди!

Он стал в позу, а потом волчком закружился по комнате, что-то выкрикивая на своем языке, размахивая руками и притопывая. Анетта и в самом деле перестала плакать. Ян взлетал в воздух и опускался, взлетал и опускался, от чего комната заходила ходуном. Почтенный комод и тот, не удержавшись, начал слегка подпрыгивать на месте. Анетта глядела во все глаза. Вся комната пустилась в пляс. Драгоценные камешки сначала чуть подрагивали на своей синей бархатной подстилке, а потом один за другим начали сыпаться на пол. Бриллианты, сапфиры, изумруды, аметисты и рубины, дары многих континентов, усеяли пол под выплясывающими ногами Яна.

– Стой! – закричала Анетта.

Ян резко остановился, сумев завершить танец некой замысловатой позой.

– Подними их! – крикнула вновь Анетта, указывая туда, где камешки лежали на темных досках пола, посверкивая разнообразными огоньками. Открыв от удивления рот, Ян послушно принялся ползать по полу. И когда, как ему показалось, собрал все камешки, пересыпал их в Анеттины ладони. Она тщательно пересчитала, все ли найдены, после чего спрятала их в карман халата.

Ян смотрел на нее с некоторой смесью сомнения и уважения.

– Они стеклянные, – спросил он, – или настоящие?

– Настоящие, – ответила Анетта.

– Значит, они очень дорого стоят, очень много денег?

– Очень много.

– Значит, ты богатая девушка? – уточнил Ян.

И тут снизу послышался какой-то шум и звук голосов. Ян стремительно повернулся и отворил дверь. Вышел на площадку, перегнулся через перила и позвал: «Роза!» Анетта различила раздавшийся снизу возглас удивления и потом Розины шаги на лестнице. Но Ян, вместо того чтобы спуститься ей навстречу, вернулся в комнату и стал ждать.

– Я здесь! – крикнул он. Роза замешкалась в дверях.

– Можно войти? – спросила она и вошла. Она поглядела на Яна и Анетту, все еще сидящую на постели. Какое-то выражение, не разгаданное Анеттой, появилось на ее лице и тут же исчезло.

– Вот познакомился только что с Анеттой, – сообщил Ян. – Может, теперь выпьем по чашечке кофе? Ведь сегодня не работаем, спешить не надо, правда?

– Прекрасно! – произнесла Роза и повернулась к Анетте: – Нина только что пришла. Я встретила ее в дверях. – И Роза вышла из комнаты.

– Пойду помогу Розе приготовить кофе, – сказала Анетта.

– Мы с Розой много видимся на фабрике, – отозвался Ян. – А тебя я никогда раньше не видел и, может, никогда больше не увижу.

Анетта не могла избежать взгляда его глаз, нежного и серьезного, что показалось Анетте нелепым и в то же время трогательным. Она улыбнулась ему. Роза постучала и вошла. Она внесла поднос с двумя чашечками.

– А ты не будешь пить с нами? – удивился Ян.

– Нет, ко мне пришли, – ответила Роза. – Тебе и это может понадобиться, – с этими словами она положила на столик какую-то книжку.

Когда дверь закрылась, Ян взял книжку. Это был польско-английский словарь.

– Значит, она сердится, – заметил он, – но я скоро ее успокою. – И он сел в ногах Анеттиной постели.

Роза медленно спускалась по лестнице. Она была потрясена. Раньше никто из Лисевичей в дом на Кампден-Хилл-сквер без приглашения являться не отваживался. Раньше, до того, как у Хантера развилась эта странная неприязнь к братьям, до того, как Анетта здесь поселилась, Роза несколько раз приводила братьев. Но потом она начала назначать им встречи в других местах, а дом в Кампден, братья знали, им посещать запрещено. Спускаясь по ступенькам, Роза размышляла над тем, почему так произошло. Она не могла позволить братьям приходить сюда из-за Хантера… но не только из-за него. Ей вдруг стало тошно и страшно. Ян, не спросясь, взял и пришел. Значит, расхрабрился? Но почему? В этом было какое-то предзнаменование.

Пока Роза готовила кофе, Нина робко стояла в дверях кухни, а потом удалилась в коридор, где слонялась, не зная, куда же податься – то ли в столовую, то ли снова на кухню? В эту минуту раздался тихий стук в дверь, и через щель на коврик упало письмо. Нина, обрадовавшись, что нашлось наконец дело, торопливо подняла письмо и протянула его Розе. В этот миг, когда конверт переходил из рук в руки, обе женщины заметили адрес. Письмо было адресовано Розе и подписано рукой Миши Фокса. Они, не сговариваясь, посмотрели друг на друга, но тут же опустили глаза. В эту секунду у каждой мелькнул вопрос: насколько та осведомлена? Нина побледнела, а Роза, наоборот, покраснела. Роза пошла назад, в кухню; письмо она сунула в карман.

– Простите, что заставила вас ждать, – сказала Роза. – Это очень невежливо с моей стороны. Не хотите ли выпить кофе? Присядьте. – Нина села, а Роза поставила молоко на плиту. – Чем могу быть полезной? – спросила она у Нины. Вопрос прозвучал холодно. Нина поняла, что не знает, как ответить, и тут снова постучали в дверь.

– Извините, – произнесла Роза и отворила дверь.

На пороге стояла мисс Фой.

– О, мисс Роза! – воскликнула мисс Фой. – Мне ужасно неудобно! Я наверняка не вовремя? – Она прижимала к груди большой коричневый сверток, а наверху, на взбитых волосах лежала, как птичье гнездо, маленькая вельветовая шляпка.

– Входите! – пригласила Роза. – Чем больше народа, тем веселее! – Роза провела мисс Фой в кухню. Она чувствовала, как письмо жжет ей бедро. – Усаживайтесь, – продолжала она. И как раз в эту минуту молоко с шипением вспенилось над кастрюлькой. Нина подскочила, выключила огонь и, растерянно глядя вокруг, начала искать тряпку.

– Не беспокойтесь, – остановила ее Роза и вытерла лужицу носовым платком. – Вот только жаль, молока, кажется, уже нет. Вы не против выпить черного кофе? – Ни Нина, ни мисс Фой не возражали. – О, вы же еще незнакомы! – вскричала Роза и представила их друг другу. Она все время вслушивалась, не раздадутся ли шаги Яна Лисевича на лестнице.

– Я знакома с миссис Каррингтон-Моррис, которая, мне кажется, находится в числе ваших клиенток, – вежливо произнесла мисс Фой.

– Да, – кивнула Нина, – очень мило.

– Я всегда считала, что шитье дает огромный простор для творчества, – добавила мисс Фой.

Роза глядела на обеих со скрытым отчаянием. Ей смертельно хотелось распечатать конверт – разумеется, наедине. Под каким же предлогом их выпроводить?

– Вы наверняка собрались за покупками? – спросила она у мисс Фой.

– Нет, я вам письмо принесла, – сообщила та и протянула Розе конверт. – Это от миссис Уингфилд, – объяснила мисс Фой и продолжила: – А от меня, не сочтите за дерзость, – тут старушка развернула коричневую бумагу, – в подарок вкусный пирог! – Пирог к тому же оказался преогромным.

– Как мило с вашей стороны, – улыбнулась Роза. Письмо миссис Уингфилд отправилось во второй карман.

– Пирог этот я готовлю по старинному рецепту, оставленному мне моей матерью, – принялась объяснять мисс Фой. – Секрет заключается в небольшой порции сидра, но настоящего сельского сидра, а не этой нынешней бутылочной жижи. Я родилась на западе, знаете ли, недалеко от Тивертона. Когда я была ребенком, мама часто пекла пироги и отправляла меня угощать соседей. А соседи угощали нас, давали разные подарки, и не только на Рождество. Такой был милый обычай. Нынче в городах это уже не принято. Но мне рассказывали, что на континенте люди еще следуют старинным обычаям. Может быть, в вашей стране, мисс… э-э…

И тут пронзительный крик раздался сверху. Нина и мисс Фой застыли на месте, а потом дружно посмотрели на Розу. Но она смотрела на пирог, будто ничего не слышала. Потом достала из ящика острый нож и положила его на стол.

– Кажется… кто-то кричал, – прошептала Нина.

– Нет, это где-то у соседей, – произнесла Роза. Она села, положив ногу на ногу. Закричали вновь, еще пронзительней. Отчетливо прозвучало: «Роза!»

– Я, знаете ли, пойду, – вздрогнула мисс Фой. – Мне так неловко, что я вас побеспокоила. Надеюсь, пирог вам понравится. – Старушка поспешно подхватила свою сумочку и направилась к двери.

– Уже уходите? О, какая жалость, – бормотала ей вслед Роза. – Спасибо за визит. – Но как только за старушкой затворилась дверь, Роза пулей взлетела наверх.

Распахнула дверь. Анетта и Ян стояли друг против друга посреди комнаты взъерошенные, причем Анетта пыталась хоть как-то удерживать на себе растерзанный халат. Роза решительно вошла в комнату, схватила Яна за руку и оттащила от Анетты. Все еще держа его руку, она с силой ударила его по щеке. На секунду все трое будто окаменели. Сейчас, пожалуй, трудно было понять, кто из них больше удивлен.

Ян побледнел как полотно. Повернулся на каблуках и выбежал из комнаты. Слышно было, как он топочет по лестнице. Не взглянув на Анетту, Роза медленно вышла следом. Когда она дошла до середины лестницы, внизу грохнули дверью.

Роза вошла в гостиную и затворила за собой дверь. Она чувствовала, что боль и страх смешиваются сейчас в ней с каким-то опьянением. Но главенствовала боль. Она обхватила голову руками, как тот, у кого от выпитого все плывет и мутится. Выходит, первый удар нанесен, зло показало свои когти. Раскаяние чередовалось в ней с облегчением, и все вместе заканчивалось страхом. «Я пропала», – пронеслось в мозгу у Розы, хотя она и сама не знала, что понимает под этим.

Очень осторожно она вытащила из кармана оба письма. Мишино отложила, а то, что было от миссис Уингфилд, распечатала. На вырванном из тетрадки листке неровными буквами было написано: «Думаю, мне удастся вам помочь. Созовите в понедельник. Никому ни слова. К. У.». Роза взялась за следующий конверт. Руки у нее дрожали, и не сразу удалось достать письмо. И вот наконец листочек бумаги извлечен на свет! Это было всего-навсего отпечатанное типографским способом приглашение на какой-то прием, назначенный на следующий четверг. Внизу Миша приписал от руки: «Роза, пожалуйста, приди». Значит, Мише понадобилось с ней встретиться. Впервые за столько лет. Роза закрыла глаза.

Кто-то негромко постучал в дверь. Роза открыла глаза и сказала: «Войдите». Робкая фигурка Нины возникла за порогом.

– Боже правый! – воскликнула Роза. – Извините! Я совсем о вас забыла. Ах, как нехорошо. Но такое ужасное утро, вы должны меня простить.

– Не беспокойтесь, мисс Кип, прошу вас, – сказала Нина. – Я как-нибудь потом зайду. Ведь ничего важного. Пожалуйста, не беспокойтесь.

Роза проводила ее до дверей, потом вернулась в гостиную. Согласиться ли на приглашение Миши? Она тяжело опустилась в кресло. И тут дверь снова отворилась. Это была Анетта. Роза скользнула по ней равнодушным взглядом. Ко всему этому вихрю противоречивых чувств, поднятому зловещим появлением в доме Яна Лисевича, Анетта никакого отношения не имела. Роза совершенно забыла о девушке, как раньше забыла о Нине. Анетта, уже одетая, выглядела до смерти испуганной. Но только она собралась что-то сказать, появился Хантер. Он что-то жевал.

– Приветствую всех! – с полным ртом поздоровался Хантер. – Что за божественно вкусный пирог лежит у нас в кухне?

– Соседка угостила, – ответила Роза.

– Невероятный, сказочный вкус! – восхищенно проговорил Хантер.

– Да, – согласилась Роза. – С добавлением сидра, из Тивертона. Дай и Анетте кусок.

И она вдруг начала хохотать.

Глава 12

Был день накануне собрания. А Хантер все еще не знал, как поступить с «Артемидой». Сомнения мучили его. А нежелание Розы прийти на помощь просто ранило. В последние несколько дней она как будто даже нарочно избегала встречи с ним. Он жаждал знать, чего она хочет, но боялся спросить. Добрые друзья, правда, сообщали ему, что Роза якобы высказалась так: «Артемида», мол, годится лишь для одного – для продажи, разумеется, по самой высокой цене. Но Хантер не мог представить, чтобы сестра, слывущая человеком скрытным, вдруг разоткровенничалась по такому важному поводу. И чем глубже он постигал всю важность предстоящего решения, тем мучительней становился для него груз ответственности. Посторонний не смог бы ему помочь, потому что чужому человеку он не смог бы разъяснить то видение ситуации, которое постепенно оформлялось в его мозгу. Все валилось у него из рук, и он целыми днями либо праздно сидел в конторе, либо слонялся по Кенсингтону и Ноттинг-Хилл; и каждую ночь ему снился один и тот же тревожный сон: сестре грозит беда, ее надо спасать, а он не может ничего сделать, не понимает, что нужно делать.

Однако постепенно сама его нерешительность начинала обретать черты некоего решения. Желание Хантера продать издание становилось все более отчетливым и острым. Он тщательно взвешивал все выгоды такого исхода и от всей души хотел, чтобы все осталось позади и он стал наконец свободным. А уж потом можно будет начать, как он говорил, нечто совершенно новое. Хотя на вопрос: «что же это за новое такое?» он в общем-то затруднялся ответить. Здравый смысл подсказывал ему, что «Артемиду» продавать надо, но тут же другой голос намекал, что потом стыда не оберешься. В этом последнем пункте оставалось, вопреки множеству размышлений, еще много неясного. Какой-то нюанс, что-то похожее на рухнувшие надежды как бы обозначалось вместе с продажей «Артемиды». Чтобы избавиться от этих тревожных чувств, Хантеру требовалось услышать лишь словечко от Розы… но его-то как раз и не собирались произносить. Если бы Роза сказала, что все сомнения по этому поводу неуместны, он тут же с радостью согласился бы – продавать. Но если бы Роза высказала мнение, что «Артемиду» надо сохранить любой ценой, он не мешкая начал бы думать, как это сделать.

Путаница такого рода уже была болезненной. Но стоило пуститься в размышления о намерениях новоиспеченного претендента на покупку, так вообще голова начинала идти кругом. Отвергая одно за другим множество предположений и попутно изумляясь вдруг обнаружившейся собственной способности возводить гротескные и фантастические построения, Хантер постепенно начал склоняться к мысли, что… нет, лучше не продавать. «Не зная мнения Розы, – говорил себе Хантер, – я не могу этого сделать. Я отказался, и буду настаивать на своем решении. – Но тут же, в самой что ни на есть темной глубине своей души, он добавлял: – Конечно, если Миша лично меня попросит, то разговор будет иной».

В некое неопределенное время дня Хантер брел по Кенсингтон-Хай-стрит. Ему было как-то не по себе, и он никак не мог понять отчего. То ли есть хочется, он ведь перед выходом не позавтракал, то ли именно так чувствуют себя преследуемые. А мысль, что его кто-то преследует, время от времени посещала Хантера, и давно, с четырнадцати лет. А с недавних пор это чувство еще и усилилось – из-за детективных фильмов, просмотром которых он очень увлекался. Хантер все время оглядывался, пытаясь обнаружить преследователя, но притом, что все прохожие выглядели довольно зловеще, никого особенного, бросающегося в глаза поблизости не было. Он юркнул в магазин Баркера и купил себе пирожок с телятиной, полагая съесть его в парке, поскольку день выдался теплый. Выйдя из магазина, он повернулся, чтобы посмотреться в зеркальную витрину. Украдкой извлек из кармана расческу и раз или два провел ею по волосам. Он уже приготовился сунуть расческу обратно в карман – и тут увидал в зеркальном стекле нечто, заставившее его похолодеть.

Черты его исказились. Другое лицо, знакомое и ужасное, заняло место его собственного. Он смотрел прямо в глаза Кальвина Блика. И тут он понял, в чем дело: Блик стоял в магазине, по другую сторону витрины, и смотрел прямо на него. Повернувшись, Хантер стремительно бросился через дорогу, да так, что едва не угодил под автобус, а потом под такси. Со смесью стыда и страха он отбросил расческу и быстро пошел в сторону Кенсингтонского парка, по северной стороне улицы. «А, так меня и в самом деле преследуют! – мысленно восклицал он. – Ну ничего, сейчас я от него избавлюсь! Посмотрим, кто проворней!»

Пройдя ярдов пятьдесят, он замедлил шаг, бросил быстрый взгляд вправо и увидел чуть позади, на южной стороне улицы, какую-то фигуру. Это был Кальвин Блик, неспешно идущий в том же направлении, что и он. «Чего ему надо?» – спросил себя Хантер и еще на какую-то долю замедлил шаг. К тому времени, когда он достиг первых ворот парка, Кальвин на другой стороне почти поравнялся с ним, но шел все так же неторопливым шагом и не выказывал ни единого признака, что видит Хантера. Хантер не повернул в ворота, а продолжал идти по тротуару, не спуская глаз с Блика. Теперь тот шел даже чуть впереди его. «Продувная бестия, – думал Хантер, – чего ему здесь надо?» Его разбирало любопытство.

В этот момент Кальвин исчез – свернул направо, на Пэлэс-Гейт. Это сначала озадачило Хантера, а потом взбесило. Он стал как вкопанный. А потом побежал через улицу. На середине дороги ему пришлось остановиться и подождать, пока яростный поток автомобилей, в дюйме от него, пронесется мимо… и когда он достиг угла Пэлэс-Гейт, то увидел фигуру Кальвина где-то далеко впереди. Хантер принялся бежать. Он настиг Кальвина в тот миг, когда тот готовился свернуть на Каннинг-Пэлэс.

– Послушайте, Блик! – задыхаясь, крикнул Хантер. Кальвин остановился и оглянулся. На лице его отразилось удивление.

– О, мистер Кип, дорогой мой! – воскликнул Кальвин. – Какая приятная встреча!

– Послушайте…

– Я весь внимание! – произнес Кальвин.

– Вы меня преследовали? – спросил Хантер.

– Я? Вас? Нет, мистер Кип, тут какая-то ошибка. До этой минуты я был в совершеннейшем неведении относительно того, что мне оказана честь в этот приятный солнечный полдень быть вашим, так сказать, со-прохожим на улице.

– Прекратите! – вскипел Хантер. Отчаяние сводило его с ума. – Я знаю – преследовали! Вам чего-то от меня надо? Чего?

Кальвин с добродушным удивлением посмотрел на него.

– Боюсь, вы заблуждаетесь, – сказал он. – Если я вас преследую, то почему же вы, едва дыша, бежите за мной?

Хантер покраснел как рак. Он пробормотал что-то нечленораздельное, после чего повернулся и пошел прочь. Позволив ему отдалиться ярдов на десять, Кальвин крикнул: «Погодите минуточку!» Хантер остановился и оглянулся, подождал немного. Кальвин больше ничего не сказал и не двинулся с места. И тогда Хантер медленно пошел назад.

– Чего вы хотите? – приблизившись, злобно спросил он у Кальвина.

– Да перестаньте же сердиться на меня, мистер Кип, – ответил Кальвин. – Мне просто подумалось: раз уж мы встретились в этот очаровательный полдень, то почему бы нам не поговорить? Ведь нам есть о чем поговорить, не правда ли?

– Если вы «Артемиду» подразумеваете, то мой ответ вам известен: нет, – заявил Хантер.

– Ну, не только об «Артемиде». Есть еще кое-что. Я понимаю, вы человек занятой, но, будьте добры, уделите мне несколько минут.

Хантер не знал, как поступить. Он не собирался делать одолжение Кальвину, но… любопытство снедало его: а вдруг явится какой-нибудь намек на возможность встречи с Мишей Фоксом?

– Хорошо, – сказал он, – но только давайте поскорее. У меня в пять часов важная встреча. – Это была неправда.

– Ну вот и прекрасно! – воскликнул Кальвин. – Но вы не против, если мы сейчас кое-куда зайдем? Я не привык вести деловые разговоры на улице. По правде говоря, я ведь шел к себе в студию. Мне надо отпечатать пару снимков, и пока я буду этим заниматься, все и обсудим. Ну как, согласны?

Кальвин быстрым шагом направился вперед, а Хантер молча последовал за ним. Они преодолели две улицы и свернули в какой-то пахнущий сыростью закоулок. Блик извлек ключ и отворил обшарпанную, когда-то выкрашенную в голубой цвет дверь. За ней открылся черный провал коридора. Кальвин прошел вперед и щелкнул выключателем. Хантер в нерешительности остановился у входа. Когда зажегся свет, он увидел сырой каменный пол. «Зайдите и закройте дверь», – эхом отозвался голос Кальвина.

Хантер вошел и запер дверь. Дневной свет остался позади. Кальвин стоял в конце коридора, под лампой волосы его были освещены, но лицо оставалось в тени. Хантер приблизился к нему, скользя подошвами по мокроте.

– Здесь ступеньки, – предупредил Кальвин. Хантер увидел, как Блик исчез за поворотом лестницы, и последовал за ним, а когда оказался на нижней ступеньке, свет наверху погас.

– Стойте спокойно, – в темноте произнес Кальвин, – сейчас найду выключатель. – И снова зажегся свет, обнаружив новый коридор. Хантер ощутил пронизывающий холод и поднял воротник.

– Сюда, – сказал Кальвин, – и старайтесь не отставать. Эти коридоры тянутся на мили, скажу я вам. Запросто можно потеряться. А свет гаснет автоматически, через минуту.

Кальвин повернул за угол и отворил какую-то дверь.

– А вот и моя маленькая студия, – объявил он.

Едва не споткнувшись, Хантер зашел внутрь. Оранжевый фонарь, развернутый к стенке, горел в дальнем конце помещения. Здесь пахло как в химической лаборатории. Хантер не двигался с места. Он всеми силами старался показать, что ничуть не испугался.

– Какое странное место, – произнес он и начал осматриваться. На толстых, каменных, покрытых побелкой стенах комнаты отражались идущие от лампы желтые блики. Все было педантичнейшим образом прибрано и расставлено по местам. В центре находились два стола. На ближнем лежали сложенные стопкой объемистые книги, а на том, что подальше, возвышался какой-то высокий темный аппарат. Вдоль стены помещались электрические плитки, на которых стояли в ряд емкости с жидкостью. Над ними висели большие часы, циферблат которых был размечен по секундам. В дальнем конце комнаты, под той же полкой, где стояла лампа, на полу темнело озерцо воды, там было встроено большое цинковое корыто. «Чем-то похоже на операционную», – почему-то подумал Хантер. На стене, высоко над полом, размещался электрокамин; когда они вошли, камин был включен, и в помещении было тепло. Но Хантер все равно продолжал дрожать.

– Вам доводилось видеть, как печатают снимки? – спросил Кальвин. Надев белый халат, он теперь занимался тем, что доставал из ящика стола какие-то бутылочки, ножницы, щипцы и прочие инструменты, назначения которых Хантер не знал. – Не доводилось? Ну, это чрезвычайно интересно. Можете даже мне помочь, если хотите.