Текст книги "Бегство от волшебника"

Глава 29

Восточный экспресс мчался через Европу на юг. В купе первого класса сэр Эндрю Кокейн страстно целовал свою жену. Анетта задержалась в вагоне-ресторане, и на минуту они остались одни. Эндрю любил свою жену; но в нем никогда не угасало сомнение: получила ли она в браке с ним то, о чем мечтала? Он выучился, быстро выучился, уже в медовый месяц, не спрашивать Марсию о ее чувствах. Но он по-прежнему пытался – хотя знал, что и это ей вряд ли нравится – выискивать ответ в ее глазах. Где-то там, в глубине, таился свет, способный утешить его. Но Марсия всегда, намеренно или нет, мешала ему обрести это утешение. Ему никак не удавалось заглянуть ей в глаза. Она всегда была настороже, и когда муж обнимал ее, прятала свое лицо. Он стремился к обоюдному покою и сосредоточенности, но она ускользала и расплескивала этот покой. И когда временами он удерживал ее голову, готовый даже на грубость, только бы уловить ее взгляд, она отчаянно вертела головой, встряхивала волосами и закрывала глаза.

Эндрю со вздохом попытался привлечь ее к себе, но Марсия быстрым движением освободилась. «Attention, voilà l’enfant!»[43]43
  Осторожно, здесь ребенок будет! (фр.)


[Закрыть] – произнесла она.

Анетта вошла и приветливо улыбнулась родителям. Потом, зевнув и подобрав под себя ноги, уселась возле окна. Щеки ее розовели, как персики, руки успели покрыться легким загаром, волосы поблескивали, словно драгоценный металл. Юбка большущим веером легла вокруг ее ног. Эндрю удивленно посмотрел на дочь. Потом на жену. Марсия вглядывалась в Анетту так напряженно, словно видела в ней нечто скрытое от других, и лицо ее сделалось при этом круглее, глаза стали больше. Она совершенно успокоилась. Эндрю смотрел то на одну, то на другую и не мог решить, которая из двоих более загадочна.

Анетта поглаживала свою стройную ножку.

– Смотри, Марсия, – сказала она, – щиколотка уже совсем зажила. Не сразу разберешь, которая из них болела, – и, мелькнув разноцветными юбками, Анетта воздела ногу прямо к потолку.

– Анетта! – прикрикнул Эндрю.

Марсия рассмеялась. Девушка тоже рассмеялась, задорно упершись правой рукой в бедро. На среднем пальце у нее поблескивало кольцо – оправленный в золото крупный белый сапфир. Когда вагон на повороте качнулся, солнечный луч ударил в окошко вагона и сапфир запылал.

– Опусти штору, Анетта, – попросил Эндрю.

– Сейчас опущу, но немножечко пусть останется, – отозвалась Анетта, – мне хочется смотреть.

Штора была опущена, но внизу осталось светлое пространство, и Анетта, склонившись, припала к нему щекой. Эндрю увидел в профиль это юное, безмятежно-счастливое лицо и на миг испытал недоумение, может быть, и трепет, может, даже обиду на это нерушимое жизнелюбие.

Анетта вся ушла в созерцание пробегавшего за окошком пространства. Дом, собака, мужчина на мотоцикле, женщина в поле, горы вдалеке. Она глядела на все это как зачарованная, раскрыв рот, распахнув глаза. Это были чудеснейшие живые картины.

– Ой погляди, погляди! – то и дело обращалась она к Марсии. – Коровы! Рыжие, прямо красные! Смотри, ворона ей на спину села… А вон какая маленькая собачка, лает на поезд! А вон дом, посмотри, как у нас в Веве! Смотри, Марсия! А какая красивая аллея! Ну вот, исчезла.

И пока Анетта смотрела на мир, Марсия – на Анетту, а Эндрю не спускал глаз с Марсии. Потом поезд остановился на крохотном полустанке, и вокруг стало очень тихо. Анетта прекратила тараторить. Открыла окно. Солнечная тишина пахла пылью, полнилась пением цикад. И Анетта поняла, что она на юге.

Поезд снова, очень медленно, начал двигаться. Полустанок растворился вдали… потом ряд пиний… и открылась глубокая долина. По ней, искрясь под солнцем, текла река, а за рекой тянулся нескончаемый ряд арок.

– Эндрю, смотри! – воскликнула Анетта. – Что это, вон там?

– Римский акведук, – ответил Эндрю.

– А куда он ведет? – спросила Анетта.

Эндрю начал объяснять. Но Анетта уже не слушала. Скоро, скоро она увидит Николаса. О, сколько же ему надо будет всего рассказать!

Глава 30

Шел дождь. Питер Сейуард стоял у окна и смотрел, как струи ударяют в крону раскидистого, занимающего собой почти все пространство между стенами, платана, как дождевая вода сбегает по листьям и ветвям и падает вниз, образуя на оголенной земле широчайшую лужу. Отяжелевшая от влаги масса листьев колыхалась под резкими порывами ветра. Наблюдая этот водопад, Питер тихо насвистывал, подражая какой-то птице. Потом отвернулся от окна в темноту комнаты, наполненную, как всегда, глубочайшим молчанием, в котором можно было расслышать тихое дыхание книг. Питер стоял долго, вглядываясь в то, что его окружало, будто сквозь туман.

За входной дверью что-то застучало, зашелестело. Питер очнулся. Дверь широко распахнулась, и в свете, струящемся из коридора, он увидел Розу в одежде, потемневшей от дождя. Она зашла в комнату, и опять стало темно. Не глядя на него, Роза пробормотала: «Слава богу!» и начала стряхивать с себя воду.

– Не надо так делать, Роза, – сказал Питер, – книги намокнут.

– К черту книги! – ответила Роза, стащила с себя пальто и бросила на пол. Питер поднял пальто и аккуратно развесил на спинке стула. Роза села на стол и начала вытаскивать шпильки из мокрых волос. Утяжеленная дождем темная волна упала ей на плечи.

– Да ты же до нитки промокла, бедняжка! – сочувственно проговорил Питер. – Сейчас открою заслонку. – Он дернул за две железные дверцы, и яркий свет проник в комнату, отразившись в полированной плоскости стола, оживив корешки сотен книг.

– Иди поближе, – позвал Питер. Но Роза, словно не расслышав, продолжала задумчиво расправлять пальцами пряди, и капли стекали с ее одежды и падали на пол.

Питер в растерянности стоял возле нее.

– Я так рад, что ты пришла, – произнес он. – Я сейчас на дождь смотрел, – продолжил он, и ему показалось, что прозвучало уж слишком похоже на жалобу, поэтому он добавил: – Дождь такой красивый.

– Странно, – заметила Роза. – Я решила почему-то, что ты умер.

– Действительно странно, – отозвался Питер. – Нет, я, как ты видишь, жив.

– Не знаю почему, – вновь заговорила Роза, – но в поезде мне вдруг стало совершенно ясно, что ты умер. Это было, как в видении. Я представила себя на пороге твоего дома. Дверь заперта, я звоню; мисс Глэшн открывает и говорит тихо так: «Нет больше нашего Питера». Потом ведет меня в твою комнату, и я понимаю, что все здесь превратилось в бессмысленный хаос вещей, которые кто-то посторонний потом рассортирует и вынесет.

– Видишь, все не так, – сказал Питер. – Хочешь сигарету? – Он всегда хранил в столе сигареты на случай, если придет Роза.

– Не хочу, – ответила она. – Эти сигареты пролежали там целый век. – И она придвинулась к огню.

– А где ты была? – спросил Питер.

– Ездила в Италию… повидать Мишу. Но все напрасно. – Тон, которым это было произнесено, запрещал дальнейшие расспросы.

– Ты… заезжала в Кампден? – поинтересовался Питер.

– Нет. С вокзала прямо сюда. Как там Хантер, ты, случайно, не знаешь? – Она выжала воду с кончиков волос и теперь вытирала щеки платком. Лицо у нее покраснело от печного жара.

– О, какой же я недотепа! – опомнился Питер и протянул ей полотенце. – А Хантер совершенно выздоровел. Мисс Фой мне рассказывала.

– Так и должно быть, – со вздохом заметила Роза.

– А ты знаешь, ведь миссис Уингфилд умерла, – сообщил Питер.

– О… – произнесла Роза, упустив полотенце на пол. Лоб у нее все еще поблескивал от влаги. – О… – повторила она. – Как жаль. Бедная! Как странно. Мама, я помню, любила ее. – И она провела ладонью по глазам.

– Мисс Фой искала тебя. Чтобы сообщить о завещании.

– О завещании? – Роза подобрала полотенце и начала энергично вытирать волосы. – О каком, помилуйте, завещании?

– Миссис Уингфилд оставила тебе все акции «Артемиды» и ежегодную ренту в пятьсот фунтов, но только с тем условием, что изданием журнала будешь заведовать именно ты.

– Пятьсот фунтов! – коротко рассмеялась Роза.

– По-твоему, она оказалась скупа? – спросил Питер.

– Нет! – возразила Роза. – Умна! А остальное?

– Остальное завещано мисс Фой.

– Замечательно! И много?

– Много, – подтвердил Питер.

– Что же мисс Фой сделает с этой суммой, как ты думаешь?

– Стоит тебе захотеть, и сумма тут же очутится у тебя, – предположил Питер.

– Мне она не нужна. Это тебе и Хантеру. Бедная миссис Уингфилд…

– Роза… ты слышала о Нине?

– Да. Питер, сядь же ради бога! Я злюсь, когда ты вот так торчишь столбом.

Он сел в кресло поблизости от очага, а Роза поднялась и расположилась у его ног. Чуть прислонившись к его коленям, она расправила волосы, словно предназначенную для просушки большую рыбацкую сеть. Так они и просидели несколько минут: она, погруженная в свои печальные раздумья, и он, глядящий на нее и боящийся шевельнуться, чтобы не спугнуть охватившее его чувство радости. За окном стемнело.

– В этой комнате что-то изменилось, – произнесла Роза. – Стало просторней. Что же ты сделал? А, понимаю… огромные листы иероглифов, они исчезли. Ты их убрал?

– Да. Все закончилось.

– Что значит «все закончилось»?

– Ну, нашли двуязычный памятник недалеко от Тарса, такой монументальный… и он все объясняет.

– Все объясняет? – Роза опустилась перед Питером на колени. – Ты хочешь сказать, что все твои исследования ни к чему?

– Полагаю, что так. Как бы там ни было, я шел по ложному пути. Совершенно ошибочным было мое мнение, что это индоевропейский язык. А на самом деле это какая-то разновидность монгольского. Найденный памятник помогает составить словарь, вполне достаточный для расшифровки большей части текстов.

– Так что же это было, ну то, над чем ты так долго ломал голову?

– О подробностях говорить еще рановато, но, судя по всему, это перечень сражений… невероятно интересно… они выяснили…

– Какая разница, что они выяснили! – вскричала Роза. – Твой труд оказался напрасен, да, напрасен? – в ее голосе звучали и гнев, и отчаяние.

– Ну, что поделаешь. Ты вкладываешь все свои силы в расшифровку знаков и даже не подозреваешь, что движешься не к истине, а от нее. А тут еще эта неизменно присутствующая надежда – появится какой-то новый факт, и все прояснится. Но пытаться стоило. Теперь вот я со спокойным сердцем могу заняться иной работой. Не о чем сожалеть, Роза.

Она стояла перед ним на коленях, и ее черные волосы спускались почти до пола. Она положила свою руку на его ладонь.

– Питер, – сказала она, – а как ты отнесешься к предложению жениться на мне?

Он посмотрел на нее спокойно, может быть, чуть печально.

– Ты не представляешь, дорогая, как тронули меня твои слова. Но ведь на самом деле ты этого не хочешь. Какой-то бог или демон заставил тебя сказать это, но сама-то ты этого не хочешь. О, если бы это была ты! Но это не ты! – Взяв ее рукой за подбородок, он приподнял ее лицо и заглянул ей в глаза. Она ответила ему взглядом, наполненным яростью.

– Бог! Демон! Нет, нет! Ты мне не веришь?

– Нет. – Он провел ладонью по ее щеке и, взяв теплую прядь ее волос, положил себе на колени.

– Нет, – эхом отозвалась Роза, и голос ее прервался. – Ты не веришь мне, Питер, не поверишь уже никогда. Мне хочется плакать. Прошу, сделай что-нибудь, отвлеки, займи!

Все еще удерживая ее прядь, он потянулся к лежащему рядом с ним на столе альбому в зеленой обложке. Открыл и начал переворачивать страницы, и сквозь густеющую пелену слез она увидела изображения.

– Смотри, – говорил он, – вот старая базарная площадь, а вот знаменитый фонтан из бронзы, а тут средневековый мост через реку… – Он перевернул страницу. – А вот здесь собор…

1956