Текст книги "Красный Бубен"

Май выдался теплым. Такого мая Георгий Адамович давно не помнил. Еще неделю такой погоды – и зацветет сирень. Дегенгард любил сирень. Ему нравились эти душистые ароматные цветы, налитые соками весенней свежести. Такие простые, но такие трогательные, что прикоснувшись к ним, сразу чувствуешь – жизнь вечна. Георгий Адамович читал в одной исторической книге, как один голландский специалист, попавший в Россию при Петре Первом, впервые увидев сирень, сравнил ее с гиацинтом. Голландец говорил, что сирень является примитивной разновидностью гиацинта, которая растет на дереве. Дегенгард не мог согласиться с таким утверждением. Он несколько раз про себя спорил со своим историческим оппонентом и приводил разные кудреватые выражения в духе Жан-Жака Руссо, почему сирень ни в чем не уступает и даже превосходит западноевропейский цветок. Дегенгард прокручивал в голове десятки доводов, подтвержденных цитатами, стихами и картинами, говорившими в его пользу.

Георгий Адамович присел на лавку напротив фонтана. Снял пиджак, положил его на колени. Теплые солнечные лучи ласково грели спину. От рубашки поднимался пар. У фонтана играли дети. Маленький мальчик перегнулся через бортик и таскал за веревочку пластмассовую лодку. Второй мальчик макал в воду железный грузовик. Студенты со студентками пили пиво. Студентки сняли туфельки и опустили ноги в воду. Студенты громко смеялись глупым шуткам. До Дегенгарда доносились обрывки их бессмысленных разговоров…

Дегенгард щурился на весенний пейзаж и думал: Неплохая бы могла получиться картина, если бы мастер, например, Коровин, приложил к ней свою кисть… Еще бы убрать отсюда кое-что лишнее… например, студентов с пивом или хотя бы пиво из рук…

От мыслей его отвлек грузно опустившийся рядом пенсионер с палкой. На голове у него была надета устаревшего фасона фетровая шляпа. Когда-то (Георгий Адамович хорошо это почему-то запомнил) такие шляпы стоили приличных денег, и купить ее мог не каждый. Костюм на пенсионере тоже был из дорогой материи, но опять же устаревшего фасона и сильно поношенный. Локти блестели, а кое-где виднелась аккуратная штопка. Пенсионер положил подбородок на палку и сказал:

– О-хо-хо… Плохие времена, – покосился на Георгия Адамовича, и на его лице появилось выражение удовлетворения тем, что его соседом по лавке оказался тоже пожилой человек, который способен понять, о чем он вздыхает.

Дегенгард кивнул, но промолчал, потому что тоже понял, кто присел рядом, и не хотел вступать в беседу с подобным субъектом.

Однако пенсионер истолковал кивок Дегенгарда как ответ и продолжил:

– Да… Говно… Одно кругом говно теперь… Вылезло говно и всё засрало…

Дегенгард вспомнил про туалет, из которого вышел, и машинально кивнул.

Лицо пенсионера потеплело:

– Точно, а?.. Вот именно!.. Раньше-то говно не пускали! Не было хода говну… Перекрыты были для говна все пути! Извне и изнутри! Всё было в рамках, – пенсионер рубанул ребром ладони по воздуху. – А вот пустили тонкую струйку в восемьдесят пятом – и вон чего из этого вышло! Говно вышло из берегов и всё затопило!.. Вот вы, я вижу, человек с мозгом… Вот скажите мне тогда: нравится вам сейчас жить?..

Георгий Адамович ерзнул. Положение затруднительное. За сегодня это уже второй раз. Первый раз в туалете. Второй раз на лавке. Ему не хотелось вступать в разговор с партийным пенсионером, и логичнее всего было бы встать и уйти. Но то, что было бы правильно в отношении к абстрактному партийному пенсионеру, было совершенно неправильно в отношении к человеку в возрасте. Этические понятия Георгия Адамовича не разрешали ему поступать с людьми по-хамски. Кроме того, вести разговор в таких, извините, терминах казалось ему совершенно недопустимо. Однако он сам недавно вышел из туалета, и эти неприятные воспоминания были еще живы. Георгий Адамович тоже был недоволен жизнью, но принципиально не хотел солидаризироваться с подобными элементами. И кивнул в третий раз.

– Я вижу, вы человек с понятиями, – сказал пенсионер. – Вон, посмотрите на этих сопляков, – он показал палкой на студентов. – Сидят пьют пиво. Напьются и утонут в фонтане! И поделом! В наше время разрешали на улице пиво пить?! Нет, конечно! За распитие спиртных напитков в общественных местах – штраф или пятнадцать суток! Справедливость в высшем смысле! А теперь?.. Вот я, всю жизнь в обкоме проработал инструктором. Занимался полезным для всей страны делом. На таких как я – всё держалось! А теперь я за бортом, никому не нужен, и пенсия у меня такая, что пива на нее не попьешь! Дрянь получается, уважаемый! Сейчас многие говорят, что жизнь-де тогда была плохая… Не согласен… Может, и была плохая для сумасшедших, дураков, забулдыг (хотя тут я не уверен, они тогда хотя бы крышу над головой имели и кусок хлеба) и дис-сидюг засранных, которых если бы посильнее давили, то, может, и не дожили бы теперь до такого срама! А большинству людей жилось нормально. Только говну было плохо. А теперь говну-то как раз и хорошо, а всем остальным – плохо. Ерунда получается, – пенсионер прижал палку ногами и развел руками. – Вот вы, любезный, кем работаете?.. А, впрочем, постойте! Хотите, я угадаю, кем вы работаете?.. Вы, скорее всего, работник культуры… Я угадал?.. – И не дожидаясь ответа, продолжил. – Скорее всего, вы вон в том музее работаете, а сюда подышать вышли… А денег вам теперь платят мало, и культура наша в упадке…

Дегенгард удивился этим словам. Он вдруг понял, что разговаривает с живым человеком, а не с абстрактным идеологическим противником. Оказывается, партийные работники тоже могут быть людьми и понимать что-то в жизни. А он-то считал, что они злобные и тупые ослы, просиживающие штаны за народные деньги.

– Вижу по вашим глазам, что я угадал, – пенсионер хлопнул в ладоши. – Ауфидерзейн, культура!

– Вот именно, – буркнул Дегенгард. – Хоть я и не разделяю ваших идей, но у меня такое мнение, что мы с вами, будучи идеологическими противниками, думали, что есть только мы и вы. А нас и вас обставили какие-то третьи. Какие-то третьи захватили власть. Только кто они, откуда они взялись и какую они представляют формацию – я до сих пор не пойму.

– Хрен ли ж тут не понимать, – пенсионер усмехнулся. – Тоже мне – теорема гипотенузы! – он уже хотел продолжить, но запнулся и повернул голову к Дегенгарду. – Вот ваша, извините, как фамилия?

– Дегенгард, – Георгию Адамовичу не понравился этот вопрос, который ему и раньше задавали довольно часто. – Я догадываюсь, почему вы спросили, – он насупился.

– Дегенгард… это хорошо. А то знаете ли, некоторые до сих пор делают вид, что ни о чем не догадываются… Да-да… – он посмотрел на фонтан и покачал головой. – Победила именно эта формация… И уехала в Израиль, греться на солнышке… И оттуда по трубопроводу сосет нашу кровь…

Дегенгард нахмурился. Он не любил таких разговоров.

– Согласно теориям ваших же вождей, Маркса и Энгельса, – сказал он, четко выговаривая каждое слово, – нет такой формации, которую вы имеете в виду.

– Это почему – нет? – ответил пенсионер. – А мацу, по-вашему, кто ест? А «Семь Сорок» кто поет? А в кого арабы камнями кидаются? А Ротшильд, извините? А синагоги – это что, грузинская кличка?.. Как видите, везде наследила эта формация, а вы говорите – нету!

– Вы, гражданин хороший, путаете формацию и национальность.

– Почему национальность не может быть формацией, если они только своим помогают и под себя гребут?

– А почему же ваши, повторяю, Маркс и Энгельс не заметили этого? Почему у них этого нигде не написано?

– Потому, естественно, что они сами принадлежали к этой же формации.

Дегенгард фыркнул.

– Следуя вашей логике, получается, что как теперь, так и раньше у власти была эта формация.

– Нет. Вы плохо разбираетесь в историческом процессе. Что б вам стало ясно, я объясню. В начале века в России усилилась еврейская активность, вызванная их торгашеской непоседливостью, жадностью, завистью и нечистоплотностью. Русские здоровые силы воспользовались их активностью, чтобы смести прогнивший режим самодержавия за счет евреев. Евреи сделали всю грязную работу и сидели ждали, когда их похвалят. Но русским здоровым силам они уже больше были не нужны. Евреи выполнили свою историческую функцию в России и должны были покинуть корабль истории, как балласт. Их и того… почистили… Но почистили, как оказалось, не очень тщательно. Многие из них скрылись за русскими фамилиями или в глухих селениях. Они затаились до времени, а потом, когда пустили тонкую струйку говна, повылазили, перестроили свои ряды и захватили власть. Про…бали мы, дорогой товарищ, свое время!

Георгий Адамович обхватил голову руками и покачался.

– А где же были здоровые русские силы, когда евреи захватывали власть? – спросил он.

– Евреи развратили русских наркотиками, антинародным телевидением, порнографией, сексом и импортными продуктами!

– Сначала я подумал, что вы адекватны, – Дегенгард постучал по лбу пальцем. – Но теперь я вижу, что с вами и с такими, как вы, разговаривать не о чем. Все вы – выжившие из ума рептилии, которые пока не вымрут, не успокоятся. – У Георгия Адамовича разболелась голова. – Мне неприятно с вами рядом сидеть, – он встал.

– Ишь ты! – пенсионер усмехнулся. – Неприятно ему со мной сидеть? Как будто мне приятно сидеть с жидом! Я сразу понял, кто ты, собака шестиконечная! Тьфу, – он плюнул Дегенгарду на ботинок.

Дегенгард сдержался. Он не хотел связываться с маразматиком. Он сделал шаг, чтобы побыстрее уйти. Но пенсионер сунул ему палку между ног, и Георгий Адамович упал на асфальт. Он ударился лбом. Перед глазами вспыхнул яркий свет. Он услышал ржание студентов: Шоу Бенни Хилла!.. Дегенгарда охватила ярость. Он почувствовал, как всё, что составляло его гуманистическую натуру – куда-то спряталось. А наверх выползло темное, первобытное, звериное. Дегенгард захотел убивать, крушить, ломать, насиловать, рвать зубами. Ему захотелось, чтобы текла кровь, захотелось выдергивать у трупов зубы, отрывать им уши и снимать скальпы. Ему хотелось убивать, наслаждаясь мучениями жертв, их криками, стонами, их обмоченным от страха бельем, их пахнущим ужасом потом. Он почувствовал себя Годзиллой. Он медленно поднялся на корточки и увидел перед собой ухмыляющееся лицо врага.

– Что, жид, рубель нашел?

Дегенгард схватился за палку, перебирая по ней руками встал и дернул палку на себя. Пенсионер чуть не слетел с лавки, но палку не выпустил. Тогда Георгий Адамович уперся одной ногой ему в живот и выдернул чего хотел. Размахнулся и врезал растерявшемуся пенсионеру палкой посередине шляпы. Шляпа налезла на нос и окрасилась кровью. Пенсионер свалился под лавку.

Георгий Адамович отшвырнул палку в сторону. Сел на лавку. Всё это произошло так быстро, что он не успел подумать ни одной мысли. Он машинально сунул руку в карман, вытащил пачку сигарет, которую купил для Хомякова, вынул сигарету, вставил в рот фильтром вперед и так и застыл. Он сидел и ничего не соображал.

Как сквозь туман, до него доносились голоса детей: Дяденька милиционер, вот этот дядя дедушку стукнул… Он ему по голове палкой как даст… как даст… Дядя милиционер, его расстреляют?.. Кыш отсюда…

Дегенгарда отвезли в отделение.

В отделении Дегенгард пришел в себя и ужаснулся. Он своими руками чуть не убил человека. Он не понимал, что его так завело. Конечно, в разговорах он мог пропустить выражения, вроде: чтоб ты сдох, могила, тебе конец, ты мертвец, всем кабздец и тому подобные, но это всего лишь идиомы, устойчивые выражения, без буквального воплощения.

Тем не менее он и сейчас ощущал клокочущую энергию, рвущуюся изнутри.

Дегенгард огляделся. В другом углу камеры на нарах лежал, повернувшись лицом к стене, и храпел какой-то мужик. Его плащ был в грязи, как будто он искупался в луже.

Дегенгард встал, подошел к мужику и постоял над ним. Потом повернулся на пятках, подошел к окну, подергал решетку. Повернулся, подошел к железной двери и врезал по ней ногой. У него было такое чувство, будто внутри него поселились какие-то маленькие шустрые существа, которые заставляли его тусоваться. Они с большой скоростью гнали кровь по жилам, они дергали его мышцы, они перетягивали его сухожилия, они стучались ему в мозг и кричали: Двигайся! Двигайся! Двигайся! Врежь по двери ногой! Врежь по двери ногой! Дай, как следует! И эти маленькие существа жили в нем каждый по себе и в то же время имели некое коллективное сознание сообщества маленьких существ. И самому Георгию Адамовичу, его личности, в собственном своем организме оставалось совсем немного места, из-за чего он едва контролировал ситуацию.

Дегенгард врезал по двери еще разок.

– Ты чё долбишь, дедон? – услышал он сзади голос мужика.

Георгий Адамович резко повернулся. Грязный мужик сидел на нарах и смотрел на него, прищурившись. У него была здоровая красная морда, широченные плечи и руки, как цветочные горшки. Мужик поднял одну руку и почесал шею. Потом вставил в рот спичку и пожевал.

– Ты чего долбишь, дятел? – повторил он, и Дегенгард почувствовал в его голосе угрозу, но не испугался. – Ты, бля, долбишь, а мусорки, когда прибегут, надают дубинками по башке нам обоим! Понял, дятел штопаный?! – мужик подманил Дегенгарда пальцем. – Сядь, бля, на нары и сиди, а то ты мне на нервы, бля, действуешь. А у меня, знаешь, какие нервы? Плохие. Могу угондошить тебя, как муху сраную на говне.

Дегенгард заложил руки за спину, поднял подбородок и сказал специально сквозь зубы:

– Мне тыкать не надо, я с вами на брудершафт не пил, – и качнулся с носков на пятки и обратно.

– Точно, – согласился мужик спокойно, – не пил… И в одно очко не срал. – Он встал с нар и потянулся. Ростом он оказался такой высокий, что Георгий Адамович едва доставал ему до плеча.

Мужик, перебрасывая спичку из одного угла рта в другой, двинулся на Дегенгарда. Но страха Георгий Адамович не чувствовал. Наоборот, он чувствовал необыкновенное возбуждение, и ему не терпелось врезать ногой. Он чувствовал себя как боевой петух перед схваткой, он чувствовал себя как испанский тореадор перед рогами быка, он чувствовал себя как советский летчик-истребитель, таранящий пропеллером хвост мессершмит-та. Он подпрыгнул. Все маленькие существа, поселившиеся в нем, ринулись вниз в правую ногу. И Георгий Адамович ощутил, как нога зажила самостоятельной жизнью. Она так и ходила на бетонном полу от нетерпения, так и чесалась…

– Я вам хочу сказать, – сказал он. – Я всю жизнь терпел хамство и хулиганство. Я думал, что это можно победить при помощи Льва Толстого… без насилия. Я всегда воздерживался от насилия и жестокости… И что из этого вышло?.. Кругом говно! Хам торжествует! Хам пользуется тем, что его не бьют! А надо, чтобы всё было хорошо, задать хаму трепку для демонстрации силы добра! Я работаю в музее и там я видел одну картину. Она называлась «Добрый человек дал в морду Злому». Я не понимал, что в ней хорошего, и думал, что это всего лишь легкомысленная ирония, которой я чуждаюсь. Но теперь я понял смысл! Это великая картина, которую следует увеличить в тысячу раз и повесить на Спасскую Башню, чтобы всякая сволочь издалека видела, что ей не поздоровится. – Дегенгард снова подпрыгнул. – В конце своей речи я бы хотел подчеркнуть ту разницу, которая между нами имеется. Я не такой, как вы! Я интеллигент, работник культуры, ищущий смысл жизни в обители духа! А вы заняты всю жизнь только тем, что нажираетесь, валяетесь в грязи и спички жуете!.. Хочу последний раз предупредить, что у вас остался один шанс не получить как следует ногой от меня! – он постучал ботинком по полу.

Мужик сначала немного удивился, а потом его и без того красная морда покраснела до уровня сердцевины астраханского арбуза.

– Да я тебя, дед, как клопа… – он вытянул вперед руку с растопыренными жирными пальцами.

Пуск! – услышал Георгий Адамович у себя в голове. Его правая нога взметнулась в воздух и нанесла сокрушительный удар по руке мужика. Хрустнула кость, рука упала и повисла, как плеть. Глаза мужика округлились от удивления и боли. Но в полной мере он удивиться не успел, потому что нога Дегенгарда взметнулась еще раз, сломала мужику челюсть и свернула нос. Мужик отлетел к стене, ударился затылком и упал на нары, залитый кровью.

– Добрый человек дал злому в морду, – сказал Дегенгард и вытер подошву ботинка об пол.

На бетонном полу остался багровый след. Георгия Адамовича снова окутал туман.

Сквозь какую-то муть Дегенгард с трудом различал свои ноги. Левая нога стояла спокойно, а правая монотонно стучала по полу носком-каблуком ботинка. Носком-каблуком, носком-каблуком, носком-каблуком… Георгий Адамович поднял голову и увидел милиционера. Он понял, что это милиционер. Это был точно милиционер, но он как-то плыл у Дегенгарда перед глазами и что-то говорил. Что-то неразборчивое: Бу-бу-бу… бу-бу-бу…бу-бу-бу…

Георгий Адамович тоже попробовал сказать бу-бу-бу.

Милиционер примолк.

Георгий Адамович повернул голову и увидел рядом с милиционером кого-то, похожего на Хомякова. Дегенгард прищурился. Определенно, это был Хомяков. У Хомякова качалась голова.

Георгий Адамович никак не мог вспомнить, где он.

Хомяков подошел к нему, взял под руку и поднял со стула.

– Бу-бу-бу, – сказал он.

– Бу-бу-бу, – ответил Георгий Адамович.

И Хомяков куда-то его повел по какому-то коридору.

Идти было тяжело. Правая нога не слушалась Дегенгарда и приплясывала сама по себе. Она не шла, как левая. Дегенгард резко остановился и попробовал дальше прыгать на одной ноге. Он сделал несколько прыжков и упал. Разбил лицо, но боли не почувствовал. Только челюсть немного отвисла и не закрывалась до конца.

Над ним наклонился Хомяков.

– Бу-бу-бу, – сказал он.

На этот раз Дегенгард не смог ему ответить тем же. Из-за челюсти.

Хомяков поднял его и повел дальше.

Они вышли на улицу. Было темно.

Хомяков подвел его к машине и положил Дегенгарда животом на капот, а сам пошел открывать дверь. Пока Хомяков возился с дверью, Дегенгард сполз с капота и резко сел на задницу. Но боли опять не почувствовал. Боль он почувствовал только на следующий день. Хорошо еще, что руками он успел схватиться за колесо, а то бы ударился об асфальт затылком. Он подумал, что навсегда избавился от чувства боли, и обрадовался этому.

Хомяков всплеснул руками и побежал поднимать Дегенгарда. Он с трудом запихнул его на заднее сиденье, закрыл за ним дверь и сел за руль.

Как только машина тронулась, Дегенгард опять куда-то провалился…

Широко раскинув руки, он летел по темному небу. Он летел за мигающими бортовыми огнями самолета Москва-Ганновер. Он точно знал, что в самолете летит Александр Исаевич Солженицын и ему угрожает опасность, потому что в этом же самолете летит террорист с бомбой. Самолет сделал вираж и ушел вправо. Дегенгард приподнял левую руку и ушел вправо, вслед за самолетом. Расстояние между ними плавно сокращалось. Вот он уже практически догнал самолет, но тут из сопла вылетел густой черный дым и обдал Дегенгарда сажей. Дегенгард закашлялся и потерял высоту. Он снял закопченные очки, протер их об рубаху и снова надел. Теперь самолет летел сверху и уходил всё дальше и дальше. Нужно было прибавить. Дегенгард сложил руки по швам и, как ракета, пошел вверх на перехват. На этот раз он не стал заходить сзади, а полетел параллельно фюзеляжу, заглядывая в иллюминаторы… Александр Исаевич спал, откинувшись на спинку и сложив на животе руки, большими пальцами вверх. Дегенгард забарабанил кулаком по стеклу.

– Александр Исаевич, проснитесь! Александр Исаевич!

Но Солженицын его не слышал.

Тогда Дегенгард решил отлететь на один иллюминатор назад и попросить заднего пассажира разбудить Солженицына.

Но сзади, оказывается, сидел террорист. У него был большой горбатый нос и густые сросшиеся брови. Заметив Дегенгарда, террорист скорчил ему рожу и показал бомбу. Дегенгард погрозил ему кулаком. А террорист показал Дегенгарду язык. Дело принимало серьезный оборот.

Дегенгард прибавил скорости и, перебирая руками по обшивке, стал подбираться к кабине пилотов. Он лег на крышу самолета, свесил вниз голову. За стеклом, вверх ногами относительно Дегенгарда, он увидел летчика. Летчик пялил стюардессу, в которой Дегенгард узнал бухгалтершу Веронику Полушкину. Дегенгард понял, что самолет летит на автопилоте. Георгий Адамович попал в неудобное положение. Ему обязательно нужно было привлечь к себе внимание, но момент для этого был не самый удобный. Как-то ему было неловко, что он оказался в такое время в таком месте… Но, вспомнив, что в салоне спит Солженицын, Дегенгард отбросил понятия о приличиях и громко постучал рукой в стекло, а ногой по крыше самолета. Пилот вздрогнул и поднял к потолку глаза. Увидев перевернутую голову Дегенгарда, он нахмурился и сделал Дегенгарду знак рукой – не мешай. Тогда Дегенгард вытащил из кармана фломастер и написал на стекле:

БОМБА! РАЗБУДИТЕ СОЛЖЕНИЦЫНА!

Пилот и Вероника перевернули головы, прочитали надпись и начали хохотать.

Дегенгард приписал:

ЭТО НЕ ШУТКА!

Любовники схватились за животы и согнулись пополам. Пилот от смеха свалился на штурвал. Самолет провалился в воздушную яму. Дегенгард шлепнулся сверху на фюзеляж. Поднялся, снова подлетел к окну Солженицына и попытался ногой выбить стекло. Но не смог. Он вспомнил, что когда лез по обшивке к кабине пилота, наткнулся на какую-то железяку, похожую на радар. Он сползал на крышу, отломал радар и вернулся к окошку Солженицына. Солженицына на месте не оказалось. Наверное, пошел в туалет, — понял Дегенгард. Все равно. Он размахнулся и вышиб окошко радаром. Заткнув радар за пояс, Дегенгард пролез в окошко и понял, что Солженицын не уходил в туалет. Просто Дегенгард ошибся окошком. Солженицын сидел в кресле и спал. Сзади сидел и спал террорист. У него на коленях лежала бомба. Дегенгард подошел и ударил террориста радаром по голове. Террорист был обезврежен. Дегенгард решил выбросить его бомбу в окошко, потому что откуда-то знал, что она должна взорваться через три минуты. Он осторожно взял бомбу и на вытянутых руках понес ее к окну. Но тут самолет тряхнуло, бомба выскочила у него из рук и залетела за пазуху Солженицыну. Дегенгард похолодел и полез к Солженицыну под рубаху. Солженицын хихикнул, открыл глаза, схватил Дегенгарда за руку и заорал на весь салон:

– Держи вора! Караул, грабят!

Дегенгард понимал, что за оставшееся время он не успеет объяснить Александру Исаевичу в чем дело, и продолжал шарить под рубахой.

– Потерпите, Александр Исаевич, потерпите, дорогой!

Наконец ему удалось выхватить бомбу, и Дегенгард, сломя голову, кинулся к окну. Солженицын решил, что у него вытащили кошелек, кинулся за Дегенгардом. Дегенгард подбежал к окну и размахнулся, чтобы швырнуть проклятую бомбу подальше от самолета, но в этот миг чья-то черная когтистая рука вырвалась из темной грозовой тучи и наглухо закрыла окно. Дикий дьявольский смех заполнил пространство.

– ТЫ МОЙ, ДЕГЕНГАРД! – услышал Георгий Адамович. – ТЫ МОЙ!..

Дегенгард увидел, словно в замедленной съемке, как бомба в его руках начинает набухать, по ее поверхности расползаются трещины, из которых сочится черный дым, за которым следует ослепительная вспышка огня…