Текст книги "Эклиптика"

Оставалось обыскать ванную, но я не могла заставить себя туда вернуться. Спрятав рисунок и безделушки к себе в сумку, я вышла из домика. Деревянный ящик, верхом на котором Фуллертон исписывал карточки, до сих пор валялся на дорожке. Я присела на него и попыталась взглянуть на все вокруг глазами мальчика. Заболоченная, выцветшая лужайка. Голые кости гранатовых деревьев. Весной, когда среди сосен цвели олеандры, а все оттенки фиалкового заката казались новыми и неизведанными, это был чудесный уголок. Отсюда, устроившись на стуле, лучше всего было наблюдать за цаплями в небе. Зима его изуродовала.

Я приставила ящик к стене и отправилась домой. Почва была топкой, куда ни ступи, поэтому я не сходила с дорожки из древесных опилок, которую насыпал Ардак. Она вела не к моему домику, а в противоположном направлении, к особняку, где соединялась с бетонной дорожкой. Но вскоре с веранды, где сидели краткосрочники, послышался заливистый смех, и от одного этого звука мне стало тошно.

Свернув с дорожки, я побрела к своему домику напрямик, по траве. Глинистая почва под ногами была вязкой и засасывающей, и мне вспомнилось, как она липла к пальцам Фуллертона в его первый вечер. Не найдя спичек, он принялся рыть ее руками и бросать в старый бак. Комья грязи звенели о железо, как монеты.

И тут…

Я остановилась.

Затем так резко развернулась, что ноги чуть не выскользнули из ботинок, тонувших в грязи.

Ржавый бак, стоявший у мальчика под окнами, никуда не делся, только покосился и осел. Вокруг большая лужа. Когда я перепрыгнула через нее, подошвы заскользили, и пришлось ухватиться за края бака, чтобы не шлепнуться в грязь. Я попыталась поднять бак, но землю внутри него спрессовало дождем, и его было не сдвинуть с места. Он даже не покачнулся. Оставалось только одно – выгребать землю, пока бак не опустеет настолько, чтобы его можно было перевернуть.

Я принялась черпать землю голыми руками и бросать через плечо.

Когда пальцы заныли от боли, я сдалась. Я хорошенько пнула бак, и он накренился. Тогда я потащила его к деревьям, пропахивая борозду, которая мгновенно заполнялась водой.

Почва под соснами была не такая влажная. Я опрокинула бак на землю, и его содержимое вывалилось наружу. Из-за комьев грязи выглядывала пестрая мокрая масса. Стопка журналов размером с “Ридерз Дайджест”. Я осторожно откопала их.

Первый журнал, который я достала, был забрызган грязью, страницы затвердели, но обложка по-прежнему глянцевито блестела, чуть маслянистая на ощупь. Я отряхнула ее. Это оказался не журнал.

С обложки на меня огрызался искусно нарисованный юноша с голым торсом и заплетенными в косы волосами. Руки в стальных наручниках скрещены на груди. С зубов, подобно тросам, свисают нити слюны, на языке – черный ключик, как от музыкальной шкатулки.

Это был комикс.

Манера исполнения безупречная и уже знакомая, внизу та же ломаная подпись, что и на рисунке, который я нашла в мастерской. Я протерла обложку, чтобы получше разглядеть название. У меня стиснуло сердце.

– ЭКЛИПТИКА —

Я будто увидела свое лицо на чужом семейном портрете.

Заглавие стилизованное, с металлическими заклепками, но имя и фамилия автора – мальчика? – вырезаны из обложки бритвенным лезвием. Несмотря на то что комикс превратился в размокшее месиво, я ощущала с ним странное родство. Кем бы ни был Фуллертон, он остался на этих страницах. Не только его талант и труд, но и каждая причудливая форма, когда-либо мелькавшая в его воображении. Я должна была сберечь этот комикс. И все другие комиксы, валявшиеся в грязи.

Вдали послышались шаги и тихий напев. По дорожке, что вела из особняка, шел Эндер, мурлыча себе под нос:

– Hey goo-loo, helleh helleh goo-loo…

Нельзя, чтобы он меня увидел.

Я принялась подбирать комиксы и совать их под куртку. Три штуки. Четыре. Пять. Когда мне уже некуда было их запихивать, я заметила еще один. Это был последний. Я разровняла ботинками землю. И тут среди грязи и мусора проступил бордовый квадратик. Паспорт.

– Kiz goo-loo, helleh helleh goo-loo…

Паспорт пострадал не сильно: промок, но не испортился. Он раскрылся у меня на ладони на странице с фотографией. И снова: настоящий Фуллертон. Гражданин Великобритании. На снимке он выглядел ничуть не младше, чем вчера. Все те же тусклые волосы, только лицо усыпано прыщами. Фамилия: вымарано. Имя: вымарано. Дата рождения: бумага повреждена. Я бросила паспорт в сумку и скрылась среди деревьев.

2

Реставрация “Эклиптики” оказалась делом утомительным. Каждый выпуск надо было распотрошить на развороты, каждый разворот положить на хлопковое полотенце и прокатать резиновым валиком, затем повесить на веревку. Более простого способа я не знала. Многие страницы было уже не спасти. Они слиплись и рвались, когда я пыталась их разделить, или же после сушки вся краска оставалась на полотенце. Небрежная работа валиком стоила мне целых фрагментов: из-за чрезмерного нажима бумага коробилась, мелкие камешки, застрявшие в резине валика, прорезали страницы. Второй, четвертый и шестой выпуски спасти не удалось, все картинки либо расплылись, либо вылиняли. Почти все страницы пятого выпуска превратились в клочья, пока я вынимала скобы. Закончив работу, я чувствовала себя как выжатый лимон. Под потолком, на веревках, тянувшихся из каждого угла, висело не меньше сотни листов. Я рухнула на кровать и уснула самым крепким сном в своей жизни.

Новый день не принес хорошей погоды. Я проснулась от холода, с затекшими мышцами и, пока грелась вода в душе, пила слабый чай, стоя посреди комнаты в теплом белье. Мастерская пропахла сырой землей, а когда я растопила печку, запах только усилился.

Меня так и подмывало надеть полосатый свитер Фуллертона – такой у него был поношенный, уютный вид, – но я натянула свою обычную рабочую одежду. Который час, я не знала. Ни звонка к завтраку, ни призыва к молитве с далеких минаретов я не слышала, но проснулась с сосущим ощущением, что времени у меня мало. Когда я сняла листы с веревки и принялась заново собирать выпуски, меня охватило радостное волнение. Мрачные обложки так и манили. Не помню, когда я в последний раз была так поглощена чужим творчеством.

Мне удалось восстановить только два выпуска целиком – первый и третий, – зато обложки сохранились почти все. В правом верхнем углу на них имелся логотип: лебедь, похожий на оригами, с надписью “Сигнус Комикс”. В каждом новом выпуске герой, немного повзрослевший, оказывался в очередной беде: в цистерне с топливом, внутри вентиляционной трубы, в ловушке за стеклом иллюминатора, с динамитом и другим оружием в руках.

На обложке первого номера герой свисал на кончиках пальцев с перекладины козлового крана. Под ним разверзлась металлическая бездна – казалось, вот-вот он сорвется. Упорство на его лице, жажда мести во взгляде завораживали. Я тоже чувствовала, что сейчас сорвусь – сорвусь в мир, созданный мальчиком. И я полетела. Я проглотила весь номер за один присест, а за ним и следующий.

– ВЫПУСК 1 – ПАЛУБА G —

КООРДИНАТЫ НЕИЗВЕСТНЫ… (Похоже, каждый выпуск открывался этой фразой в левом верхнем углу.) В помещении с ржавыми потеками на стенах, похожем на трюм корабля, лежит юноша без сознания, прикованный к стальной колонне. Из громкоговорителя у него над головой доносится голос (в облачках с рваными контурами): Объявление для пассажиров! Детям разрешено передвигаться по палубе B только в сопровождении взрослых. Герой медленно разлепляет веки, ему плохо, он не понимает, где находится. Повторяю: детям разрешено передвигаться по палубе B… Он чувствует резкую боль во рту. Под языком у него обнаруживается крохотный ключик. Выплюнув его в ладонь, герой открывает наручники. Они докрасна натерли кожу.

Общий план. Юноша в помещении один, голый, рядом два генератора, ржавых и старых. В туманном желтоватом свете видны металлический шкафчик и люк с дверцей из армированной стали. Он достает из шкафчика кожаный чемодан с личными вещами: Библия, фляжка, охотничий нож, наручные часы. В шкафчике также висит синий комбинезон в масляных пятнах. На груди табличка: Ирфан Тол, 4-й механик, на спине белыми буквами написано: МС-Эклиптика.

Следующий кадр – темный коридор. Юноша проникает в грузовой отсек, где хранятся сотни гигантских деревянных ящиков. Вскрыв три ящика, он обнаруживает внутри груды вещей – чучела животных, мебель, картины, сигареты (он берет себе пару пачек), консервные банки с крабовым мясом (одну из них он протыкает ножом и выпивает сок). По громкоговорителю продолжают передавать объявления: Информация для пассажиров первого класса. Результаты тотализатора и пройденная за сутки дистанция будут объявлены в 11:00 на прогулочной палубе. Результаты тотализатора будут объявлены в 11:00 на прогулочной палубе. Спасибо за внимание. На его часах три пятнадцать – ночи или пополудни? Он не знает.

Юноша думает, что он здесь один (он говорит это вслух, текст в пузыре). Дневного света нет, только мигающие лампочки (кадры на этом развороте имеют зеленоватый оттенок), и, чтобы осмотреться вокруг, он карабкается по ящикам и взбирается на козловой кран. Его мысли написаны курсивом: он уверен, что корабль куда-то идет, хотя шума двигателей (его слова: силового агрегата) не слышно. Дверей в помещении нет. Внизу темно. На стенах подтеки. Поскользнувшись, он срывается и хватается за балку (изображение с обложки). Тут он кое-что замечает – скользящую тень внизу. Спрыгнув на ящик, он пытается преследовать тень, но та шарахается. Он ее потерял.

Спустившись на пол, герой пробирается по лабиринту из ящиков. В дальнем конце отсека видна дорожка из канделябров, увитых елочными гирляндами. Дорожка ведет к некоему подобию долины среди гор ящиков. Там он с удивлением обнаруживает старуху в кресле за шахматной доской. Он хочет что-то сказать, но она подносит палец к губам и делает ход королевой. Елочные гирлянды подключены к торчащей из стены проводке.

Старуха неплохо устроилась за счет бесхозного добра. На ней шуба с воротником из норковых голов и столько драгоценностей, что она смахивает на фараона на троне.

– Я знала, что однажды за мной придут, – говорит старуха. – Я знала, что когда-нибудь это случится. – Она предлагает юноше чашку уксуса. Он достает свою фляжку. – О, еще лучше. – Но, когда он наклоняется, чтобы налить ей спиртного, она тычет в него пистолетом: – Я не дам тебе забрать меня! Здесь я живу припеваючи.

Начинается схватка: юноша бросается вперед; старуха стреляет и промахивается; он отбирает у нее пистолет. Теперь она у него на прицеле – стоит, прижавшись спиной к ящику. Ему нужно только одно: пусть скажет, где он и как отсюда выбраться.

И она пускается в объяснения (как киношные злодеи, раскрывая всю глубину своего коварства).

– Это, – говорит она, – то, что называют мертвым судном. Ты попал на выведенный из эксплуатации корабль, сынок. Прислушайся… – Она поднимает палец. – Двигатели не работают. Но странная штука: движение-то чувствуется, верно? Мы и правда движемся. Мы определенно куда-то движемся. Так что, если хочешь знать, в какой точке мира мы находимся, мой ответ – в любой и во всех сразу. Кто знает, черт возьми? Ты на борту “Эклиптики”, и выхода отсюда нет, я уже искала. Так что мой тебе совет (прищурившись), Ирфан: привыкай.

– Это не мое имя, – говорит он.

– Оно написано у тебя на табличке.

– Меня зовут не Ирфан Тол.

– Почему ты так уверен?

– Я чувствую это вот здесь. (Стучит в грудь.)

Он не верит, что с корабля нет выхода. Старуха говорит, что самое дальнее место, куда она добиралась, – это палуба Е, и она не имеет ни малейшего желания туда возвращаться.

– На суше такие богатства мне и не снились, – говорит она. – Взгляни на это облачение. Лучшая русская норка. – Воздух между палубами отравлен, предупреждает она, вдыхать его нельзя. – Но я покажу тебе, как добраться до палубы Е, если опустишь пушку.

Старуха достает из сундука дыхательный аппарат, он состоит из маски для глубоководных погружений и кислородного баллона с надписью “Больница Св. Анны”. Она ведет юношу к люку, заделанному воском. Он благодарит ее и протягивает ей пистолет.

– О, тебе он куда нужнее, – говорит она. – Да хранит тебя Господь. И больше сюда не возвращайся.

Она захлопывает за ним дверцу люка.

Юноша оказывается у подножия узкой металлической лестницы. Он начинает крутой подъем и на первой же площадке валится без сил. Столько ступеней он не видел за всю свою жизнь (эта мысль выделена курсивом). Он врывается на палубу Е и падает у люка, ударяясь головой о пол. Снова громкоговоритель: Объявление для стюардов в каютном классе: офис судового казначея закрыт. Спасибо за внимание.

– ВЫПУСК 3 – ПАЛУБА Е —

КООРДИНАТЫ НЕИЗВЕСТНЫ… Скачок вперед в повествовании. Ирфан Тол, четвертый механик, по-прежнему одет в комбинезон. Расставив ноги, он упирается подошвами в сетку из стальной проволоки на стенах грузового лифта. Опустить ноги он не может, потому что пол в кабине обрушился и внизу бездонная шахта. Лифт неподвижен. Лицо героя перекошено от напряжения. Кое-как выбравшись из кабины, он падает на пол в помещении, заваленном чемоданами (идентичными тому, который он нашел в первом выпуске). Вытряхивая их содержимое на пол, он наскоро собирает припасы: аптечка, фонарик, дорожная сумка, катушечный магнитофон, бутылка джина. Обнаружив чемодан с военной эмблемой, он пытается открыть его маленьким ключом (из первого выпуска?). Ключ подходит, внутри динамитные шашки, противогаз и термос. Он откручивает крышку термоса, и оттуда валит дымок сухого льда. “Проклятье!” Взяв дорожную сумку с припасами, он открывает люк в следующий отсек. Куда он попал? Внизу, за прозрачным стеклом, виднеется бассейн. Вода в нем затхлая и мутно-коричневая. Почуяв едкую вонь, он надевает противогаз.

Спустившись к бассейну, он осторожно шагает вдоль бортика. Вокруг жужжат мухи. По кафельному полу размазаны звериные фекалии. Он замечает отпечаток ботинка – не его – и чувствует чужое присутствие. (Курсивом: Здесь что-то есть… – и дальше целая страница с широкими кадрами, где помещение изображено с разных ракурсов; внутри ни души.) Опустившись на корточки возле трамплина, он разглядывает дрожащий силуэт на дне. Вода слишком грязная, ничего толком не видно (это показано сквозь запотевшие стекла противогаза). На поверхности плавают экскременты. Поднявшись на ноги, герой резко оборачивается. Что за… На него несется свора немецких овчарок. Собаки сбивают его с ног, и с мощным Бултых! на полстраницы он падает в темную вонючую воду.

(Дальше кадры выполнены в темно-коричневых тонах.) Ирфан Тол под водой, в противогазе, дорожная сумка пристегнута к нему, как парашют. Вверх устремляется поток пузырьков. Чем глубже он погружается, тем отчетливее видно то, что находится на дне, – груда сломанных мотоциклов. С деталями двигателей играет ребенок. Девочка в очках для плавания. Но тут герой начинает всплывать и теряет ее из виду. (Картинки теперь в более светлой тональности.) С бортика лают собаки. Он жадно глотает воздух. Внезапно его снова затягивает под воду: тонкая ручка ухватила его за лодыжку. Барахтаясь, он идет ко дну, к ржавой груде металлолома. Перед глазами у него возникает бледное лицо девочки. Она дышит через обычную трубку для плавания. За спиной у нее колышется очень длинная коcа. Девочка тянет его все глубже и глубже, мимо колес и рулей. В дно бассейна встроен люк. Девочка поворачивает ручку, открывает дверцу, и они проталкиваются внутрь. В полумраке падают в обшитую металлом комнату, быстро заполняющуюся грязной водой. Девочка просит помочь ей задраить люк, и вдвоем они налегают на дверцу. Поток воды иссякает. Они стоят в мокрой одежде. Герой срывает противогаз.

– Где мы? – спрашивает он.

– В цистерне для сточных вод.

Палуба H, – говорит он про себя. – Я снова внизу.

* * *

По отрывкам из других выпусков мне удалось частично проследить за развитием сюжета. Но целиком сохранившихся страниц было мало. В последних номерах кадры были выстроены смелее: наклонные прямоугольники пересекались под причудливыми углами, надписи и пузыри с текстом выходили за рамки кадров и наползали на соседние изображения. Судя по обложкам, Ирфан постепенно пробирался к верхней палубе мертвого корабля. Мизансцены на рваных страницах были уже не такими угрожающими: спортзал, полный стюардов с гантелями; бар, где подают сухой лед в бокалах для шампанского; кинотеатр, в котором крутят “Унесенных ветром” или что-то стилизованное под них. Какая мука – прочитать историю на четверть и не знать, чем все закончится.

Я собрала все страницы пятого выпуска, какие только смогла спасти. На обложке Ирфан Тол сжимал в руках зажженную динамитную шашку и гарпун. В его глазах читались отчаяние и боль. Название комикса было выжжено на потускнелой обшивке корабля, к которой прислонялся Ирфан. Как и во всех других выпусках, имя и фамилия автора были вырезаны. Я открыла титульный лист посмотреть выходные данные. Сценарист: вымарано. Художник: вымарано. Шрифт: вымарано. Цвета: вымарано. Название издательства тоже закрашено. И тут внизу страницы я заметила блеклую надпись мелким шрифтом. Невооруженным глазом ее было не разглядеть. Лупы у меня не было, и я поднесла к надписи стеклянный курант. Буквы расплылись, а затем стали отчетливее.

Текст и иллюстрации © Джо Натаниел

* * *

В столовой Назар терпеливо сидела у ног Куикмена, пока тот накладывал в салфетку ломтики суджука и яичницу. Нам не полагалось кормить собаку – это было негласное правило, за соблюдением которого директор строго следил, – поэтому, услышав мои шаги, Куикмен вздрогнул и спрятал салфетку у себя на коленях.

– А, это ты, – пробормотал он. – Напугала меня до полусмерти. – Он достал салфетку и добавил туда грецких орехов с тарелки Мак. – Знаю, что нельзя, но к черту правила… Зато на душе легче.

– Ты бы лучше подумал, что будет, когда эта острая колбаска из нее выйдет, – сказал Петтифер, наблюдавший за процессом со стороны. – Твое преступление учуют.

– И как же они докажут, что это я?

– Собака расколется на допросе, как только ей почешут брюхо.

Я заняла свое обычное место возле Мак.

– Ты что, не спала? – спросила она. – Что-то ты совсем бледная. Пойду принесу тебе фруктов.

– Мак, мы у тебя всегда бледные, – вступился за меня Тиф. – Успокойся. Пусть женщина ест что хочет.

Я налила себе стакан молока.

– Этого явно мало, – сказала Мак.

– Выпью два, – ответила я.

– Вот-вот, не торопись, – сказал Тиф, поднимая вилку с дрожащим кусочком требухи. – Начинать надо с малого.

Нагнувшись, Куикмен протянул собаке салфетку под столом. Она принялась жадно поглощать еду у него с рук.

– Я прекрасно понимаю, что теперь она никогда от меня не отлипнет, – сказал он. – Но вообще-то я и сам к ней прикипел.

Когда собака доела, он выпрямился и, поискав, куда бы выкинуть слюнявую салфетку, остановил выбор на тарелке Петтифера.

– Эй! – воскликнул Тиф. – Гадость какая!

Куикмен расхохотался, а вслед за ним и Мак. Я тоже готова была рассмеяться, но горло сдавило чувство вины, и я поспешно хлебнула молока.

Внезапно Кью встал из-за стола и принялся собирать грязные тарелки.

– Нелл, не поможешь мне это отнести?

Я удивленно уставилась на него.

– Женщина только села, – сказал Тиф. – Ты и сам прекрасно справишься.

– Давай я помогу, – сказала Мак.

Кью многозначительно посмотрел на меня, и я догадалась, что это лишь предлог, чтобы поговорить со мной с глазу на глаз.

– Да ничего. – Я встала. – Все равно я хотела сходить за чаем.

Петтифер прищурился:

– Вы двое случайно не… – Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. – Господи, так я и думал!

– Что конкретно ты думал? – спросил Кью.

– Ты знаешь, о чем я.

– Нет, Тиф. Просвети нас, пожалуйста.

– Что вы вместе, – равнодушно сообщила Мак. – Он думает, что вы вместе. Я уже сказала ему, что это полная чушь.

Куикмен усмехнулся:

– По-моему, Нелл могла бы найти кого получше, тебе так не кажется?

– Вот именно, – ответил Тиф. – Но, если что, не надо ныкаться по углам. Я не имею ничего против.

– Мы счастливы, что ты благословил нас, – сказал Кью, – пройти от одного конца столовой до другого.

– Просто хотел, чтоб вы знали: это заденет меня, но не убьет. Если вы сойдетесь, в каком-то смысле это даже будет логично.

– Очень мило, Тиф, большое спасибо. Как обычно, ты все понял превратно, но речи твои трогают за душу.

– От всего сердца. – Тиф ухмыльнулся. – А Нелл, я смотрю, отмалчивается.

– Мой опыт подсказывает, что в таком настроении с тобой лучше не связываться.

– Хм… – Он задумчиво провел языком по зубам. – Ну давайте, голубки. Ступайте.

Мы с Куикменом погрузили тарелки на стойку для грязной посуды и прошли к линии раздачи, где Эндер протянул нам стаканчики горячего чая на блюдцах. Назар следовала за нами по пятам. Куикмен задержался у столика с приправами и, не спрашивая, положил мне в чай три кубика сахара.

– Набирайся сил, – сказал он и положил себе четыре. Помешивая чай, он придвинулся поближе и спросил: – Нашла что-нибудь у парня в домике?

– Много чего. Твою зажигалку, например.

– О, хорошо.

– И… – я перешла на шепот, – комиксы. Вот зачем он сюда приехал. Он писал комиксы.

Куикмен надул щеки.

– Ты просто обязан их увидеть. Он настоящий мастер.

– Откуда ты знаешь, что это он… – Кью осекся и улыбнулся проходящему мимо краткосрочнику. – Откуда ты знаешь, что это он их написал?

– Если зайдешь ко мне, я тебе покажу.

– Может, он был только художником? Не все авторы сами иллюстрируют свои истории.

– Да, но я уверена, что он делал и то и другое.

Кью театрально помахал Петтиферу, который глазел на нас, извернувшись на стуле.

– Для начала надо избавиться от соколиного глаза. Давно он такой? Может, я что-то пропустил? – Кью кивнул на собаку: – Хотя бы Назар знает, когда надо помолчать.

– Это же Петтифер, что с него взять.

– Что ж, может, я устал терпеть его дурные черты… – Кью поднес стакан к губам и подул. – Кстати, перевод я закончил. Всю ночь корпел, но так ничего и не понял.

– И что там?

– Снова рекламные объявления. Причем последние – самые чудны`е.

– В каком смысле?

– Я не могу тебе сейчас объяснить, из-за Тифа мне даже стоять тут неловко. Пойдем обратно, за стол. – Мы зашагали рядом, а Назар побрела за нами следом. – Я выйду первым, ладно? – шепнул он. – Когда закончишь, приходи ко мне в комнату. Я буду ждать.

Раньше я никак не могла взять в толк, зачем женщины заводят интрижки, но теперь поняла, что их на это толкает: когда требуется действовать скрытно, в мужчинах проявляются самые привлекательные черты (решимость, чуткость, таинственность), а игра в прятки придает каждой краткой связи больше значимости. Но у меня уже был любимый мужчина, и Куикмен – хотя друг из него славный – никогда бы его не заменил.

* * *

– Я не сразу уловил тон, но, скорее всего, это подписи к фотографиям. Возможно, из туристической брошюры. Стопроцентной уверенности нет. Вот, послушай…

Куикмен сидел на краю письменного стола, одна рука в кармане, в другой блокнот. Трубка лежала на подоконнике. Портьеры были раздернуты, но при тусклом дневном свете читать было неудобно, поэтому он включил настольную лампу и направил ее вверх. Она подсвечивала его сзади, точно за́мок в аквариуме.

– Козы сельского сыровара перед дойкой. И дальше в скобках: Норвежский отдел туризма. – Он усмехнулся. – Не знаешь, что это значит?

– Нет, – ответила я.

– Вот и я не знаю.

– Давай дальше.

Куикмен продолжил:

– Лошади в Норвегии – настоящие мастера сельскохозяйственных работ на крутых склонах. Как видно по отметинам на ногах, это норвежский (следующее слово я не знаю, поэтому оставил здесь пропуск)… древняя порода, которую высоко ценят в здешних краях. (Там еще много всего в том же духе. Бессмыслица.) – Он перевернул страницу. – Водопад Семь Сестер каскадом низвергается в воды (думаю, здесь “фьорд”, а не “залив” или “ручей”, эти слова слишком общие)… в воды фьорда близ деревни Гейрангер (название написано по-английски, ну, точнее, по-норвежски) с высоты почти полутора тысяч футов, что приблизительно равно четырем статуям Свободы. В этой местности давно существует угроза оползней. Ледники, сошедшие с гор в ледниковый период, превратили ущелья в гигантские каньоны. Побережье Норвегии подобно зазубренному лезвию, тянущемуся на тысячи миль. На снимке в центре местные жители устроили пикник с хлебом и творожной пастой…

– Постой, – сказала я. – Остановись.

Куикмен опустил блокнот:

– Там точно “творожная паста”, а не “варенье”. Но, если хочешь, проверю еще раз.

Мне нужно было минуту подумать.

– Нелл, что с тобой?

Минуту подумать.

– В чем дело?

Норвежские фьорды.

Лыжники в Альте, штат Юта.

Волы на горе Шнеберг в Австрии.

Скала Дьяман близ Мартиники.

– Тексты не из брошюры, – сказала я. – Они из журнала.

Когда я все осознала, у меня подкосились ноги. Пришлось опереться ладонью о спинку кровати.

– Как ты поняла это по хлебу с творожной пастой? – спросил Куикмен.

Едва ли я могла ему объяснить. Голова шла кругом.

– Это “Нэшнл Географик”.

– Ладно, как скажешь… – Он слез со стола. – Только с каких пор ты так во всем уверена? Я что-то пропустил?

– Я знала этого мальчика, Кью.

– Да, но я все равно…

– Ты меня не слушаешь. Я была с ним знакома. – Я опустилась на кровать. Постельное белье свежее и без единой складочки. – До приезда сюда. Еще когда жила в Лондоне.

– Но он тогда был совсем ребенком…

Я кивнула:

– Когда мы в последний раз виделись, ему было семь или восемь.

– Я все равно не понимаю, как ты обо всем догадалась по этим записям. – Он постучал костяшками по блокноту. – Или это какой-то шифр?

– Это не шифр. Дело не только в записях… Дело в другом. – Нужно было написать все на бумаге, по буквам. – Будь добр, дай блокнот.

Кью протянул мне блокнот и карандаш. Он стоял с другой стороны кровати и, наклонив голову, следил, как я вывожу заглавными буквами: ДЖО НАТАНИЕЛ.

– Кто это?

– Это имя с титульного листа комиксов.

– А-а. – Он шмыгнул носом. – Хоть что-то конкретное.

– Оно совпадает с подписью на обложках. Вот как я узнала, что он сам их рисовал.

ДЖОНАТАНИЕЛ.

ДЖОНАТАН ИЕЛ.

Я снова показала ему листок.

– Тебе это о чем-нибудь говорит?

Кью прочел вслух:

– Джонатан Иел?

– Или же…

ДЖОНАТАН ЙЕИЛ.

– Ничего не понимаю.

– Говорю тебе, я знала этого мальчика.

– Да, но ты не сказала откуда.

– Хочешь историю моей жизни, Кью? Поверь мне, так его звали.

– Да я верю, – ответил он. И направился к подоконнику за трубкой – без нее он был сам не свой и не мог мыслить ясно. – Но какие-то вещи тебе придется мне объяснить. Например, какая разница, знала ты его или нет?

– Теперь я не могу закрыть глаза на случившееся. Я должна что-то сделать – ради его отца.

– Давай без опрометчивых поступков. Не спеши.

– Нет, Кью, это все меняет. Тут кое-что поважнее Портмантла. Важнее, чем вы с Мак, важнее всех нас.

– Мне нужны подробности. Я изо всех сил стараюсь тебя понять, но… – Он кивнул на письменный стол: – Напиши на бумаге, если тебе так легче. Просто объясни мне, что происходит, пока не наделала глупостей.

Я рассказала ему самое необходимое – о плавании в Нью-Йорк, но не о сцене в кальдарии; о психотерапии, но не о своих переживаниях; о панно и эклиптике, но не о Джиме Калверсе. И Куикмен меня не осудил. Он слушал и жевал трубку, а когда я закончила, сказал:

– Ясно. Ладно. Я понял.

– Значит, ты мне поможешь?

– Я этого не говорил. Это не моя борьба.

– Но и не остановишь?

– Не думаю, что я смог бы тебя остановить. Знаю я этот твой взгляд. – Он плюхнулся на стул и стал вращаться на нем. Было заметно, что какая-то мысль крутится у него в голове и просится наружу. – Я когда-нибудь говорил, какой у меня был пароль?

– Я думала, ты его забыл.

– Я соврал.

– Зачем?

– Сам не знаю. Я суеверный. – Кью потянул себя за бороду. – Это фраза из стихотворения Эмили Дикинсон. “Не нужно быть домом с привиденьями, не нужно быть комнатой; коридоры мозга превосходят материальное пространство”.

– Красиво.

– Да. Но я до сих пор гадаю, что она хотела этим сказать.

– Наверное, что у всех есть проблемы.

– Но тут заложен и другой смысл, тебе не кажется? Где бы ты ни был, говорит она, ты обречен. Тебе не под силу замуровать коридоры у себя в голове, их слишком много. Ты не будешь знать покоя, куда бы ты ни пошел.

– Может, ты и прав.

Он повернулся к окну.

– Нелл, я не стану отговаривать тебя от того, что ты собираешься сделать. И не буду тебе мешать. Но тебе нужно крепко подумать, стоит ли оно того. Рассмотри ситуацию со всех сторон. Если завтра это мятущееся чувство не уйдет – хорошо. Поступай, как считаешь нужным, а о нас не беспокойся. Будь что будет. Все, о чем я прошу, – это повременить.

* * *

Крышу особняка устилал мох, вдоль парапета струилась дождевая вода. Далеко я не полезла. Цепляясь за черепицы, пробралась к месту, откуда открывался вид на залив; где-то там, в бурлящих водах, покоилось тело Фуллертона – тело Джонатана. С крыши день выглядел все таким же безрадостным. Небо выцветшее, оттенка неочищенного скипидара, окрестности расплываются в тумане, точно ты смотришь на них сквозь заляпанное стекло. Мне хотелось хорошенько все взвесить, как советовал Куикмен. Но, стоя на крыше, среди бессчетных качающихся сосен, ближайший жилой дом – серое пятно вдали, я могла думать лишь о том, как далеко заехал мальчик, чтобы умереть. И нельзя было позволить миру безучастно жить дальше.

Думая о Фуллертоне теперь, я представляла прогулочную палубу “Куин Элизабет”, малыша с комиксом о Супермене и милую открытку, которую он для меня нарисовал: “Ваш супердруг Джонатан”. Каждая фраза, произнесенная им за последние несколько дней, налилась новым смыслом: неловкие выдумки о Грин-лейнс (он боялся выдать себя рассказами о прошлом), слова о том, что отец не водил его в походы (Виктор не любил отдых на природе), постоянное упоминание выходных у дедушки (Виктор пропадал на заграничных конференциях, Аманда – в сквош-клубе, стоит ли удивляться, что мальчик сблизился с дедом?). Еще он говорил, что однажды доехал во сне на велосипеде до Хэмпстеда (Йеилы жили на Примроуз-хилл, недалеко оттуда).

Многое теперь казалось очевидным. “Эклиптика”, разумеется, воплощала в себе черты “Куин Элизабет” и других океанских лайнеров, на которых путешествовал мальчик. Ирфан Тол олицетворял внутренний страх одиночества (логичный вывод, учитывая, сколько времени мальчик, по его словам, проводил с дедом). А комиксы были не чем иным, как способом выразить ужас его кошмаров. Директор сам сказал: “Сны – часть его творческого процесса. Это все, что вам нужно знать”. Я без особых натяжек могла представить, как Джонатан читает отцовские записи с наших сеансов и видит подчеркнутое слово “эклиптика”. Мальчик легко мог услышать его через дверь кабинета, Виктор мог обронить его за обеденным столом, рассказывая жене об анонимном пациенте. Возможно, Виктор открыто обсуждал пациентов с коллегами по телефону, а мальчик подслушивал, сняв трубку на втором этаже, – кто знает? Я никогда не верила в совпадения. Не могли наши одержимости сойтись в одной точке без чьей-то направляющей руки. Теперь мальчика не стало. А Виктор – бедный Виктор – где-то там, далеко, живет догадками, в неведении. Я просто обязана была с ним связаться.