Текст книги "Эклиптика"

* * *

Очнувшись, я поняла, что лежу на гальке, ничком, в темноте. В горле пересохло, рот разинут. Секунду спустя меня вырвало морской водой. Глотнув воздуха, я рывком пришла в себя. Боль вернулась с удвоенной силой. Я поползла, опираясь на одну руку. Холст, привязанный к запястью, пропал; там, где была бечевка, кожу жгло. Было так темно, что я едва различала собственную руку. Свет исходил лишь от сияющей луны, из окон домов вдалеке и от горстки огоньков где-то в море. Я замерзла, с меня ручьями текла вода. Похоже, меня прибило к берегу в бухте. Вокруг расстилался пляж – подо мной хрустела галька с осколками ракушек и вынесенным на берег плавником. Ползая, я содрала кожу на коленках. Я молилась. Чтобы холст материализовался в потемках, чтобы я задела его рукой. Но он не появлялся. Я перевернулась на бок в надежде, что боль меня прикончит.

Ветер крепчал, кусал меня за уши, тормошил. С усилием поднявшись, я огляделась. Черный силуэт причала справа. По бокам от него лесистые склоны. Безупречный полумесяц берега. А сзади – я обернулась. Сзади бледная проселочная дорога. По ровной местности. Пошатываясь, я двинулась туда. Пришлось перешагивать через коряги и бетонные плиты. То, что я приняла за голый сосновый ствол, оказалось телефонным столбом. Я побрела в том направлении, куда уходили обвислые провода.

Вдоль обочины дороги тянулась стена. Пробираясь сквозь тьму, я скользила по ней рукой. Памятуя напутствие Маккинни, я не останавливалась. Боль в плече терпима, оплакивать картину рано. Утром я отправлюсь на поиски. Море не могло отнять у меня все.

Я ускорила шаг. Дорога вильнула вправо – на северо-восток? Ориентироваться было трудно. И тут из темноты выплыло низкое белое здание посреди пустого участка, огороженного проволочной сеткой. Подойдя поближе, я увидела пальмы со срезанными верхушками. Я увидела еще один причал – ступени, торжественно уходящие в воду. Я увидела сотню стульев и лежаков, составленных штабелями, и груду сложенных пляжных зонтов. Я увидела таксофон под козырьком возле забора, освещенный тусклой лампочкой. Плечо горело. Доковыляв до таксофона, я прислонилась к козырьку. Трубка была на месте. Провод не поврежден. Линия работала. Я набрала “сто” и стала ждать. Луна выглянула из-за облаков.

– Оператор, слушаю вас.

– Соедините меня с Виктором Йеилом. Дом сорок шесть по Харли-стрит, Лондон.

– Не подскажете номер?

– Я не знаю. Ищите сами.

– Грубить необязательно.

– Извините, я не хотела задеть ваши чувства. Пожалуйста, просто соедините.

– Хм!

Пронзительная трель. Рука отваливалась. Я дрожала от холода.

– Здравствуйте. Приемная доктора Флейшмана.

– Позовите Виктора Йеила, пожалуйста. Быстрее.

– Боюсь, сегодня вечером его нет. Сейчас принимает доктор Флейшман. По какому вопросу вы звоните?

Истошное блеянье в трубке. Аппарат просил денег. Бросив трубку болтаться на проводе, я стала рыться в карманах. И нашла жетон мальчика. Проскользнув в монетоприемник, он загромыхал где-то в недрах автомата. Но блеянье не прекращалось.

– Алло? Мисс?

– Пожалуйста, соедините меня с Виктором. Это насчет его сына. Я вчера зво…

– Алло? Меня слышно?

Три коротких гудка, и линия оборвалась. Я грохнула трубкой о рычаг, и она раскололась.

Я так замерзла, так устала, так измучилась от боли. Мне нужно было где-нибудь укрыться на ночь.

Выцветшая табличка на заборе гласила: Heybeliada plaji. Замка на калитке не было; я отодвинула щеколду. Когда я открыла дверцу, петли взвизгнули. Здание оказалось закрыто, на дверях цепь с замком. На окнах металлические ставни. Моих сил хватило лишь на то, чтобы доползти до стульев с лежаками. Я нечаянно задела гору лежаков, и, опрокинувшись, они повалили на землю зонты. Брезент сулил тепло и защиту. Мне захотелось в нем угнездиться. Я подползла к зонтам и улеглась под их прелыми складками, под их спицами, пружинами и стержнями. В просветах у меня над головой мерцали звезды-бриллианты, я стала никем и ничем.

* * *

Дневной свет, синий сквозь брезент. Влажный палаточный уют. Проснулась я еще более изнуренной, чем заснула. Неуемная боль в ключице, прострелы в ногах. Я лежала на бетоне с закрытыми глазами, считая секунды. Темнота почти забрала меня. Я почти позволила ей. Но тут неподалеку зацокали копыта и забряцала упряжь. Страх не давал мне потерять сознание. Заскрипели колеса, и послышался мягкий голос: “Воу, воу, ай”. Внезапно – второй голос, гораздо ближе, прямо у меня над головой. Я вздрогнула и затаила дыхание. Ноги шаркнули по земле – совсем близко. Человек говорил по-турецки: беседа вхолостую. Я почуяла запах дыма – а может, просто показалось. Ноги подобрались вплотную, и сверху началась возня. Шорохи и бормотание. Зонты, под которыми я лежала, убирали один за другим. Деваться было некуда. Я притихла, как мышка. Свет посерел. Меня обнаружили. По мне расползлась его тень. Руки уперты в бока. Во рту сигарета. Я села и сощурилась на него. На нем была голубая рубашка с нашивкой Polis. Он сказал что-то бессмысленное. Повторил погромче, размахивая руками. Я слишком медленно реагировала: он схватил меня за локоть и поднял на ноги. Лучше бы сразу пристрелил. Я заорала так громко, что с пальм разлетелись вороны. Все побелело.

Перед глазами – блестящий лошадиный зад. На козлах – мужчина в черном берете. Меня везли куда-то в открытой повозке, рядом сидел полицейский. Лошадь неспешно переступала копытами. Мы огибали вчерашнюю бухту, море находилось по левую руку, и можно было разглядеть запущенный пляж в утреннем свете. У причала на волнах покачивалась шлюпка. “Adiniz ne?”[58]58
  Как вас зовут? (тур.)


[Закрыть] – спросил полицейский. Я боязливо покосилась на него. Он предложил мне сигарету. Я помотала головой. “Anliyor musunuz?”[59]59
  Вы меня понимаете? (тур.)


[Закрыть] Он закинул руки на спинку сиденья. Копыта мерно постукивали. Я молчала. Разглядывала море. Мерно покачивающуюся шлюпку. Перевернутые швертботы на берегу. Деревья на дальнем склоне. И вдруг взгляд выхватил длинное черное пятно среди сора на пляже. Мой холст, все еще в целлофане. Море принесло его мне.

Я вскочила. И, хотя колеса повозки вращались довольно быстро, я выпрыгнула из нее на ходу. “Hayir! Hayir!”[60]60
  Нет! Нет! (тур.)


[Закрыть] – закричал полицейский. Стоило приземлиться, и боль разорвала меня надвое. Я рухнула посреди дороги и ударилась головой. Последнее, что я слышала, – как со скрипом затормозила повозка. И, пока я лежала, истекая кровью, все скорбные голоса, которые я так долго заглушала, вырвались наружу. Они велели мне оставаться там, где мне самое место, – в грязи.

* * *

Знакомый потолок – низкий, в крапинку. Я лежала в комнате со светло-бежевыми стенами, боль была приглушена, по трубке в тело поступала какая-то жидкость. Правая рука на перевязи, нестерпимая жажда. В углу – темноволосый мужчина в форме, белоснежной и отутюженной. На эполетах по три золотые звездочки, лицо расстроенное.

– Вы знаете, где находитесь? – спросил он, когда я пошевелилась.

Я покачала головой.

Я лежала на каталке. На мне тоже была форма – бледно-голубая.

– Вы в больничном крыле Военно-морской академии, – сказал он. – Вас доставила сюда полиция. (Я попыталась откашляться, но в горле совсем пересохло.) Вы желаете пить? – Он наполнил бумажный стаканчик водой из бака у стены и протянул его мне. – У вас перелом ключицы. Через месяц или два заживет. Рану на голове зашили. Думаю, шрама не останется. Я хочу сказать, вам очень повезло. (Вода была такой ледяной, что я не чувствовала вкуса.) Еще?

Я осушила стаканчик и промычала: “Угу”.

В его походке была юношеская ленца. Но для курсанта он был слишком взрослым. Наверное, офицер. Передав мне стаканчик, он улыбнулся.

– Как вас зовут?

– Элспет, – прохрипела я.

– А, вы можете говорить. – Он улыбнулся еще шире. Зубы у него были такие же ровные и блестящие, как стрелки на брюках. – Элспет. Окей. Хорошее имя.

Я изумленно молчала.

Он достал картонную папку с полки на стене. Сквозь окошко в двери виднелся коридор. Его стены были от пола до потолка увешаны фотографиями курсантов в парадной форме.

– Полицейские привозят вас и говорят: у нее нет документов. У нее нет имени. Они думают, вам здесь не место, а значит, помощи вы не заслуживаете, но не хотят пачкать руки вашей кровью, вот и везут вас сюда. Некоторые люди в этом мире не знают, что такое доброта. Вы понимаете, что я вам говорю?

Я изумленно молчала.

Он пролистал папку с записями.

– Но теперь у вас есть имя. Элспет. Видите – теперь вы человек, как я и они. Вы такая же, как все. – Он извлек из папки прозрачный вкладыш. Нижний угол оттягивали мои жетоны. Рядом виднелся мятый конверт. Он протянул мне вкладыш, чтобы я получше его разглядела. – Этого я им не показывал. Но, возможно, придется, если будут затронуты мои интересы.

Это было письмо Маккинни. Оно сильно пострадало от воды. Ее наклонного почерка на конверте не было. Одни машинописные слова, поблекшие и расплывшиеся:

Собственность Портмантла

Просьба вернуть (за вознаграждение)

– Откуда у вас это?

– Нашел в вашем кармане. Вам повезло, что оно не попало в руки полиции.

Я притихла. Зачем Мак давать мне не то письмо? Должно быть, в спешке она перепутала конверты.

– Знаете, я уже лечил здесь таких, как вы, – продолжал доктор. – Когда в большом доме кто-то болеет, его привозят ко мне. Меня это не очень устраивает. Мне не нравятся люди из большого дома и их друзья-полицейские. Но я врач и не могу отказывать тем, кому нужна моя помощь. И возможно, вы этого не знаете, но во флоте не делают много денег. – С легкой усмешкой он убрал конверт в папку. – Я могу показать письмо полицейским, и мы разделим награду. Им это нравится. Брать деньги без лишних вопросов. Мы все купим себе по большому дому. На будущее, когда выйдем на пенсию.

Он вернул папку на место и двинулся к выходу. Взявшись за дверную ручку, помедлил.

– Но корабли всегда нравились мне больше, чем дома. Я человек флота. Нет разницы, что скажет полиция. – Он резко повернулся: – Катетер вынуть легко, я вам покажу. Думаю, вы сможете стоять на ногах. – В его голосе звучало сострадание, взгляд был искренним. – Знаете, иногда здесь случаются странные вещи. Курсанты не любят быть в больничном крыле. Они любят быть на воздухе, с друзьями. А замков на дверях нет, так что мне их не удержать. – Он отсоединил трубку от катетера у меня на сгибе руки. – Да, они спускаются по лестнице и выходят за ворота. Никто не пытается их остановить. Безобразие.

Он вынул катетер из вены, промокнул капельку крови ватным тампоном и выбросил катетер с ватой в мусорное ведро.

– Спасибо, – сказала я.

Он сделал вид, будто меня не слышал.

– Я дал вам кодеин от боли в ключице. Дальше вам придется полагаться только на себя. Удачи.

Он вышел и закрыл за собой дверь – она действительно не запиралась. Беззвучно зашагал по коридору. Я слезла с каталки. Пол покачнулся. Я ощущала сдавленность в груди. Только бы добраться до пляжа, думала я. Только бы найти холст на берегу. Только бы сесть на паром. Только бы доплыть до большой земли. Только бы доехать до дома. Я достала с полки папку и забрала свои жетоны.

Цепляясь за стены, я шла мимо изображений курсантов в рамках. Правая рука висела на перевязи, и все равно с каждым шагом я морщилась от боли. Указателей в коридоре не было, но слева показалась стальная дверь. Я бросилась к ней и, сбежав по бетонным ступеням, вырвалась на улицу. На плацу стояли мальчишки в синей форме. Когда я пробегала мимо, они повернули головы. Зашептались, косясь на меня. Пятеро. Курильщики. Юные моряки, у которых нет других развлечений, кроме как подымить да поглазеть на раненых женщин. За их спинами тянулось длинное белое здание со множеством окон. Я чувствовала морской запах, но моря не видела. В небе беспокойно кружили чайки.

Я не останавливалась.

До ворот еще двадцать-тридцать ярдов. В деревянной будке в полном облачении нес караул курсант постарше. Шлагбаум был опущен, но, если потребуется, я его перепрыгну. Я не сомневалась, что у меня получится. Я бежала, гася боль, закупоривая ее. Во мне пробудилась надежда. Караульный пропустит меня, я это знала. Но мальчишки дразнились, кричали мне вслед: “Allez! Allez! ”[61]61
  Вперед! (фр.)


[Закрыть] Когда я обернулась, их уже не было. На плацу стояли машины. Рядами. Я замедлила шаг.

Караульный вышел из будки и уже поднимал шлагбаум. Он махал рукой в перчатке, чтобы я поторопилась. Но крики у меня за спиной становились все громче, гуще. Они доносились откуда-то с неба. “Элли! – слышала я. – Элли!”

Куда бы ты ни направлялась, говорила мне Мак, не останавливайся. Я и не собиралась.

Но тут я увидела знак, привинченный к шлагбауму, – медленно поднимаясь, он описывал в небе дугу. Стоянка запрещена? Посторонним вход воспрещен? Нет, что-то другое. Пунктирные линии стали резче, очертания – четче.

Я остановилась.

Дневной свет как будто приглушили.

Крики не смолкали:

– Элли! Элли!

Я подняла голову. На крыше никого не было. Лишь ряд закоптелых труб. Металлический каркас лебедки. Но фасад был уже не ярким, а серым. В лицо мне брызгал незнакомый мелкий дождик.

– Элли, стой на месте! Не двигайся ни на дюйм! Я сейчас спущусь!

И тут я его увидела. Он размахивал руками в окне верхнего этажа.

Форменный зануда.

Виктор Йеил, дом сорок шесть по Харли-стрит, Лондон.

Должно быть, оператор его нашла.

Четвертая из четырех. Ясность

1

По обочинам росла трава, вдоль дороги тянулись голые деревья. Время от времени, когда мы проезжали под пустыми пешеходными мостами, разметка слегка виляла влево или вправо, но в целом всю дорогу от больницы мы двигались по прямой. Машины, сначала лишь мелкие мазки на горизонте, быстро приближались и вжикали мимо. День еще не уступил место вечеру, но уже готовился. Под стеклянными колпаками фонарей зрели зыбкие огоньки. Виктор держал скорость – не выше пятидесяти и не ниже сорока пяти. Он вел машину одной рукой: пальцы расслабленно лежат на руле, локоть высовывается в окно. Другая рука покоилась на колене, изредка поднимаясь к приборной панели, неспешно, словно к окошку билетной кассы. Впереди, где сужалась дорога, показались холмы. Вскоре по лобовому стеклу начало расползаться черное, как сажа, озеро, и, проследив за ним взглядом, я увидела, что прямо за окном, за размытым профилем Виктора, начинается открытое море.

– Ну как ты? – спросил он.

Я отвернулась и принялась дергать бардачок.

– Трудно сказать.

Я дала глазам перестроиться. Вода было далеко – за живой изгородью, пастбищем, купой деревьев, – но осознать это было непросто. Каждая сосновая роща вызывала во мне двоякое чувство: и тоску по дому, и радость возвращения. Я напоминала себе, что дорога под колесами настоящая, что место, куда мы едем, я покинула вовсе не много лет назад, – осмыслить и принять такое было трудно, хотя, наверное, это была меньшая из моих проблем.

– Я стараюсь не думать о том, что нас ждет. Далеко еще?

– Уже совсем близко, – ответил Виктор. – Пять-десять минут. Скоро увидим указатель.

Это я настояла, чтобы он отвез меня обратно. Он долго не соглашался. Искал отговорки. Но теперь до Ласса оставалось всего пять-десять минут. Пять-десять минут, и я узнаю.

* * *

За мной погнались медсестра и санитар. По левой руке у меня струилась кровь: выдернутый из вены катетер процарапал кожу. Я топталась на стоянке в голубой больничной пижаме и с повязкой на руке.

– Давай, зайчик, пойдем внутрь, – сказала медсестра, заботливо придерживая меня за здоровое плечо. Она повела меня ко входу одного из корпусов, мимо карет “скорой помощи”. Придерживая для нас дверь, санитар спросил, не нужно ли мне кресло-каталку. Я сказала, что нет, пойду пешком. Но голоса в голове то затихали, то становились громче, будто я слушала радио с помехами. Мне все еще мерещились курсанты в форме: в коридоре их была целая тьма. Они расступились и, пока мы медленно шествовали к лифту, качали головами, бормотали турецкие оскорбления и плевали мне под ноги.

– Ну вот, подожди пока тут, – сказала медсестра, усаживая меня на сиденье между двумя растениями в горшках. Засохшая земля в них была утыкана окурками.

Приехал лифт. Курсанты по-прежнему ошивались в коридоре, в холодном больничном свете, шепча слова, которых я не могла разобрать. Стены были увешаны изображениями кораблей: старинные суда в золоченых рамах, парусники, фрегаты со стальными корпусами. На время я затерялась в них. Мне показалось, что пахнет свежим салепом. Медсестра вытерла мою руку чем-то щиплющим. Тут из лифта выскочил Виктор Йеил и пронесся мимо нас. Медсестра окликнула его: “Доктор, она здесь!” – а санитар свистнул, чтобы привлечь его внимание.

Резко развернувшись, Виктор поскользнулся и едва не упал. Заметив меня между двумя горшками, он схватился за сердце.

– Слава богу. Вы ее вернули. Спасибо огромное.

– Куда ее отвести? – спросил санитар.

– Обратно в палату, – ответила медсестра. – Нужно заново поставить капельницу.

– Да, обязательно, – сказал Виктор. – Только давайте посадим ее в кресло.

– Она сказала, что может идти, – вставил санитар.

– Нет, я имел в виду, в обычное кресло.

– А, это пожалуйста, – сказала медсестра.

Они будто обсуждали непослушную школьницу, пойманную на воровстве.

– Ладно, зайчик. Вставай.

– Постойте, – спохватился Виктор. – Дайте-ка я ее сначала осмотрю.

– Хорошо, – сказала медсестра. – Пойду подготовлю капельницу.

– Да. Спасибо.

Санитар не уходил.

– Помочь вам отвести ее в палату?

– Не надо, я справлюсь. – Виктор присел передо мной на корточки. – Но спасибо. Если что, я вам крикну.

– Договорились.

Санитар направился к курсантам, игравшим в кости в коридоре. Они не обратили на него ни малейшего внимания.

Руки Виктора легли мне на колени. Он заглянул мне в лицо:

– Элли? Ты помнишь меня? Это я, доктор Йеил. Виктор. Ты меня слышишь?

Я молчала. Лифт дзинькнул, но, когда двери открылись, оказалось, что в кабине пусто.

– Элспет. Посмотри на меня. Посмотри сюда.

И я посмотрела. Уставилась на него в упор. На переносице шелушащаяся натертость от очков. Борода густая, но аккуратно подстриженная. Восковая кожа под глазами и зеленые зрачки, как две половинки оливки. Эти детали я замечала много раз. За десять лет он почти не изменился. Совсем не изменился.

– Я тебя слышу, Виктор, – сказала я.

На его лице отразилось облегчение.

– Умница. Я так и знал. – Он похлопал меня по колену и встал. – Как я рад, что ты цела. – Он помог мне подняться на ноги. – Ты стольких людей переполошила.

– Ты получил мои сообщения? – спросила я.

– Ага. Сейчас не думай об этом. Ординатор показал мне результаты твоих анализов крови. Печеночные ферменты немного повышены. Первым делом надо привести их в норму.

– Бедный Джонатан…

– Не будем сейчас об этом. – Он взял меня под локоть и ткнул пальцем в кнопку вызова лифта. – Мне нужно, чтобы ты отдыхала и получала как можно больше жидкости. – Над лифтом горела одна и та же цифра. – О боги, ну где же эта махина? – Когда лифт наконец добрался до первого этажа, я увидела, что внутри нас ждет курсант в гражданском. – Нажмите на третий, пожалуйста, – попросил Виктор. Курсант исполнил просьбу, закатив глаза.

* * *

Меня умыли, закутали в халат и отвели в комнату отдыха. Виктор попросил медсестру повернуть мое кресло к окну.

– Посмотрим, что ты там увидишь, – сказал он. – Не знаю, какими видами ты любовалась в последнее время, но есть места похуже, чем то, где ты сейчас.

Устроившись рядом на пластиковом стуле, он молча изучал папку с моей историей болезни, пока мне в вены поступало прозрачное лекарство из висевшего на стойке пакета. Иногда он поднимал голову проверить, все ли в порядке, и улыбался, перехватив мой взгляд, или вставал со стула и принимался регулировать капельницу.

Я по-прежнему не понимала, как здесь оказалась. Некоторое время я следила за движением машин под окнами. Наблюдала, как они паркуются задним ходом. Из маленького “форда-англия” вылез мужчина, положил на крышу кузова фетровую шляпу, чтобы достать букет с заднего сиденья, да так без шляпы и ушел. Мимо входа проползла карета “скорой помощи” с надписью “Больница Вейл-оф-Ливен” на боку; то же название, как по трафарету, было выведено на спинках кресел-каталок и на указателях у соседних корпусов. Но мысленно проложить сюда маршрут оттуда, где я находилась прежде, я не могла. Я не помнила переходов между утренними часами и дневными, от одного месяца к другому. А перед глазами то и дело возникали предметы, которых никто, кроме меня, похоже, не видел.

Уложенные кольцами тросы на тротуаре. Спасательные круги на заборе. Военно-морская форма. Пытаясь отвлечься, я слушала, как тикают часы у меня над головой, и смотрела, как в такт им капает раствор. Оказалось, что отсчитывать минуты – занятие успокаивающее. Я просидела на месте еще целых шестнадцать. Портмантл, бухта Хейбелиады и панно уплывали все дальше. Затем я встала и попыталась развернуть кресло.

– Эй, полегче, – сказал Виктор. – Давай я. Ты точно больше не хочешь смотреть в окно?

– Я хочу видеть часы.

Он прищурился:

– Ладно. – Затем развернул меня и передвинул капельницу.

Я завороженно следила, как тонкая красная стрелка кружит по циферблату, и с каждым ее шажком на душе у меня становилось все спокойнее.

Вскоре Виктор поднялся и сунул папку под мышку. Жидкость в капельнице закончилась, и он пошел за медсестрой. Вернувшись, он снял пиджак, засучил рукава и придвинул свой стул вплотную к моему креслу.

– Сейчас у тебя снова возьмут кровь. Но мы ввели тебе приличную дозу тиамина, и туман в голове должен рассеяться. Кстати, у тебя истощение. Нужно постепенно восстанавливать силы, поэтому пока ты на лечебной диете. Когда снова будешь нормально есть, мне разрешат тебя забрать. Хорошо?

Я пожала плечами и тут же поморщилась от боли.

– Ключица будет болеть еще около месяца. Но это только полбеды. – Он подбадривающе улыбнулся. – У тебя в организме обнаружены токсины. Мы думаем, это следствие таблеток, но результаты анализов неоднозначны. Посмотрим, как подействуют капельницы. Ты уже выглядишь немного лучше. Не такой бледной.

Вторая стрелка завершила очередной круг.

– А Джонатан в порядке? – спросила я у часов.

– Да, – буднично ответил Виктор. – А вот мою секретаршу ты чуть до удара не довела. Ей пришлось взять двухнедельный отпуск.

– Я правда думала…

– Я знаю. – Виктор кинул папку на стоявшее поблизости кресло. – Полицейские не смогли определить, как ты получила травму. Ты что-нибудь помнишь?

– Я упала.

– Откуда? С неба?

Я и забыла, как он любит эти свои шуточки.

– С высокого и крутого берега, – ответила я. – А потом ударилась головой. Вроде бы о землю.

– Что ж, это многое объясняет. – Виктор со вздохом скрестил руки на груди. – Им пришлось вытаскивать тебя из-под причала. Ты знала?

– Нет.

– К несчастью, это так. Ты была не в себе.

– Где? – спросила я.

– Что?

– Где меня нашли?

– В деревне неподалеку отсюда. Названия я не запомнил.

– Где?

– Постой, оно у меня записано. – Извернувшись, он дотянулся до папки. – Ласс, – сказал он, пролистав записи. – Причал в деревне Ласс. С двумя “с”.

У меня перехватило дыхание.

Виктор кивал, перечитывая свои каракули.

– В полиции сказали, что ты ночевала под причалом. Завернутая в украденный из лодки брезент. Они не знают, сколько времени ты там провела. Прольешь свет на эту загадку?

Я не могла выдавить ни звука.

– Они попытались посадить тебя в патрульную машину, но ты потеряла сознание. Тогда тебя погрузили в “скорую” и привезли сюда. Тебе повезло, что рядом оказалась хорошая больница. Тебе сразу поставили капельницу.

Ласс, думала я. ЛАСС.

– Врачи нашли у тебя в кармане назначение с моей фамилией, – продолжал Виктор. – Я попросил их держать тебя здесь до моего приезда. Но на путях сейчас ремонтные работы – сплошные сбои в расписании поездов, так что пришлось добираться на машине. Еще я долго улаживал дела на работе. В итоге, когда я наконец приехал, ты уже, скажем так, сама себя выписала. Жаль, что я пораньше не вырвался.

– А Джим знает, где я?

– Кто? – Он приподнял бровь. – Джим?

Я рассказала, как приехала в Ласс на похороны Генри Холдена и узнала, что Джим Калверс живет в старом домике неподалеку. Я рассказала, что провела там несколько месяцев с Джимом. Виктор слушал, не меняя выражения лица.

– Так вот где ты пряталась с нашей последней встречи? В этом доме с Джимом Калверсом?

– Не все время.

– А где еще?

– Вряд ли я смогу тебе объяснить.

– А ты попробуй.

– Трудно отделить правду от вымысла.

– Над этим поработаем вместе.

– В каком-то смысле я до сих пор ощущаю себя там. Я знаю, что это не так… Что это невозможно. Просто больно думать, что меня никогда там не было. Понимаешь?

Внезапно непонятно откуда на меня нахлынула грусть. На ресницах повисли крупные слезинки и покатились по щекам.

Виктор отложил записи:

– Тише, не волнуйся. Со временем все встанет на свои места. Зря я на тебя давил. – Он протянул мне платок: – Держи. Он чистый.

Я промокнула глаза, не в силах оторвать взгляда от часов.

– У меня тут есть одна вещица, которая тебе поможет, – сказал Виктор, вставая. Он вытащил из кармана брюк кожаный бумажник и, усевшись на место, принялся в нем копаться. – Она точно была тут. Господи, ну где же… А, все, нашел. – Он достал прямоугольный снимок, сложенный по размеру бумажника, и протянул его мне. – Эту фотографию мы сделали прошлым летом. В нашем загородном доме в Норфолке. Он не хотел позировать, но Мэнди настояла, и я этому рад. Уже не такой мелкий прыщ, но попробуй заставь его снять этот костюм.

На снимке Джонатану Йеилу было не больше одиннадцати. Он стоял на стене из камня сухой кладки, раскинув руки и плотно сжав кулаки. Волосы ерошит ветер. Позади – небо в облаках. Лицо в лучах солнца. На нем синий свитер в обтяжку и развевающаяся мантия. На груди – желто-красная эмблема Супермена, вышитая вручную. Глубоко сосредоточенный взгляд. Как я была рада увидеть его лицо…

– С чем только не приходится мириться, – сказал Виктор. Он перевернул снимок у меня в руке и указал на подпись: “Несемся к Норфолкским озерам, авг. ‘62”. – Скоро пойдет во взрослую школу. По-прежнему заноза в заднице, но, если я когда-нибудь его потеряю, мир утратит всякий смысл. Я бы ни за что не оправился от такого удара. Что бы, по-твоему, ни случилось, радуйся, что этого не произошло. И напоминай себе об этом, когда будет невмоготу.

* * *

Дружба с Маккинни, крепнувшая год от года, восхищение, которое вызывал у меня Куикмен, добродушные пикировки с Петтифером – такие вещи нелегко отпускать, когда тебе нечем их заменить. Любые разговоры о них были бы сродни признанию, что они ненастоящие. Но я могла принять правду и быть благодарной за свои фантазии. А Виктор уж точно не станет их обесценивать.

Ближе к вечеру, когда в мои вены вливали новый пакет раствора, а в руках у меня был очередной недопитый стакан белесой смеси, в голове немного прояснилось, но в душе по-прежнему был разлад.

– Я знаю, что меня там на самом деле не было. – Я так внезапно нарушила тишину, что Виктор вздрогнул. – Но я еще не решила, что хуже: хранить это место в тайне и никого туда не пускать или говорить о нем и смотреть, как оно исчезает.

Виктор уже закончил работать с бумагами и теперь разгадывал кроссворд. Он поднял взгляд от газеты:

– Не хочешь о чем-то говорить – не надо. Но по-моему, всегда лучше делиться переживаниями, чем подавлять их. И ты знаешь, как я уважаю твое воображение. – Он не стал доставать блокнот. – Я твой врач, но также и твой друг. Когда будешь готова, я тебя выслушаю. Без принуждения.

Я чуть было не рассказала ему все взахлеб, как Джонатан, когда объяснял мне про мир Супермена. Только я не могла говорить о таком вслух. Казалось, произнеся слово “Портмантл”, я умалю его значимость, а я не готова была расстаться с прибежищем.

Виктор вернулся к кроссворду.

– Разумеется, я хотел бы отменить тофранил, – сказал он, не глядя на меня. – Может, вообще не стоило его тебе назначать. Но ты не особенно следила за дозами.

– Виктор, никто тебя не винит.

– Зато я виню себя за всех.

– Ты поступал так, как считал нужным.

– Может, тут я тебя и подвел – из-за того, что не слушал. Я допустил кучу ошибок в твоем лечении. Когда вернемся, я перечитаю все записи с наших сеансов. Попробую разобраться, что можно было сделать лучше. Ну а сейчас остается только радоваться, что ты цела. – Он открутил колпачок ручки и вздохнул: – Четырнадцать по вертикали. Атавистический. Одиннадцать букв. Это что у нас? Первобытный?

– А вдруг Джим все еще там? В Лассе. В домике.

– Эта мысль приходила мне в голову. – Виктор бросил на меня взгляд. – Но мне кажется, ты еще не до конца во всем разобралась. Отдыхай. Пусть тиамин делает свое дело.

– Мне нужно вернуться к причалу. Я кое-что там оставила. Это важно.

Он пропустил мои слова мимо ушей.

– “Первобытный” подходит. Семь по вертикали: работа по дереву. Шесть букв.

– Виктор, мне нужно вернуться.

– Да, я слышал, – сказал он, заполняя клеточки кроссворда. – Резьба. Тогда по горизонтали неправильно.

– Виктор.

Он закинул ногу на ногу и воззрился на меня поверх очков.

– Честно говоря, я сомневаюсь, что это пойдет тебе на пользу. Лучше думай о будущем. Сегодня отдыхай, а завтра утром, если все будет хорошо, поедем домой.

– Для меня это важно. Я должна ее найти.

– Элли, ты меня не слушаешь.

– Ну пожалуйста! Если ты поедешь со мной, то поймешь почему.

– Перестань дергаться и расслабься. Мы никуда не едем.

– Но я снова начала писать. Я писала.

– Насколько я помню, твоя проблема была не в этом, а в том, чтобы остановиться.

– Я закончила свою работу. Свое панно.

Эти слова что-то в нем расшатали.

– Когда?

– Вчера.

– Вчера ты валялась под причалом.

– Значит, до этого. Я тебя прошу. Ты должен меня туда отвезти.

Он потянул себя за бакенбарды с проблесками седины.

– Ну не знаю.

– Я оставила его где-то на пляже. Это моя лучшая работа. Не могу же я ее бросить!

– О чем оно, это панно?

– Оно абстрактное. Тебе просто надо его увидеть. Словами не описать.

– На нем случайно нет кораблей?

– Ни одного. Это чистая абстракция.

– Как же ты дотащила его до пляжа? Будь оно даже вполовину меньше работы, которую я видел у тебя в мастерской…

– Я срезала его с подрамника и скатала в рулон.

– Зачем?

– Чтобы удобнее было нести. – Я смотрела на него умоляющим взглядом. – Ну какая разница? Виктор, если ты не отвезешь меня, я найду другой способ туда добраться. На автобусе. Пешком. Разве не лучше нам поехать вместе?

Он поерзал на месте и свернул газету.

– Палатный врач хочет, чтобы ты оставалась здесь до утра. Я не могу тебя выписать без его разрешения.

Почувствовав, что он колеблется, я продолжила:

– Так отвези меня, когда будет можно.

Он хмыкнул.

– Я должен быть в Лондоне к обеду. У меня на завтра назначены другие пациенты.