Текст книги "Петербургские святые. Святые, совершавшие свои подвиги в пределах современной и исторической территории Санкт-Петербургской епархии"

Сщмч. Александр (Сахаров)
(† 1927), память 7 августа

Александр Николаевич Сахаров родился в 1873 году в Санкт-Петербурге в семье полкового священника протоиерея Николая Сахарова. После окончания Санкт-Петербургской духовной академии Александр Николаевич рукоположен в сан священника. Был возведен в сан протоиерея. В начале 1920-х годов служил в храме Михаила Архангела в Санкт-Петербурге[64]64
  Церковь святого Михаила Архангела лейб-гвардии Московского полка (Санкт-Петербург, Б. Сампсониевский пр., 61.) Утрачена.


[Закрыть].

В 1924 году власти Петрограда – Ленинграда развернули усиленную борьбу с православными, заключая их в тюрьмы и в концлагеря. Для того чтобы быть арестованным, достаточно было доноса, который почти всегда следовал в то время от обновленцев, внимательно наблюдавших за всеми сколько-нибудь ревностными священниками.

Сщмч. Александр (Сахаров)

В январе 1924 года в ОГПУ поступил донос, в котором говорилось, что протоиерей Александр будто бы проповедовал с амвона, чтобы верующие не шли за этим правительством, так как советская власть временна, и что со смертью Ленина народ избавился от одного из антихристов.

В начале февраля 1924 года протоиерея Александра арестовали. На допросах он не признал себя виновным, сказав: «Проповеди я говорил почти на каждой службе, но только на евангельские темы, не затрагивая политических вопросов и общественных деятелей. Может быть, кому-либо из слушателей в моих проповедях действительно показалось что-либо антисоветским, но я вас уверяю, что этого не было никогда».

26 сентября 1924 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило о. Александра к трем годам заключения в Соловецком концлагере. 22 октября его отправили в лагерь, откуда ему уже не суждено было вернуться. Протоиерей Александр Сахаров скончался в Соловецком лагере 7 августа 1927 года и погребен в безвестной могиле.

Сергианство

Устоявшийся в церковно-исторической и публицистической литературе термин. Использовался преимущественно Русской Православной Церковью За рубежом до ее присоединения к Московскому патриархату в 2007 году и иными православными группами, оппозиционно настроенными к последнему.

Обозначает политику безусловной лояльности коммунистическому режиму в СССР, начало которой обычно связывают с так называемой Декларацией 1927 года, изданной заместителем Местоблюстителя патриаршего престола митрополитом (с сентября 1943 года – патриархом) Сергием (Страгородским), идеи которой легли в основу отношения руководства Московского Патриархата к власти в советские годы. Термин имеет вполне выраженную негативную оценочную коннотацию, и использование его предполагает полемический контекст.

29 июля 1927 года Заместитель Местоблюстителя патриаршего престола митрополит Сергий (Страгородский) издал Послание Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Нижегородского Сергия и Временного при нем Патриаршего Священного синода «Об отношении Православной Российской Церкви к существующей гражданской власти», в литературе обычно именуемое Декларацией митрополита Сергия, или Декларацией 1927 года. Послание прежде всего отмечает факт ожесточенной вредительской и диверсионной деятельности «наших зарубежных врагов», в связи с чем особо важно «теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и Правительством».

Далее, как о плоде усилий не только своих, но и покойного Патриарха Московского и всея России Тихона (Беллавина), Сергий извещал, что «в мае текущего года, по моему приглашению и с разрешения власти, организовался временный при заместителе патриарший Священный Синод в составе нижеподписавшихся (отсутствуют преосвященный Новгородский Митрополит Арсений, еще не прибывший, и Костромской архиепископ Севастиан, по болезни). Ходатайство наше о разрешении Синоду начать деятельность по управлению Православной Всероссийской Церковью увенчалось успехом».

Пассаж, вызвавший наибольшие пререкания, гласил: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное варшавскому, сознается нами как удар, направленный в нас».

Послание указывает причину трудностей во взаимоотношениях между Церковью и новою властью: «Это – недостаточное сознание всей серьезности совершившегося в нашей стране. Учреждение советской власти многим представлялось недоразумением, случайным и поэтому недолговечным. Забывали люди, что случайности для христианина нет, и что в совершившемся у нас, как везде и всегда, действует та же

Десница Божия, неуклонно ведущая каждый народ к предназначенной ему цели. Таким людям, не желающим понять „знамений времени", и может казаться, что нельзя порвать с прежним режимом и даже с монархией, не порывая с православием».

Далее Послание разъясняло линию Патриархии в отношении Зарубежного синода, а также вообще православной русской эмиграции: «<…> Синод и до сих пор продолжает существовать, политически не меняясь, а в последнее время своими притязаниями на власть даже расколов заграничное церковное общество на два лагеря. Чтобы положить этому конец, мы потребовали от заграничного духовенства дать письменное обязательство в полной лояльности к Советскому правительству во всей своей общественной деятельности. Не давшие такого обязательства или нарушившие его будут исключены из состава клира, подведомственного Московской Патриархии. Думаем, что, размежевавшись, так, мы будем обеспечены от всяких неожиданностей из-за границы. С другой стороны, наше постановление, может быть, заставит многих задуматься, не пора ли и им пересмотреть вопрос о своих отношениях к Советской власти, чтобы не порывать со своей родной Церковью и Родиной».

Послание выражает надежду на возможность созыва второго Поместного Собора (после Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг.), «который изберет нам уже не временное, а постоянное центральное церковное управление». Этой надежде суждено было сбыться, но и то лишь формально, через 16 лет – в 1943 году.

Документ подписали, кроме Сергия (Страгородского), бывшего тогда Нижегородским митрополитом, следующие 8 Членов временного патриаршего Священного синода: Серафим (Александров), митрополит Тверской; Сильвестр (Братановский), архиепископ Вологодский; Алексий (Симанский), архиепископ Хутынский, управляющий Новгородской епархией-Анатолий (Грисюк), архиепископ Самарский; Павел (Борисовский), архиепископ Вятский; Филипп (Гумилевский), архиепископ Звенигородский, управляющий Московской епархией, – Константин (Дьяков), епископ Сумский, управляющий Харьковской епархией; Сергий (Гришин), епископ Серпуховской.

Обновленческий Синод Российской Православной Церкви расценил Декларацию как свою «идеологическую победу на фронте общественно-церковных отношений, как они понимались нами и тихоновцами»: «Воззвание свидетельствует о полном признании главой „Сергиевщины“ Положений Собора 1923 года, декларировавших нормальное отношение церкви к советской государственности и совершившейся социальной революции».

Послание вызвало бурную реакцию в церковной среде как в СССР, так и за границей. Значительная часть духовенства и мирян в России не приняло Декларацию. Некоторые епархии в ответ издали так называемые отложения.

Некоторые православные мыслители, как то Николай Бердяев, отнеслись к Посланию сочувственно.

Есть свидетельство, что Патриарший местоблюститель митрополит Петр якобы вынес от Декларации Сергия «вполне удовлетворительное впечатление… не касаясь ее некоторых абзацев». Однако достоверность этого утверждения сомнительна и фактически опровергается известным письмом самого митрополита Петра.

Послание Соловецких епископов, одобряя «самый факт обращения Высшего Церковного Учреждения к правительству с заверением о лояльности Церкви в отношении советской власти во всем, что касается гражданского законодательства и управления», не могло «принять и одобрить послания в его целом» и заключает, что «Высшая Церковная Власть, ручаясь за лояльность Церкви в отношении к государству, открыто должна будет заявить правительству, что Церковь не может мириться с вмешательством в область чисто церковных отношений государства, враждебного религии».

К концу 1927 года основная организованная оппозиция курсу митрополита Сергия сложилась вокруг Ленинградского митрополита Иосифа (Петровых), находившегося тогда в Ростове: его сторонники часто именуются иосифлянами. В дальнейшем радикальная правая оппозиция сергианству развилась в широкое разрозненное движение так называемых истинно-православных христиан, или Катакомбную церковь.

Власти широко использовали Декларацию 1927 года для борьбы с церковной оппозицией ГПУ. При аресте агент ГПУ спрашивал епископа или священника: «Как вы относитесь к Декларации митрополита Сергия?»; при отрицательном ответе, данный епископ признавался контрреволюционером и брался под стражу.

Помимо отвергших «Декларацию» открыто, существовал ряд архиереев и иных клириков, не порывавших общения с митрополитом Сергием, но критиковавших его и воздерживавшихся от возношения его имени за богослужением, а не подчинившиеся его требованиям о поминавшие властей, – так называемые непоминающие. Наиболее известной группой таких умеренных оппозиционеров были даниловцы (по имени московского Данилова монастыря), а также мечевцы – по имени настоятеля московского храма Николы в Кленниках на Маросейке Сергия Мечева. Немало было и тех, кто, негативно относясь к Декларации, тем не менее не прекращал поминовения митрополита Сергия.

Из подписавших «Декларацию» в 1936–1938 годы один (Филипп) умер в тюрьме, двое (Серафим и Павел) были расстреляны, один (Константин) забит до смерти на допросе, один (Анатолий) умер в лагере и лишь трое (митрополиты Сергий и Алексий и архиепископ Сергий (Гришин)) дожили до созыва Архиерейского Собора в сентябре 1943 года.

В 1967 году православный правозащитник и в дальнейшем политзаключенный Борис Талантов написал статью «Сергиевщина или приспособленчество к атеизму (Иродова закваска)», получившую распространение в самиздате, в которой говорил: «Коммунистическая партия увидела в этом обращении слабость Церкви, готовность нового Церковного Управления исполнять беспрекословно любые приказания гражданской власти, готовность выдать на произвол властей, под видом контрреволюционеров церковнослужителей, дерзнувших обличать произвол и насилия. <…> Объективно это обращение и последующая деятельность Митрополита Сергия была предательством Церкви. <…>

Что же Митрополит Сергий спас своим приспособленчеством и чудовищной ложью? К началу Второй мировой войны в каждой области осталось от многих сотен церквей 5-10, большинство священников и почти все епископы (за исключением немногих, сотрудничавших с властями подобно Митр. Сергию) были замучены в концлагерях. Таким образом, Митрополит Сергий своим приспособленчеством и ложью никого и ничего не спас, кроме своей собственной особы. В глазах верующих он потерял всякий авторитет, но зато приобрел благоволение „отца народов" И. Сталина».

Декларация была решительно отвергнута руководством и большинством членов Русской церкви за пределами СССР (РПЦЗ) и служила с тех пор препятствием к воссоединению с Церковью в России. В дальнейшем раскол между двумя частями Церкви углублялся.

Архиерейский Собор Русской Православной Церкви 2527 октября 1990 года в своем Воззвании заявил, что Церковь не считает себя связанной Декларацией митрополита Сергия 1927 года, но при этом подчеркнул: «Со всею определенностью мы обязаны подчеркнуть, что Декларация 1927 г. не содержит ничего такого, что было бы противно Слову Божию, содержало бы ересь, и таким образом, давало бы повод к отходу от принявшего ее органа церковного управления».

В интервью газете «Известия» 10 июня 1991 (опубликовано полностью в ЖМП, 1991, № 10, стр. 5–8) на вопрос о его отношении к Декларации митрополита Сергия патриарх Алексий II ответил: «…заявление митрополита Сергия, конечно, нельзя назвать добровольным, ибо ему, находившемуся под страшным давлением, пришлось заявить вещи, далекие от истины, ради спасения людей. Сегодня же мы можем сказать, что неправда замешана в его Декларации. Декларация ставила своей целью „поставить Церковь в правильные отношения к советскому правительству". Но эти отношения, а в Декларации они ясно обрисовываются как подчинение Церкви интересам государственной политики, как раз не являются правильными с точки зрения Церкви. <…> Надо признать, что Декларация не ставит Церковь в „правильное" отношение к государству, а, напротив, уничтожает ту дистанцию, которая даже в демократическом обществе должна быть между государством и Церковью, чтобы государство не дышало на Церковь и не заражало ее своим дыханием, духом принудительности и безмолвности. <…> Что же касается моей защиты этой Декларации, то надо помнить, что критика Декларации в основном была направлена против слов: „Мы хотим считать Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости которой – наши радости и беды которой – наши беды".

Противники Декларации утверждали, что таким заявлением радости атеистического государства отождествляются с радостями Церкви. Это действительно получалось бы абсурдно. Но ведь в Декларации нет слова „которого", то есть государства, Советского Союза, а есть слово „которой", соотносимое со словом „Родина". То есть речь идет о Родине, радости которой независимо от политического режима, господствующего в ней или над ней, действительно радуют и Церковь. Поэтому это положение Декларации я все время отстаивал, согласен я с ним и сегодня. Что же касается остальных положений Декларации… Мы не спешили на словах отказываться от нее, пока на деле, в жизни не смогли занять действительно независимую позицию. За этот год, я считаю, мы реально смогли выйти из-под навязчивой опеки государства, и потому теперь, имея как факт нашу дистанцированность от него, мы имеем нравственное право сказать, что Декларация митрополита Сергия в целом ушла в прошлое и что мы не руководствуемся ею».

В интервью, данном в сентябре 1991 года, председатель Отдела внешних церковных сношений митрополит Кирилл (Гундяев) (с 1 февраля 2009 года – Патриарх Московский и всея Руси) говорил про себя, что он: «В молодости очень резко критиковал митрополита Сергия и относился к числу „несергианцев“».

Тезис о недопустимости вмешательства государства в духовную жизнь Церкви содержится в документе «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», принятом на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года.

Сщмч. Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский
(† 1929), память 15 декабря

Владимир Алексеевич Троицкий родился 13 (25) сентября 1886 года, в селе Липицы Каширского уезда Тульской губернии, ныне Серпуховского района Московской области. Отец – Алексей Петрович Троицкий, сын священника и сам сельский священник. Братья – Дмитрий, принял монашеский постриг с именем Даниил, позднее был архиепископом Брянским; Алексей, священник в родном селе Липицы, погиб в лагере. Сестры – Ольга и София.

Рано изучил церковнославянский язык, в возрасте пяти лет уже читал в храме часы и шестопсалмие. Окончил Тульское духовное училище (1900 г.), Тульскую духовную семинарию (1906 г.).

В 1906 году поступил в Московскую духовную академию. Был лучшим по успеваемости студентом за последние 50 лет существования Академии. За время учебы был удостоен премии Московского митрополита Макария за лучшее семестровое сочинение и премии митрополита Московского Иосифа за лучшую кандидатскую работу. Окончил Московскую духовную академию в 1910 году со степенью кандидата богословия за сочинение «История догмата о Церкви». В 1912 году защитил диссертацию на степень магистра богословия по теме «Очерки из истории догмата о Церкви»; удостоен премии Московского митрополита Макария за 1912–1913 годы. В 1910–1911 годы – профессорский стипендиат Московской духовной академии.

С 1911 года преподавал в академии Священное Писание Нового Завета.

С апреля 1913 года – доцент, с декабря – экстраординарный профессор Священного Писания Нового Завета Академии. С мая 1913 года – инспектор Академии, в мае-сентябре 1917-го – исполняющий обязанности ректора Академии.

28 марта 1913 года пострижен в монашество, с 11 апреля – иеродиакон, с 2 июня – иеромонах, с 5 июля – архимандрит.

Сщмч. Иларион (Троицкий)

Основные научные работы посвящены учению о церкви. Концепция церкви, предложенная святителем, опирается на Священное Писание и учение святых отцов, причем святоотеческие представления пережиты им изнутри. В большинстве его сочинений можно проследить развитие мысли о церкви как «союзе любви», как организме, мистическом Теле, члены которого объединены общей благодатной жизнью, имя которой – любовь. Считал, что Запад отпал от церкви, что на Западе с 1054 года нет церкви, а отпадение от церкви означало отпадение от Христа – главы церкви и от христианства вообще. Единственной святой, соборной и апостольской церковью является православная церковь, вне которой таинства недействительны. Был убежденным славянофилом и антизападником. Упрекал русскую интеллигенцию в отрыве от церкви и русских корней, благодаря насаждению западноевропейских культуры, образования и воспитания с петровских времен. Критиковал схоластику и призывал к очищению богословия от западного влияния: «На борьбу с этим-то вредным латинско-немецким засильем и его печальными плодами в нашем богословии я и считаю своим нравственным долгом вас призвать в эту грозную годину отечественной освободительной войны. Борьба уже началась».

Был активным сторонником возрождения Патриаршества. В октябре 1917 года в лекции в Московской духовной академии говорил: «Теперь наступает такое время, что венец патриарший будет венцом не „царским" а скорее венцом мученика и исповедника, которому предстоит самоотверженно руководить кораблем Церкви в его плавании по бурным волнам моря житейского».

Был делегатом Поместного Собора 1917–1918 годов, на котором 23 октября произнес яркую речь в защиту идеи о восстановлении Патриаршества. В ее основу он положил свое убеждение в том, что «патриаршество есть основной закон высшего управления каждой поместной церкви», и что если мы не хотим порывать с вековым церковным преданием, мы не имеем права отвергнуть патриаршество. Завершил речь словами: «Есть в Иерусалиме „стена плача“… В Москве, в Успенском соборе, также есть русская стена плача – пустое патриаршее место. Двести лет приходят сюда православные русские люди и плачут горькими слезами о погубленной Петром церковной свободе и былой церковной славе. Какое будет горе, если и впредь навеки останется эта наша русская стена плача! Да не будет!..». Выступление архимандрита Илариона сыграло значительную роль в принятии Собором решения о восстановлении Патриаршества.

После избрания патриарха Тихона Илларион стал его секретарем и главным консультантом по богословским вопросам. Одновременно продолжил исполнять обязанности инспектора (эта должность получила название «проректор» Академии), официально освобожден от этой должности в 1920 году. Регулярные занятия в Академии прекратились в 1919 году, но преподаватели, в том числе и архимандрит Иларион, читали лекции и позднее.

Вопрос об архиерейском рукоположении архимандрита Илариона встал еще в 1918 году, когда о. Илариону было 32 года. 1 апреля 1918 года епископ Орловский и Севский Серафим (Остроумов) в своем рапорте Священному Синоду просил организовать викарную Брянскую кафедру и предлагал архимандрита Илариона сделать епископом-викарием своей епархии с титулом «Брянский и Мценский», однако эти планы не осуществились.

Весной 1919 года о. Илларион находился в заключении в Бутырской тюрьме.

25 мая 1920 года хиротонисан в епископа Верейского, викария Московской епархии. Несмотря на многочисленные поручения, которые ему приходилось выполнять как помощнику патриарха Тихона, епископ Иларион часто служил в храмах Верейского уезда.

22 марта 1922 года его арестовали и в июне на год выслали в Архангельск.

В 1923 году по возвращению из ссылки, возведен в сан архиепископа. В 1923 был настоятелем Сретенского монастыря в Москве. Много служил в храмах и проповедовал. Получил известность как блестящий оратор. Паства уважительно относилась к нему и называла «Иларионом Великим».

Вел переговоры от имени церкви с представителями государства, добиваясь смягчения его политики в отношении религии. Когда началось массовое возвращение в церковь обновленцев, благодаря именно святителю Илариону церковная жизнь в Москве была налажена в кратчайший срок. Он разработал чин покаяния и сам принял исповедь сотен обновленцев – священников и мирян. Участвовал в публичных диспутах с атеистами.

Активная деятельность владыки вызвала недовольство большевиков. Осенью 1923 года его арестовали и приговорили к трем годам лагерей. 1 января 1924 года перевезли на пересыльный пункт на Поповом острове, а в июне отправили в Соловецкий лагерь особого назначения. На берегу Белого моря он работал сетевязальщиком и рыбаком; был лесником, живя в Варваринской часовне; как сторож жил в Филипповской пустыни.

В лагере святителя не оставляли бодрость и духовная радость. Находясь на Соловках, он сохранил в себе все те добрые качества души, которые были приобретены им посредством подвигов и до монашества, и в монашестве, и в священстве. Те, кто в это время находились вместе со свт. Иларионом, являлись свидетелями его полного монашеского нестяжания, глубокой простоты, подлинного смирения, детской кротости. Он просто отдавал все, что имел, что у него просили.

Автор книги «Неугасимая лампада» Борис Ширяев, также бывший соловецким узником, вспоминал: «Силе, исходившей от всегда спокойного, молчаливого владыки Илариона, не могли противостоять и сами тюремщики: в разговоре с ним они никогда не позволяли себе непристойных шуток, столь распространенных на Соловках, где не только чекисты-охранники, но и большинство уголовников считали какой-то необходимостью то злобно, то с грубым добродушием поиздеваться над „опиумом". Нередко охранники, как бы невзначай, называли его владыкой. Обычно – официальным термином „заключенный". Кличкой „опиум", попом или товарищем – никогда, никто».

По словам еще одного узника, священника Павла Чехранова, «в лагере владыка пользовался великим почетом. Многие видели в нем духовного отца; а в отношении душ, уже отравленных неверием, он был миссионером. Авторитет святителя был так высок, что вскоре сведения о его лагерной деятельности дошли до эмиграции. И благодаря, в частности, ему Соловецкий лагерь в 20-х годах был своеобразным духовным очагом, возле которого многие нашли спасение».

В 1925 году свт. Илариона временно перевели в ярославскую тюрьму, где власти убеждали его в обмен на свободу примкнуть к одному из лояльных большевикам церковных направлений – григорианству – но безрезультатно (владыка безусловно считал приверженцев этого течения раскольниками). Более того, сообщил другим заключенным об этом предложении. За «разглашение» данной информации был приговорен к новому трехгодичному сроку заключения и отправлен обратно на Соловки.

Являлся одним из авторов так называемой «Памятной записки соловецких епископов» (27 мая / 9 июня 1926 года), выразившей волю группы заключенных архиереев. «Записка» имела целью разработать основы для сосуществования Церкви и государственной власти в тех условиях, когда их духовные принципы противоположны, несовместимы; она продолжала линию церковной политики, которую вел патриарх Тихон. Составители «Записки» заявили о систематических гонениях на Церковь в Советском Союзе и обличили неправду обновленчества. Они призвали к последовательному проведению в жизнь закона об отделении Церкви от государства; речь шла, в сущности, о желании Церкви действовать без опеки государственных чиновников.

Святитель был лоялен по отношению к митрополиту Сергию (Страгородскому), при этом не отказывался от последовательного отстаивания интересов церкви. Осенью 1929 года его вновь осудили – к трем годам ссылки в Среднюю Азию.

В дороге он заразился сыпным тифом, вспыхнувшим среди заключенных. Без вещей (в пути его обокрали), в одном рубище, кишащем насекомыми, в горячке, его привезли в Ленинград и поместили в тюрьму. Через день тяжелобольного владыку отправили в больницу (куда он вынужден был идти пешком), где скончался через несколько дней. В бреду говорил: «Вот теперь я совсем свободен!» Врач, присутствовавший при его кончине, стал свидетелем того, как владыка благодарил Бога, радуясь близкой встрече с Ним.

Ленинградский митрополит Серафим (Чичагов) добился у властей разрешения похоронить святителя в соответствии с его саном. Когда ближайшие родственники и друзья увидели его тело, святителя с трудом узнали: годы лагерей и тюрем превратили молодого, цветущего человека в седого старика. Похоронен священномученик в Ленинграде на кладбище Новодевичьего монастыря у Московской заставы, в 1990-е годы его могила стала местом почитания.

10 мая 1999 года в Сретенском монастыре патриарх Московский и всея Руси Алексий II совершил его прославление в лике местночтимых святых. Накануне честные останки архиепископа Илариона перевезли из Петербурга и поместили в соборный храм Сретенского монастыря.

Владыка Иларион причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания.

Прославление свт. Илариона продолжалось и за пределами России. 14 января 2006 года в Германии собиралась группа верующих, которые служили Литургию в честь свт. Илариона. Из этой группы образовался приход, который решением Священного синода Русской Православной Церкви Московского патриархата от 21 августа 2007 года был включен в Берлинско-Германскую епархию. Первый настоятель этого прихода – иеромонах Серафим (Стандхардт), а первая староста – София Хейнзе, дальняя родственница свт. Илариона.