Текст книги "Петербургские святые. Святые, совершавшие свои подвиги в пределах современной и исторической территории Санкт-Петербургской епархии"

В начале 1926 года молодые ученые Никита Мещерский и Ростислав Лобковский организовали монашеский кружок (кружок по изучению монашества) имени Иоанна Лествичника. Первоначально, до осени 1926 года его возглавлял о. Лев.

Весной 1927 года о. Лев был арестован во второй раз. В это время в Богословско-пастырском училище обучалось около 70 человек, и его популярность стала вызывать раздражение у властей. В конце апреля заведующий районным церковным столом написал городскому руководству заявления о необходимости закрыть Высшие Богословские курсы и Богословско-пастырское училище, так как они «готовят врагов советской власти». Ликвидировать эти учебные заведения в то время власти не решились, но поручили ГПУ сфабриковать «дело Богословско-пастырского училища». Аресты по нему проходили в основном в мае-июне 1927 года и серьезно затронули Александро-Невское братство.

Суть обвинения заключалась в том, что Владыки Гавриил и Григорий через педагогический совет Богословско-пастырского училища и учащихся (преимущественно из дворян) якобы организовали кружок «Ревнителей истинного православия», «на который возлагалась обязанность массового выступления при закрытии по требованию рабочих церквей, при передаче церквей другим течениям» (т. е. обновленцам) и т. п.

При обысках у некоторых учащихся и преподавателей нашли отдельные образцы религиозного самиздата того времени – седьмое письмо к друзьям М. Новоселова (от 11 мая 1923 года), антиобновленческие послания и др. Они дополнили «обвинительный материал».

Впрочем, допросы обвиняемых дали следствию немного. Архимандрит Лев, как и почти все остальные, свою вину категорически отрицал. В конце концов «дело Богословско-пастырского училища» развалилось.

19 ноября 1927 года всех арестованных освободили под подписку о невыезде, а через год – 10 ноября 1928 года дело вообще было прекращено «за недостаточностью компрометирующего материала» и взятые подписки аннулированы. Но все учебные заведения Московской патриархии к этому времени в Ленинграде (как и по всей стране) уже были закрыты.

Из хранящейся в следственном деле «Всесоюзного центра Истинного Православия» секретной переписки ОГПУ видно, что арестованные по «делу Богословско-пастырского училища» были освобождены с расчетом на то, чтобы они включились в набиравшее силу иосифлянское движение. Советскому руководству были выгодны любые новые расколы и разделения в Русской Православной Церкви, ослаблявшие ее единство.

Некоторые из освобожденных в ноябре 1927 года стали активными участниками иосифлянского движения. Но все руководители Александро-Невского братства единодушно остались верны митрополиту Сергию. Под их влиянием и практически все члены братства за редчайшим исключением не поддержали иосифлян.

С рубежа 1928–1929 годов стала нарастать волна массовых гонений и репрессий против всех течений Русской Православной Церкви. Начали закрываться и церкви при ленинградских подворьях ликвидированных монастырей, хотя официально они уже давно считались приходскими. Так, в апреле 1930 года закрыли церковь подворья Творожковского монастыря, что стало тяжелым ударом для Александро-Невского братства. Архимандрит Варлаам (Сацердотский) и архиепископ Гавриил (Воеводин) перешли служить в Феодоровский собор.

Туда же перешли и оба ранее бывших при Творожковском подворье братских хора. Регентом хора правого клироса был назначен иеромонах Серафим (Суторихин), окормлять его певчих стал настоятель собора о. Лев. Хором же левого клироса регентовала Вера Киселева, а духовным отцом певчих был архимандрит Варлаам.

На допросе 28 февраля 1923 года о. Варлаам так охарактеризовал последние годы существования братства: «После ареста Гурия Егорова и последующей его высылки руководство остатками „братства" легло на меня. Общее количество братчиц и братьев к тому времени, т. е. к 1929 г. составляло не более 50 человек… Деятельность „братства" в этот период заключалась в устройстве хоровых спевок и организации хора в Федоровском соборе. Кроме того, осуществлялась помощь высланному духовенству путем сбора денег, вещей и отправки посылок. О всей деятельности „братства" было известно Льву Егорову, который является настоятелем собора, и без его благословения в храме ничего не могло совершаться. Однако установки мои и Гурия Егорова в методах воспитания верующих отличаются от установок Льва тем, что наш с Гурием метод монашеский, Лев же Егоров, не возражая принципиально против монашества, находит возможным его существование, не уходя от современной светской жизни, то есть не меняя светского облика. С 1929 г. по настоящее время деятельность нашего „братства" в основном ни в чем не изменилась».

Отец Лев также признался следователю, что постриг в мантию около 15 женщин, но ни одной фамилии не назвал, заявив, что не помнит их. Разница в подходах о. Льва и о. Варлаама заключалась в том, что первый из них считал необходимым в изменившихся к худшему внешних условиях готовить образованных молодых людей к принятию тайного монашеского пострига с тем, чтобы они, живя в светской среде и работая в гражданских учреждениях, боролись за Церковь и несли слово Божие в массы. Второй же руководитель братства полагал, что по-прежнему необходимо создавать полулегальные общины сестер и братьев с уставом внутренней жизни, близким к монастырскому и постепенным отдалением членов общин от советской действительности и светской среды вообще.

Главный центр братства с апреля 1930 по февраль 1932 года – собор Феодоровской иконы Божией Матери, ранее был при подворье Феодоровского мужского монастыря Нижегородской епархии. Поэтому в храме и в начале 1930-х годов еще продолжало служить несколько монахов Феодоровского монастыря. Но все они признавали высокий духовный авторитет о. Льва. Он удивительно соединял исконную православную традицию с широкой культурой и тонким интеллектом. Это отражалось на всей жизни обители (т. е. подворья). Строгая уставность богослужения и постоянные проповеди. Строгий порядок, никакой давки, никакой толкотни, и наряду с этим, никакой суровости, никаких строгостей. Монахи его уважали, но не боялись. Он любил молодежь и умел ее привлекать. В обители мирно уживались малограмотные старички – иеромонахи, оставшиеся от Ипатьевского монастыря, и монахи-интеллектуалы, привлеченные отцом Львом».

В 1930-х – начале 1932 годов архимандрит Лев уже окормлял большую часть братчиц (при приеме он вручал им белые платки).

Отец Лев действительно считал необходимым проявлять определенную осторожность и осмотрительность, понимая, что ОГПУ может в любой момент выйти на братство и разгромить его. Именно поэтому он, как уже отмечалось раньше, активно способствовал развитию института тайного монашества. Это отмечали позднее в своих показаниях многие арестованные священнослужители. Так, архимандрит Алипий (Ивлев) на допросе говорил: «Лев Егоров руководит духовными детьми, воспитывая из них активных, внутренне монашествующих, но не теряющих светского облика борцов за церковь. Это относится, главным образом, к ученикам Егорова Льва – мужчинам, которых он старается воспитать в монашеском духе для пополнения кадров духовенства».

Важная заслуга архимандрита Льва состояла в том, что он неустанно стремился расширить ряды братства, привлекая в него образованных молодых людей.

Активное стремление архим. Льва превратить приход Феодоровского собора в оплот Алесандро-Невского братства даже вызывало сопротивление у некоторых старых членов церковно-приходского совета (двадцатки). Свою роль в этом, видимо, сыграл и конфликт прежнего настоятеля храма протоиерея Иоанна Титова с о. Львом. Согласно свидетельству иеромонаха Вениамина (Эссена), оставшийся служить в соборе с «понижением» о. Иоанн был недоволен этим. В результате часть старых членов приходского совета в декабре 1928 года обратилась к заведующей церковным столом Володарского райисполкома Леопольдовой с просьбой снять архимандрита Льва с регистрации, жалуясь, что настоятель пытается давно входящих в состав двадцатки «мужиков» заменить на новых «интеллигентных людей». К счастью, конфликт был скоро разрешен, до вмешательства властей дело не дошло, и о. Лев смог продолжить свою миссионерскую деятельность.

Несмотря на фактически нелегальное существование, под руководством архимандрита Льва братство продолжало строжайше запрещенную советскими законами общественно-благотворительную деятельность (помощь бедным, заключенным, монастырям епархии, обучение детей Закону Божию). Ряды братчиков и в конце 1920-х – начале 1930-х годов заметно пополнялись образованными и активными молодыми людьми, некоторые из которых (иеромонах Серафим Суторихин, иеродиаконы Афанасий Карасевич, Нектарий Панин и др.) приняли монашеский постриг. И почти всех из них постригал в Феодоровском соборе о. Лев. В это же время архимандрит окормлял несколько не входивших в братство женских монашеских общин, в частности 6 насельниц подворья Успенского Моквинского женского монастыря в пос. Вырица, которых он удержал от присоединения к иосифлянам.

Полная трагизма и жертвенного служения история братства завершилась в начале 1932 года. Его судьба была предопределена развернутой кампанией массовых арестов священнослужителей и, прежде всего, монашествующих. Общее количество арестованных в ночь с 17 на 18 февраля составляло около 500 человек, в том числе более 40 членов Александро-Невского братства. Все арестованные в ночь с 17 на 18 февраля были разбиты на несколько отдельных следственных дел, в среднем по 50 человек в каждом. И лишь в отношении Александро-Невского братства органы ОГПУ сделали исключение, сфабриковав огромное дело почти на 100 человек. Оно подразделялось на 2 части, каждая из которых имела свое обвинительное заключение. Первое было составлено на 41 человека, арестованного в Ленинграде, а второе – на 51 человека из «филиалов» братства на периферии.

Следствие проводилось в ускоренном порядке. «Контрреволюционная деятельность» членов братства представлялась следователям очевидной без необходимости добывать какие-либо серьезные доказательства. Поэтому допросы арестованных чаще всего проводились один-два раза и лишь в исключительных случаях трижды. Отец Лев допрашивался дважды – 29 февраля и 2 марта. На вопрос о политических убеждениях он ответил: «Стараюсь не мешать строительству социализма. Не сочувствую антирелигиозной политике советской власти». Архимандрит вообще отрицал существование братства, говоря, что оно распалось в 1922 году. Отрицал он и сбор средств в Феодоровском соборе для помощи ссыльным, а также все другие обвинения.

Лишь после предъявления ему на втором допросе фотографии хора правого клироса собора он сообщил некоторые имена изображенных на ней, заявив, что остальных духовных детей назвать отказывается.

Все следствие длилось лишь около месяца, и 15 марта 1932 года начальник Полномочного Представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе И. Запорожец утвердил обвинительное заключение на первую группу арестованных в области монашествующих, а 19 марта – на основных активистов братства в количестве 41 человека. Суть обвинительного заключения сводилась к стремлению представить братство в виде мифической контрреволюционной организации, которая якобы со времени своего создания в 1918 году непрерывно вела активную борьбу с советской властью. Открытого суда не было. 22 марта 1932 года выездная комиссия Коллегии ОГПУ вынесла подсудимым приговор – от лишения права проживания в Ленинграде и Ленинградской области на 3 года до 10 лет лагерей. К максимальному сроку наказания был приговорен и о. Лев.

Его дальнейшая подлинная судьба оставалась неизвестной до недавнего времени. Органы госбезопасности сообщили родственникам ложную информацию о смерти о. Льва 25 января 1942 года в лагере в поселке Осинники Кемеровской области от несчастного случая на шахте.

Однако на самом деле все было иначе. 18 апреля 1932 года архимандрит Лев поступил в отделение Черная речка Сибирского лагеря (Сиблага), расположенное в Кемеровской области. С конца месяца он трудился в шахте пос. Осинники под г. Новокузнецком. Работа была чрезвычайно тяжелой, и, по мнению лагерного начальства, о. Лев не проявлял требуемого усердия. Поэтому ему, как правило, отказывали в проведении регулярно практикуемых тогда «зачетов» – снижение срока за «ударный труд» без взысканий. Такие отказы последовали 25 января 1933 года «за недисциплинированность», 18 мая 1933 года – «за халатное отношение к работе» и 3 сентября 1933 года без указания причины. Лишь 12 января 1934 года срок был впервые снижен на 30 дней. Но уже через несколько дней, словно спохватившись, лагерные власти обвинили архимандрита в контрреволюционной агитации среди заключенных.

Доказательств подобной агитации в деле о. Льва нет, но 28 января 1934 года специальная комиссия ОГПУ постановила перевести его в штрафной изолятор сроком на 2 года, считая срок с момента водворения, которое произошло 20 марта 1934 года. В это же время Тройка Полномочного Представительства ОГПУ по Западно-Сибирскому краю приговорила обвиняемого к увеличению срока заключения в исправительно-трудовом лагере на 2 года.

Тяжелейшие условия пребывания в штрафном изоляторе не сломили архимандрита. Как и прежде он получал отказы в снижении срока по «зачетам» с сентября 1934 года по январь 1936 года – 6 раз. Наконец, в конце марта 1936 года о. Льва перевели из изолятора в Ахпунское отделение Сиблага (на станцию Ахпун Таштагольского района Кемеровской области).

Здесь он по-прежнему трудился в шахте, иногда по 14 часов в сутки возил вагонетки с породой, имея согласно медицинской справке того времени, «миокардит и грыжу белой линии живота».

3 января 1937 года условия лагерного заключения вновь ухудшились – архимандрита поместили в 6-ю колонну Ахпунского отделения, где содержались почти исключительно осужденные за «политические преступления». Здесь о. Лев сблизился с приговоренным к пяти годам лагерей немецким мастером-чулочником Матиасом Грабовским, когда-то в 1917 году дезертировавшим из немецкой армии и с тех пор жившим в России. Они часто обсуждали вместе статьи поступавших в лагерь газет.

С лета 1937 года в советских лагерях, как и по всей стране, была развернута массовая кампания арестов. Не пережил страшное время «большого террора» и о. Лев. Началась лихорадочная фабрикация следственных дел, и лагерное начальство посчитало, что заключенные Егоров и Грабовский вполне могут сойти за членов «контрреволюционной фашистской группы». 2 сентября 1937 года уполномоченный отдела охраны лагеря М. Дрибинский подписал постановление о привлечении намеченных жертв к уголовной ответственности и помещении их в арестное помещение.

В тот же день состоялся допрос, который проводил сам Дрибинский. Несмотря на то что применение пыток в то время было повсеместной практикой на допросах, и о. Лев им наверняка подвергался, он категорически отверг обвинение в контрреволюционной агитации среди заключенных и виновным себя не признал. При этом архимандрит не скрывал своих взглядов, мужественно заявив следователю: «Я по своим убеждениям являюсь глубоко религиозным человеком, посвятившим всю свою жизнь служению Богу, и целью моей жизни является ведение религиозной пропаганды в массах, поэтому я вел, веду и всегда буду вести религиозную пропаганду среди окружающих меня людей».

На предложение же Дрибинского назвать фамилии лиц, ведущих контрреволюционную подрывную работу в лагере, о. Лев ответил, что не может этого сделать: «…мне не известно кто этим занимается, но даже если бы я что-нибудь знал о лицах, ведущих к/р-подрывную работу в лагере, то все равно об этом ничего не сказал бы, так как по моим убеждениям мне чуждо всякое доносительство». После вероятных избиений последовало повторное требование следователя сообщить факты «контрреволюционной деятельности» Грабовского и других лиц, на что архимандрит также мужественно сказал: «Я вторично заявляю, что категорически отказываюсь давать какие-либо показания о известных мне к/р взглядах з/к Грабовского, а что касается вопросов его практической к/р деятельности в лагере, то я об этом ничего не знаю, а также мне не известно, кто из з/к проводит в лагере к/р подрывную работу, но если бы я даже и знал фамилии этих лиц, то повторяю, что все равно не назвал бы их следствию».

Желая спасти от ареста своего брата – архимандрита Гурия, проживавшего в то время в Ташкенте, о. Лев ответил на допросе, что у него нет близких родственников. Следует отметить, что как монах он мог считать себя не имеющим родных. Однако следователь из доноса знал, что заключенный вел нелегальную переписку с братом, и стал добиваться признания этого факта. Но архимандрит твердо заявил, что за время нахождения в Ахпунском отделении не вел никакой переписки – ни легальной, ни нелегальной.

6 сентября состоялся второй и последний допрос. На требование признать себя виновным в систематическом проведении совместно с Грабовским активной контрреволюционной фашистской агитации пораженческого характера архимандрит ответил лишь следующее: «Я совместно с з/к Грабовским к/р агитации среди лагерников не вели, а только вели между собой к/р разговоры, причем никто из лагерников никогда не присутствовал при ведении нами данных разговоров» (вероятно, отрицать очевидный факт существования этих разговоров не имело смысла).

Не сумев сломить обвиняемых, Дрибинский использовал в качестве «доказательств вины» сфабрикованные свидетельства надзирателей и других заключенных.

Несколько соседей по бараку под угрозами заявили, что заключенный Егоров якобы вел систематическую антисоветскую агитацию, а осужденный на 10 лет брянский крестьянин М.К. Пономарев показал: «Лично мне он доверял, и когда около нас с ним не было никого из посторонних, высказывал свои контрреволюционные настроения, говоря, что был и всегда будет непримиримым врагом Сов. власти. В беседах со мной он неоднократно заявлял: „Надо твердо верить в силу Бога, тогда все будет хорошо, а нашим мучениям скоро придет конец“. Егоров систематически говорил: „Зачем совершилась эта проклятая революция, как хорошо нам жилось раньше при царе-батюшке, ну ничего, скоро снова все изменится и вернется доброе старое время". Касаясь вопроса введения новой Конституции, он говорил: „Конституция – это очередной обман большевиков в целях дурмана масс“».

Следствие было коротким. Уже 7 ноября Дрибинский составил обвинительное заключение, в котором говорилось, что архим. Лев «систематически, совместно с з/к Грабовским проводил среди заключенных активную к/р агитацию пораженческого характера».

13 сентября обвинительное заключение утвердил начальник отдела охраны лагеря лейтенант госбезопасности Писклин, и в тот же день тройка Управления НКВД Западно-Сибирского края приговорила о. Льва к высшей мере наказания. Священномученика расстреляли 20 сентября 1937 года.

Мчц. Екатерина (Арская)
(† 1937), память 17 декабря

На долю этой петербурженки, поначалу совершенно обыкновенной, ничем не выдающейся, каких в нашем городе были тысячи, выпали такие испытания и горести, что, казалось, и выдержать их невозможно. А она сумела! Она прожила в страшное время тяжелейшую жизнь и, совершая свой тихий подвиг подвижничества, поднялась до вершин святости.

Екатерина Андреевна Арская родилась в 1875 году в Санкт-Петербурге в семье богатого купца Андрея Петровича Уртьева, потомственного почетного гражданина столицы Российской империи. Андрей Петрович держал суконные лавки в Гостином дворе. Семья жила на Шпалерной улице в доме № 8. Мать, Ксения Филипповна, занималась воспитанием девятерых детей. Екатерина Андреевна и ее старшие сестры учились в Санкт-Петербургском Александровском институте[79]79
  Александровский институт – «мещанская» половина Смольного института благородных девиц.


[Закрыть].

Александровский институт создали по образцу знаменитого Смольного института благородных девиц. Однако, если девочки-дворянки обучались за казенный счет, то институтки из других сословий – за счет родителей. Это было закрытое учебное заведение, где образование давалось на уровне гимназии, но с усиленным преподаванием иностранных языков. Выпускница института могла занять место учительницы младших классов, гувернантки или получить высшее образование на Бестужевских курсах.

Дети в семье Уртьевых очень дружили между собой. Екатерина Андреевна была особенно близка со старшей сестрой Марией. Благодаря ей, она познакомилась со своим будущим мужем – офицером артиллерии Петром Николаевичем Арским. Петр Николаевич Арский и Екатерина Андреевна венчались в 1899 году в церкви приюта принца Ольденбургского на Лиговском проспекте.

Выйдя замуж, Екатерина Андреевна полностью посвятила себя семье, мужу и детям. В их семье было пятеро детей: четыре дочери и сын. Девочки воспитывались в Александровском институте, который окончила их мать, а сын учился в реальном училище и был скаутом. В семье Арских царила атмосфера любви, покоя и благополучия. Церковные традиции, впитанные Екатериной Андреевной в родительском доме, легли в основу и ее собственной семьи.

Отец Екатерины Андреевны был ктитором церкви иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Шпалерной улице[80]80
  Скорбященская церковь. Санкт-Петербург, пр. Чернышевского, 3.


[Закрыть]. Ктитор (в переводе с греческого – строитель, созидатель) – избирается прихожанами и управляет (как правило, на общественных началах) церковным хозяйством.

В церквах Военного ведомства ктитор назначался военным начальством, которому и давал отчет, совместно с причтом, во всех операциях по хозяйству полковых церквей, поскольку оно велось на средства полка.

Муж Екатерины Андреевны – Петр Николаевич Арский – в 1912 году вышел в запас и был назначен ктитором Воскресенского Смольного собора[81]81
  Санкт-Петербург, пл. Растрелли, 1.


[Закрыть].

С началом Первой мировой войны Петр Николаевич Арский отправился в действующую армию, через год был ранен и переведен обратно в Петроград.

После октября 1917 года мир вокруг Арских начал стремительно рушиться, общая катастрофа не могла не коснуться и их семьи. Они лишилась состояния, от холеры умерли старшая и младшая дочери. К 1920 году Екатерина Андреевна потеряла всю свою семью. В течение одного месяца муж и дети умерли от дизентерии. Екатерина Андреевна осталась без средств к существованию и находилась на грани голодной смерти.

По всей видимости, после этих событий Екатерина Андреевна стала общаться с членами «Александро-Невского братства», куда входили: о. Гурий (Егоров), о. Варлаам (Сацердотский), о. Лев (Егоров), о. Гавриил (Воеводин) и о. Варсонофий (Веревкин). Она стала духовной дочерью архимандрита Льва, и судьба Александро-Невского братства стала ее судьбой. На жизнь она зарабатывала сначала переплетчицей, потом санитаркой и швеей. В начале 1930-х годов она вошла в приходской совет Феодоровского собора.

Несмотря на сложные для православия времена члены братства оставались верны Богу. Вопреки мнению советского правительства, организация не занималась политикой.

Однако существование православного братства, занимавшегося духовным просвещением, не могло ужиться с советской властью, все члены братства были под наблюдением ГПУ и вскоре завели «Дело Александро-Невского братства», по которому было привлечено 92 человека.

В феврале 1932 года по городу прокатилась волна арестов. 18 февраля 1932 года Екатерину Арскую арестовали в качестве активной участницы «Александро-Невского братства» и обвинили в «контрреволюционной деятельности против советской власти путем систематической пропаганды и создания сети нелегальных ячеек».

Мчц. Екатерина (Арская)

На следствии она проявила удивительное мужество, и в отличие от многих не назвала ни одной фамилии. Именно это качество: никогда никого не предавать, – будет свойственно святой мученице до смерти. Вместо доказательств вины, в материалах дела Екатерины Арской неоднократно подчеркивается ее сословное происхождение; в обвинительном заключении фраза «бывшая дворянка, жена царского полковника» выделяется крупным шрифтом. Екатерину Андреевну приговорили к 3 годам заключения в исправительно-трудовом лагере и отправили в Карлаг НКВД в Казахстане.

После освобождения ей запретили проживать в Ленинграде, и Екатерина Андреевна поселилась в городе Боровичи в Новгородской области, где и работала в мастерской, изготовлявшей одеяла. Родных в этом городе у нее не было, но там были близкие ей по духу люди, так как Боровичи стали местом ссылки для репрессированных. Здесь жил владыка Гавриил (Воеводин), с которым Екатерина Андреевна проходила по делу Александро-Невского братства, были и другие знакомые из духовенства.

В 1937 году Екатерину Андреевну снова арестовали по делу архиепископа Гавриила (Воеводина) и сослали уже в Боровичскую тюрьму. Местные власти провели массовые аресты всех ссыльных и репрессированных за веру. А потом на допросах под пытками вынуждали «сознаваться» в различных преступлениях. Немногие смогли выстоять на этих допросах. Почти все арестованные вольно или невольно оговаривали кого-то, подписывали признания своей вины, чтобы прекратить пытки и издевательства. Екатерина Арская отказалась признавать обвинения.

10 декабря 1937 года особой тройкой НКВД Екатерине Андреевне Арской и еще пятидесяти осужденным по этому делу вынесли смертный приговор. 17 декабря 1937 года Екатерину Андреевну расстреляли вместе с другой святой новомученицей – княжной Кирой Оболенской. Определением Священного синода от 7 мая 2003 года Екатерина Петроградская прославлена как священномученица по представлению Санкт-Петербургской епархии. День памяти новомученицы 17 декабря.