Текст книги "Обочина"

Глава 43. В деревню на машине

Валентина Васильевна сдержала слово, и Денис, закончив курсы водителей, с конца июля пересел с общественного транспорта на личный жигулёнок. Разумеется, он понимал, что со стороны бывшей тёщи этот подарок был и подкупом, и замазыванием грехов её младшей дочери и, возможно, ещё какими-то её планами на будущее. Передумано было много. Вначале он хотел даже отказаться, но сильное желание иметь машину пересилил все его сомнения.

В воскресенье, двадцать седьмого июля, ближе к вечеру, Денис на новой легковушке приехал к родителям, объяснив им, что машину купила Валентина Васильевна, поскольку он до сих пор ладит с ней. А в том, что разошёлся с Аллой, бывшая тёща винит не его, а свою непутёвую дочь.

Родители молча, гуськом обошли вокруг запылённой проселком машины, а уже за накрытым столом похвалили мудрую, редкой доброты женщину.

– Эх, не ударить ли мне за богатой вдовушкой, может, хоть мотоцикл купит, – пошутил, разливая по стопкам водку, привезенную из города Денисом, Ананий Фёдорович. На что Елизавета Порфирьевна быстренько отреагировала, вроде тоже как пошутила:

– Отец, что ты будешь делать-то с такой бабúной? Ей ещё надо да надо, а у тебя осталось всего с полвершка.

– Обижаешь, мать, – нахмурился Ананий Фёдорович. – Не было бы сейчас Дениса, я бы тебе показал полвершка. Сама ведь в бане только и просишь: давай ещё, давай! Э-э, сорнячное вы племя.

– Отец, так чего я прошу-то, – засмеялась Елизавета Порфирьевна, – я прошу: давай-давай, поддай на каменку. А тебе не то всё мерещится, видно, день и ночь в голове у тебя молодые вдовы.

– Я т-те покажу сегодня, – пробурчал Ананий Фёдорович и хрустнул малосольным огурцом.

Елизавета Порфирьевна дёрнула плечиком, лукаво улыбнувшись:

– Может, и покажешь, если опрокинешь стаканчик-другой. Ведь даже петух по-другому кукарекает и соседских кур всех подряд начинает топтать, коли пьяного зерна наклюётся. А ты без вина попробуй.

– И попробую! – вдруг вспылил Ананий Фёдорович. Но, подумав, расплылся в миролюбивой улыбке: – Ладно, мать, сегодня будем «жигуль» Денискин обмывать, а с баней потом, в субботу разберемся. Дениска, ты у нас заночуешь?

Денис, слушая безобидную перепалку родителей, еле сдерживался от смеха. Давненько он не видел мать в таком легкомысленно-шутливом настроении.

– Пап, – положив ему руку на плечо, сказал он, – я и сегодня у вас останусь, и завтра; отгул на понедельник взял.

Выпив на троих бутылку водки, Ананий Фёдорович выпросил у жены «на посошок» рюмку самогонки. Денис самогон пить отказался, памятуя о том, что при смешивании спиртного он быстро отключается и на следующий день ничего не помнит. Так не раз с ним случалось. Собирался он, собирался к врачу, но так и не сходил. Как-то стыдно было признаваться, что такой молодой, здоровый амбал, а уже память теряет после выпивки. «А вы не пейте», скажет ему врач. Денис неоднократно прокручивал в голове диалог с воображаемым врачом и пришел к выводу, что надо соблюдать свою норму – две-три рюмочки, и баста.

Солнце ещё не зашло. Со стороны крайнего проýлка появились пять деревенских коров и несколько коз. Утробное мычание шедшей впереди красной с белыми подпалинами бурёнки отвлекло Дениса от задумчивого созерцания реки.

«Завтра дождя не жди, – подумал он, – снова будет жарко».

Собственный прогноз его рассмешил, он вспомнил, как в детстве они, мальчишки, ждали с пастбища стадо, гадая, чёрной масти корова пойдёт впереди или красной. Красная корова – к теплу, можно целый день купаться; чёрная – к пасмурной погоде, и тогда мать заставит полоть огород.

Замечательное время детство! Деревня полна детворы, молодые родители и чувство защищённости рядом с ними от окружающего мира. Может, это и есть родина, вот это самое чувство? Жаль только, что детская память так короткá, и с собственным взрослением стираются из неё молодые лица отца и матери. Есть, конечно, их карточки в рамочке на стене, но ведь это только полупожелтевшие картонки, которые не дают представления ни об улыбках, ни о голосах, ни о движениях.

«Кино бы о них, о тогдашних, на память снять. И о себе, мальчишке, о друзьях. Большинство в город подались, не больно хочется в деревне навоз убирать. Говорят, начальнику нашего управления кто-то достал видеомагнитофон, теперь можно дома, на диване любые фильмы смотреть. Вот бы про нашу деревню кино снять, про знакомых, соседей, про тех же коров, идущих домой»…

Алая полоска вечерней зари спряталась за темнеющий на том берегу Волги лес, за секунду до этого осветив верхушки деревьев.

Денис будто проснулся. Он перевёл взгляд на извилистую тропинку, ведущую к волжскому берегу, на зáмерший в ожидании полной темноты куст сирени, в котором возилась какая-то птаха. Деревенские звуки для него были привычны, они не отвлекали его.

Вдруг вспомнил, как полтора месяца назад, в середине июня, ему позвонила Виктория и напросилась в гости. Денис был рад ей. Несмотря на все её шатания между мужиками, она ему нравилась. Умом он находил некую общность между ними, ведь его также кидает от женщины к женщине, словно голодного, перед которым поставили несколько блюд, и он накидывается то на одно, то на другое и в результате вообще не понимает вкуса пищи. Но у него есть оправдание – он мужчина. Женщина в этом случае проигрывает – так повелось издревле. Но, к сожалению или к счастью, мужиков всегда тянет на «сладкое». Природой, что ли, заложено как можно больше самок оплодотворить, чтобы не угас род? Но ведь есть же любовь человеческая, есть! Денис испытал это на себе. «Но любовь, как сон, но любовь, как сон, стороной прошла»…

В тот вечер Виктория была красивой до неузнаваемости. Но вскоре красота Денису показалась излишне приторной, а движения и весь вид гостьи напомнил ему ресторанных девиц лёгкомысленного поведения. Он почему-то вздохнул свободнее; появилась лёгкость в мыслях, в теле, поскольку не надо врать, изворачиваться, надо лишь вести себя обыкновенным любовником, от которого к тому же не требуют подарков. Подарок – он сам.

Спустя два с половиной часа Виктория покинула квартиру Дениса, помахав на прощание хозяину рукой. А тот в недоумении чесал затылок, не понимая, для чего она столь развязно вела себя. Правда, чего скрывать, такая развязность ему понравилась.

Денису и в голову не пришло, что Виктория решила наставлять «рога» не только Самсону, но и ему. А виной (во всяком случае, она так считала) была скопившаяся в ней злость на всех и вся, причину которой не могла себе объяснить. Ей вдруг захотелось изменять, изменять…

В последующие полтора месяца Виктория навещала Дениса один раз в неделю, потом свела встречи на нет. Но он настолько привык к ней – к её ласкам, её льстивому лепету, что стал названивать ей, приглашая в гости. Но Виктория в ответ лишь заливисто смеялась и спрашивала: «Дениска, ты готов на мне жениться?» – «Н-нет, – заикаясь, отвечал он, – п-пока не готов. И ты сама знаешь причину». – «Когда будешь готов, я приду».

Обидевшись на капризную любовницу, которая, как он посчитал, просто-напросто издевается над ним, Денис перестал ей звонить. Хотя до этого уже подумывал: «Не пора ли на ней жениться?» Но Виктория, видимо, уже заигралась. Одним словом, не уловила вовремя конец Денисова терпения, тем самым, бросив потенциального мужа снова в объятия преданной ему Софьи.

Отцовские шаги Денис узнал, подвинулся на скамейке, давая тому место.

– Мать тебе в горнице постель стелет, – сказал Ананий Фёдорович, усаживаясь рядом. Он вытянул шею в сторону, будто вглядываясь во что-то, поёрзал.

– Как купил новый телевизор, так на улицу не вытащишь.

Денис понял, что отец высказался в адрес немого соседа Гаврилыча. Вроде как скучно отцу без своего молчаливого слушателя.

– Мерцает, что ли, окошко-то? – вглядываясь в окна соседского дома, спросил то ли себя, то ли Дениса Ананий Фёдорович.

– Не видно сбоку, вроде голубеет чуть, – ответил Денис.

– Опять войну смотрит, хрыч немой, слёзы льет, – как-то задумчиво и тихо произнёс Ананий Фёдорович.

– Ты про Афганистан, пап?

– А про что же ещё? – взорвался полушепотом тот. – Чего нам там-то надо? Ты вот скажи, Дениска, что твои партийцы говорят, о чём думают? Тебя в партию приняли, я только «за» был, потому что руководитель и должен быть партийцем. А партия, это такой союз, где каждый начальник своего по лестнице за собой тянет. Когда мы воевали, мы свою землю обороняли, родных, матерей, детей, что дома остались. За деревню свою дрались, вот за эту скамейку, которую своими руками смастерил сто лет назад. А там, в этом Афганистане, у нас какие такие интересы образовались? И так мужиков на всех баб не хватает. Старики, что ли, детей начнут делать? Кто ж такую политику придумал, молодых парней изничтожать и будущих тоже заодно? Восстановить потерянное не так просто, как там, наверху, кажется.

– Мы, пап, интернациональный долг выполняем, помогаем дружескому государству.

– Какой, нá хрен, долг. Вон у татарочки Алсу, которая нам тоже дружественная, я в магазине взял бутылку без денег – это долг мой, обязуюсь вернуть. А у них мы чего взяли, что им долги выплачиваем? Камни, что ли, песок, горы или чалмы вместе с их религией? Тьфу! У нас своя, слава Богу, есть, и она говорит: «Не убий». Это не просто слова на бумажке, в это надо верить осознанно, как, например, твоя мать верит и молится. И за тебя, и за тех ребят из наших деревень, которых интернациональный долг положил в землю…

Я когда с войны вернулся, в СМУ устроился. Ездили по командировкам, дома строили, заводы. На одном из объектов и познакомился с одним электриком, как сейчас помню, Василием звать. Тоже фронтовик, всю войну прослужил на военных аэродромах по электрической части, а ни одной царапины. Говорит, спасибо механику, который вместе с ним самолёты обслуживал, научил, как во время бомбёжки по звуку определять, какая бомба летит – разрывная, осколочная или «болванка». В соответствии и поведение своё организуй – то ли в окоп зарывайся, то ли просто на землю падай, то ли беги и не бойся, что тебя осколком прошьёт. Так и выжили оба. Специалисты! Василия-то и демобилизовали чуть ли не спустя три года после Победы, потому что специалистов по самолётной электрике можно было по пальцам пересчитать.

Вернулся он, значит, домой. Из родни один дядя да племянник двоюродный – всё, что осталось от большой семьи, которая ещё до войны из Саратовской губернии от голодухи в наши края переселилась. Дядя – грамотный, парторг, а племянник хоть и специалист, но хулиганистый, язык как бритва. А у нас девчонка после строительного техникума работала, симпатичная такая. Приглянулись они друг дружке, а тут – война в Корее.

Вызывает как-то дядя-парторг племянника к себе домой и говорит по секрету: «Пришла, Васька, разнарядка на тебя из обкома партии, и ехать тебе в Корею».

Ну, всё, свадьба отменяется. Хорошо как живой вернёшься с чужой стороны, а то ведь и голову сложишь ни за что ни про что. «Шабаш, – говорит наш Вася, – надоело воевать, хочу детей растить». Всю ночь думали и гадали, как и где от призыва спрятаться. А на следующий день Василий в столовой драку затеял, окно вышиб. На год в тюрьму попал. А там и война затихать стала. А Василий с той девчонкой двоих сыновей вырастил. Так-то, Дениска.

– Таких Василиев раз-два и обчёлся, – заметил Денис.

– Не скажи. Не дураки мы, чтобы за иноземную правду головы подставлять. Да и за правду ли они воюют, как мы определим? Язык не понимаем, вместе богу не молимся… Я вот думаю: не мешало бы всем миром, вместе с нашими властителями помолиться, поговорить с Богом, рассказать ему о своих грехах да проблемах. Может, душа и станет чище, добрее, а во время молитвы придёт на ум что-нибудь поумнее войны. Жестокое это дело – война. А вообще жестокость – от неверия. Нет веры, нет милосердия. Нет милосердия – стеной зло наступает. Душу, душу свою надо беречь, не зря нам её в тело наше вложили.

– Ты, пап, всё о том же, о неведомом нам Разуме, заселившем Землю людьми? А как же Бог?

– Денис, Гаврилыч, пожалуй, понятливей, чем ты. Этот Разум и есть Бог, все мы от них зависим, хоть и свой маленький разум имеем. Вот девки бусы из рябины, к примеру, делают или венки плетут из одуванчиков. Одна ягодка к одной на ниточку общую нанизывают. Цветочек к цветочку кладут, в общий круг. Закольцевали, на шею или на голову надели. Так и разумы человеческие тот, главный Разум, нанизывает, собирает, чтобы мысли правильные были. Общие! Но ведь может порваться и нитка, и венок рассыпаться – вот и получаются такие решения (вроде интернационального долга или войны) либо у нас, либо у них. Никто не застрахован от мудрости: «Где тонко, там и рвётся», даже главный Разум.

Нет, Дениска, эксперимент продолжается. Не знаю точно: то ли ихние машины порой ошибаются, то ли кто-то у них недосматривает за этими машинами. И всё! Сбой происходит – в человеческой судьбе или судьбе целого государства. Как раз во время этого сбоя и случаются катаклизмы там всякие, рождаются хорошие или плохие, уродцы или гении… Ты чего носом клюёшь, спать хочешь? Иди, я посижу ещё.

Дениса и в самом деле клонило ко сну. Он поднялся, дотронулся до плеча отца рукой.

– Извини, пап, как-нибудь в другой раз договорим.

– Эх, молодёжь, ни жить, ни слушать не умеете, – пробурчал себе под нос Ананий. «Да, но с какой такой радости Валентина машину бывшему зятю покупать вздумала. Что-то тут липой попахивает. Или сбой где-то там?»

Глава 44. Что посеешь, то и пожнёшь

Рождение дочери не изменило Аллу. Весь год, пока подрастала девочка, она встречалась с двумя молодыми кавказцами. Причём последние полгода те приходили не по одному, а вместе – Аллочке хотелось разнообразия.

Устроив дочку в ясли, она в середине февраля вышла на работу. Для неё уже не было секретом, что Самсон теперь не только директор винзавода, но и муж её старшей сестры.

Мать, которая весь декретный год помогала Алле деньгами, не сдержалась и сказала ей, что Самсон всё-таки признал себя виновником её беременности. Тогда Алла ничего не ответила, лишь отвернулась, что-то пробормотав, но теперь, выйдя на работу, решила «по душам» поговорить со своим шефом.

В обеденный перерыв она зашла к нему в кабинет.

– Самсон, – дерзким голосом произнесла она, – кто это тебя просил распространяться насчет наших отношений? Я надеялась, что с Денисом сойдусь, а теперь что мне прикажешь делать?

Покачиваясь в кресле, Самсон пристально разглядывал молодую, красивую секретаршу.

– Алёна, – негромко заговорил он, – во-первых, я попрошу тебя сменить тон. Во-вторых, я, как честный человек, обязан был рассказать твоей матери и Виктории о наших с тобой взаимоотношениях, чтобы в будущем не могло возникнуть никаких проблем. В-третьих, Денис никогда не будет с тобой жить. Он, я уверен, уже не раз покаялся, что когда-то на тебе женился. И последнее: в мой кабинет с сегодняшнего дня ты будешь заходить только по моему вызову. Это всё. А теперь оставь меня.

– Неужели всё? – вызывающе хохотнув, спросила Алла. – А не слишком ли ты дёшево хочешь отделаться? Нет, пан директор, у тебя из этого ничего не выйдет. И то, что ты мне сейчас сказал, для меня ноль без палочки. – Она снова хохотнула, затем добавила: – А вот твоя «палочка» мне иногда нужна будет. И нужна будет тогда, когда мне захочется. Понял?

– А не слишком ли ты много берёшь на себя? – покачал головой Самсон. – Я ведь тебя быстро могу уволить. Куда потом устроишься без профессии?

– Не уво-о-лишь, Самсончик, побоишься, – насмешливо парировала Алла. – А вот я тебя могу уволить, но тоже не буду этого делать. А буду пользоваться тобой, когда мне вздумается. Хочешь, докажу сейчас? – Она быстро подошла к двери, заперла её, затем ловко стянула с себя белое платье вместе с сорочкой, оставшись в белых трусиках и лифчике.

«Подобрела после родов, – не удивляясь её выходке, подумал Самсон, – и бёдра округлились, и зад стал почти как у Вики. Нет, что ни говори, а хороша-а. Но всё равно с ней больше не буду. Вдруг до её матери или Вики дойдёт?»

Алла между тем сбросила с себя зимние сапоги и всё остальное. После чего подошла к Самсону и ухватила его промеж ног.

– Ой! – от неожиданности вскрикнул он. – Алёна, сейчас же отпусти.

Она едко улыбнулась:

– Оторвать, что ли, твой интим-минтим? Это я запросто сделаю. Ну, сам разденешься, или сильнее надавить?

– Алёна, не дури, больно. – Самсон дёрнулся в кресле. – Отпусти, а то с работы уволю. М-м, отпусти, я согласен раздеться.

– Давай, раздевайся, а то закричу, что ты меня насилуешь.

Алла отошла от него.

С облегчением вздохнув, Самсон сказал:

– Алёна, иди оденься, потом поговорим. И ко мне больше не подходи, иначе привлеку тебя за шантаж. А после этого уже по статье тебя уволим.

Сев на письменный стол, Алла презрительно покривилась:

– А я ведь хотела с тобой по-хорошему поговорить, но придётся теперь по-плохому. Во-первых, сейчас ты всё же удовлетворишь меня разок, так как я соскучилась по твоим «шпорам». Во-вторых, сегодня в конце рабочего дня дашь мне тысячу рублей. А не дашь, я сегодня же напишу в обком партии письмо, где укажу, как ты меня изнасиловал в своём кабинете, работая ещё главным инженером, а потом систематически принуждал к сожительству; как в свою квартиру возил, о чём твои соседи подтвердят; как больничные мне через знакомых доставал. Напишу также, что я и родила от тебя, в чём ты лично признался моей матери и своей новой жене. Так что зря ты на дыбы встал, теперь я буду тебя доить, когда мне захочется. А мне кроме тебя и платья новые хочется, и туфли, да мало ли чего. Ну, так что, договорились, или мне письмо в обком партии писать?

Лицо у Самсона окаменело. Не отводя глаз от лица обнажённой молодой женщины, он тихо спросил:

– Неужели ты способна на такое?

– Долг платежом красен, папочка. Ты и не на такое способен. Ну, так что, согласен на мои требования? Если не согласен, я сейчас одеваюсь, если согласен, сам раздевайся. Правда, денежки, тысячу «рваных», в любом случае мне в конце рабочего дня дашь. Надо приодеться к 8-му Марта.

Поиграв желваками, Самсон сказал:

– Давай так договоримся: завтра я сниму со сберкнижки тысячу рублей и отдам их тебе. Об остальном забудь; сама посуди, как ты можешь быть моей любовницей, если твоя родная сестра является мне женой? Это же, ни в какие ворота не лезет.

Алла пересела на столе поближе к Самсону, широко раздвинула ноги перед ним.

– Влезет, мой хороший, влезет, – шепнула она таинственно, поглаживая свой живот.

И Самсон дрогнул.

– Алёна, даёшь слово, что не станешь звонить Виктории, если мы снова будем встречаться? Я ведь всё равно отговорюсь, скажу, что ты специально хочешь меня с ней поссорить. Хорошо, этот вопрос отметём. Может, ты без тысячи обойдёшься? Я на новую машину коплю, поэтому для меня каждые сто рублей деньги.

– Ну и жмот ты, – усмехнулась Алла. – Ладно, так и быть, согласна на пятьсот. Я и на них много чего куплю. Но ни на рубль меньше. А если будешь жадничать, тысячу с тебя потребую. Договорились?

– Договорились. – Самсон встал из-за стола и начал быстро раздеваться.

Звонить Виктории Алла не станет, но за своё молчание через месяц потребует с Самсона ещё пятьсот рублей. И в апреле, и в середине мая он отдаст ей столько же, боясь, как бы она и в самом деле не отправила письмо в партийные органы. Коварство, ранее направленное Самсоном против Аллы, возвращалось к нему.

Алла радовалась новым нарядам, золотым украшениям; жизнь казалась ей одним нескончаемым праздником.

В субботу, двадцать третьего мая, к ней домой пришли двое молодых кавказцев. Часы показывали полдень. Взбодрив себя и молодых любовников вином, она привела свою дочурку в накуренную кухню, открыла окно. Дав ей связку побрякушек, уединилась с мужчинами в комнате.

Они не сразу услышали грохот в дверь. Набросив на себя халат, Алла подбежала к входной двери и, открыв её, увидела пожилую женщину.

– Девка, ты оглохла, что ли? – зло выкрикнула она. – На улице кричат, я уже минуты две в дверь стучу, а ты тут б… ством занимаешься. Беги скорей, твоя дочь из окна выпала.

Ругаясь, женщина заторопилась вниз. До багровой, возбудившейся от двоих мужчин Аллы, не сразу дошёл смыл сказанного; ещё какое-то время она стояла столбом, потом бросилась в комнату.

– Мальчики, – испуганно проговорила она, – пойдёмте со мной, я боюсь.

Но «мальчики», услышав, что произошло, моментально оделись и выбежали из квартиры.

Алла не ожидала такой реакции и закричала им вслед:

– Гады! Чурки базарные! – Из её глаз полились слёзы.

В одном халате выбежав из подъезда и не видя ещё свою дочь, Алла услышала, как одна старушка сказала:

– Если бы девчушка с балкона упала, могла бы живой остаться, трава-то мягкая. Подумаешь, второй этаж. А она с кухонного подоконника да об асфальт…

Наконец увидев на постеленном полотенце окровавленную девочку, Алла издала истошный вопль, и упала в обморок.

Буквально минут через пять приехала вызванная кем-то «Скорая помощь», но помощь требовалась не погибшей малышке, а её мамаше, которую свидетели и просто зрители свершившейся трагедии шёпотом обзывали скверными словами. Одна лишь соседка роптала себе под нос без злости: «Ах, девка, девка, доигралась-таки. Сколько раз я говорила тебе: ненадёжные эти люди – любовники. Особливо не нашей веры».

Спустя ещё какое-то время по телефонному звонку той же соседки на машине подъехал Денис с Валентиной Васильевной. Увидев враз осунувшуюся Аллу, с остекленевшим от уколов взглядом, Денис прижал её к себе. Но она никак не отреагировала на его теплоту. Правда, вечером, когда он привёз из деревни сделанный отцом для малышки маленький гробик, Алла уткнулась лицом ему в грудь.

– Денис, – безжизненным голосом произнесла она, – если сможешь, прости… Одна надежда на тебя…

Не зная, как успокоить бывшую жену, Денис стал гладить её по голове, шептать какие-то слова, целовать её солёные от слёз щёки. И она вскоре успокоилась.

Две ночи подряд он и Валентина Васильевна провели в квартире Аллы. После похорон мать привезла Аллу к себе домой, попросив Дениса и эту ночь побыть с ними.

Бывшие муж и жена легли вместе, как в старые, добрые времена. Но сегодня Алла долго дрожала под одеялом, при этом всхлипывая. Лишь благодаря нежности Дениса она не впала в истерику. От переполнявших её слёз, впивалась зубами в свою руку, но, в конце концов, успокоилась и заснула.

Наутро, перед тем как уйти, Денис обратился к ней:

– Алёна, если тебе потребуется моя помощь, обращайся. Чем могу – помогу. Хорошо?

Неопределённо пожав плечами, она вяло ответила:

– Да нет, вряд ли мне помощь потребуется.

– Всё равно имей в виду. Ты у матери теперь будешь жить?

– Нет, постоянно не буду. Поживу только дня два.

Вспомнив, что у Аллы в ту трагическую субботу, как говорили многие «доброжелатели», находились два молодых кавказца, Денис неожиданно для себя, выпалил:

– Что, к своим абрекам тянет, не можешь их забыть?

Она огрызнулась:

– А тебя волнуют мои абреки?

Махнув рукой, Денис равнодушно сказал:

– Меня-то они не волнуют, жаль, тебя они продолжают волновать. Хотя, как говорится, каждому своё. Так что, продолжай куролесить, пока ещё раз жареный петух в одно место не клюнет. Может, тогда аллергия на абреков появится.

– Пош-шё-ё-л ты, – вдруг зло прошипела Алла, – как бы у тебя аллергия не появилась.

– Спасибо, Алёна, уже появилась. С твоей помощью. Да-а…

Тут из гостиной вышла Валентина Васильевна и, недовольно покачивая головой, сказала:

– Ну, Алка, тебя действительно, наверное, только могила исправит. Ведь была возможность помириться с Денисом, нет, опять язык ядом намазала. Неужели тебя жизнь ничему не учит? Смотри, наблюдай, делай выводы – нет. И я постоянно прошу, уговариваю: смажь язык мёдом.

Алла вдруг всхлипнула и, вбежав в гостиную, схватила со стола фарфоровый кувшин.

– Не ходите за мной, – закричала она, – а то головы вам этим кувшином размозжу. – И заплакав, скрылась за дверью спальни.

– Вот так, – невесело произнесла Валентина Васильевна, – совсем расклеилась. Раньше было не подойти, а теперь ещё хуже стала. Таблетку ей, что ли, успокоительную дать… Дениска, ты сейчас к родителям или в свою квартиру?

– К себе, – также невесело ответил Денис. – Сейчас у меня горячие деньки наступают, летняя сессия на носу. – Подойдя к входной двери, он с горечью добавил: – Жалко всё-таки Алёну. Надо бы в церковь ей начать ходить, может, обмякнет.

– Сомневаюсь, что она в церковь ходить будет, с детства надо было приобщать. – Валентина Васильевна как-то виновато посмотрела на Дениса.

– Это так, – согласился он. И сразу же сделав удивлённые глаза, спросил:

– А Виктории почему не было?

– А зачем? Виктории я сказала о несчастье, но попросила, чтобы не приезжала. Я боялась, как бы Алёна на неё не набросилась. В общем, я так решила и, считаю, правильно сделала.

Выходя из квартиры, Денис вдруг вспомнил, как отец однажды говорил ему о главном Разуме, о внеземной технике, о цветочках, веночках. Об этом «сбое», когда на земле и в головах людей всё идёт кувырком. Он всегда в душе посмеивался над отцовским чудачеством: разве можно в наше время всерьёз говорить о таких вещах. А теперь самому впору поверить, потому что дыма без огня, как говорят, не бывает. Может, и правда – сбой! Мало у нас слёз от разных напáстей, теперь вот и младенцы безгрешные гибнут. «Эх, не надо было Алёне клясться тогда не родившимся ребёнком, не надо. Как будто заранее она „продала“ его нездешним силам».

Алла пообещала матери, что поживёт у неё, но в тот же день уехала в свою квартиру. Она чувствовала себя больной, одинокой, вместе с тем мать её раздражала.

В пустой квартире было ещё хуже: давила тишина.

«Негодяи!» – одарила она сквозь зубы всех – и сбежавших абреков, и мать, и бывшего мужа, и Самсона.

Чтобы развеяться, забыться, следующим вечером Алла пошла в ресторан. И, действительно, выпив коньяка, она сначала почувствовала лёгкость в душе. Но финал для неё, как никогда, был плачевным – даже от двоих мужчин она не получила удовлетворения, как ни старалась. Она предположила, что на неё так подействовало количество выпитого вина. Но на следующий день было то же самое, хотя выпила немного.

И тут Алла, будто с цепи сорвалась – ежедневные посещения ресторанов, случайные связи. Она словно пыталась докопаться до истинной причины своего женского неудовлетворения, с головой бросаясь в очередное сомнительное мероприятие. Но всё было напрасно – вожделенного удовольствия не наступало. Дни же после загулов казались пресными, и даже стоваттная лампочка в маленькой кухне бесила её своей тусклостью.

И она впала в отчаяние, какого не было даже тогда, когда потеряла ребёнка. Не получать кайф от близости с мужчинами? И даже с Самсоном?! Это для неё было самое страшное. Ночью, выходя на балкон, она всматривалась в звёздное небо, будто бы надеясь оттуда получить ответ на вопрос: как жить дальше. Но даже звёздное небо казалось ей голой степью, где она заблудилась и стоит перед злыми, волчьими взглядами звёзд – стоит одна-одинёшенька.

А может, это и есть сигнальные глаза далёкой планеты, на которой живёт добрый боженька, и о которой любит рассуждать её бывший свёкор, только за тысячи лет она сильно удалилась от Земли? Какова же причина её удаления?

Разве поймёт это простой смертный, вроде Аллы. Этого даже Ананий Фёдорович не может уразуметь, а уж он-то кажется таким мудрым. Как он однажды сказал: «Вот и молитвы стали доходить туда труднее. Но поскольку в молитвах заложен особый код, то с трудом, но они всё же доходят до цели. И помощь приходит. Приходит к тому, кто долго и искренне просит её у небес. Возможно, только вера, терпение и надежда помогают творить чудеса, в кого-то вселяют уверенность, кому-то дают утешение. Пользуйтесь, люди!»

Промучившись так два месяца, Алла поняла, что в этой мирскóй жизни больше не получит ни наслаждений, ни утешений. Узнав, что где-то на Владимирщине есть женский монастырь, она решила уйти туда. При этом в душе тлела маленькая надежда, что там со временем обретёт то, что потеряла здесь.

Оставив свою квартиру подруге Татьяне, которая жила с мужем у его родителей, она уехала во Владимир, чтобы узнать точный адрес монастыря. Татьяна с мужем две недели не въезжали в квартиру Аллы, думая, что она вернётся, но та не вернулась.