Текст книги "Обочина"

Глава 49. Неправильная любовь

Всего за неделю Марьяна настолько притянула к себе Дениса, что он стал торопиться домой после работы, словно на торжественный вечер. Светоносная, нежная девушка встречала его, раздевала, вкусно кормила. К чести Валентины Васильевны, это она научила готовить свою внучку, которая, ко всем прочим своим достоинствам, оказалась способной ученицей, да ещё и с кулинарным воображением.

Частенько после ужина Денис и Марьяна музицировали. Он брал гитару и пел, она, закончившая в своё время музыкальную школу, подыгрывала ему на фортепьяно, которое до неё стояло в доме больше для форса. Однажды она сказала Денису:

– За твою музыкальность я стану тебя ещё больше любить.

– Главное в любви, Марьяна, ровное пламя, которое горело бы до конца дней. А вспышки и затухание – это любовь по настроению.

Марьяна смутилась:

– Я не это имела в виду. Я хотела сказать, что всегда буду любить тебя сильно.

Так проходил месяц, второй, третий, а отношения между Денисом и Марьяной оставались такими, как будто каждый из них хотел влить друг другу столько любовного тепла, от которого действительно можно вспыхнуть. И делалось это естественно, без напыщенных объяснений в любви. Правда, Денис иногда думал, что это, наоборот, неестественно, поскольку не может быть таких красивых отношений. Пусть даже и на первых порах.

Он иногда говорил себе, что у них с Марьяной неправильная любовь. Если бы он знал, что она дочь Виктории, никогда бы не сблизился с ней. А Марьяна полюбила его потому, что Валентина Васильевна чего-то особенного ей про него «напела». Может, именно поэтому с лёгкостью и переехала к нему. «Получается, что это больше не неправильная любовь, а загадочная, к которой приложила руку Валюша. Ох, Валюша, Валюша».

Как-то после одного из музыкальных вечеров, Марьяна, обняв Дениса, призналась в своём желании иметь ребёнка от него.

– А если ты не хочешь этого, значит, меня не любишь, – обиженно надула она губки.

– Марьянка, – удивился он, – но мы планировали с тобой ребёнка позднее, когда ты университет закончишь.

– Да ты что! – воскликнула она. – Это четыре года я буду ждать? Нет, не согласна, хочу раньше. Мы же любим друг друга. Значит, ребёнком надо закрепить любовь, чтобы она ровно горела, как ты говорил. А так я боюсь, что ты меня разлюбишь.

– Не бойся, девочка моя, не разлюблю.

Марьяна прижалась к Денису, обвила его шею своими тонкими ручками.

– А ты знаешь, я ведь играла в школьных спектаклях, – сказала она и почему-то рассмеялась. – И однажды, в восьмом классе, мне дали роль мальчика. Я вживалась, как настоящая артистка, даже в брюках ходила. А подружка моя, такая дура, возьми и ляпни, что если я стану ходить в мальчишеских брюках, то забеременею. Ох и перепугалась я! Тут же сняла брюки и больше не надевала. Но всё равно долго боялась, как бы живот у меня не вырос.

– Марьянка, как я тебя люблю, мою наивную девочку!

После того, как Марьяна заговорила о рождении ребёнка, вместе с тем ни словом не обмолвилась о свадьбе, Денис окончательно поверил в её искренность и душевную чистоту.

«Пусть это будет неправильная любовь, – думал он, – если рассматривать её по моим понятиям. Но она, возможно, окажется и самой надёжной».

Денис встал на колени перед Марьяной и предложил ей стать его женой.

На свадебный вечер приехала Виктория. Всё так же молодá, холёна и обворожительна, в лиловом платье, такого же цвета лентой в белокурых волосах. И ни у кого из мужеского пола даже мысли не промелькнуло, что этой красавице без малого сорок лет. У Дениса взволнованно забилось сердце, когда при встрече обнял её.

Седьмого ноября 1993 года, Марьяна родила мальчика.

Денис был безмерно счастлив и, чтобы поделиться своей радостью, примерно через неделю после рождения сына пригласил немало гостей, среди них, конечно же, была Валентина Васильевна, у которой, кстати, седьмого ноября тоже был день рождения.

Разглядывая вместе с родителями Дениса крохотное существо, она в удивлении воскликнула:

– Неужели я, даже не чувствующая себя бабушкой, и вдруг стала прабабушкой? Всё, работать прекращаю.

Неизвестно, что двигало ею, однако вскоре она уволилась с должности главного бухгалтера, но свою торгово-закупочную базу, естественно, не бросила, хотя и переехала жить к Кирилловым – помогать внучке. Правда, её терпения хватило лишь на два месяца, после чего снова вернулась в город, в свою новую двухкомнатную квартиру, купленную после продажи старой трехкомнатной.

«Вот с взрослым я бы понянчилась, – смеясь, отшутилась она. – А от малых деток уже отвыкла». Поэтому Денис пригласил в помощь жене няню.

Всё было хорошо у Дениса, если бы не Виктория. Всё-таки преподнесла ему жизнь напоминание из прошлого.

В тот вечер, когда праздновали рождение ребёнка, Виктория предупредила Дениса, что если он откажется с ней встречаться тет-а-тет, то она расскажет дочери о бывших с ним отношениях. Пусть это и было сказано игривым тоном, но Денис испугался всерьёз. Так он, чего доброго, может потерять и Марьяну, и новорождённого сына.

И как он ни убеждал свою бывшую любовницу, что хорошая мать таким образом не поступила бы, женщина осталась непреклонна.

– Скажи спасибо, Дениска, что я от тебя больших денег не требую, как твоя бывшая жена когда-то, помню, требовала с Самсона. Но ей, видимо, деньги были нужны, а я хорошо зарабатываю

Денис только руками развёл в недоумении. «Вот это тёща, – подумал он в тот момент. – Попортит она мне кровушки. Вообще-то, надо на неё вместе с Валюшей навалиться. Думаю, такого давления она не выдержит».

А пока Виктория ездила в деревенский коттедж к молодым Кирилловым, как к себе домой.

Наступил июнь 1996 года. Денис к этому времени, кроме колбасного завода и двух продовольственных магазинов, открыл кондитерский цех и хлебопекарню. Помимо строительства жилых домов выполнял по заказам администрации города целый ряд ремонтно-строительных работ, которые приносили хорошую прибыль. «К счастью, есть женщины, которые умеют, и любить, и помогать в непростых вопросах, – с чувством благодарности к прекрасному полу, однажды подумал он. – И получается, без женщин нам, мужикам, нигде не обойтись».

Будучи состоятельным человеком, Денис в то же время с горечью наблюдал, как основная масса людей живёт всё хуже и хуже. Пытаясь хоть как-то успокоить свою совесть (словно сам виноват в обнищании народа), он устраивал на работу друзей и хороших знакомых, родственников; много денег пускал на благотворительность, при этом стесняясь слов благодарности в свой адрес.

«Как же надо не любить Россию, чтобы не замечать жульничества, которое происходит в государстве на глазах у всего народа», – размышлял Денис.

За неделю до президентских выборов Ананий Фёдорович пришёл к сыну и, шепнув: «Разговор есть», увёл его в беседку. И пока Денис разливал по деревянным кружкам пиво, отец спросил:

– Дениска, вы за кого с Марьянкой будете голосовать: за Ельцина или Зюганова?

– Мы решили, пап, голосовать за Зюганова. Пусть он не очень подходящая фигура, зато компромиссная. А Ельцин неважный, мягко говоря, президент.

– Молодец, сын! – обрадовался Ананий Фёдорович. – А я-то думал, вся молодёжь будет голосовать за Ельцина. Вон как его по телевизору нахваливают. А чего хорошего он сделал для России? Свободу языку дал? Но свободному языку тоже хлеб нужен и желательно с маслом. А у нас один раздор в стране да ещё свобода с голым задом.

– Пап, раньше бы тебя посадили за такие слова, – пошутил Денис.

– Хм, ра-а-ньше, – недовольно хмыкнул отец. – Раньше руководителя страны чтили, а сейчас чихают, да никак не зачихают выскочек. Да, не дай Бог, снова останется он и его старая команда у руля, тогда хоть караул кричи. Хотя всё равно никто не услышит. Да чего там говорить… Вот я не стихотворец, а слова сами в грустный стих складываются.

Ананий Фёдорович вытащил из нагрудного кармана рубашки тетрадный листок и, расправив его, стал читать:

 
Луна в виде пшеничной лепёшки,
оторванная немного с краю.
Смотрит она на Россию, не в силах ей дать
кусочек рая.
Вдруг на неё тучи набросились,
будто голодные стаи.
Потемнела луна пригожая, прошептав земле
«баюшки-баю».
Я в ту ночку осеннюю был свидетелем
молчаливой сцены,
Когда, подняв вверх голову, отключился
от земной мрачной тени.
Но это там, в нежилых мирах, обнимается мирно
пространство,
А здесь, вдалеке от них, жирует,
прелюбодействует панство.
Когда же воскреснешь, Россия!
Чтоб заулыбались простые крестьяне.
И рабы… рабочие в спецовках будут кушать
большой тульский пряник.
Возможно, не напрасно серп с молотом
обнимались на старом гербе?
Как воздух никогда не красится, и людей бы
не превращать в белых и пегих.
Это не совет рядового смертного,
хотя и мучительно больно
Видеть оборванную Россию, а на ней
толпы нищих – по чьей-то воле.
 

Ананий Фёдорович, виновато улыбнувшись, посмотрел на Дениса, как будто совершил нечто постыдное, и снова положил листок в карман рубашки.

Удивлённо качнув головой, Денис сказал:

– Да, пап, никогда бы не подумал, что в тебе поэт прятался. У тебя, видно, дар божий.

– Это не дар, Дениска, – вдруг жёстко проговорил Ананий Фёдорович. – Значит, уже допёк господин Ельцын, если у простого люда душа начинает такие слова рожать. А что потом будет? А он будто ополоумел, дрыгает ногами в кругу молодых артисточек. И не стыдно такое по телевизору показывать!

– Пап, он таким образом очки зарабатывает.

– А сколько народных денег он растранжирит таким образом. Нет, такому артисту нельзя власть доверять, а то всех нас в клоунов превратит. Хотя почти уже превратил. Я от кого-то слыхал однажды, что огромных собак, спаренных с африканскими гиенами, обучают нападать на людей неожиданно и молча. Так и наше государство нападает на россиян с молчаливой озлобленностью. Как это не раз уже случалось. Кстати, почему никто не может поднять нашу страну? Я много думал на эту тему и пришёл к такому выводу: «Нищий народ, кровь которого разбавлена бормотухой и прочим сивушным пойлом, не скоро даст достойного потомства». Но я всё-таки оптимист и надеюсь на лучшее. Вот я, например, не злоупотреблял спиртным, а исходя из этого, Дениска, выпьем за достойное потомство. За твоё потомство!

Ананий Фёдорович сделал несколько глотков из кружки.

– Помнишь ли, Дениска, наш разговор о душе, когда ты Марьянку привёз нам на знакомство?

Денис из деликатности ответил, что помнит.

– Тебе хорошо с её душой? Если это так, значит, хорошая у неё душа, добрые чувства, положительные эмоции передаёт. А может, не душа вовсе… – Ананий Фёдорович замолчал, словно обдумывая что-то. – Может, в голове, например, находится что-то вроде особого центра, откуда и передаётся информация человека, его мысли; и всё это обрабатывается там, – ткнул он пальцем в небо. – Да, интересно всё это… Я недавно статьи нашёл двухлетней давности. Вот, с собой захватил. Учёные так пишут, как будто мои мысли читают.

Ананий Фёдорович разложил перед собой вырезки из газет и начал читать:

«…Новейшая физика квантовых связей сокрушает многие незыблемые истины, в том числе и теорию Эйнштейна. Речь идёт о фантастической вселенной элементарных частиц, в частности об исследовании так называемых связанных частиц. Опыты показывают, что где бы и как далеко они ни находились друг от друга, стоит воздействовать на одну частицу, как мгновенно такому же изменению подвергается и другая. Всё свидетельствует о наличии некой глобальной взаимосвязи, которая не имеет границ ни в пространстве, ни во времени и пока не поддаётся разумному осмыслению.

Математик из Оксфорда сэр Роджер Пенроуз уверяет своих коллег, что и работа человеческого мозга прямо связана с феноменом взаимосвязей. И когда наука поймёт, как работают скрытые механизмы элементарных частиц, то, вполне вероятно, станет реальным событие, о котором говорится в библейских текстах, – воскрешение из мёртвых».

В этом месте Ананий Фёдорович глубоко вздохнул, облизнул губы.

– Та-а-к, – протянул он, вглядываясь в газетный текст, – про это не будем. Во, слушай дальше, Дениска: «Нобелевский лауреат профессор физики Брайан Джозефсон убеждён, что душа человека представляет собой сложный набор квантовых связей. Она может существовать независимо от человеческого тела и переноситься в другие миры, объединяя прошлое и будущее, что выражается в способности некоторых людей предвидеть события».

Ананий Фёдорович снова умолк, будто отдыхая перед очередным словесным прыжком.

– Прочитал я для тебя, Дениска, а сам вспомнил один случай. Произошло это летом сорокового года, хотя как будто было вчера. Какой-то престольный праздник был, и мы сидели на лужайке возле дома. Сидим, значит, я – самый младший в семье – и три старших брата. Отец в дом зачем-то ушёл. Вдруг, откуда ни возьмись, подходит к нам женщина средних лет, как потом говорили, цыганка-сербиянка из-под Казани, и предлагает погадать. «Только не обижайтесь на мою правду, – говорит она, – да на деньги не скупитесь».

Старший брат сразу же протягивает ей руку: «На, гадай». Та взяла руку брата в свою, посмотрела и глаголит: «Через год ты уйдёшь на войну, которая, вижу… тебя… поглотит». – «На какую войну! – вскипел брат, не обратив внимания на „поглотит“. – Тю-ю, сдурела с жары». Но женщина зыркнула на него чёрными глазищами и, ничего не сказав, пошла от нашего дома.

Чтобы как-то успокоить брата, я бросился за ней, а сам думаю: «Пусть мне тоже нагадает какую-нибудь бяку, потом посмеёмся с братьями». Но она, посмотрев на мою ладонь, недовольно бросила: «Ты вернёшься с войны, и долго будешь жить». И пошла дальше, а братья стали клеймить гадалку разными словами, недоумевая: «Какая война через год!»

Однако её предсказания сбылись: примерно через год началась война с Германией, и в том же году старший брат погиб под Москвой. Кстати, в один день вместе со старшим братом ушёл на фронт второй брат, но он вернулся. А третий брат с отцом на заводе по брони работал.

Немного позднее забрали и меня, и я вернулся вот. Но до сих пор удивляюсь, как это обыкновенная женщина могла знать, что через год будет война, и как она по линиям на ладони могла предсказывать, что тебя ожидает впереди? Кто ей этот дар подарил? А? Вот и кумекай.

Ананий Фёдорович вздохнул, перебирая вырезки из газет.

– Не профессор я, конечно, Дениска, но всё равно доволен, что мои мысли с учёными мыслями перекликаются. Взять, к примеру, те самые линии на наших ладонях, по которым та цыганка-сербиянка предсказала мне судьбу. Знаешь, что учёные по этому поводу пишут?

«…Чтобы контролировать, надо пометить каждое живое существо, замаркировать его, чтобы каждый занял вполне определённое место в машине. И не являются ли у человека такой маркировкой папиллярные узоры на пальцах и линии на ладони, определяющие его место в жизни? И закономерно возникает гипотеза: наша планета – нечто вроде огромного компьютера, держащего в гигантской памяти каждое живое существо. Но, наверное, и такому компьютеру не под силу определить до мелочей поступки каждого, сливавшиеся в сложнейший конгломерат причин и следствий. Потому и даётся индивидууму некоторый разброс – свобода действий, не выпускающая его, однако, из запрограммированного русла. Так сказать, ограниченная свобода. А судьба каждого индивидуума должна укладываться в общее направление эволюции, которое тоже должен программировать этот компьютер, чтобы жизнь текла по нужному для планеты руслу. И значит, каждое достижение, каждое изобретение, каждое открытие заранее предусмотрено по месту и времени. Но невозможно всё делать без ошибок. Самый совершенный компьютер, как известно, на миллиард операций делает один сбой». – В этом месте Ананий Фёдорович загадочно улыбнулся:

– Когда-то и я говорил, что их машины могут ошибаться. В общем, мои мысли, Дениска, и тут и там подтверждаются. Правда, учёные ещё выдвигают версию, что именно сама планета Земля организует необходимую ей жизнь, постоянно экспериментирует, создавая одни формы жизни, убирая другие, добиваясь определённого сочетания на разных ступенях своего развития.

Но человека Земля всё-таки никак не могла создать. Исходя из этого, Дениска, создатели человека и всего живого находятся там, на одной из внеземных цивилизаций. И, возможно, в скором будущем все люди станут свидетелями встречи со своими Создателями.

Денис внимательно слушал отца. Его поражала удивительная способность уже пожилого человека к анализу полуфантастических статей. Удивляла заинтересованность и уверенность в мудрости будущего поколения, его желание видеть всех людей счастливыми. «Какая-то утопия! Поберёг бы себя».

Ананий Фёдорович между тем, промочив пивом горло, заговорил вновь:

– А вот религия, как была столетия регулятором всех процессов в обществе, так и останется. Это вроде высшего суда – все смотрят в Его сторону: что Он скажет?

С другой стороны, религия – это своего рода партия. Я уже говорил это, помню. Но партии приходят и уходят, а религия остаётся, так как религию олицетворяет Бог. А это уже вечная партия или движение. Но движение народное, массовое. А с этим уже нельзя бороться – надо жить. И жить в мире и согласии, и решать все вопросы совместно. В противном случае – война. Народу это надо? Нет. А если кому-то и надо, так какой-то кучке авантюристов, которые только и ждут как бы на чём нажиться.

Вот ты, Дениска, слушаешь меня и, возможно, думаешь: «Пап, тебе что, больше всех надо, в такие дебри залезать?» Отвечаю: не надо. Просто это размышления вслух, так как уже не один десяток лет думаю на эту тему. И так думают, уверен, миллионы, но побаиваются сказать вслух. И страх этот сидит в наших генах. Крепко сидит. Тех, кто когда-то говорил на подобную тему, жарили на костре, кого-то бросали в подвалы, кого-то на дыбу; чтобы другим неповадно было. Кстати, мне тоже сейчас мысль пришла: «Хватит, прекращай терзать эту тему, она не для твоего ума, грех ведь берёшь на душу. Или геенны огненной не боишься? Бог тебя покарает».

Ананий Федорович тяжело выдохнул из себя:

– Чуешь, Дениска, какие слова, как холодом сразу повеяло. Это оттуда, из прошлого. Всё, больше не буду об этом, устал. – Он помолчал, посмотрел на сына печальными глазами и тихо сказал:

– Сон мне плохой приснился, Дениска. Пересказывать его не буду, неприятно даже о нём вспоминать. Да-а… Умру, наверно, я скоро, хотя, вроде, и здоровье ещё есть, не полностью его распылил. Но чую, а объяснить не могу: воздух какой-то такой, необычный. И ощущения неприятные в сердце. Но не физическая это боль, а будто душа опустилась к сердцу (или она постоянно там находилась?) и только сейчас обнаружила себя и волнует, давит. Может, беспокоится, что ей скоро придётся покинуть насиженное место? Или всё-таки в голове находится что-то особенное, которое тревожные сигналы посылает душе?

Чувствую я, что уже не нужен здесь, лишний. В общем, много чего чувствую, но того, что ещё покуражусь на земле – этого нет. И не маши руками, Дениска, не успокаивай, всё равно мне легче не станет.

Да-а. Не иначе моя плёнка у них там заканчивается. Или своими рассуждениями кому-то там надоел. А может, сам помогал плёнку укорачивать своими поступками. Горяч бывал, несдержан, гордыню выказывал – зачем? Ладно, не буду об этом.

Чего уж себя обманывать, готовлю потихоньку сани в мир иной. А готовить их надо загодя. И я верю в высшие силы и знаю, что за нами наблюдают. Кто-то думает, будто это Бог, но у меня иное мнение. Суть же одна – это вера. Пусть у меня и другое понятие о Боге, но вера, Дениска, – в Бога ли, в себя – должна быть у каждого, она по жизни ведёт. Я вот верю, соответственно, и живу правильно. И верю, что меня там правильно понимают. А то, что сейчас стало, я бы сказал, модно верить в Бога, – это не мелочь, это здорово. Сначала в Бога, потом в себя вера появится, потом в детей, в соседа… Только нельзя превращать её в мишуру, самообман. Грех это. – Ананий Фёдорович вяло улыбнулся и, посмотрев на сына, продолжил:

– Большим грехом считалось что-то украсть, например, у соседа, кого-то обмануть, плохо думать о ком-то. Даже за стол садиться с грязными руками, как говорила нам мать, считалось грехом. А ведь это и правильно: мать спасала детей от инфекционных заболеваний. Хорошее слово «грех», полезное, для спасения человечества оно. Сейчас, к великому сожалению, забывают подобные слова.

И почему мы, люди, так глупо, неразумно ведём себя? Сколько бы ни делали ошибок, снова на одни и те же грабли наступаем. Может, в нас с рождения вкладывается мысль, что живём мы на земле временно и после нас хоть потоп? И соответственно и ведём себя так. Может, мы и не люди вовсе, а настоящие люди те, кто управляет нами? Да-а…

Денис встал и обнял отца.

– Я очень люблю тебя, пап.

– Мать, наверное, меня уже ищет, – отворачивая лицо, заторопился Ананий Фёдорович. – Я ведь ей не сказал, что к тебе пошёл.