Текст книги "Убить цензора! Повести от первого лица (сборник)"

2

Мы учились в одном классе начиная с третьего, когда Андрей появился в нашей московской школе. Много после стала мне известна его детская история.

Родился он в Самаре (тогда Куйбышеве) и жил там вдвоем с мамой. Без отца. Отца не было. Хотя, конечно, он был. Вот когда мама Андрея стала умирать от туберкулеза, он вдруг появился в их куйбышевском доме. Оказалось – полковник, важная персона. Когда-то, лет десять назад, он, тогда майор, приезжал в Куйбышев в служебную командировку и на каком-то спецбанкете заприметил скромную официантку, подававшую всем на стол. Шуры-муры, пьяненький привез ее в себе в гостиничный номер, переспал с ней, но наутро почему-то оставил этой официантке свой московский телефон. Почему? Понравилась она ему, вот и всё. То есть не просто как молоденькая провинциалка, женщина на одну ночь. Но вернулся в Москву – и забыл. Мало ли их! Оказалось – мало, таких, как эта женщина, – мало.

Когда она поняла, что туберкулез в активной форме – это большой риск помереть (а в те годы так и было), вспомнила про отца родившегося после той ночи мальчика. И позвонила в Москву. Не для помощи лично себе, а вот если не дай бог, чтобы позаботился о сыне, который может остаться сиротой и попадет в детдом. И бывший майор, а теперь полковник приехал – вот чудеса, через столько лет приехал!

Так впервые объявился отец. Девять лет Андрею было. Мама уже лежала в туберкулезной больнице и вскоре там же умерла. Перед тем (еще одно чудо) полковник с письменного согласия мамы подал документы на усыновление мальчика, что вскоре и произошло. В Москву они – отец и сын – вернулись уже вдвоем. Так живший один холостой полковник стал при сыне, устроил его в новую школу по местожительству, где я и увидел Андрея в нашем третьем классе.

Странный был мальчик. Молчаливый, весь в себе, ни с кем никогда не играл. Тихий, замкнутый мальчик-блондинчик. На уроках казалось, будто он и не слушает учительницу. Хотя учился хорошо, и это тоже было странно… Его истории я не знал, поэтому не понимал, почему он такой. И никто из одноклассников не понимал, Татьяна (тогда просто Танька) тоже. Это потом, ближе к концу школы, стали мне известны означенные выше подробности, и известны не от Андрея, а от его отца, уже генерала. Нормальным был генерал, строгим, властным, однако отцом хорошим. Андрей его не то чтобы уж очень сильно любил, но чтил, уважал, слушался. Вот генерал как-то и поведал мне, закадычному другу его сына, их историю. Поведал, когда над Андреем повис диагноз, и мне, еще смутно, стало что-то ясно.

То ли в седьмом, то ли в восьмом классе его показали психиатру, причем частным порядком – так решил папаша-генерал. И правильно решил, поскольку мечтал, чтобы сын по его стопам выбрал армию, армию как судьбу. Психиатр и назвал это слово (или предварительный диагноз) – аутизм.

Что это за фигня такая, спросил я отца-генерала, хотя как-то догадывался, что с Андреем не всё так, как у обычных мальчишек. Получил ответ: это когда ребенок уходит в мир собственных фантазий и любое внешнее воздействие на этот его мир воспринимается им как нестерпимая назойливость. О как! Вот почему он иногда так реагирует на учителей, да и на школьных приятелей, ну разве кроме меня и Таньки, хотя и нас он изредка сторонится – помотав головой, замолкает, будто захлопывается.

В общем, пояснили мне дальше со слов психиатра, налицо недостаток взаимодействия с социумом, ограниченные интересы, повышенная ранимость, склонность к созерцательности, уединению, к тщательному постоянному самоанализу. Еще – так называемое ритуальное поведение: повторяющиеся в одном и том же порядке занятия или игры с самим собой, сверхаккуратность, сопротивление переменам в окружающем бытии – например, новой расстановке мебели в доме или даже новым блюдам за столом; короче говоря, принцип, чтобы все было по-старому, и никак иначе. Конечно, при умеренной выраженности во всем этом нет ничего плохого, однако в некоторых случаях замкнутость, самоизоляция и ритуальное поведение становятся доминирующими чертами поведения подростка. То есть речь идет уже об аутизме. Как в случае с Андреем. Вот что передал мне отец-генерал со слов психиатра.

А причина? Ну, нечто врожденное, так сказать, генетическое. Или из-за психических травм, особенно в возрасте 5-10 лет. Например, разлука с матерью, перемена места жительства. Вот видишь, объяснил мне генерал, как раз так у нас и вышло: смерть матери, похороны, потом переезд в Москву, в новый город и новую школу – в общем, сильнейший стресс, а следом – слом стереотипов, привычных психологических координат. Ну и, возможно, какая-то предрасположенность. Так или иначе, но пошло-поехало: уход в себя, уход от мира внешнего в свой внутренний мир, где только и уютно. А во внешнем мире – неуютно, тревожно, все как-то не так… Ты уж с ним будь поближе, поласковей, попросил расстроенный отец, ты и ваша Танечка, он вас любит, только с вами ему и хорошо, а вот от меня он отгораживается, я это вижу, и больно мне, ведь я, черт возьми, его люблю, и никого, кроме него, у меня нет…

Вот так мы поговорили с генералом, тайно, конечно. А я потом все рассказал Таньке, которая, как мне казалось, уже тогда, в восьмом классе, любила Андрея. А он любил ее. Платонически, понятно. Значит, рассказал Таньке и добавил: протреплешься, от кого узнала, – убью!

Танька (в дальнейшем – Татьяна) трепушкой не была. Она была как стойкий оловянный солдатик и за Андрея, как чувствовалось тогда и стало совершенно ясно потом, могла жизнь положить. И положила. Помните тот мой образ – женщина как собака-поводырь для слепого? Вот-вот!

Что и как у них там было, в подробностях мне неизвестно, ибо от молчуна Андрея не то что подробностей, но и главных фактов иногда не добьешься. Однако тут факт был налицо: прямо перед уходом Андрея в армию они поженились, что я и засвидетельствовал в нашем районном загсе. Отец-генерал был счастлив: и диагноз сына ему удалось скрыть в ходе призывной комиссии, и с женой, кажется, повезло. Чудесная девочка, сын за ней как за каменной стеной и, что странно, но хорошо, следует ее не по годам мудрым советам, как-то выправляется при ней, постепенно становится все более контактным – в общем, нормальным, будто не ставили ему пару лет назад неуютный психиатрический диагноз.

Да, будто бы так и было. Андрей ушел служить в воздушно-десантные войска (папочка специально постарался!), а я боялся за него: вдруг сорвется, пошлет командира к такой-то матери или даже не пошлет, а просто замкнется, захлопнется, уйдет куда-то в сторонку ото всех, опять уйдет в себя, в свой мир – и тогда что? Ругань, издевательства «дедов», гауптвахта, потом медкомиссия и… Но нет, ничего подобного не произошло. Опять чудо. А кто виновник этого чуда? Татьяна. Она следила за Андреем, письмами следила, несколько раз ездила к нему в часть под Псков на свидания (опять же папаша устраивал двухдневные отлучки сына в псковскую гостиницу), возвращалась оттуда счастливая и повторяла мне и свекру: всё у нас о’кей!

Так и было – о’кей, если под этим выражением в данном случае понимать норму. А что такое норма, если без выкрутасов и всякого лишнего, нереального? Никаких болячек, никаких диагнозов и смертей, все живы-здоровы и друг с другом в ладу. И всё! И хватит!

А, да-да, и чтоб не было войны – как это я забыл!..

Через два года Андрей вернулся из армии и – и что вы думаете? – поступил в офицерское училище. Опять генерал настоял? Ничего подобного – сам, по собственной инициативе! Объяснил так: мне понравилось. Что понравилось, спросил я. А ничего лишнего, всё просто, тебе приказали, ты выполняешь – и это хорошо. Главное – порядок, чистота, ясность. Главное – ничего лишнего, никакой энтропии, всё разумно и действительно. Лишние мысли – это как шаг влево или вправо – расстрел. Поэтому никаких лишних мыслей… Генерал был рад (сын будет офицером, пошел по его стопам!), а Татьяна тихонько объяснила мне: «Дело не в офицерстве. Это как продолжение лечения, понимаешь? Он там выздоравливает. В том мире ему лучше. Уж пусть лучше такой мир, чем уход от мира вообще. Понимаешь?»

Я понимал, хотя и не всё. Андрей поступил в Московское высшее военное командное училище (МВВКУ) и довольно успешно готовился стать кадровым офицером. К тому же они с Татьяной ждали собственную квартиру где-то в одном из тех домов, что в Москве строило Министерство обороны (опять же генерал постарался поставить сына на ведомственную очередь, а до того они жили все вместе). И в год окончания своего МВВКУ молодая пара получила собственную квартиру, аж двухкомнатную, в 19-этажном доме на Верхней Масловке. Я там бывал, конечно, а изначально участвовал в переезде туда молодых. Все были счастливы, а стареющий генерал заявил, что теперь он со спокойной совестью подаст в отставку и будет жить на пенсию, дожидаясь внуков.

Внуков пока не было. Окончив свое МВВКУ (суммарно учеба там заняла пять лет), Андрей получил общевойсковое звание лейтенанта и, как прочие товарищи по училищу, удостоился чести провести выпуск на Красной площади (это, гордо пояснил мне генерал, имеют право только выпускники МВВКУ как главного военного вуза страны).

Что ж, страна могла бы гордиться новоиспеченным общевойсковым офицером (правда, офицером с некоторыми скрытыми странностями), однако не тут-то было. Общевойскового по сути не получилось. Уж кто тут постарался – папаша-генерал, сам ли Андрей выразил желание или ему предложили, а он согласился, – но уже года через полтора он стал сотрудником ГРУ. Что это такое? Это почти всем известно: Главное разведывательное управление Генерального штаба Вооруженных сил. Некоторым известна и такая деталь: штаб-квартира ГРУ – в районе старого Ходынского поля в Москве, недалеко от Хорошевского шоссе. Это 9-этажное здание из-за его внешнего вида сами сотрудники называют «Стекляшкой», а в народе прижилось название более романтичное – «Аквариум».

В этом «Аквариуме» были и есть разные службы и управления, и одно из них – Четвертое управление ГРУ – страны Африки и Средний Восток. Вот там-то и оказался Андрей. А кем оказался и зачем, мне не было известно. Что понятно: тайна. Разведка, блин!

Тогда нам было уже по двадцать семь. Десять лет пролетело с момента окончания школы, десять! Я и не заметил, да и потом не особо замечал, как летят наши молодые годы, точнее золотые. А Андрей с Татьяной? Не знаю. Тогда мы виделись уже не часто, хотя по-прежнему были самыми близкими людьми. Андрей пропадал в каких-то тайных командировках, а когда мы встречались во время его кратких наездов в Москву («на побывку домой», по его выражению), то, будто сговорившись, не касались его деятельности, тем более что он привычно помалкивал, и, помнится, однажды я даже подумал не без иронии, что такое свойство его характера вполне ценно для разведчика – вот уж одно к одному!

Однако, как выяснилось много потом, тогда он не был разведчиком, если по сути, а выполнял армейские задачи, хотя и в составе ГРУ. Но это, да, выяснилось потом, поэтому пока оставим данную тему.

Пока – о Татьяне. С ней мы виделись чаще, чем с Андреем, потому что я по-прежнему наведывался к ней на Верхнюю Масловку, пока ее муж где-то вершил тайные дела. Мы дружили, мы были чертовски близкими людьми еще со школы, и так повелось на всю жизнь. А ничего интимного между мной и Татьяной никогда не случалось, и Андрей это знал. Мы давно стали не просто друзьями, а как родственники. А разве с родственником можно вступать в интимную связь? Это ж инцест!

Татьяна… Мы с ней с первого класса. Шустрой была девочка. Умненькая, хохотушка и одновременно очень серьезная. Как это ей удавалось совмещать в своем характере, не знаю. Я в нее влюбился сразу же, еще неполовозрелым, но когда мне стало понятно, что ей как-то особенно приятен странный молчун Андрей (это после третьего класса, когда он появился у нас), то даже не ревновал, приказав себе: ну если ей мил Андрей, то и хорошо. Этот расклад наших отношений решил все дело: мы все – друзья, а они – Танька и этот странный молчун – пусть как «тили-тили тесто, жених и невеста».

Именно так и было, что затем, через годы, закрепилось свидетельством о браке, выданном в загсе…

Я приходил к Татьяне на Верхнюю Масловку, она меня кормила, и мы трепались об Андрее. А о ком или чем еще? Я его любил, а уж как она его любила! Иногда мне казалось, что тут тоже некая патология. Ну ненормальная любовь, честное слово! И это с восьмого класса, если опустить период с третьего по восьмой, период, понятно, догормональный. А вот когда в них проснулась нешуточная тяга обладать друг другом еще и физически, то тут и началось.

Они стали близки – да, с того самого восьмого класса, по пятнадцать им было. Это мне через пару лет Танька поведала, втихаря, конечно. И вот именно с тех пор аутист Андрей стал как-то меняться. В лучшую сторону. Оказалось, мир с Танькой – это лучше и интересней, чем только его собственный внутренний мир, в коем он пребывал до сих пор. Вот кто его вылечил – Танька, Татьяна! Она его вылечила – собой, одним своим наличием-присутствием рядом, в его жизни. И вскоре он ушел в социум, как Колумб в свое историческое плаванье – открывать новые земли. Татьяна была рядом, и он стал плавать уже более спокойно, не опасаясь рифов и бурь. Так возникла в его жизни армия, потом учеба на офицера в высшем военном училище, потом то самое ГРУ. Да, Татьяна была и оставалась его псом-поводырем, но иногда он мог уже спокойно отстегнуть поводок и, будто открыв глаза, прозрев, передвигаться по жизни самостоятельно.

Замечу, формально это преображение Андрея началось, когда они с Татьяной стали близки физически. Однако до этого знакового момента был у них немалый период платонической привязанности – целых шесть лет. Помните, он сказал мне, когда мы ходили по весеннему лесу и на просеке увидели сорок: «Женихуются они, то есть выбирают пару, еще на первом году жизни, а вот приступают к спариванию только в два года. Во как! Целый год живут вместе – и ни-ни. А уж потом – интим, постройка гнезда. Интересно, да? Вот так бы и у людей! Нет, у людей все начинается с секса, особенно в наше время. Хотя бывают исключения, да». После этого он замолчал, и я догадался почему: вспомнил о себе и Татьяне. У них-то началось отнюдь не с секса…

Но вернемся в «тогда». Тогда открылась и беда. Она состояла в том, поведала мне однажды Татьяна, что она бездетная. Все-таки и у нее оказалась некая врожденная патология! Однако эта беда, о которой Татьяна поначалу еще не догадывалась, оказалась в школьный период очень кстати – ведь ни одной беременности за те годы! А вот потом, уже после похода в загс, она забеспокоилась, легла на обследование – и диагноз: первичное бесплодие. Андрей тоже сильно переживал, но я о том даже не знал – ни словом не обмолвился, зараза!

Вот такая семейка. Патологическая любовь со школьной скамьи, аутист муж и жена с первичным бесплодием! А отец-генерал все ждал внуков. Фигушки!..

Но я о том, как бесплодная Татьяна любила Андрея. В этом, повторяю, было нечто ненормальное. До самозабвения! Довольно красивая, статная, умненькая, она несомненно обращала на себя внимание мужчин, но как партнеры они ее не интересовали, причем напрочь. Однажды она мне заявила: «Да я скорее под поезд брошусь, чем под кого-то лягу! – и добавила: – Думаешь, это установка? Это моя суть, ибо – Андрей. Будь при мне кто-то другой, не знаю, может быть, и изменила бы, а при Андрее – никак». Помню, вполне удовлетворенный таким высказыванием, я все-таки решил подурить: «Это ж чем он у нас такой уникальный?» Татьяна смешно почесала нос, глянула куда-то в потолок и ответила: «Он мне был младший брат, а потом я за него вышла замуж, и младший брат стал мужем. Такая у нас сказка. Изменить мужу, наверно, еще можно, а младшему брату – никак».

Вот такая патология. Но хорошая патология. Или сказка, если по Татьяне.

Кстати, однажды я влез в словарь и, к удивлению своему, выяснил, что имя Татьяна вовсе не русское, как я полагал, а древнегреческое, от слова «татто» – устанавливать, определять. Иначе говоря, это – устроительница, то есть женщина, устанавливающая жизнь своим близким и себе. И точно: именно такой в связке с Андреем она и была. Установила Андрея, младшего братика, выправила его, вылечила собой. А его мудрость (осознанная или нет, не знаю) состояла в том, что он держался за Татьяну мертвой хваткой, если не понимая, то чувствуя, что без нее он опять станет никем. Человек «никто», капитан Немо, скрывающийся от людей в своем мире под водой.

Как известно, симбиоз – это форма взаимополезного сосуществования. Так вот, Андрей и Татьяна – это был даже не симбиоз, не союз, а, простите за банальность, то, что иные люди называют неземной любовью. Вот и все. Такое расчудесное кино. Такая литература. Сказка.

Отсюда понятно, что, когда Татьяны не стало, я всерьез полагал, что и Андрея не станет тоже. Однако, выходит, я ошибся. Но об этом после, после.

Еще через пару лет, когда нам было уже под тридцать, случилось печальное событие: умер отец Андрея, генерал в отставке. Что ж, семьдесят шесть годков прожил, прошел всю войну, был дважды ранен. Это я знал. Как знал и то, что на фронт он попал совсем юным лейтенантиком, прямо после училища – и в самое пекло, под Сталинград. Повезло – выжил. А вот то, что у него столько наград, я узнал только на похоронах, да и на поминках бывшие сослуживцы много говорили о его героическом прошлом и вообще какой это был человек.

Похоже, действительно хороший человек был. Я к нему всегда относился с почтением, несмотря на его упертую «армейскость» и «советскость». А вот товарища Сталина он терпеть не мог, как и товарища маршала Жукова. Первого он называл не иначе как паханом, а последнего не мог простить за приказ расстрелять в Сталинграде ни в чем не повинных наших офицеров. Впрочем, главным для меня было то, как генерал (тогда полковник) прореагировал на зов умиравшей в Куйбышеве его бывшей любовницы, с которой когда-то провел лишь одну ночь, а потом почти десять лет с ней не виделся: тут же примчался из Москвы, успел похоронить, усыновил своего сынишку Андрея, взял его с собой в Москву и стал ему настоящим отцом. Да нет – трижды настоящим! Ведь столько для него сделал и, хоть и отличался некоторым деспотизмом, любил сына сильно, это безусловно.

Андрей тоже его любил, но, сдается мне, не так сильно. Уважал – да, хотя втихаря (исключительно между нами) иронизировал над «советским православием» героя-папаши. Да-да, уважал, слушался, внимал советам, но особой теплоты не было. Почему? Мне кажется, тут дело не в генерале-отце, а в свойствах характера сына: Андрей вообще ни к кому не испытывал сильной, неоглядной духовной тяги, кроме как к Татьяне и ко мне. Вероятно, такую же тягу он испытывал когда-то к маме (так он мне сказал однажды), но после ее смерти истинно любимыми для него стали только мы с Татьяной. Но отца, повторяю, он чтил, уважал и, конечно, никогда не забывал, как он выразился, про его главный подвиг: отношение к умирающей бывшей любовнице, у которой, вдруг выяснилось, растет их общий сын. Да, такое не забывается. И может быть, это действительно главный подвиг мужчины, героя войны.

Кстати, об этом последнем факте мы еще раз вспомнили на поминках генерала, уже после того, как гости разошлись, а я по привычке остался ночевать у Андрея-Татьяны. Сидели за опустевшим столом и напивались. Так Андрей сказал: «Имею право сегодня напиться». Татьяна отреагировала спокойно: «Напейся, это полезно иногда».

Значит, сидели и пили. Вдруг Андрей разговорился. На него, внезапно выдернутого из командировки (неожиданный приказ: срочно лететь в Москву!), смерть отца подействовала очень сильно. На похоронах и поминках он держался стойко, внешне спокойно, а тут, оставшись с нами, как-то обмяк, совсем расслабился, и в его голосе я уловил даже слезливые нотки, когда он еще раз предложил выпить за отца и затем произнес о нем несколько фраз. А потом, успокоившись и приобняв жену (будто спрятавшись в ней), стал говорить. И я узнал то, что Татьяна, как выяснилось, уже знала.

Значит, его действительно выдернули из командировки. Откуда? О господи, из Йемена! Прислали машину: срочно в столицу, в Сану, и на самолет! Как это вышло? Татьяна – как супруга офицера, находящегося в спецкомандировке, – позвонила в ГРУ, в тамошнее Четвертое управление, какому-то там полковнику, чей тайный телефон знала от Андрея, позвонила и сообщила о смерти отца-генерала. Три дня до похорон. Успеет ли прилететь Андрей, если это возможно? Оказалось, возможно, и Андрей прилетел. Загоревший, почти черный, обветренный, с красными глазами. Это из-за вечного песка в пустыне, объяснил. И добавил: спецзадание спецзаданием, но человеческих традиций никто не отменял даже в ГРУ.

Вот и все. Нет, не все. Оказалось, он уже в звании майора. Это как? По выслуге за пять лет должен был получить капитанское звание (после старлея, коим был уже два года), а дали внеочередное – майора. Ну за некоторые доблестные услуги родному отечеству, уклончиво пояснил Андрей и добавил, что, жаль, отец не узнал, а то бы порадовался. М-да, значит, я пью водку уже с майором ГРУ, это сильно! А ведь всего-то тридцать лет человеку. Что, тоже генералом будешь, как и папаша? Вот это сальто-мортале судьбы: человек с диагнозом, аутист, «другой» – и вдруг генерал ГРУ в перспективе! Чумнее не придумаешь! Так и сказал, рассмеявшись. А Татьяна не согласилась: «Это не чума, это есть наша сказка, я ж объясняла тебе! Что, забыл?»

Сказка, да…

– Ну и как там, в нашем Йемене? – поинтересовался я, не шибко надеясь получить развернутый ответ. Однако вышло так:

– В нашем Йемене – бардак. Перевороты, конфликты, войны шейхов. Советская помощь им – и экономическая, и военная, – похоже, свертывается. Но мы воюем. А они, похоже, уже не хотят, навоевались. Есть сведения, что готовится, как там говорят, историческое решение об объединении Йемена в единое государство. Ну да, нашей Народно-демократической республики и ихней, то есть проамериканской-проанглийской Йеменской Арабской Республики. Финита ля комедия! Хотя там был, есть и будет проходной двор. Знаешь, что такое Йемен? Проходной двор для людей спецслужб: ЦРУ, КГБ, английской DI – это, чтоб ты знал, Defence Intelligence – военная разведка Великобритании. Ну еще, конечно, Моссада, разведки Эмиратов и, конечно, нашей ГРУ. Понял? Повоевали! Теперь буду не в пустыне сидеть-бегать, а – цивильно, в штатском, при…

Впрочем, при ком или при чем будет сидеть Андрей, я не узнал, потому что, несмотря на хорошую дозу алкоголя, он вдруг замолк. А я издавна знал: если он внезапно замолкает – все, выспрашивать что-то еще бесполезно. Характер, блин! А плюс к тому – майор ГРУ. Такие молчать умеют.

Назавтра Андрей улетел. Куда? Ну ясно куда. А я стал внимательно слушать, что говорят по радио и телевидению про дела в Йемене. А почти ничего! Тогда на помощь мне пришли родные «голоса». Их уже не глушили, не то что при Брежневе-Андропове. Говорили, сам Горбачев распорядился покончить с этой пакостью – глушением. Ну да, если теперь у нас гласность…

Что я узнал? И от «голосов», и по разным справочникам.

Первое – это интересная география Йемена. Самый юго-запад Аравийского полуострова, где Баб-эль-Мандебский пролив, который соединяет Красное море и Аденский залив Индийского океана. С севера – весь Аравийский полуостров, с запада – вся Африка. Лакомый кусочек, стратегическое место! Один из важнейших морских путей в мире. А там, в этом месте, вроде чем-то зап ахло. Освободительная борьба против ненавистного колонизаторского ига, то есть против англичан. Вот мы и бросились помогать. А мы всегда помогаем, чтобы прибрать к рукам и там базы понаставить. Ведь на берегу Индийского океана! И вся Африка под боком! И севернее – вся Аравия!

Ладно, поэтому теперь не география, а политика. В 1967 году, с Божьей и нашей помощью, на территории Южного Йемена образовалась Народная Демократическая Республика Йемен, а вот севернее нее – чуждая нам Йеменская Арабская Республика. То есть был один Йемен, английская колония, а стало два. И уже в 1972 году в нашем Йемене было принято решение следовать курсу развития по модели СССР, а в 1979-м заключен договор о дружбе-сотрудничестве с советской страной, и наш южный Йемен даже получил статус наблюдателя при нашем СЭВ. Более чем прекрасно. Однако империалисты и зловредные проамериканские арабы не дремали и стали вытеснять нас оттуда. А как? Естественно, с помощью заговоров, переворотов и развязывания гражданской войны. Наш Йемен столкнулся с целым ворохом серьезных трудностей: инфляция, безработица, экономический упадок, вопиющая бедность населения, эпидемии, гибель людей в междоусобных войнах. И это при том, что из СССР не прекращалась военная и разная прочая помощь, в том числе и реальными деньгами в виде займов (точнее, просто подарков). А там, то есть на территории Йемена, уже давно шла война, в которой по секрету от всех участвовали спецчасти КГБ и ГРУ.

Это я узнал из «голосов». А вот Татьяна, знавшая больше меня (муженек с ней делился иногда), уточнила: наши секретные спецчасти, переправленные в Йемен, – это, например, Отдельная бригада спецназначения 4-го управления ГРУ. Короче и сокращенно – СпН-4. И именно в ней – наш Андрей. Уже который год. За то и получил внеочередного майора. Не за то, что в Йемене, а за то, что там в чем-то отличился. В чем – мы не знали.

Знали мы другое. Долгая гражданская война, подзуживаемая разведками и дипломатами заинтересованных стран (США, Англии, ОАЭ, Израиля и прочих), кажется, завершается тем, что северный и южный Йемены объединяются в единое государство – Йеменскую республику.

Что и произошло. В мае 1990 года, если формально и официально. И «нашего» Йемена не стало. То есть мы потерпели поражение. Мы – это СССР, имеется в виду. Хотя тогда это уже не казалось странным: горбачевскому СССР теперь было не до чужих стран – в своей бы разобраться, вывести ее из политического тупика. Ну а к тому же закономерным казалось и то, что ориентация на наш социализм с нашей же безвозмездной помощью (в том числе военной) потерпела поражение во всех странах Африки, на которые мы ставили, и почти везде на Ближнем Востоке…

Ладно, одно хорошо: отец Андрея не дожил до развязки йеменской истории. Хотя, если без горькой иронии, хорошо еще и то, что теперь Андрей вернется домой. Так мы думали. Татьяна мне так и сказала тогда: «Знаешь, я, конечно, советская женщина, однако… Однако “советская” – это прилагательное, а “женщина” – существительное, как тебе известно. Значит, я, во-первых, женщина. Поэтому пошли они на фиг – мне живой муж нужен, а не посмертный герой чужой войны. Живой Андрей, понимаешь? Детей у меня нет и не будет, а если не будет и Андрея, то жить мне незачем. Вот такой расклад моей судьбы».

Сказано сильно, но понятно. Про «жить незачем» (если не дай бог!) – это уж, конечно, слишком, а вот про «во-первых, женщину» – тут Татьяна все выразила верно. Тем более она по профессии учительница, литературу преподает балбесам-школьникам, ей, конечно, видней, если про существительные-прилагательные.

Да, она – женщина и во-первых, и во-вторых, и в-третьих. Учительница в миру, а по природной сути своей – устроительница (помните про значение ее имени?), то есть женщина, устанавливающая жизнь своим близким и себе. Главное, Андрею.

Вот такой была его Татьяна. Наша Татьяна.

Все, что случилось потом, я, как ни странно, узнавал не впрямую, а по переписке или – изредка – из телефонных разговоров. Почему так – не впрямую? Долгая история. Поэтому вкратце: вскоре после означенных событий, в 1991 году, я перебрался на ПМЖ в Израиль.

Да, вот так. У меня была собственная жизнь, своя профессия, свои отношения с действительностью, и когда в стране возникли знаковые перемены и стали уже спокойней смотреть на репатриацию (то есть выпускать), в том числе евреев в Израиль, я понял однажды, что пора. Мне пора. А что до моих (навсегда моих) Андрея и Татьяны, то, полагал я, мы обязательно будем видеться: ведь другие времена настают, кажется.

Короче говоря, после соответствующих бюрократических процедур меня приняла в свои жаркие объятия Земля обетованная. Покуда, как и прочие репатрианты в Израиле («олимы», как тут говорят), я проходил период адаптации (учился в ульпане новому языку, познавал историю и социальные особенности моей новой страны), то получал бесплатную «корзину абсорбции» и жил на съемной квартире в Иерусалиме, которую мне загодя снял мой хороший приятель, тоже литератор, перебравшийся в Израиль еще в начале 80-х (естественно, в течение периода моей адаптации за квартиру опять же платило государство). Отсюда ясно, что у меня были адрес и телефон. То есть были средства связи с бывшей родиной, именно такие, потому что Интернет с мгновенной переброской посланий тогда еще не стал всеобщим достоянием, доступным для простых людей (да я вообще в то время ничего не слышал о таком чуде-юде).

Вот теперь, после этой преамбулы о моем перемещении в пространстве, будет понятно, почему о случившемся с Андреем и Татьяной я узнавал не впрямую, а по переписке или – изредка – из телефонных разговоров.

Помню, как при прощании с Татьяной (а она провожала меня в Шереметьевском аэропорту), я пошутил: «Теперь я буду много ближе к Андрею: он на юге Аравии, а я на Ближнем Востоке. То есть расстояние между мной и ним будет почти в два раза меньше, чем от твоей Москвы до него, всего-то две тысячи километров. И почти на том же меридиане… ну почти».

Знал бы я…

Теперь о том, что я узнавал в течение моего первого года в Израиле.

Вскоре после объединения двух Йеменов (напомню, это случилось в 1990 году) Андрей по распоряжению своего ГРУ вернулся туда, однако через какое-то время, конкретно с начала 91-го, перестал давать о себе знать. Точнее так: он и прежде не выходил на связь самолично, а только через «Аквариум» – либо Татьяне кто-то звонил оттуда, передавая приветы от мужа и короткую информацию о нем в самых общих словах, либо, правда изредка, она сама звонила в 4-е управление ГРУ известному ей начальнику мужа, некоему полковнику. И вдруг – что-то не так. Что? Татьяна не понимала, только чувствовала. «Что? – спрашивал я ее в письмах. – Что ты чувствуешь?» Но ответить толком она не могла.

Вот ее объяснения в письмах: «Со мной говорят как-то уклончиво Обычно говорили – все в порядке, командировка продолжается, жив-здоров, а тут – как-то уклончиво, ни то ни се. Будет информация, сообщим… Да, он в Сане (или в Адене, или в Эль-Мукалла, это там города такие на побережье океана), выполняет задания. Есть ли с ним связь? Конечно-конечно, но сейчас изредка – такова ситуация. Мы сообщим, позвоним…»