Текст книги "Убить цензора! Повести от первого лица (сборник)"

А как жить и выживать в плену? Почти год… Ну Джефф, да. Но главное, опять Таня спасала, каждый день. Боже, сколько мы переговорили с ней за тот год! Я рассказывал ей, она мне, но еще она мне подсказывала – что и как. Как думать, что делать, как выживать. Она меня спасала, да. Эти ее подсказки…

А еще я видел ее такой, какой увидел в первый раз. Вот она разделась и встала на диван. Вот лицом ко мне, с руками за головой, выставив на обозрение небольшие сочные груди, вот спиной, потом опять лицом ко мне. Так и видел ее – и опять влюблялся в нее, в это тело, эту живую статую. А потом мы на диване, и я… я проживал весь процесс до конца, до мокрых штанов, понимаешь?

Мы любили друг друга, и это было каждый день, пока годами я был в Йемене, на воле и в плену.

А потом я пропал. Да, тот самый ПТС-синдром, мой йеменский синдром. Ничего не помню. И где была Таня, не помню тоже. А потом, когда я пришел в себя и мой организм вроде стал выздоравливать, мои начальники из ГРУ сообщили мне, что Таня… ну ты знаешь, не буду повторяться. И что? Я им не поверил! Я ушел к себе, в себя, а там – Таня. Я вернусь, сказала она мне, выздоравливай, возвращайся домой, и вскоре я вернусь, Только из ГРУ уйди, и вообще из армии, хватит, это мы с тобой уже прошли, а теперь готовься к лесу. Поступай на курсы Лесного института, а как окончишь – поезжай лесничим в какой-нибудь заповедник или заказник. А я буду приезжать к тебе, я с тобой.

Так и вышло. Я вернулся домой, а вскоре появилась Таня. Ну а дальше – все, как она сказала-посоветовала. И настал мой катарсис – мое очищение.

Теперь я здесь, уже два года здесь, и мне хорошо. Я очистился от всего. А Таня, она приезжает изредка, когда не на работе в школе или когда у них каникулы. Понимаешь, она такая упертая училка – не могу, говорит, без школы, без своих балбесов, которым надо вдалбливать литературу, особенно в эти наши безумные времена. Ну да, Татьяна – она ведь «татто», а это значит устанавливать, определять. Устроительница – женщина, которая устанавливает жизнь своим близким и себе. Во-во, и так всегда и со всеми, и со мной тоже.

Значит, приезжает, когда не в школе. Вот недавно была, на зимние каникулы, под самый Новый год. Прикатила в Ковров, оттуда в Изотино, позвонила мне по телефон-рации, я в машину – и за ней, и потом десять дней мы были вместе. Видишь, гребень забыла в ванной. А в позапрошлый раз, по осени, плащ свой оставила, дуреха. Так что все у нас хорошо, даже прекрасно. Я с ней, я в лесу, на своей родине. И тебя к себе выписал. Одно жаль, ты – ненадолго… Пойдем-ка спать, поэт, подустал я за сей денек, после медведя на Шизухе, после водки и этих рассказов. Давно столько не говорил, несколько месяцев!..

7

Через неделю я был уже в Израиле, в своей Хайфе. Андрей довез меня до Коврова, потом на поезде я спокойно приехал в Москву на Ярославский вокзал и, поскольку до самолета было еще почти полдня, сдал сумку в камеру хранения и отправился гулять. Точнее, спустился в метро и поехал на станцию «Спортивная», чтобы оттуда выйти к Новодевичьему монастырю. Побродил там, заглянув внутрь, где старое кладбище, покивал знакомым могилам и памятникам, потом вышел к прудам и посидел там на лавочке, покуривая. Я был дома, в том месте, где желал быть похороненным, я был дома, но меня ждала Хайфа, тоже дом. Вот такая раздвоенность, такое расщепление личности, если вспомнить наши разговоры с Андреем.

Да, потом – в Шереметьево, и вот через четыре часа я на Земле обетованной, а затем еще через час, но уже автобусом, – в Хайфе. Путешествие к Андрею в Россию, в Клязьминско-Лухский заказник, завершилось.

Конечно, я много думал об этом своем путешествии. О весенней России, которой проникся особо, о лесах в глухом заказнике, о наших поездках на старой «Ниве» – на озеро Смехра, потом на речку, которую Андрей называл Шизухой, о нашей встрече с медведем, о том, как Андрей там испугался за меня… в общем, обо всем, обо всем, но главное, конечно, о самом Андрее. Это понятно – ведь я ехал именно к нему, с кем не виделся столько лет.

Столько лет – это сколько? Подсчитал: почти семь. Семь, с ума сойти! А сколько они вместили для каждого из нас! Собственно, все, о чем рассказано выше, и есть то, что вместили эти годы. Но ладно я, мои дела и перемещения, ладно даже Татьяна, счастливая и несчастная, а вот Андрей? Ведь Андрей – это действительно главное.

Я много думал о нем, вспоминал его рассказы, прослушивал их про себя, просматривал, как фильм (это я умею – представлять и будто отстраненно глядеть кино на внутреннем экране), однако вслед за этим я пытался что-то понять. Понять, что было и есть на самом деле из того, о чем говорил Андрей и с чем я столкнулся. Что реальность, а что… Что – что? Вымысел, фантазии, бред? Или все-таки реальность?

Конечно, некий смутный ответ я, кажется, нащупывал. Но – смутный ответ. Я не был уверен в своих умозаключениях. Я не врач, не психолог, не психиатр, не аналитик – я всего лишь поэт, существо правополушарное, чувственное, рефлексирующее, а вовсе не аналитично-рациональное, абстрактно-логическое. Поэтому я сомневался. И это мучило меня – и Андрей мучил, и собственные сомнения. А эти сомнения никак не разрешались.

И в некий момент я понял, что надо посоветоваться. Найти человека, который поможет отыскать верный ответ. Ну пусть не на уровне единственного, непререкаемого заключения (тут только Господь Бог), а хотя бы высоковероятного.

Я перебирал, что это за человек. Мудрецов и всяких личностей, нетрадиционных в плане толкования экстремальных событий, отверг сразу. Поговорил с приятелями-репатриантами, чтобы посоветовали, к кому обратиться (понятно, пришлось коротко объяснить, в связи с чем). В конце концов мы вышли на такого человека, умного, знающего, «нашего», то есть тоже репатрианта.

Этим человеком, мне незнакомым, оказалась женщина по имени Хая (фамилию называть не буду, дабы не рекламировать ее, уже достаточно известную в узких кругах Израиля), почти моего возраста (на два года младше). Мне рассказали, что в 15-летнем возрасте вместе с родителями она репатриировалась в Израиль, окончила Тель-Авивский университет и затем получила академическую степень по специальности «социальная психология». Естественно, говорит по-русски и вроде бы занимается проблемами, связанными с психотравмами среди прошедших израильско-арабские войны и теми, кто попадал в теракты. А наряду с этим (то есть профессиональным статусом) эта дама, уверил меня мой знакомый, – человек порядочный и добросердечный, так что контакт будет и что-то толковое она скажет.

Не буду повествовать, как меня связывали с этой Хаей, социальной психологиней. Долгая история, но в конце концов я получил ее иерусалимский номер телефона, позвонил ей, и она, будучи предупрежденной о моем звонке, действительно добросердечно согласилась принять меня у себя дома, то есть в Иерусалиме, по такому-то адресу, в такой-то день и час. Я отправился туда из своей Хайфы.

Выяснилось, что ее дом находится в Новом городе Иерусалима, рядом с кварталом под названием Кирьят Мемшела, где кнессет (парламент), Еврейский университет и прочие известные достопримечательности, а также большой парк. Хорошее место. И дом хороший, современный. И квартира очень уютная. И сама хозяйка, усадившая меня за журнальный столик в кабинете. За тридцать ей, а выглядит моложе, загорелая брюнетка с приятным лицом, как-то сразу располагающая к себе. Подала кофе, какие-то засахаренные маленькие булочки. Спросила, хочу ли что-нибудь выпить – я кивнул: «Виски или коньяк держите в доме?» Она: «Муж держит виски, но только для гостей, поскольку это питье, видите ли, некошерное» – и принесла большую бутылку. Ну виски так виски, я гость некошерный.

Она не торопилась, я тоже. Выяснив, когда я репатриировался в Израиль (это тут как пароль при знакомстве), кто по профессии, где работаю, на что и где живу (продолжение обязательной программы), вдруг стала рассказывать про свое имя. Хая, или Хава – это означает «жизнь», «жизненная», так ее назвали в честь бабушки, старой самаркандской еврейки, не дожившей до репатриации на историческую родину. Это имена традиционно танахического спектра – вы знаете, что такое Танах? Поскольку я знал очень смутно, с удовольствием объяснила: Танах – это Священное писание, оно описывает сотворение мира и человека, Божественный завет и заповеди, а также историю еврейского народа от его возникновения до начала периода Второго храма. Очень важная часть еврейской жизни, да и всего исторического человечества. Я согласился. Если соблюдать заповеди, добавила Хая, улыбаясь, то все будет в порядке в душе. Однако некоторые люди считают это – соблюдать – скучным. Или так им с рождения их природа велит – стремиться к крайностям. Вот потом иногда и появляется потребность в психологах и психотерапевтах. Так в чем ваша проблема? Если вы курите, то это можно, курите здесь. Так что?

Хороший выверт ума, отметил я. Начала с имени, перешла на Танах, потом на человеческие крайности, патологию и психотерапию и – чтоб я расслабился – «можете курить». Умная женщина, хоть и почти красивая и хоть при муже, который держит для гостей виски. Но, спасибо, кажется, приятная. Впрочем, главное – насколько она глубокий знаток «моей» проблемы. У меня нет выбора – надо довериться, попробовать.

– Проблема, с которой я пришел к вам, она не моя, а моего самого близкого друга. Хотя если так, то и моя.

Она кивнула:

– Понимаю. И это уже характеризует вас. Продолжайте, слушаю. На часы можете не поглядывать, вы не на платном приеме, да и не на приеме, а в гостях.

Я поблагодарил и, коль уж позволили, взялся за сигарету. Прикурив, сказал:

– Он – русский, он жил и живет в России. Его зовут Андрей. И поскольку я, спасибо, не на почасовом приеме, то…

– То все с самого начала и подробно, – подсказала Хая и закинула ногу за ногу, показывая тем, что готова слушать долго.

– Если с самого начала, то придется с детства.

– О’кей, с детства и подробно. Вы же литератор, поэт, вам и карты в руки…

Я рассказал ей все. Начиная с нашего третьего класса, начиная с жизни Андрея в Куйбышеве, его куклы Тани, смерти мамы, внезапного появления отца-полковника… ну и дальше, дальше – про все, о чем тут было изложено: про службу в ГРУ, Йемен, плен и пребывание в бурденковской психиатрии, про самоубийство Татьяны (истинное или мнимое), дальнейшую жизнь Андрея, – про все-все, заканчивая моей поездкой в заказник и всем происшедшим, увиденным и услышанным там. Понятно, я говорил долго, даже очень долго, потому что время от времени чувствовал, что устаю, устал, хватался за новую сигарету или подливал себе пару капель виски, и тогда умная Хая вскидывала руку и предлагала мне выйти в лоджию на пяток минут, там покурить, глядя с высоты седьмого этажа на чудесный парк и на видимую отсюда часть здания кнессета вдалеке. Там, в лоджии, я курил уже молча, а хозяйка квартиры рассказывала мне об окрестностях, указывая туда-сюда. Потом мы возвращались в кабинет, и я продолжал.

Но наконец иссяк, все… Уже когда я приближался к финалу, возник шум да дверью, громкие голоса. Оказалось, это пришла целая компания – муж Хаи и двое их детей, мальчишки десяти и семи лет. Хая вышла к ним – звуки поцелуев, радостные восклицания на иврите. Потом послышался ее голос, тоже на иврите: «Я еще занята, у меня консультация, покорми детей, еда на столе и в холодильнике». Смотри-ка, командирша, усмехнулся я и затем подумал, что пора нам как-то сворачивать нашу, как она выразилась, консультацию, вот только надо все-таки узнать ее мнение и заключение. Но не тут-то было.

Вернувшись, Хая сказала:

– Вот что. Все равно эти сорванцы будут меня отвлекать, не дадут нормально пообщаться – поэтому пошли-ка в парк, тут совсем рядом чудесный парк, там сядем и продолжим. Есть о чем говорить, – и вдруг подмигнула мне, как девчонка: – Ну что, смотаемся, да? Идите за мной.

Так мы оказались в парке. Прекрасный парк, правда. Полно зелени, высоких и низких деревьев, кустарников, долгих полянок со всякими цветами – в общем, прямо ботанический сад. Я знал, что в жарком, засушливом Израиле такое возможно только в условиях глубокого полива, даже не ежедневного, а ежечасного, с подводом систем орошения чуть ли не под каждое дерево, каждый кустик и клумбу. Иначе все вскоре погибнет. Тут не погибало.

– Как и Израиль, – согласилась со мной Хая. – Израиль тоже никогда не погибнет, потому что тут заботятся о каждом, тут государство личностей, отдельных индивидов, тут нет повсеместного рабства, как на нашей с вами бывшей родине. Это уже повод, чтобы быть счастливым даже при наличии перманентно возникающих проблем, иногда очень серьезных. У всех проблемы, но все равно быть счастливым тут можно и нужно.

Пока мы искали уединенное место с пустующей лавочкой, я увидел, как среди всяческих местных птиц, ярких, красивых, по траве спокойно разгуливают самые обыкновенные вороны и мелко прыгают воробьи. Это меня удивило. Вороны и воробьи – в Израиле? В первый раз вижу! Типичные российские птицы – и тут? Тоже эмигрировали?

Хая рассмеялась:

– Представьте – и тут! Они везде. Но не эмигранты, а местные, еврейские, хотя как две капли воды похожи на русских. Ареал их обитания – почти вся Европа, Северная и Центральная Азия, Средиземноморье и юг – на Ниле, в Иране и вот здесь. Но вы правы: это будто привет из России. Я тоже так считала, когда впервые увидела здесь ворон и воробьев. Забавно, но приятно.

Мы уселись на лавочке в тени большой акации.

– Это диво дивное, – кивнула Хая на дерево за спиной, – красная акация, тут ее называют «шита», но она уже отцвела. А когда цветет – дух захватывает! А вот там, напротив, белая акация.

– Слушайте, вы прямо энциклопедист! И орнитолог, и ботаник, и про Танах знаете, и психолог.

– И еще я мама, это первичное, а остальное… остальное вторично, да… Ну так что – продолжим? Теперь буду говорить я, а вы слушайте. Если у меня будут вопросы, задам по ходу, а вы свои – в конце.

Начну не с начала, а с диагноза, с этого самого посттравматического стрессового расстройства. Известная патология. Нам тоже известная, увы. Да, вьетнамский синдром, потом ваш афганский синдром, а теперь и наш, потому что если есть война, теракты, гибель невинных людей, особенно детей, то это повод для сильнейшей сшибки, шока, потом – психического расстройства, иногда пролонгированного на десяток лет или дольше. В Израиле такие случаи были, есть. Я с ними знакома не понаслышке, а профессионально. Так что тут мне все ясно. Но ваш случай, вернее случай с вашим Андреем, имеет свою особенность. Как профессионалу мне он очень интересен, хотя вам, понимаю, не до моего интереса, поэтому простите за эти слова. Но вы должны понимать, что я в теме и особо внимательна и сочувственна к данному случаю.

Что тут произошло? Я имею в виду не событийно, это ясно, а что произошло с психикой Андрея, с ним как личностью? Если коротко, то так: его сильнейшая психическая травма, полученная в Йемене, этот посттравматический стресс-синдром наложился на его же аутизм. Да, тот его детский аутизм – вероятно, первичный, врожденный, – он затем как бы задремал, затих после появления в его жизни вашей Татьяны. Задремал, затих, и в подростковые годы, особенно к концу школы Андрей стал выправляться, социализироваться, у него уже почти не стало нарушенной коммуникации и дефицита социального взаимодействия и общения. Я понятно говорю, вы меня понимаете? О’кей.

Да, он выправился, довольно успешно втянулся в жизнь – правда, несколько специфично – армия, разведка, – однако его аутизм, точнее способность психики захлопываться, уходить от мира внешнего в мир собственный, уходить при малейшей психотравмирующей провокации, которую иной нормальный человек может даже не заметить, эта врожденная особенность его психики не исчезла напрочь – она как бы затаилась. И вот – провокация, или, как мы говорим, триггер-механизм, спусковой крючок: то ночное событие в плену, жуткий бой, когда погибли люди, в том числе его друг-археолог. Результат – шок, сильнейшая психотравма, ступор, страх, неадекватное поведение, полное выпадение из действительности, полубессознательное состояние.

Знаете, нас учили: что есть сознание, что такое человек в сознании? Сознание – это мое отношение к моей действительности, что и есть мое «я». А у Андрея в те дни, недели и месяцы это пропало – не стало его «я». У него отсутствовало нормальное отношение к действительности, реальности. Он был не в сознании, а лишь в состоянии бодрствования. Поняли? Как врач и психолог я не имела бы профессионального права записать в истории болезни: пациент в сознании. Я должна была бы написать: пациент находится в состоянии бодрствования. Хотя с вашей точки зрения он, Андрей, был в сознании – ну да, мог ходить, пусть с трудом, мог самостоятельно питаться и так далее. Нет, он лишь бодрствовал.

Вот это и есть посттравматическое стрессовое расстройство, длящееся месяцами, а то и годами. Вьетнамский синдром, афганский синдром, а у Андрея, назовем так, – йеменский синдром. Без разницы, какую географическую точку обозначить! Важно, что речь о запредельном воздействии на психику. Воздействии чего? Насилия! Именно насилия, потому что война, убийства, терроризм, сексуальное нападение на женщину – все это есть насилие, насилие над личностью. Кто-то такое выдерживает, кто-то ломается, срывается в психотравмирующий синдром.

Однако ваш Андрей, как мы говорим, имел преморбид. Что это такое? Нечто такое, что способствует развитию болезни, потому что предшествует ей. Предшествует! И тут, в преморбиде, у Андрея два мощных фактора: его первичный аутизм в фазе ремиссии и долгий плен, когда защитные и приспособительные силы организма, а главное, психики, перенапряжены и резко ослаблены.

Что на выходе после того ночного кровавого происшествия – а если по сути, акта насилия? Аутизм Андрея, как бы возродившись, способствовал развитию йеменского синдрома, и когда этот синдром развился, возрожденный аутизм воссоединился с ним. Кошмарная прелесть: аутизм плюс йеменский синдром! Вот что получил Андрей, вот с чем он стал жить.

Это длилось долго, но вот он на лечении в Москве, в психиатрии. Ему становится лучше – острая фаза синдрома миновала, настала вялотекущая хроническая. Тогда ему сообщают о смерти жены, ее самоубийстве. И вот тут критический, точнее, кульминационный момент.

Понимаете, у любого человека есть свои защитные силы, свои защитные способы противодействия тому, что на него воздействует негативно. Один из таких способов, причем из категории неосознанных, это вытеснение негатива. Другой – уход от негатива, уход от проблемы. Есть разные способы такого ухода, но у Андрея был, так сказать, припасен свой – аутистический уход от действительности, уход от тяжкой реальности в свой собственный внутренний мир. Там, в его мире, все хорошо, там спокойно, там нет никакого негатива – только позитив. Так с ним было в раннем детстве и почти до конца школы, так с ним стало и теперь.

Йеменский синдром плюс возродившийся аутизм – и тогда «явилась» Татьяна. Это было и есть его спасение, его уход от жестокой реальности, ибо в той реальности у него теперь не осталось ничего-никого, что держало бы его на плаву, спасало: ни Татьяны, ни вас, ни отца, ни даже чертовой армии с разведкой, в которой он уживался. И психика Андрея, его глубинное подсознание избрали верный и единственный при его патологии способ самозащиты: уйти в свой мир, где есть его Таня. А дальше – развитие, или, как у нас говорят, дальше продукция: Татьяна «советует» ему уйти со службы, уехать в лес, ну и так далее. И он проводит эту программу в действие, причем довольно успешно. Он живет! Он опять один, он опять вне социума, но – с Таней. То есть, как он сказал вам, он на родине, в своем доме, со своей любимой, пусть она лишь наезжает к нему время от времени, но она есть, есть!

Вот такая кошмарная для нас ирреальность, но для Андрея она – спасение. Она – способ его существования. Он в сознании? С позиций расхожей нормы, даже обычной медицины – да, с позиций аналитической психиатрии – нет.

Диагноз: йеменский синдром, наложенный на преморбид в виде первичного аутизма.

Вы не устали? Все понятно? Давайте пройдемся, тут хорошо, и жара спала. Поглядим на ваших ворон с воробьями…

Мы пошли по аллейке к розарию. Я молчал. Хая повернула ко мне голову и проговорила чуть расстроенно:

– Вы здорово опечалились от моих речей, да?

Я пожал плечами:

– Да, конечно. Хотя что ж, это ожидаемо. Нечто подобное я и предвидел. Еще там, когда был у Андрея в заказнике. Не верил, что Татьяна жива. Хотел верить, но… нет. Всякие ее предметы – черепаховый гребень, плащ, намеки Андрея… Но нет, не мог поверить.

– Гребень и плащ – это он сам выложил на обозрение, но не для вас, а для себя. Ритуалы. Вот, дескать, Таня забыла. И свято верит в это, в то, что она здесь была и забыла. Или оставила. Это не игра, это его жизнь. Понимаете? Я не сомневаюсь, что он с ней… да, занимается сексом. Как? Каким-то образом доводит себя до оргазма, представляя, что он с ней, что это она его доводит до конца. У него на сей счет должна быть богатая фантазия. Вы меня понимаете?

Я вздохнул:

– Понимаю, черт!

Хая взяла меня под руку:

– Успокойтесь. Вам надо быть спокойным. У Андрея из живых в реальности, из живых и близких ему – только вы. Впрочем, о том, как вести себя с ним, мы еще поговорим.

У огромной поляны роз она отступила на шаг в сторону и склонилась, чтобы понюхать пунцовые цветки. Я невольно оглядел ее стройную фигуру в такой позе. Хороша дама, и не скажешь, что уже мать двоих детей! Стройна, симпатична – да и вообще хороша, то есть и характером, кажется… Ладно, это так, сейчас не о том.

Пошли дальше прогулочным шагом.

– Я вас не задерживаю? – спросил, все-таки мать двоих детей.

Она ответила просто:

– Нет, муж их накормит, а потом уйдет, но вообще они у меня самостоятельные. А мне погулять надо. Работы полно, сегодня у меня выходной, а тут вы приехали. Нет, не подумайте плохого, приехали даже кстати. Это удачно – вот гуляем, и я отдыхаю. Все нормально… Итак, слушайте дальше. Про специфику его, вашего Андрея, аутизма.

Помните его куклу Таню? У мальчика – кукла! Только одна игрушка – и та кукла! То, что одна, – типично для детей-аутистов, они ритуалисты, стереотипны, никакого разнообразия, но какой перевертыш в плане половой самоидентификации! Мальчик с куклой! А почему? Подсознательно, конечно, он уже проигрывал в своем внутреннем мире отношения с противоположным полом, с девочкой. Играть с девочкой-куклой, касаться ее стало его ритуалом, навязчивостью, нестерпимой потребностью. Он касался куклы, но он-то, он – он касался девочки! Понимаете, живой девочки! Секс? Ну называйте так, но это репетиция секса – ролевая игра с будущим, а в будущем ему – неосознанно, повторяю – нужна была только девочка, женщина. Поэтому он так рыдал, когда отец приказал ему оставить куклу Таню в Куйбышеве. Девятилетний парень рыдал из-за куклы – уму непостижимо, да? Нет, для аутиста Андрея это было нормально, ибо его лишали его мира, лишали единственной привязанности, тем более после смерти мамы.

Но я уже сказала, что такая психика в конце концов находит способ защиты от посягательств на свой мир. Андрей переехал в Москву, пошел в новую школу, и тут в его классе – кто? – Таня! Совпадение или нет, потому что в каждом классе могла оказаться девочка с таким распространенным именем, но для него это и решило все дело. Кукла Таня переродилась в живую Таню, в такую, которую он уже ждал, готовился к ней, проигрывал с ней свою роль! И он не то что влюбился в живую Таню, он полюбил ее на всю жизнь. Поэтому не странно, что когда потом, через годы, он узнал о самоубийстве Тани-жены, его вечной спасительницы, наставительницы, учительницы, он просто обязан был возродить ее снова, жить с ней, разговаривать, делиться, слушать ее советов. А ведь на самом деле эти советы придумывал он сам, но, придумывая, неосознанно верил, что это именно она дает ему советы, – так же, как это делают дети в играх.

А ваша Татьяна, царствие ей небесное, была героиней, это без сомнения. Неглупая девочка, затем женщина, ведь она если не понимала глубинно, то остро чувствовала, что с ней – слабый мужчина. И тянула его, вытягивала, ставила на путь истинный, вживала в реальный мир – социализировала, при том загоняя глубоко в подсознание его врожденные аутистические черты. И молодец – прекрасно с этим справлялась до той поры, когда… ну кто мог знать, что он попадет в плен, а потом будет та самая страшная заваруха! Короче говоря, триггер-механизм сработал. Как у Окуджавы: «Пуля дырочку найдет». Дырочка была с рождения, оставалось, чтобы появилась та самая пуля в виде йеменского синдрома. Несчастное совпадение, редчайшее совпадение, а на финале – уже не аутизм Андрея и не йеменский синдром у Андрея, а совокупность того и другого – синдром Андрея.

Кстати, если бы с подобным я столкнулась в клинике или на официальной консультации, то, зафиксировав все в истории болезни и на пленку, я бы потом описала этот редчайший случай в научном журнале. Это нужно для медицины, психиатрии, психологии, социальной психологии. И так бы и назвала этот случай – «синдром Андрея». А что – нормально! Ведь в нашем медицинском мире принято иногда называть болезни и синдромы по именам либо больных, страдающих ими, либо врачей, их впервые описавших. Знаете такое? Например, болезнь Блейлера – так когда-то называли шизофрению по имени швейцарского психиатра, который, между прочим, еще в начале ХХ века ввел в науку и термин «аутизм». Или такие прелести, как синдром Мюссе – по имени знаменитого поэта, страдавшего сифилитическом поражением аорты, или синдром Мюнхгаузена, или синдром Чарли Чаплина… Ну, почему названо именно так, об этом как-нибудь потом, это небезынтересно, а сейчас скажу вам вот что.

Вы не беспокойтесь – ничего описывать я не буду, про вашего Андрея – я имею в виду. Во-первых и главное, вы нанесли мне частный визит, приватный, мне вас рекомендовал мой хороший знакомый, то есть это наше с вами внутреннее дело. А во-вторых, там еще всякая разведка все время фигурирует, ваше ГРУ… ну все это к черту, не хочу с этим связываться, у меня дети, мало ли что. Поэтому будьте спокойны, все это сугубо между нами, гарантирую вам.

– Да нет во мне беспокойства! – даже удивился я. – Почему? Доверяю. Мы лишь пару часов знакомы, а вот – доверие. Как-то мне спокойно с вами.

Хая кивнула, тем обозначив благодарность, а я задал смешной вопрос, наверное:

– Скажите, а как же тогда при таком состоянии Андрея, то есть при таком диагнозе, ему потом позволили быть лесничим, а значит, и выдали оружие, пусть не боевое, а охотничье? Как это? Я-то видел, как оно стреляет, – боевое, еще какое боевое!

– Ну этот вопрос не ко мне, а к вашим психиатрам. Хотя понимаете, в чем дело. Дело в том, что в бытовой жизни ваш Андрей совершенно адекватен. Выполняет профессиональные обязанности, аккуратен, четок. Не зная его личной внутренней истории, причем начиная с детства, можно ни о чем не догадаться. К тому же, как вы рассказали, при призыве отцу удалось скрыть от медкомиссии диагноз аутизма. Я правильно помню? Так?

– Да, именно так.

– Вот! И что дальше? Дальше: разведчик, офицер ГРУ, майор, спецназ и прочее. Да, попал в дикую заваруху, угодил в плен, пережил психотравму, но в конце концов выправился. Так? Внешне все так. Если бы та психотравма не наложилась на врожденный аутизм, то, не исключаю, Андрей остался бы в своем ГРУ – ну не на разведработе за границей, а кабинетным офицером в Москве – так, глядишь, и до генерала дорос бы. А тут – уволился из ГРУ, вышел в отставку по состоянию здоровья, однако внешне вполне дееспособный, адекватный человек. Так? Конечно. Вот и отпустили на волю из психиатрического отделения – без дальнейшей постановки на учет. Так что Андрею повезло. У нас бы он состоял на учете в психоневрологическом диспансере очень долго. И никакого оружия соответственно… Знаете, если чуть углубиться в тонкости, случай Андрея напоминает парафренный синдром.

– Это что?

– Сейчас объясню, слушайте. Этот синдром включает хронический систематизированный бред, сложные галлюцинации при их эмоциональной насыщенности и – вот такая штука! – отсутствие в течение длительного времени признаков интеллектуальной деградации. То есть парафрения – это, конечно, психическое расстройство, но такое, при котором есть систематизированный бред, иногда галлюцинации, но нет других явных симптомов психического заболевания, как нет и умственной деградации… Впрочем, все это тонкости диагностики, теперь для вас это не столь важно. Теперь – вы. Да-да, вы, то есть как вам себя вести. Это нужно, интересно?

– Безусловно, – только и ответил я.

– Тогда давайте повернем к дому, проводите меня, а то мои мальчишки решат, что меня похитили арабские террористы. Шучу.

– А муж?

– Муж? Ну это неважно… В общем, пока дойдем, я и дам вам советы.

Чуть завечерело, стало совсем приятно, если о погоде, то есть никакой жары, просто комфортное тепло. Мы покинули парк и двинулись к кварталу, где стоял дом Хаи. Пока шли, она говорила:

– Ваша задача – поддерживать Андрея. Да-да, поддерживать его сегодняшний внутренний статус. Вы должны принять мир, в котором он существует, потому что иной мир – наш с вами – ему противопоказан. Теперь он – как Ихтиандр из «Человека-амфибии», он может жить только в своей воде. Теперь его вода – это лес, где он дома, на своей родине, куда время от времени приезжает его Таня, и нам с вами не важно, что она – даже не фантом-копия, как у Лема в «Солярисе», а ожившая фантазия, существующая в его болезненном сознании. И вы должны это в нем поддерживать. А как поддерживать? Хотя бы так, чтобы не разрушать его хрупкий мир, не покушаться на такую его Таню, рожденную психикой Андрея. Насколько я поняла, он вас очень любит, вы единственный человек, связывающий его миры – реальный и ирреальный, поэтому вы ему очень нужны, и он даже сам не до конца понимает, насколько вы ему нужны.

Поэтому: ненавязчиво, никак не демонстрируя, ничему не удивляясь, априори принимая на веру его мир. Где молчаливо, где с доброй иронией или юмором. То есть не казаться соглашателем и во всем услужливым, как сиделка при тяжелом больном, а то он что-то заподозрит. Ну вам виднее, вы его прекрасно знаете, вы найдете оптимальный стиль общения с ним. Понятно?

– Вполне.

– Скажите, вот вы вернулись в Израиль, прошел уже месяц, он вам написал?