Текст книги "Полюшко-поле"

– Что случилось? – спросил Матвей Петра Бутусова.

– Он, сукин сын, половину зерна в землю втаптывает! – кричал, подбегая, Черноземов. – Чешет на полной скорости, как на пожар. Смотри, какое жнивье высокое.

– Так ведь показатели давать надо, – пытался оправдаться Бутусов.

– На черта мне твои показатели! – крикнул опять Черноземов. – Он с этими рекордами колхоз без зерна оставит, а меня – без зарплаты. Не нужен мне такой помощник. Смотри, что он делает! Смотри! – обращался Черноземов к Песцову и показывал на жнивье.

– Дело ясно, – сказал Песцов. – Я позову агронома. Завтра утром она определит потери. Платить будет он.

– А не рано ли распоряжаетесь? – угрюмо спросил Бутусов.

– Не рано, а поздно!.. За подобные рекорды давно уже надо бить.

– Утром будет у вас агроном. Обязательно! – сказал, прощаясь, Песцов Черноземову.

«От такого геройства я постараюсь избавиться, – думал Песцов на обратной дороге. – И тут выходит – закрепление полей необходимо. Снимешь большой урожай со всего поля – и получишь больше. Пусть они и ломают голову. Быстро слишком жать – не доберешь, потери большие; медленно жать – перестоится хлеб, начнет осыпаться… Вот и думай, кумекай, как жить? Хоть раздельным способом, хоть прямым комбайнированием. Какой для тебя выгодней, тот и есть передовой. Соображай, работай головой. Хватит на дядю рассчитывать».

В распадке у Солдатова ключа Песцов встретил Лубникова с табуном. Он спешился и передал повод Буланца Лубникову:

– Забери его.

– А ты как же, Матвей Ильич? Пешком?

– Подожду на дороге вечернего молоковоза. Мне на отгоны съездить надо.

– Что так? Аль седалище натер?

– Лошадь утомилась. А туда километров десять, не меньше.

– Ну, знамо. В машине оно способнее, чем в седле… Там подушечки мягче.

– Давай без комментариев.

– Я это вам к тому, чтоб вы ноги не слишком раскидывали в стороны после седла-то. По-нашему, по-деревенски, это называется враскорячку ходить. А то девки засмеют на отгонах.

– Иди ты к черту!

– Есть! Малина вам в рот… – Лубников приложил к козырьку растопыренную пятерню и лихо поскакал, уводя в поводу заседланного Буланца.

Песцов пошел к дороге и вдруг почувствовал странную расслабленность в коленях, словно оттуда выпали какие-то пружины и ноги теперь сами собой подгибались и трудно было устоять. Он присел на придорожную кочку и поморщился от неожиданной боли.

– Ну и казак! – усмехнулся он. – Наверно, в самом деле смешно, как я танцую на полусогнутых…

Он лег на спину, вскинул ноги на кочку и приятно почувствовал, как становились они легче, невесомее, как отходили ступни, словно сняли с них деревянные колодки. Он пытался уверить себя, что едет на отгоны по важному делу – разыскать Селину, послать ее, чтоб замерила, определила потери зерна. После того вечера она исчезла из села; говорили, что ночует на отгонах. И теперь Песцов ждал встречи с ней и волновался.

25

На отгоны Песцов приехал на закате солнца. На станах было пусто, – доярки ушли на дойку. Двери в длинном бревенчатом бараке заперли на щепки. Он заглянул в окно и увидел Надин велосипед, прислоненный к стенке. Значит, где-то здесь и сама хозяйка.

Неподалеку от бревенчатого барака, на берегу озера трое пастухов – два мальчика и дед Якуша – лежали возле костра. На закопченной перекладине висел котел, в нем крупными пузырями булькал суп. Мальчишки шуровали в костре, ломали и подкладывали сучья. Дед Якуша, босой и в драной фуфайке, не снимавший ее даже в лютую жару, посасывал короткую трубочку и сплевывал с обрывистого берега прямо в озеро.

Огненно-бурая, косматая амурская лайка, вскинув острую морду, требовательно смотрела на подходившего Песцова.

– Селину тут не видели? – спросил Песцов.

– Там, – указал старик трубкой в сторону прибрежного дубняка.

Собака вскочила, поглядела в ту сторону, залаяла и стала пружинисто раскидывать траву короткими сильными ногами.

– Замолчь! – Один парнишка выхватил головешку и запустил ее в собаку. Та взвизгнула, мгновенно улеглась, но сердито и напряженно провожала Песцова своими желтыми немигающими глазами.

– Ступайте, ступайте! Во-он к той рощице! – кричал ему вслед старик.

Зеленая кипень невысокого дубнячка подступала к самому озеру. По-над берегом вилась, прижатая к воде, узенькая тропка. На обочинах ее в густой и высокой траве мельтешили красные в черных точках саранки, откуда-то снизу доносилось тихое неясное пение.

Песцов спрыгнул с обрывистого берега к озеру, за ним посыпались комья в воду. Здесь он увидел певиц; они сидели под берегом в лодке, возле высокой стенки камыша. Одной из них оказалась Надя, второй – приемщица молока, грузная пожилая украинка в расшитой полотняной кофточке с широкими рукавами.

– Здравствуйте, Матвей Ильич! – сказала Надя.

– А мы туточки спиваемо. Сидайте до нас! – Приемщица приветливо смотрела на Песцова, который нерешительно переминался с ноги на ногу. – Эх, дура я, дура старая! – всполошилась она вдруг. – Мени ж молоко принимать пора. – Она неожиданно легко выпрыгнула из лодки. – Ну, до побачення! – И скрылась в кустарнике.

– Прошу, Матвей Ильич!

Надю нисколько не удивило неожиданное появление Песцова; она смотрела на него чуть насмешливо, как будто знала заранее, что он придет. На ней была красная в крапинку, под стать саранкам, косынка и пестренький сарафан, открывавший ее прямые плечи.

«Даже не спрашивает, как нашел ее… Неужели ждала?» Песцов прыгнул в лодку, потянулся к веслам.

Но Надя перехватила их:

– Помните, как вы меня катали на «газике»! А теперь моя очередь. Садитесь, прокачу!

Песцов сел на корму и тихонько запел, весело поглядывая на Надю:

 
Поедем, красотка, кататься!
Я долго тебя поджидал.
 

– И часто вам приходится поджидать? – насмешливо спросила Надя. Она гребла с замахом, резко выбрасывая весла, отчего лодка шла рывками.

– Увы… А чего это вы на меня злитесь?

– А вы не догадываетесь?

– Понятно… Неосторожно поступаю. Но, помилуйте, господа присяжные! – Песцов посмотрел в небо и вскинул руки. – Кроме всего прочего, я еще и человек. И представьте себе, у меня могут быть даже настроения…

Надя засмеялась.

– Значит, вы пришли по настроению?

– Скорее по необходимости. Почему вы не появляетесь в селе?

– Необходимо отвечать?

– Как хотите.

– Не думала, что вы приедете сюда.

– Вы меня осуждаете?

– Нет, благодарю…

– Спасибо. К тому же у меня небольшое дело к вам. Сегодня начали жать ячмень на Косачевском мысу…

– Знаю.

– Черноземов с Бутусовым поссорился. Требует, чтоб с того удержали за потери зерна. Вам надо подсчитать потери… Завтра утром. Я им обещал.

– А где Волгин?

– В район уехал. Оставил меня за себя. Догадываюсь, что с целью. Проверить хотят, как я хозяйствую…

– И вы на радостях сразу на отгоны подались… На лодке кататься? Хорош борец за народную справедливость!..

Песцов извинительно развел руками:

– Во-первых, у меня дело…

– Да, конечно. Я завтра утром съезжу на Косачевский мыс, определю потери.

– А во-вторых, вам нужно быть в селе.

Надя положила весла и вопросительно смотрела на него. Лодка врезалась в камышовые заросли и остановилась.

– Да, да!.. Нужно! Наверно, вслед за Волгиным приедет Стогов. В любую минуту я должен быть готов к собранию. А мне и посоветоваться не с кем. Мой главный советчик сбежал из села… Вы не смейтесь! Даже на заседание правления не пришли. А ведь я говорил там о закреплении земли…

– Об этом уж все село толкует… Еще о том, что вы хотите огороды отобрать у колхозников.

– Но это неправда! Придирка… Я сказал, что, если закрепить землю, урожаи станут высокими, как у Егора Ивановича, – тогда и огороды не нужны будут. Сады рассадим.

– Если бы да кабы… Поймите же, люди сыты по горло этими «если»…

– Но вы же сами говорили о необходимости закреплять земли!

– На одном закреплении земли далеко не уедешь.

– И то правда…

– Видали на Косачевском мысу ячмень?

– Хороший!

– Черноземов его вырастил… А убирать послали Петра Бутусова. И половина зерна на стерне осталась. Зато косят быстро, Семаков сводку даст – рекорд!

– За такой рекорд да по мягкому месту…

– Учтите и другое – за этот ячмень мы обещали премиальные выплатить Черноземову. Но мы не то что премии, трудодни оплачиваем с грехом пополам.

А если мы не выдадим обещанных премий, тот же Черноземов или Егор Иванович в глаза нам наплюют. И работать в будущем году не станут. А где взять деньги?

– Все же как вы оказались в таком безденежье?

– Мы?! А кто нам планировал озимую рожь? Вы!.. Планировали и знали, что она вымерзнет. Кто запланировал нам кукурузу? Семьсот гектаров! Знали, что нам не под силу и половина этого. Знали и планировали сеять. Да еще в пойме, на лучших землях. А свеклу?

– Общая установочка, – усмехнулся Песцов.

– Во-во! Вы общую установку выполняете, а мы разоряемся. Поглядите на того же Волгина. Он же задерган этими установками да планами, как старый конь удилами. И все исполняй и докладывай. Он усвоил одну истину: угодишь секретарю – все в порядке, а мужик стерпит. Вот и старается. Но трудно стало угождать – годы не те и возможности обрезаны. Раньше он приторговывал – то луком, то ранними огурцами, то рисом… Изворачивался, покрывал неразумные расходы. А теперь и торговлю обрезали – как хочешь, так и живи.

– Что и говорить, советчик вы не веселый.

– Порадовать, извините, нечем. – Надя взяла весла.

Лодка стояла в затончике, укрытая камышовой стеной от озерного плеса.

– Дайте-ка я сяду на весла! Давно уж я не занимался этим флотским ремеслом.

– Ага! И порезвимся на озере. Благо, что и покрасоваться есть перед кем: доярки как раз возвратились на станы. – Надя загребала одним веслом, другим табанила, поворачивала лодку к берегу.

Песцов привстал, потянулся к веслам.

– Не надо, Матвей Ильич…

– Подвиньтесь!

– Не надо, – она крепко держала весло, которое пытался отобрать Песцов.

Вдруг он покачнулся, выпустил весло и, потеряв равновесие, схватил Надю за плечи. Она откинулась на локти и смотрела на него настороженно и пытливо. Потом быстро и крепко обняла его за шею…

– Эх ты, горе мое! – прошептала она наконец.

Потом как-то выскользнула из его объятий и спрыгнула на берег.

– Куда же ты?

– Не вздумайте бежать за мной… Ухажер.

– Ладно, ладно… Перестраховщица, – Песцов шутливо погрозил ей пальцем.

Она оттолкнула от берега лодку и быстро пошла к станам.

Песцов появился на станах позже, доярки встретили его привычными шутками:

– Говорят, вы к нам в подпаски нанимаетесь, Матвей Ильич?

– Кнут таскать… А то дед Якуша обессилел.

– Вот я вам, просмешницы… Кнутищем вдоль спин-то, – сердито ворчал от костра дед Якуша.

– Молчи, старый тарантас!.. Взял бы хоть одного мужчину на весь стан… Для духу. А то у нас моль развелась.

Доярки покатывались со смеху, они расселись вокруг непокрытого дощатого стола шагах в десяти от костра – кто ужинал, кто вязал, кто гадал на картах.

Надя смеялась вместе со всеми и часто поглядывала на Песцова. На этот раз и он не смущался от шуток, вступал охотно в словесную перепалку:

– Я бы пошел приглядывать не за телятами, а за доярками…

– Дед Якуша, принимай нас к себе в стадо!..

– Девчата, кто переходит на телячье положение, поднимай руки!

– Пусть он своих подпасков, то бишь подсосков, уберет… А то они мешать будут.

– Ха-ха-ха!

– Сами вы подсоски! Кобылы необъезженные, – огрызались подпаски.

– Ах, срамницы!.. Вот я вас кнутищем-то…

Постелили Песцову в плетневом пристрое; на деревянный топчан положили охапку сена и покрыли одеялом. Подушка была тоже набита сеном. От сена исходил сухой душный запах мяты. Песцов с наслаждением вытянулся на постели, закрыл глаза и только теперь почувствовал, как он устал… Ноги тяжело гудели, ломило спину, и гулко стучала кровь в висках.

26

Проснулся он от какой-то протяжной, заунывной песни, – низкий женский голос звучал глухо и тоскливо, словно из подземелья просился наружу:

 
Счастливые подружки,
Вам счастья, а мне нет…
Не лучше ли мне будет
Живой в могилу лечь…
 

Песцов щурился от яркой солнечной ряби, пробивавшейся сквозь плетневую стену, и сначала не мог понять, где он находится. Вдруг с резким, дребезжащим звоном упало где-то ведро. И Песцов сразу очнулся от полусна. Закинув руки за голову, он прислушался к тому, как доярки на станах погромыхивали ведрами. Он живо представил себе, как они вяло, словно сонные куры, разбредаются сейчас по загону к своим коровам и уже через несколько минут весело зазвенят молочные струйки, а потом зальются песенные девичьи голоса. Потом они с шутками, с хохотом сойдутся возле приемного молочного пункта; косы, ловко перехваченные белыми, строгими, как у сестер милосердия, косынками, высоко закатанные рукава, тугие, округлые руки и бойкие, смешливые, вездесущие девичьи глаза. Здесь уж им не попадайся, – засмеют. С таким народом горы можно ворочать, думал Песцов. А что они видят, кроме коров? От скуки с дедом Якушей побранятся. Да молоковоза ради шутки столкнут в озеро. Иль, может, помарьяжат за картами с заезжими рыбаками.

 
Живой в могилку лягу —
Скажите: умерла…
До самой до могилы
Была ему верна,
 

– с отчаянной решимостью признавался низкий голос, но гудел он теперь где-то наверху. И Песцов невольно посмотрел на крышу, в надежде увидеть там певицу.

– А я знаю, о чем вы думаете, – сказала Надя.

Он не слышал, как она вошла, и вздрогнул от неожиданности.

– Ой, трусишка! – Она подошла к топчану. – Вам доярок жалко, что их любить некому…

Песцов приподнялся на локте.

– Как ты догадалась?

– Песни поет тетя Пелагея. А когда звучит один женский голос, грустно становится, тоскливо.

– Умница!

Матвей обхватил ладонью ее шею и почувствовал, как под гладкой кожей напрягаются упругие и тонкие мускулы. «Точно струны, – думал он. – Тронешь – зазвенят…» Потом притянул ее к себе и поцеловал в губы.

– Вам пора! – наконец сказала Надя.

– А сколько времени?

– Уже пять часов.

– Молоковоз приехал?

– Он сегодня опоздает, будет только в восемь. Вчера приемщицу предупредил… Что-то поломалось у него.

– Как ты сказала?! – Песцов скинул ноги на земляной пол и растерянно глядел на Надю. – Мне же надо быть на разнарядке.

– Да, к семи часам в правлении. – Надя поглядела на часы. – Меньше двух часов осталось… Возьмите мой велосипед.

Она вышла на минуту и вернулась с велосипедом. Песцов быстро натянул клетчатую рубаху, застегнул сандалеты:

– Вот так номер…

– Возьмите, – Надя подвела велосипед к Песцову.

– Но ведь все знают, что это твой велосипед, – замешкался Песцов.

– Ничего… Хуже будет, если вы не приедете на разнарядку.

– А как же ты?.. На Косачевский мыс?

– Я с молоковозом уеду.

– Ну, спасибо.

Одной рукой он взял велосипед, второй обнял Надю, поцеловал:

– До вечера!..

С непривычки Песцов никак не мог удержаться на узкой тропинке; руль постоянно вело куда-то в сторону, колесо виляло, и он со страхом считал луговые кочки. Раза два упал, и после каждого падения противно дрожали колени.

Наконец он плюнул в сердцах и повел велосипед по тропинке, сам запрыгал по кочкам. К селу он подошел только в восемь часов не то что в поту, а в мыле. На конном дворе решил передохнуть.

Здесь возле коновязи стояла целая вереница верховых лошадей. Лубников с конюхом выводили со двора очередную заседланную, упирающуюся лошадь.

– Что это за кавалерия? – спросил Песцов у Лубникова. – Мобилизация объявлена, что ли?

– Так ить это все для руководящего состава, – ответил Лубников. – Закрепленные лошадки. Вроде персональных.

– Какой руководящий состав?

– Да как же, – бригадиры, всякие заведующие, учетчики, объездчики, охранники. Работает руководство, слава богу…

– Так сколько же их? – Песцов кивнул на коней.

– Иной раз почти полсотни седлаю, – ответил Лубников. – Колхоз большой, за всем уследить не шутка.

– Н-да, расплодили командиров-надзирателей, – усмехнулся Песцов. – Уже восемь, а они еще и не чешутся.

– Так пока энти, которые работают, не вышли, тем тожеть делать нечего.

– Черт знает что!

И «энти» и «те» сидели возле правления и на лавочке, и на крыльце, и прямо на траве вдоль палисадника; тут и бригадиры, и учетчики, и трактористы, и шоферы, и много прочего люду, про которых говорят в колхозе: «Ждут, куда пошлют».

Подъезжая, Песцов поздоровался. Ему ответили разноголосо, весело, приветливо кивали головами. Он поставил велосипед возле ограды и пошел в правление.

– Кажись, Надькин? – спросил кто-то и хмыкнул.

– Заткнись! – уже из коридора услышал Песцов чей-то голос. – Что за шутки!

В правлении было тоже людно и так накурено, что не продохнуть. Множество народу окружили стол, за которым сидел Семаков. Заметив Песцова, все ринулись к нему, каждый со своим вопросом.

– Товарищ секретарь? – спрашивали одни.

– Товарищ председатель, – величали другие.

– Куда же мою машину направят?

– А я ремонт трактора закончил. Что делать?

– А мне лошади нужны… Лес подвозить.

Песцов поднял руку.

– Стойте!.. Я еще не председатель.

Все с недоумением смотрели на Семакова: что, мол, за канитель? Тот встал из-за стола, подошел к Песцову:

– Ну что за формальность? Вы же оставлены за Волгина. Вот и хозяйствуйте.

Песцов, как бы вспоминая что-то свое, оглядывал примолкших, настороженных людей, стол, заваленный бумагами, и наконец произнес:

– Ну, давайте… Что у вас?

Он сел за стол. И мгновенно его окружил разноголосый хор:

– Подпишите мне путевку!

– Не торопись, милок! Я дольше твоего ждал.

– Да не галдите вы! – кричал на всех рыжеусый, в синей косоворотке, стоявший ближе всех к Песцову, и спрашивал сердито: – Да вы дадите нам лошадей или нет? Лес подвозить.

– Завхоз! – крикнул Песцов.

К столу протиснулся Семаков.

– Вот на лесозаготовки лошадей просят, – сказал Песцов, кивая на рыжеусого. – Сколько вам?

– Пять запрягли… Еще десять подвод надо, – отвечал рыжеусый.

– Нет лошадей, – сказал Семаков.

– Как – нет? – спросил Песцов. – А там, на коновязи?!

– Верховые, что ли?

– Конечно.

– Те нельзя. Не могу же я бригадиров да учетчиков без коней оставить.

– Черт знает что! – с досадой сказал Песцов. – Да разберитесь вы хоть по порядку! Что вы облепили меня, как мухи?

Целый час он подписывал то накладные, то наряды, то путевые листы, то заявления какие-то нелепые разбирал: «…отказываюсь перебирать клещи и потник, потому как за бесценок…»

– Вы что, шорником работаете?

– Без расценок какая работа. Я тебе, положим, клещи переберу, но ты опиши все, как есть. Или возьми потник…

– А мне вчера горючее не подвезли… Это как рассудить?

– Его Кузьма, черт, спьяну на Косачевский мыс увез. Свалил там бочку.

– Сам ты с похмелья! Ему бригадир приказал туда свезти.

– О це ж рядом! Тильки с бугра сойтить…

– Сойтить… А подниматься тожеть надо. А кто платить будет? Это как рассудить?

Через час у Песцова голова пошла кругом. И когда наконец все разошлись, он встал из-за стола и тупо уставился в окно.

– Туговато, Матвей Ильич? – раздался за его спиной голос Егора Ивановича. Когда вошел он, Песцов не слышал, а может быть, и не выходил вовсе, остался незаметным где-нибудь в углу.

– Здравствуйте, Егор Иванович! – Матвей задумчиво прошел к столу. – Суета какая-то.

– Машина большая, а сцеп один – вот она и тяжело вертится, – сказал Егор Иванович. – У нас ведь все от одного колеса норовят двигать.

– Да, Егор Иванович, норовят. Добро хоть колесо-то надежное попадет.

– Мы вот, колхозники, промеж себя часто балакаем – порядок у нас не тот. А ведь можно к хозяйству приноровиться…

– Как?

– А вы приходите вечером ко мне на чашку чая. Мужики соберутся. Вот и потолкуем.

– Приду обязательно!

Вышедшего из правления Егора Ивановича встретил Семаков.

– Дай-ка прикурить, Егор Иванович.

Тот достал спички, протянул их Семакову.

– Далеко идешь? – спросил Семаков, возвращая спички.

– Заверну домой на минутку да на поле.

– Может, велосипед прихватишь, – кивнул Семаков на прислоненный к палисаднику Надин велосипед. – А то Песцову-то некогда отвозить его… Председатель! Временный, правда.

– Какой велосипед? – переспросил Егор Иванович.

– Да ты что, не узнаешь? Твоей племянницы велосипед, агрономши!

– Надькин? А чего он здесь валяется? При чем тут председатель?

– Чудак человек! – губы Семакова тронула снисходительная усмешка. – На нем Песцов на работу приехал.

– Откуда? – все еще недоумевая, спрашивал Егор Иванович.

– Говорят, возле реки в копнах спали… Вот он и торопился.

Вдруг Егор Иванович побагровел и угрожающе двинулся на Семакова.

– Сволочь!

– Полегче! – Семаков отстраниться, растопырив пальцы.

– Блоха! – Егор Иванович пошел прочь.

– Все-таки советую взять велосипед. А то чужие приведут, – очень вежливо сказал Семаков.

Егор Иванович вернулся, взял велосипед и, сдерживая ярость, процедил:

– Гнида…

«Ну ж я ей задам, срамнице!» И чем ближе подходил он к Надиному дому, тем сильнее кипела в нем ярость. Велосипед внес в сени и, сердито грохая сапогами, прошел в дом. Но Надя словно не заметила его; она приехала с Косачевского мыса, легла на койку поверх одеяла, запрокинув голову, и смотрела в потолок.

– Велосипед привез, – грозно сказал Егор Иванович.

– Спасибо.

– Валялся возле правления.

– Кто?

– Нехто! Совесть потеряла ты. Вот кто!

– Ты что это, дядя Егор? – Надя присела на кровати и с недоумением уставилась на Егора Ивановича.

– А я-то, дурак старый, еще дорожку ему указывал. Способствовал. Думал, у вас как у порядочных людей. А вы уже в копнах ночуете!

– Ах, ты вот о чем! Это мое дело. Тебя оно не касается.

– Конечно, меня не касается! – Егор Иванович всплеснул руками. – Твои грехи-то глаза мне колют. На людей стыдно смотреть. Хоть бы седины мои пожалела.

Надя резко поднялась и подошла к Егору Ивановичу с побелевшим лицом.

– Стыдно, говоришь?! А мне, думаешь, не стыдно? А меня кто жалеет? Мне двадцать шесть лет… А у меня лицо-то задубело, как выделанная овчина… Круглыми днями мотаюсь на ветру, на жаре, на холоду… А ночью уткнешься в подушку да ревешь от тоски. Кому слово скажешь? С кем здесь пойдешь? С Сенькой-шофером, что ли?

– Ну, ты это другой оборот взяла, – сказал Егор Иванович, отступая.

– Тебя бы на мое место, небось другим голосом запел.

– Как бы там ни было, а линию свою держать надо.

– Наплевать мне на линию! Я жить хочу!..

– Сдурела ты совсем, баба. У всех на виду… Срам!

– Ну и пусть смотрят! А я буду, буду!..

– Эх ты, атаман. – Егор Иванович вышел, хлопнув дверью.

Надя легла на кровать и зарыдала, комкая подушку.