Текст книги "Полюшко-поле"

29

Народ стал собираться засветло; мужчины курили возле палисадников, а женщины садились на задние скамейки в правлении и гудели, точно шмели. Входили колхозники и здоровались сначала с Песцовым, а потом уже с Волгиным. И по всему было видно, что к Песцову здесь относились уже как к председателю колхоза.

Потом пришел и Стогов, большой и грузный, он заполнил собой весь проход между скамьями и долго пробирался к оттесненным до самой стены столам президиума. Сел он сбоку, стараясь не стеснять председательствующего.

Он чувствовал, что между правлением и Песцовым сложилась не просто антипатия. Здесь нечто более серьезное и важное. И на душе у него было тревожно. «Что же будет, если изберут Песцова? В какие руки попадет колхоз? – думал Стогов. – Ведь он же чужой… чужой… Или юродивый? Или уж он с ума спятил? От него и в райкоме теперь жизни не будет. Что же делать? Выступить? Песцов может навязать здесь дискуссию. А вступать с ним в дискуссию на этом собрании небезопасно… Надо сделать проще…»

Стогов тронул Семакова за локоть, тот быстро наклонился. Стогов сказал ему на ухо:

– Доклад Песцова перенеси в конец повестки дня… Ты меня понял?

– Так точно! Мы так и полагали, – улыбнулся Семаков.

Он набросал несколько строчек на листе бумаги и положил перед Волгиным.

– Порядок такой… – тихо сказал Семаков. Потом обернулся к Стогову. – Первое слово вам?

– Ну что ж, товарищи! – поднялся Стогов. – С Песцовым, надеюсь, вы познакомились. Знаете его хорошо… Давайте, решайте.

Бутусов, подозрительно и загадочно улыбаясь, как будто он знает что-то такое, чего не знает никто за столом, нагнулся к Семакову и шепнул:

– Ага, Стогов-то не рекомендует! Значит, как договорились – моральное разложение и насчет огородов.

Семаков значительно и важно посмотрел в зал и потом зашептал рядом сидящему Волгину. Тот покраснел и виновато посмотрел на Песцова.

Наконец Волгин, горбясь, поднялся над столом, постучал железной ручкой о пустой стакан и начал зачитывать повестку дня.

– У нас, товарищи, стоит два вопроса. Первый вопрос – переизбрание председателя Волгина Игната Павловича, то есть меня; второй – …как? – спросил он Семакова, сидевшего рядом с ним. Тот прочел. – Так, – подтвердил Волгин и повторил: – Второй вопрос – мероприятия по поднятию урожайности, то есть доклад товарища Песцова.

Тотчас встал Семаков:

– Мы думаем, товарищи, что целесообразно приступить сразу к перевыборам. Отчетный доклад правления вы слышали в конце года. Повторять его нет смысла. Перевыборы у нас, так сказать, внезапные, в связи с болезнью Игната Павловича Волгина. Что же касается предложений товарища Песцова, то мы их заслушаем после перевыборов. Разумно? Будут новые предложения нового председателя. – Семаков улыбнулся и обернулся к Песцову: – Вы согласны?

– Конечно.

– В таком случае приступим. Пожалуйста, товарищ Песцов, скажите колхозникам о своем желании работать председателем нашего колхоза. – Семаков сел.

Матвей, не догадываясь об истинном намерении президиума, коротко, с улыбкой, сказал:

– Ну что ж, товарищи! С колхозом я ознакомился. Надеюсь, что вы меня все знаете. Если изберете председателем, работать буду с большим желанием.

– Поясните колхозникам вашу идею насчет огородов, – сказал Семаков.

И вопросы посыпались со всех сторон, точно зал только что проснулся, – каждый хотел узнать все сразу.

– Что было на заседании правления?

– Почему у нас огороды хотите отобрать?

– По какому закону?

– Пусть секретарь скажет!

– Откуда пошла такая установка?

Стогов поднялся сутулой громадой над столом, и зал снова умолк, как по команде.

– Я лично такой установки не давал. Надеюсь, что товарищ Песцов пояснит вам.

Матвей поражен был такой озлобленностью колхозников.

– Дело обстоит не совсем так, – начал Песцов, с трудом подбирая слова. – Я против огородов теоретически, так сказать. Не от хорошей жизни они. Картошки и в поле хватит. Не в данном, конкретном случае, а в будущем. Село должно иметь сады, а эти огороды… В них надобность отпадет.

– Яблоко не картошка, сыт не будешь! – крикнули из зала.

– О чем разговор? – повысил голос Песцов. – Разве я хочу отобрать ваши огороды? Успокойтесь! Я просто говорю: станете жить лучше, сами сады рассадите. – Песцов сел.

– Теория!..

– Саду-винограду захотелось…

– Тут картошки не хватает.

– А ему что?..

– Мягко стелет…

Долго еще бубнил растревоженный зал.

Первым слово взял Бутусов. Его большегубое, скуластое лицо приняло строгое и решительное выражение. Бросая попеременно взгляды то прямо в зал, то через плечо на Стогова, он заговорил о высокой ответственности председателя:

– Каждое слово должно быть глубоко продумано. А товарищ Песцов то предлагает от огородов отказаться, то землю чуть ли не поделить. А во имя чего? И сам толком не знает. Более того, товарищи, на заседании правления он предложил отказаться от посева кукурузы в пойме, то есть на лучших землях. А вместо нее сеять овес! Это вместо кукурузы-то!.. По всей стране люди отводят лучшие земли под кукурузу, а вот товарищ Песцов иного мнения. Прямо скажем, непартийное это мнение. Нельзя не отметить еще одно, наиважнейшее обстоятельство. – Бутусов повысил голос: – Председатель – пример для всех! Тут надо, чтобы у человека все соответствовало, и его, как говорится, партийное выдвижение, и его, так сказать, семейные обстоятельства. А все ли соответствует у данного товарища Песцова? Давайте его спросим: где ваша семья, Матвей Ильич? Жену привезете или холостым по нашим полям будете прохаживаться?

По залу прокатился шумок.

– Резон! – выкрикнул Лубников.

– Надо у девок спросить, кого им надо – холостого или женатого, – серьезно предложил тенорок, и зал захохотал.

– Ухажеристый мужик!.. Чего там…

И выверт Бутусова, и смех в зале – все это было настолько неожиданно для Песцова, что он растерялся. И теперь, собираясь с мыслями, ошалело глядел в хохочущий зал: вот, запрокинув голову, тряс седой бородищей Никита Филатович; вот, глядя по сторонам, словно приглашая других смеяться за компанию, по-козлиному заливался Лубников; вот, подбрасывая могучие плечи, грохотала Торба… И все лица, лица – смеющиеся и добродушно, и весело, и ехидно, и зло…

«Да что же это такое? – спрашивал Песцов. – Чего им от меня надо? Что я могу сказать? Что жена загуляла? Что я сбежал от нее?.. Что люблю Надю? Да разве это скажешь? Ну почему молчит Стогов? Он же все знает!..» Они встретились взглядом, и Песцов чуть было не сказал: «Помогите!» Но Стогов сонно, слегка насмешливо прикрыл глаза и отвернулся. И вдруг Песцов все понял: и эта манипуляция с повесткой дня, и этот демократический жест Стогова: я, мол, ни при чем, сами решайте. Он подал им сигнал… Да им и сговариваться нечего. Они понимают друг друга с полуслова. Эти – Семаков с Бутусовым – оборотная сторона стоговской медали. Что у того на уме – у этих на деле… Подлецы! Ничем не брезгуют…

Песцов почувствовал, как жарко заходила в нем крутая ярость. Он встал, высоко держа голову, и сказал сердито:

– Жену я вызывать не буду.

– Почему, Матвей Ильич? Поясните нам! – Бутусов с учтивостью и улыбкой на лице смотрел в зал, хотя и спрашивал Песцова.

«Ах ты, проходимец двуликий!» – с бешенством подумал Матвей, еле сдерживаясь.

– Пусть пояснит, пусть! – загомонили в зале.

– От пояснения отказываюсь, – грубо отрезал Песцов, сел и вдруг почувствовал, как предательски загорелись у него уши.

«Все пропало!» – мелькнула мысль, и тупые горячие толчки крови зачастили в висках.

Шум в зале усилился, а Бутусов, обернувшись к Стогову, с довольным лицом человека, решившего сложную задачу, уверенно закончил:

– Вот я и говорю, тут дело серьезное. А человек ни женат, ни холост. И объяснить нам не хочет. Выходит, мы, по его мнению, недостойны…

– А чего ж тут пояснять! Мы и сами видим.

– Хорошую девку выбрал, – сладко произнес кто-то.

И снова все захохотали.

– Вот я и спрашиваю: как прикажете понимать его? А ведь мы на свою ответственность выбираем! Так что семь раз отмерь, один – отрежь. – И, еще раз победно взглянув на Стогова, Бутусов, довольный, сел.

– Без жены – значит временно! – выкрикнул высокий женский голос.

– Известное дело, – подтвердил хриплый бас.

– Да не в том суть, – возразил кто-то с досадой.

– Вот именно… Не из-за жены сыр-бор.

– Оно и поразведать не грешно, – неопределенно заметил Лубников, стараясь попасть в общий тон и в то же время угодить Песцову.

– Чего тут смешного? – сказал Егор Иванович, вставая с места. – Про дело надо говорить.

Но его прервали:

– А мы про что?

– Про то, как баба с мужиком спорила – брито или стрижено? Да нам-то наплевать.

– Не плюй в колодец, Егор Иванович, – вставил Семаков.

– А ты не темни! – огрызнулся тот. – Что нам от того – женат он или холост? Главное – он человек с головой. Не огороды он хочет ликвидировать, а землю закрепить. Вот это кой-кому и не нравится. Привыкли за чужой спиной отсиживаться… Хватит! В поле надо работать. Всем! Я призываю голосовать за товарища Песцова. – Егор Иванович сел.

– А кто будет голосовать против, тот, значит, не хочет в поле работать, – иронически произнес Семаков.

Бутусов и Круглов засмеялись.

– Значит, Егор Иванович снял семейный вопрос Песцова, – привстал Бутусов. – Его больше устраивает холостой председатель. Причина вполне ясная.

В зале снова засмеялись.

– А как думаете вы, товарищи колхозники?

– Без жены ненадолго.

– Кто поручится?

– Да не в том суть, – упорно повторил свое чей-то голос. – Не из-за жены сыр-бор…

Встал Никита Филатович и, вопреки своей могучей фигуре, степенной осанке, заговорил тихо, сбивчиво и как-то скороговоркой:

– Оно, конечно, и посмеяться не грех. Почему ж не посмеяться, ежели, значит, по моральной линии. Мужик молодой и поухаживал немного… Не в обиду будь сказано. Только я омману не верю, поскольку насчет огородов, значит. Потому как Матвей Ильич не такой человек. Он и колхозников слушает, и сам поговорить умеет. Не гордый. Легко ли сказать – на чай к нам приходил… Не побрезговал. А он – секретарь! Давайте за него голосовать.

Не успел сесть Никита Филатович, как вскочил в дальнем углу Петр Бутусов и крикнул:

– Они за чашкой чая договорились! Подсластили!!

Вокруг Бутусова громко засмеялись, – видно, дружки.

А гул в зале все поднимался, нарастал. И Песцову показалось, что он попал в какой-то водоворот и его относит в сторону: «Ну, нет!.. Так не пойдет. Я не чурка». Он встал и вскинул руку. Шум утих.

– Товарищ Песцов, мы вам не давали слова! – окрикнул его Семаков, приподнявшись.

– А я и не прошу его у вас… – Песцов глядел на него вкось, сжав кулаки, словно готовый броситься врукопашную. – Ваше слово мне не нужно. А своему слову я сам хозяин. Вы привыкли распоряжаться не только зерном, но и словом. А по какому праву? Вы что, больше других трудились? Вы больше всех знаете? Вы честнее других? По какому праву, я спрашиваю, эти люди, – он указывал на президиум и обращался в зал, – распоряжаются вашим зерном и вашей судьбой? Кто они? Вот первый – Иван Бутусов, пчеловод… – Песцов отыскал глазами Никиту Филатовича. – Скажите, Никита Филатович, вы доверяете этому пчелиному руководителю пасеку?

– Что вы, Матвей Ильич! Он трутней от пчел отличить не может, – ответил, приподнявшись, Никита Филатович.

В зале засмеялись.

– А вот второй!.. – продолжал Песцов, указывая на Семакова. – Завхоз, так сказать… Кладовщиками руководит. Как будто бы кладовщик сам не умеет замок отпереть! А что умеет делать этот завхоз? Давайте его спросим: чему он учен? – Песцов обращался в зал, и люди стали отвечать ему, словно говорили с ним с глазу на глаз.

– А чего спрашивать? Начальником быть и обучен.

– Он человек политический.

– Это не ремесло, а образование.

Семаков не пошевельнулся, только по налившимся кровью щекам можно было догадаться, чего это ему стоило.

– Понятно! Он еще по телефону не посоветовался, – сказал Песцов, и все грохнули, разгадав его намек. – А вот еще один, – обращался в зал Песцов, и легкая усмешка проскользнула в концах его губ. – Заведующий овцефермой Круглов… Встаньте!

Круглое привстал, откинул рукой со лба седеющие кудри, раскланялся на обе стороны.

– Можно ему отару дать? – спросил Песцов.

– Да вы что, Матвей Ильич, шутите?

– Он от нее оставит рожки да ножки…

– Как волк от козленка, – отвечали с хохотом из зала.

– Так ведь он же заведующий овцефермой! – воскликнул Песцов.

– Ему бы галантерею продавать, бабы на поглядку валом бы повалили.

– Мужик красивый.

– Пусть идет в подпаски, – предложил Песцов.

– Кто его возьмет? Он и кнутом-то как следует хлыстнуть не умеет. – И снова хохот.

– Семаков, ведите собрание! – крикнул Стогов.

Семаков, словно очнувшись, вскочил и яростно замахал руками:

– Прекратите шум! Это что еще за анархия! Товарищ Песцов, сядьте!

Постепенно шум утих.

– Теперь вы понимаете, товарищи колхозники, почему я неугоден некоторым. – Песцов указал на президиум и сел.

– Есть предложение – переизбрать товарища Волгина, – сказал Семаков. – А товарища Песцова предлагаем в заместители… Пусть поживет у нас, войдет в курс дела… Себя покажет, как говорится.

Волгин неторопливо закрыл папку с колхозными «делами» и, опираясь на ее ребро, степенно встал.

– Если такое дело по необходимости случилось и для общества требуется, то я, конечно, премного благодарен. – Волгин торжественно помолчал с минуту и закончил: – Только бы мне подлечиться малость… Почка отошла от стенки.

– Прошу голосовать! Кто за то, чтобы остался председателем Волгин? – спросил Семаков.

– Сперва голосуем за Песцова! – крикнул Егор Иванович.

В зале раздался топот и свист.

– За Волгина!

– За Песцова!..

Семаков долго стучал ручкой о графин.

– Прошу голосовать! Кто за то, чтобы остался товарищ Волгин?

Но шум не утихал. Тогда встал Стогов, вышел на середину перед столами и молча смотрел в зал, наклонив голову. И руки потянулись кверху.

– Считайте, Семаков!

Семаков, приподнимаясь на цыпочки, поклевывая пальцем в воздухе, начал считать.

– Большинством голосов прошел товарищ Волгин, – объявил он. Потом обернулся к Стогову, что-то сказал ему, нагнулся к Бутусову и наконец произнес в зал: – Так как товарищ Песцов не прошел, то второй вопрос снимается с повестки дня. Что же касается самого товарища Песцова, то он может остаться в заместителях, если пожелает, конечно.

Потом загремели, задвигали скамейками, и колхозники валом повалили на улицу. Члены президиума окружили Стогова, не обращая внимания на присутствие Песцова.

Песцов тихо вышел.

Стогов с Бутусовым и Семаковым уходили последними. От палисадника метнулась к ним темная фигура.

– Василий Петрович, мне поговорить с вами надо.

– Селина? – Стогов узнал агрономшу. – Давай поговорим.

Они сели на скамейку, и Надя, подождав, пока удалились Семаков с Бутусовым, сказала тихо:

– Он хотел колхозников поддержать… Это их идея насчет закрепления земли.

– Спасибо за откровенность, но, как видите, они проголосовали против.

Надя помедлила и проговорила, запинаясь:

– Это не они… Они не виноваты. И он не виноват… Ни в чем не виноват.

Стогов пожал плечами.

– Его и не винит никто.

– Я понимаю… – Она говорила, запинаясь, чтобы не расплакаться. – Но зачем же вы с ним так обошлись? Вы знали его и раньше… Он честный, умный… И его семейную историю знали. Вы все знали…

– Но помилуйте! При чем тут я? Выборы есть выборы.

– Это не выборы, это обструкция!

– Он сам ее устроил себе… И своим прожектерством, и своим легкомысленным поведением. Я не понимаю, что вы от меня хотите?

– Честности…

– Что это значит, товарищ Селина?

Стогов встал.

– Для вас ровным счетом ничего, – сказала Надя глухим голосом и быстро пошла прочь.

– Селина! Подождите! – крикнул Стогов.

Но Надя не остановилась.

Возле школьного палисадника ее встретил Егор Иванович.

– А я жду тебя, Надюша.

– Это ты, дядя Егор?

– Да, Надюша. Пойдем к нам. Что тебе сидеть в пустой избе-то! Пошли, пошли, – он ласково обнял ее за плечи…

– Ох, дядя Егор! – Надя опустила на его плечо голову, и вдруг те обида и боль, что сдерживала она, прорвались, и обильные слезы хлынули из ее глаз, как теплый дождь после сильной затяжной грозы.

– Дядя Егор! Дядя! За что же это?.. За что? – произносила она, по-детски всхлипывая.

– Ничего, дитя мое… Ничего… Все обойдется, все обойдется.

30

На другой день поутру Стогов и Песцов ехали в телеге до переправы. Они полулежали на охапке свежескошенной травы, еще влажной от утренней росы, и молчали, погруженные в свои думы.

Песцов думал все о том, как провалился на собрании. Ему вспоминалось скуластое, большеротое лицо Бутусова, его манерная учтивость и его обдуманная речь и то, как умело апеллировал он к собранию, вызывая подозрительность к Песцову. Вспомнилось и то, как устроил он переполох… И хохочущий зал. И взбешенного Стогова. А Надя? Каково ей теперь? Вчера, выходя из правления, он мельком встретился с ней взглядом. Это не взгляд, а немой крик!

Сразу после собрания он забрал свои вещи от Волгиных и отнес в конюшню, уложил их в телегу Лубникова. И всю ночь просидел у Надиного крыльца, но так и не дождался ее.

Стогов ночевал у Семакова. После собрания Волгин как-то скис, позеленел, всю ночь, говорят, пил, а утром и провожать не пришел. Сказали, что слег… Кого же теперь посылать председателем? Стогов перебирал в памяти возможных кандидатов. Семаков напрашивался… Он и предан, и свят, как говорится, да невежда. Его и парторгом-то нельзя больше рекомендовать. Селину тоже нельзя. Она одной веревкой с Песцовым связана. Та же анархия… Этот, поди, одумался после вчерашней бани-то. И все-таки на самостоятельную работу его опасно пускать. По крайней мере, выждать надо. И в райкоме держать после вчерашнего провала негоже.

В передке сидел Лубников, избочась и низко свесив ноги. Носком правой ноги он доставал до чеки и от нечего делать расшатывал ее. Он несколько раз пытался заговорить со своими седоками, но они не отзывались, и Лубников решил, что надо подобрать подходящую тему, такую, чтоб захватила.

А утро было тихое. Еще неяркое солнце грело мягко, словно обнимало. Легкий ветерок чуть трогал на луговинах пеструю, в июльских цветах траву, и она мельтешила в глазах, как речная толчея. Но отдельные, разбросанные там и тут деревья стояли неподвижно, окутанные белесой влажной дымкой, будто у каждого из них были причины хмуриться и быть недовольными.

Наконец Стогов не выдержал и спросил сердито:

– Ну как, Матвей, протрезвел?

– Я-то что?.. Это у вас теперь голова кружится от победы, как с похмелья.

– Упрекаешь, что не рекомендовал?

– Хвалю… По крайней мере, наши с вами карты теперь открыты.

– Глубоко же в тебе засело упорство.

– Говорите уж откровеннее – заблуждение.

– А что ж, и скажу… Ну с этой любовью еще понятно – лукавый попутал. А с землей что ты выдумал? С планом?.. С колхозом? Разогнать бригады… Хозяйчиков плодить. Инстинкты частнособственнические! Мы их тридцать лет корчуем, а ты насаждать решил. Да ты в себе ли?

– Какие там инстинкты. Один Никитин стоит больше всех этих бездельников из правления… Они только хлеб дармовой жуют и чирикают, как воробьи, громче всех. Вот кого мы расплодили – воробьев!

– Матвей, не туда гонишь… Одумайся.

– А я думаю…

«Да, я слишком много говорил и мало делал, – думал Песцов. – Но таким, как Стогов, слова что горох. На нем панцирь! Мы поговорим – да в сторону… Только подразним их. А они прут напролом, как слоны. И чем дальше, тем больше наглеют. Нельзя уступать им ни вершка».

И вдруг он понял, что должен теперь, сейчас же, решиться на что-то важное, сделать это… Иначе вся его жизнь потеряет смысл.

– Кажись, агрономша? – воскликнул Лубников, натягивая вожжи. – Откуда ее вынесло? Да стой, дьявол! – выругался он на гнедого мерина.

Мерин зафыркал, замотал хвостом и остановился. На обочине дороги, опираясь на велосипед, в розовой кофточке стояла Надя.

– Здравствуйте! А я на овсы ездила, – сказала она неестественно громким голосом. – Уезжаете?

– Да вот, уезжаем, – ответил Стогов.

– На овсы? – удивленно переспросил Лубников. – Да ить овсы-то лежат в трех верстах отсюда. За Солдатовым ключом.

Песцов привстал на локте и ткнул в спину Лубникова. Он заметил, что зеркала на руле Надиного велосипеда не было. «Совсем как девчонка», – подумал он. Ему хотелось как-то подбодрить ее, и он сказал подвернувшуюся фразу:

– Все в порядке, Надюша.

– Все будет как надо, – добавил Стогов и приветливо кивнул ей.

Надя растерянно улыбнулась и сказала тихо:

– Волгин опять слег.

– Как? – встрепенулся Стогов.

– Совсем плох… Скорую помощь вызывают.

– Н-да… – выдыхнул Стогов.

– И еще… – Надя смотрела под ноги. – У Егора Ивановича кукурузу срезают.

– Кто срезает? – спросил Песцов.

– Правленцы. На подкормку. Утром комбайн послали… Ну, до свидания! – и пошла ровной мертвой походкой, ведя сбоку велосипед.

– Вот и достукались, – сказал Песцов.

Стогов шумно засопел, но отмолчался…

Лубников тронул мерина и воодушевленно заговорил, решив, что напал на тему, которая захватит:

– Баба хорошая, а без мужа ходит. Не дело. Нынче с этим строго. И правильно! Особенно ежели человек партийный! Тут надо, чтоб и семейная линия, и партийная одна в одну шли. Соответствовали, значит, как Бутусов на собрании сказал.

– Чего ты плетешься, как нищий? – оборвал его в сердцах Стогов. – Гони! – И уже про себя добавил: «Эдакая глухомань…»

Лубников приподнялся и, «хакнув», вытянул кнутом вдоль хребта мерина. Тот подпрыгнул и, кося влажным выпуклым глазом на возницу, потряхивая темной гривой, пошел машистой рысью.

Песцов долго смотрел на розовую Надину кофточку, горевшую на луговой траве как саранка. А телега все катилась, гремя и подпрыгивая, и все меньше и меньше становился розовый огонек Надиной кофточки и наконец затерялся, превратившись в один из бесчисленных цветков безбрежного лугового моря.

– Останови! – вдруг сказал Песцов Лубникову.

Лубников натянул вожжи.

– Останови, говорю!

– Тпру! Стой, сатана!

Телега остановилась. Матвей бросил на землю рюкзак и взялся за чемоданы. Стогов вопросительно смотрел на него.

– Буду ждать, – сказал Песцов Лубникову. – Отвезешь Стогова, на обратном пути прихватишь меня.

– Что это значит?

– Останусь здесь.

– Ты это серьезно? – спрашивал, хмурясь, Стогов.

– Да уж не до шуток.

– Я бы тебе не советовал…

– Отныне в ваших советах не нуждаюсь.

– Как знаешь… но учти, на бюро отвечать придется.

– Кстати, меня бюро послало в колхоз…

– Да уж в секретарях тебе не ходить после вчерашнего провала.

– А я пойду в заместители к Волгину. Или хоть рядовым.

Стогов долго и пристально смотрел на Песцова, пытаясь сказать что-то осуждающее, но вдруг неожиданно произнес:

– Пожалуй, это выход… Да! Волгин вышел из игры. За него останешься… Но помни вчерашнее и не зарывайся. Гони! – приказал он Лубникову и уже с отъезжающей телеги крикнул: – Чего надо – звони! И чтоб без этих самых… без выкрутасов!