Текст книги "Жизнь пройти"

И вот – ужасная, ничем не восполнимая, потеря.

Обвинение, предъявленное на века Лермонтовым питерскому бомонду («На смерть поэта»), – полностью справедливо.

30.01

Никак не избавиться нам от нескончаемого жонглирования этим, уже навязшим в зубах, понятием, имя которому прогресс. Всё кажется нам, что смысл сего понятия заключается в непременном движении вперёд – к улучшению чего бы то ни было: в политике, в искусстве…

Далеко ходить не надо: само современное состояние нашей славной планеты опровергает эти надежды. А уж если попробовать посмотреть внимательно на этот самый прогресс только в одной области – самой близкой живому человеку, той, которая сопровождала его в течение всего исторического бытия; которая касалась каждого, явившегося на свет божий, – и потому очевидной для всех: музыки.

Выстроим простой, вполне ясный, ряд этапов её развития и распространения в нашем народе от царя Гороха (состоявшаяся и утвердившаяся классическая музыка здесь не имеется в виду): народные песни – церковное, затем хоровое пение – опера и оперетта – сольное пение – творчество бардов-песенников – рок и, как своеобразный «венец» долгого пути, – обезьяний рэп…

Вот это и есть прогресс?!

31.01

Нечаянно попадётся на глаза такая вот новость в газете: оказывается, есть в нашей столице замечательные «Литературные мастерские» Майи Кучерской. Порадуешься: “Вот здо́рово! Значит есть у нас кому готовить «мастеров литературы».”

И тут вдруг словно схлопочешь от хозяйки этого заведения скалкой по лбу: называются-то они «Creative Writing School»… Боже правый! Это что же? Уже с ю д а проникло неуместно-обезьянье копирование забугорных клише? Это на каком же языке будущие мастера научатся креативить – райтить – ску́лить? Не на русском, что ли?!

Любопытно стало мне, откуда проистекают подобные нелепости. Отыскал в сети, послушал интервью с Кучерской.

Ну да, можно уж было догадаться: училась в Штатах, там и набралась модных поветрий, научилась говорить красиво. Уразумела и как писать красиво. И теперь станет натаскивать неофитов.

Вобщем продолжится начавшийся ещё с перестройкой процесс создания этаких лукавых креатёров, когда взрослые люди не могут удержаться от соблазна поиграть в детские игры: показать себя умнее соседа по песочнице. Складывать слова для того только, чтоб было красиво, или из желания напустить туману? Да какая в том радость?

Попался мне тут образчик подобного творчества в поэзии, появившийся на волне модного увлечения верлибром. В нём автор довольно изощрённо передал собственное переживание одного из моментов бытия:

 
Никак не сотру со стёкол
Дождь заоконный
И собственное лицо…
 

Ты ждёшь ещё чего-то, читатель? Дудки! Здесь всё сказано. Как говорится, конец цитаты. Зато красиво! К тому же автор здесь успешно коси́т под – опять-таки новомодное – японское хайку.

И тут уж мне хочется вторить ему таким вот образом:

 
Лицо со стёкол стирать не сто́ит
Пусть там и остаётся
Ведь можно вполне ходить без лица…
 

3.02

ХХ-й век стал знаменит потрясениями человеческого духа, сопровождавшимися массовыми движениями.

Одно из них, основанное на идее поиска справедливости, родилось ещё накануне века в цивилизованной старушке Европе. Как идея та развивалась и что принесла человечеству – о том хорошо известно.

Имя этой идее – марксизм.

Но вот в пятидесятых годах другое движение, мало связанное с высокими идеалами и сделавшееся всепланетным, подарила уже не Европа, оно было пришлым из-за океана. Характерным признаком этого движения явилось то, что оно было молодёжным и резко дистанцировалось от старшего поколения, приняв форму некоего тотального протеста. Местом рождения его стали Соединённые Штаты.

На первых порах содержанием этого движения, собирающего толпы юношей и подростков, была музыка, в самом названии которой, как ни странно, мало было связи с музыкой как таковой (рок-энд-ролл – то есть «качайся, катайся, вертись и т.п.»), зато желанным был в этом вызов поднадоевшим предкам.

Отчего же это произошло? Какие местные причины послужили для этого?

Новая «музыка», вызвавшая у предков шок и отвращение, послужила лишь толчком для углубления разрыва молодёжи с установившимися правилами жизни. Причина сидела глубже.

В большой стране, раскинувшейся меж двух океанов, к пятидесятым годам экономика не только восстановилась после великой депрессии, но была на подъёме. Даже страшная война прогремела далеко, людские потери были сравнительно небольшими, а на самой земле Штатов не было никаких ужасов: ни массовой гибели населения, ни тотального разрушения городов – и, как следствие, не было необходимости всенародной мобилизации сил по их восстановлению. Американское общество уже было «обществом потребления» с достаточно высоким уровнем жизни – и в этом оно безусловно опередило траченую войной Европу.

Дети в американских семьях, особенно городских, вырастали в тепличной атмосфере, когда от них уже не требовалось реального участия в заботах родителей, совместного преодоления жизненных тягот – словом, сплошь и рядом вырастали недоросли, жаждавшие развлечений и падкие на всякие безумства, характерные для подросткового возраста. Вырастали олухи, которым недоступно было понимание, что это – путь в никуда. Вот так – лишь по сложившемуся положению вещей – и формировалось оно, по сути брошенное поколение, ибо у взрослых были другие заботы. Катайся, вертись, ломайся! Этот призыв попадал в самую точку.

Но возникает вопрос: почему же такая, сама по себе странная, «музыка» явилась именно на этой территории, а не где-нибудь там – на Востоке или в Азии, или, совсем уж рядом, в Южной Америке? Выходит, что в Штатах было ещё что-то, чего не существовало в других местах земли? Да всё просто: всё дело в стечении обстоятельств.

Тут напрашивается сравнение.

В ходе исторического процесса всякий народ следовал издревле нажитым вековым традициям. Несмотря на завезённое в своё время в Южную Америку христианство, в культуре народов её сохранились индейские корни, то есть то, чем жили племена в старое время. Пришельцы (испанцы и португальцы) смешивались с местным населением, образовывались новые нации.

Другим путём пошла Америка Северная, куда прибывал многочисленный разношёрстный люд из всей Европы – некое, не имевшее аналогов, сборище: те, кому не нашлось места на родине, не говоря уж об авантюристах, бросившихся в поиски лучшей доли, а то и обыкновенных преступниках. Народ сей был, скажем мягко, чрезвычайно активный, преодолевающий любые препятствия. На широких просторах этой земли индейские племена не были столь многочисленными, чтобы не быть побеждёнными. Результат был ожидаем: они были загнаны в резервации – и, как следствие, никакого массового смешения, никакого культурного обмена.

А все, кто сюда пришёл и налаживал свою жизнь, оставались эмигрантами, выброшенными из своих стран – людьми, оторвавшимися от своих корней. Какую же они несли с собой культуру?

Верхний – образованный – слой новоприбывших принял деятельное участие в становлении новой жизни: строились города, создавалось политическое устройство, развивалась печать, появлялась художественная литература. Это была выделившаяся из общей массы культурная прослойка, можно сказать, элита. В остальной, весьма разнородной поблике, собранной к тому же из людей разных наций, ощущалась нехватка общей культуры. Чем же поддерживалась жизнь этой массы нового народа с преимуществом англосаксонской расы? Это были песнопения под гитару – музыка кантри. Это был любопытный сплав ностальгии по в самом деле малой – ибо что такое вся Европа в сравнении с безбрежными пространствами Америки? – утерянной родине, сплав памяти о ней и чувства обретения новой необъятной земли, в которой надо научиться жить.

Но для освоения этих пространств нехватало людей. И случился удивительный парадокс. Эти белые пришельцы, отринув европейские реалии, решили на этой новой земле возродить уже ушедшее в историю… рабовладельчество! Было приложено немало усилий и финансов для того чтобы захватывать и перевозить через океан чёрных рабов. И никто не задумывался тогда, что, может быть, это решение роковое.

Здесь не место говорить о последствиях, эта акция заслуживает серьёзного исследавания. Здесь речь идёт о культурном взаимодействии двух рас – даже если положение каждой из них в то время было совершенно различным.

В среде выходцев из чёрной Африки, насильно привезенных в чуждые края и хранивших память о потерянной земле и совершенно другой жизни на ней, ностальгия, проявлявшаяся в музыке, понятное дело, была ещё сильней (ритм-энд-блюз, затем соул).

И в середине пятидесятых годов две ностальгии – белых и чёрных – слились воедино в новой форме; две несхожие по чувству и происхождению стихии родили симбиоз, к которому были тут же подключены, уже тогда входившие в моду всякие безумства поведения на сцене.

Вот эта новая музыка уже не просто – как раньше – собирала в залы поклонников, но родила в молодёжи целое движение хиппи, главным содержанием которого стало отрицание старых порядков и провозглашение свободы под нехитрым лозунгом: «что хочу, то и делаю», подкреплённым к тому же жаждой free love и наркотиков… Это уже было что-то вроде заразительного вируса, тут же перекинувшегося в Европу – сначала в Британию, затем в Швецию, которая была рядом. А уж в Париже в 1968 году и вовсе вспыхнули уличные беспорядки с поджогами автомобилей и прочими безобразиями.

В Америке апогеем стало грандиозное сборище в Вудстоке (в этом году ему исполнится полвека), собравшее невообразимое число участников – около 500 000 человек!

Экая, однако, силища собрала их здесь… Ведь примерно столько же во́йска когда-то набрал сам Наполеон для вторжения в Россию! Выходит, она – эта сила, державшая трое суток под открытым небом несметную толпу, порой под дождём, в грязи, – столь же могуча?

Один из участников так вспоминал об этом событии: «Дождь, наркота и полный хаос – никто не понимал, что происходит.»

Задумаемся: кто-то из тех, кому в то время по молодости была близка идеология хиппи, к концу века оказался во властных структурах многих стран… Не повлиял ли их менталитет на мировую политику и на появление повсеместно так называемых новых ценностей, (законов по легализации марихуаны и т. п.) ?

Первое массовое движение во всём мире вызвало резонанс своими поисками справедливости. А это – второе – озабочено было поисками чего?

6.02

Мечта сделаться лучше у хомо сапиенса зрела давно. На какомто этапе прямой путь к этому указал Иисус. С течением времени эта мечта являлась в новом обличье в писаниях утопистов (наиболее ярко в «Городе Солнца» Томмазо Компанеллы), присутствовала в сочинениях французских просветителей и обрела некие конкретные черты в трудах Карла Маркса – тут уж веками зревшая мечта вылилась в грандиозную попытку переделать человека: принудить его перестать быть таким, каков он есть.

И не Европе, но именно России суждено было приступить к этой дотоле никогда не виданной работе – теперь уж нам хорошо известно, как это было.

Как это ни парадоксально, после Октября бывшая империя обрела, в сущности, свою новую религию (прав оказался поэт, завершив свою поэму о двенадцати новых «апостолах» словами: «В белом венчике из роз – впереди – Исус Христос.») – религию, у которой явились и свои «заповеди» (в этом «кодексе строителей коммунизма», если подумать, как ни странно, в иной форме присутствовало понятие греха), и своя «инквизиция».

Не вдаваясь в подробности, можно подвести черту: частично – и, к сожалению, на короткое время – задача по «переделке» была выполнена: к сороковым годам ХХ-го столетия реальные качества молодого (уже советского) человека и его образованность превосходили оные любого представителя из других народов. Именно поэтому Отечественную войну выиграл, как справедливо когда-то напророчил Бисмарк, Учитель, уровень которого перед началом её был очень высок. (Объясняется это тем, что тут помогла старая школа: в советском учителе тех лет ещё сохранялись дрожжи учителя старого, дореволюционного – представителя русской интеллигенции, лучшей её части.)

Увы, сохранить это достижение для будущего было не суждено, так что в целом благая попытка не удалась: омещанился советский человек, слаб оказался перед хищной властью золотого тельца (на что, кстати, не без оснований делали ставку западные ненавистники коммунизма типа Бзежинского). И разложение пошло́ с самого верха!

Известно, что в советское время отсутствовала свобода делать деньги. В период «развитого социализма» спекуляция и даже какие-то подпольные мелкие предприятия «кое-где у нас порой» существовали, но погоды не делали, пресекались. Как ни странно, это было в полном согласии… с Иисусом, когда-то изгнавшим торговцев из храма.

Ну а сегодня свобода делать деньги не только разгулялась во всей красе – она стала чуть ли не главной из всех других свобод, подминая под себя все сферы жизни. Что же мы от этого получили?

В последнее время происходит натуральное нашествие фальшивых продуктов питания, фальшивых лекарств, фальшивого питья (не говоря о других напитках, даже, например, такого, чем мы когда-то гордились, – шампанского!), фальшивой наглой рекламы.

Это из области самого насущного – из того, чем люди живы.

На другом – высоком – уровне ещё не легче: фальшивые спектакли и кинофильмы, фальшивые книги, фальшивая эстрада, фальшивые телепередачи… Несчастные обыватели – особенно молодёжь! – попали в полную зависимость от телевидения и интернета.

И государство – как Понтий Пилат, в своё время умывший руки от убережения от казни Спасителя, – самоустранилось от вмешательства. У него какие-то другие заботы, а эта – одна из главнейших! – суровый госконтроль над воистину опасными для всего народа тенденециями… отсутствует!

Известно, что Пилат опасался гнева римского императора. А наша-то власть, она чего боится?

11.02

Уходит моё поколение. Эта фраза становится даже какой-то навязчивой. И более всего заметно это конечно на судьбах знаменитых людей.

Умер Юрский.

Вспомнился мне 1962-й год. Проектный институт наш (ГИПРОРЫБФЛОТ) располагался тогда в старом кирпичном здании в Апраксином Дворе – можно сказать, в двух шагах от БДТ. И была в то время славная традиция брать над кем-нибудь или чем-нибудь шефство – вот и наш институт осуществлял всяческую помощь знаменитому театру на Фонтанке, а это, в свою очередь, давало нашему коллективу возможность без проблем посещать спектакли.

Шефство было разнообразным, порой принимало необычные формы: например, однажды небольшую группу институтской молодёжи (в которую и я попал) направили в театр для помощи в заурядном оформлении каких-то документов. Подробности этого события изгладились из моей памяти. Помню лишь, что по ходу дела довелось нам держать в руках комсомольские билеты молодых актёров, имена которых тогда нам ничего не говорили, поглядывали на фотокарточки Кирилла Лаврова, Олега Борисова, Сергея Юрского – только и всего…

Забавная штука – жизнь. Были у нас, что называется, на слуху такие имена как маститый Полицеймако (Эзоп) или Ольхина (Клея) из знаменитой тогда пьесы Фигерейдо «Лиса и виноград», но почему бы не взять да и записать в блокнот, скажем, послужные списки, детали биографии этих молодых, находившихся ещё в начале пути?.. Увы, немало в нашей жизни вещей, которые случаются по иронической поговорке: хорошая мысля приходит опосля.

Потом уже, лет через пять, мы увидели превосходную игру Юрского в роли Эзопа и Теняковой в роли Клеи. Как раз тогда оказался в БДТ потрясающий Смоктуновский (князь Мышкин) и – даже рядом со ним и Лебедевым – обратил на себя внимание Олег Борисов (Ганя Иволгин) в спектакле «Идиот» по Достоевскому.

Это теперь вспомнилось, увы, в связи с печальной потерей. Я уже писал о том, какую Товстоногов собрал в БДТ уникальную труппу, которой гордиться мог не только наш город, но и вся страна. Чего сто́ит одно перечисление созвездия блистательных имён! Кроме названных, это (по алфавиту): Басилашвили, Данилов, Копелян, Кузнецов, Луспекаев, Медведев, Стржельчик, Трофимов. Грустно сознавать, что целая эпоха театральная уже ушла в прошлое.

13.02

В этот день посетила мою голову не слишком весёлая мысль: какой же я, однако, уже старый человек!

Пятьдесят (!) лет назад, получив очень короткий отпуск после – в общей сложности полугодового – плавания в Тихом океане (в сумме две экспедиции), я смотался по воздуху в Ленинград… Две недели пролетели как один день – и, не просохший как следует от жёниных слёз, я должен был возвратиться во Владивосток.

Для подруги моей это было тяжёлое испытание снова зарядиться на непредставимо долгую разлуку.

Состояние моё было – не пожелаешь и врагу. Сидело внутри ощущение обречённости, покорности судьбе. Прошлые мои два рейса были по три месяца и меж ними всё же был небольшой береговой перерыв – но, как пережить эти предстоящие полгода, трудно укладывалось в голове.

Боролись во мне разнородные чувства: с одной стороны меня ждала интереснейшая – дай Бог всякому! – работа, с другой на немыслимое множество дней и ночей отодвигалась нормальная, привычная жизнь с её радостями.

Но выхода не было – надо было дозаработать на кооперативную квартиру. И, с этой точки зрения, то, что я был включён в состав научной группы на эту экспедицию, – было несомненной удачей.

И было ещё одно – неожиданное – обстоятельство: даже в те дни короткого сплошного счастья однажды приснился мне лазурный океан, сияющий в лучах солнца тропиков…

Выход в море дважды откладывался. В томительном ожидании всё смешалось в душе моей.

13 февраля 1969 года, ранним утром в своей каюте я подошёл к иллюминатору, забранному толстым слоем плотного мохнатого инея. Отдраил его – и с холодным воздухом в каюту пришли скупые звуки рассвета. Открылась взору часть забитой льдом бухты, из которой мы скоро должны уйти. Увидел слева тёмный силуэт дока; огни, зелёный и красный, тихо отражавшиеся в чёрной полынье. Никакого движения. Справа, у берега, белая полоса припая, а над ней жёлтые, большие и малые, огни берега – тускло маячат они на матовой поверхности льда, переходя в чёрной воде в золотые вертикальные столбы. Дальше, над извилистой кромкой сопки, – тёмное, постепенно светлеющее небо. И сквозь мешанину льдин храбро пробивается рейсовый катерок, оставляя за собой чёрную мерцающую дорогу. Желтыми глазами горят над водой его круглые иллюминаторы…

Эту замечательную картину я зафиксировал в своей тетрадке. Посидел, подумал… Воображение унесло меня вперёд: мысли мои уже были о встрече с ним – с Океаном.

И я сделал приписку:

«Я обречён раздваиваться. Никогда не будет мне покоя. Никогда. Пока глаза мои смотрят на мир. Пропащий я человек. Никто не избавит меня от этого.»

При перечтении этой записи теперь, полвека спустя, пришло в голову, что это – и тут уж поймёт меня каждый моряк на свете – был в некотором роде приступ отчаяния…

Воротились мы сюда же, отмотав не одну тысячу миль морского пространства, в августемесяце. Работали у берегов Мексики и в центральной части Тихого океана, заходили на Кубу (дважды – туда и обратно – пройдя Панамским каналом), посетили острова Полинезии. Пройденного расстояния набралось больше, чем у какого-нибудь кругосветного путешествия. И славный наш пароход «Радуга» (3360 тонн водоизмещения, 76 человек команды) стал нашим домом, с которым трудно было расставаться.

А во время нашего отсутствия прогремели события – да какие! С 1-го по 15-е марта – трагический, опасный – и очень странный! – вооружённый конфликт на острове Даманском; 20-го июля – высадка на Луну американских космонавтов (в этот день мы как раз пересекали экватор).

Долгие плавания в океане – вещь нелёгкая. Но есть в них всё же и кое-какие приятности: открываешь для себя мир – узнаёшь получше, какие есть страны, какие народы, как живут люди в других землях нашей прекрасной планеты. И в ходе коротких, необходимых для пополнения запасов, стоянок (четыре-пять дней) бывают интересные встречи не только с аборигенами. Во многих местах, посещаемых нами, – словно эхо минувших лет – непременно попадались выходцы из России. Это было в полном соответствии с ходившей меж нас шуткой: русские везде.

Случались эпизоды забавные.

В Гаване – во время знакомства с городом, – двух ошалевших от жары, жажды и невозможности купить что-нибудь прохладительное визитёров (это были Казарьян и пишущий эти строки) в поисках оного занесло в шикарный отель для иностранцев (как-никак мы вроде и были таковыми) Habana libre. Миновав вестибюль с пальмами в кадках, мы поднялись на лифте на какой-то этаж, нашли ресторан, переместились к стойке бара и потребовали от шоколадной мулатки дать нам холодного пивка. Наше требование было категорически отвергнуто: мы, которые владели, согласно правилам временного пребывания, каким-то положенным количеством песо, не можем получить желаемое, потому что на сегодняшний день в Гаване всё отпускается только по карточкам.

– Как?! И в этом ресторане?

– Claro que si! (Ну да!)

Мы попросили позвать метрдотеля.

Явился пожилой – не испанской наружности – человек, внимательно нас изучивший взглядом. Из полузабытых своих знаний немецкого языка я попытался объяснить ситуацию.

Метрдотель улыбнулся и спросил без малейшего акцента:

– А вы не русские?

Словом, кончилось всё в высшей степени замечательно: наш благодетель (как выяснилось из небольшой с ним беседы, белорус – эмигрант двадцатых годов) велел за имевшиеся у нас песо выдать этим двум иностранцам по бутылке пива с сопровождением.

Вообще всякий заход в порт после продолжительного болтания по волнам – это событие не только для обитателей стальной посудины, но и для местного населения. Приходят люди просто поглазеть на пароход, а то и кто-нибудь из досужих журналистов спрашивает разрешения у вахтенного подняться на борт.

Во время нашей стоянки на Таити приехал знакомиться местный старожил, – бог знает когда осевший здесь русский, – привёз для моряков несколько ящиков фруктов. Не помню, имел ли он какое-то отношение к спорту, но, увидав у нас натянутую над кормовой палубой волейбольную сетку (это был наш «домашний» волейбол – с мячом, подвязанным тонкой рыболовной леской от улетания за борт, – развлечение, которым мы увлекались в свободное время даже в море), он предложил организовать волейбольную встречу наших с местными. Наш капитан с помполитом, выяснив спортивные возможности вверенного им экипажа, дали добро.

Дело, как говорится, неплохое – даже замечательное. Ведь не столь важно, что предполагаемая наша команда представляла собой сущий «винегрет» – ни к чему не обязывающая, так сказать, товарищеская встреча – почему бы нет? Из всей собранной шестёрки лишь я один был с каким-то «стажем»: играл в вузовской команде ещё в студенческие времена, а позднее участвовал в сборной КБ в городских соревнованиях. Может, именно поэтому я сильно нервничал, когда дело дошло до игры.

Мы конечно были разгромлены слаженной командой крепких ребят – похоже, они как-то даже с нами слегка забавлялись. Остался в памяти у меня один из ярких моментов, когда я в сантиметрах от пола, казалось, сумел отразить мощнейший удар, но… мяч от моих рук ушёл свечой в потолок зала!

Как видно, устроители соревнования как-то ошиблись в организации этого мероприятия: оказалось, что против нас, обыкновенных любителей, была выставлена команда… чемпионов Полинезии!

Среди прочих знакомств нам выпал случай пообщаться с увлечённым, вроде Гогена, жизнью в тропиках русским художником Мишутушкиным. У меня остался слайд с заснятым мной кадром, на котором он изображён демонстрирующим свою картину, над которой он тогда работал.

Позже, в семидесятых он приезжал в Москву и приподнёс в дар Академии наук собранную им огромную коллекцию предметов искусства народов Океании. Этот человек, родившийся во Франции и бо́льшую часть жизни проживший на острове Эфате в Тихом океане (близ Австралии), гордился тем, что ему удалось, по его словам, «сохранить свою “русскость”». А в начале уже этого века в городе Порт-Вила (столице республики Вануату) стараниями русского островитянина был установлен памятник русскому мореплавателю адмиралу Василию Головину, который в своё время посетил эти места, оставив по себе добрую память. Однажды Мишутушкин сделал такое признание во время интервью журналистке из России: «Я упиваюсь русским языком и русской культурой. Я русский по духу, по сердцу, по языку.»

Жан Клод, местный житель (молодой француз) поразил нас великолепным исполнением «Калинки» – следствие побывавшего здесь на гастролях нашего ансамбля песни и пляски имени Александрова.

Происходили в наших странствиях и совсем короткие встречиразговоры или вовсе какие-нибудь мелкие эпизоды, тем не менее оставшиеся в памяти.

В Токио, на Гиндзе, на каком-то из этажей огромного стеклянного универмага пожилая японка услышала нашу русскую речь, подошла и несколько минут мы поговорили с ней… по-русски! В разговоре она с удовольствием вспомнила о своей довоенной жизни на Сахалине, подчеркнув, что, кроме всего прочего, ей очень нравился русский борщ, вкуснее которого она ничего не ела.

В сувенирном магазинчике под Токийской телебашней продавщица продемонстрировала нам музыкальную шкатулку, проигравшую мелодию нашей песни: «На позицию девушка провожала бойца…».

Во время стоянки в порту Лонг Бич (пригород Лос-Анджелеса) на наш пароход нанесла визит подъехавшая на авто – сама за рулём – весьма вальяжная дама. Это была пожилая украинка. Когда-то, ещё девочкой она попала с родителями в Америку, а теперь у неё здесь была своя семья, муж-американец – один из директоров крупного банка. Женщина эта поразила нас тем, что, будучи у нас в гостях, во время разговора как-то напряжённо и пристально всматривалась в наши лица, буквально заглядывая в рот говорящему. Мы догадались: просто она ловила каждое наше слово – настолько соскучилась по речи, которую уже не слышала, может быть, с самого детства.

Была у нас ещё встреча с нестарым братом-славянином: в местном колледже поляк – а по моим представлениям любой поляк должен по меньшей мере испытывать неприязнь ко всему русскому – преподавал… русский язык и литературу. И разговор наш тоже происходил по-русски. На мой осторожный вопрос, почему он преподаёт именно эти предметы, он даже слегка обиделся: «А почему, собственно, нет?», чем поверг меня в смущение. Я подарил ему сборник рассказов Андрея Платонова.

14.02

«Литературная газета» в последнем своём номере недаром перепечатала старое интервью, взятое Александром Кондрашовым у Сергея Юрского. Небезинтересно познакомиться с мыслями замечательного актёра и человека. Довольно будет привести лишь несколько цитат с минимумом комментариев.

«Я полагаю, общество в целях гигиены (выделено мной, Б.С.) должно вернуть себе – не цензуру, нет, а редактуру.»

«…коренное наше отличие от народов Востока – неуважение к старшим. Старик где-то в горах всегда имеет шанс, что молодой человек, идущий ему навстречу, либо шапку снимет, либо поклонится, а в России пнут. Следующее поколение старается как можно скорее дать предшествующему пинок под зад – освобождайте место! Мы катимся вниз. И без того, чтобы по-восточному уважать аксакалов, то есть людей, которые достигли некоторого уровня, ничего не будет. Их надо спрашивать иногда. То, что раньше называлось словом: художественный совет. Раньше были городские худсоветы (и я сам бывал их участником от молодёжи), были худсоветы театров, на телевидении, в кино – они были скверными, но когда их совсем уничтожили, началось падение. <…> И когда я говорю, что стариков не уважают, я не прошу «меня уважьте», а это я каюсь.»

Думаю, отмеченное здесь «неуважение к старшим», которое не было характерным в старой России (и отсутствие которого было знакомо даже мне в детстве в нашей патриархальной крестьянской семье), расцвело пышным цветом в революцию, когда отвергались старые порядки с верой в Бога и почитанием старшего поколения – и носителем всего этого опять-таки была тогдашняя молодёжь, не ведающая что она творит, – и на которую, с понятной целью, положили глаз большевики. (Что-то пугающее узнаётся сегодня в современном – уже даже всемирном – молодёжном движении.)

«Надо внушить людям, что, кроме слова «свобода», есть слово «культура». Формулировок много, я принял одну, которая для меня важнейшая: культура есть самоограничение (выделено мной, Б.С.). Дикарь всё может себе позволить, окультуренный – не всё. Есть ещё более высокая вещь – вера. Религия говорит: это твоё, а это – ни в коем случае. Это можно, но не сейчас, а этого нельзя никогда. Если всё это отвергнуть, то останется одна свобода. Но без религии и без культуры – свобода варварская. Это, по-моему, абсолютная формула.»

В этом интервью сам Кондрашов привёл убийственный пример, иллюстрирующий современное преподавание литературы в школе, где предлагается такое, например, краткое – на полстранички – изложение поэмы «Двенадцать» Блока – вот начало этого немыслимо убогого пересказа:

«В Петрограде вечер, очень плохая погода, скользко, бабушка чуть не упала, идут двенадцать милиционеров (?!), и у одного из них серьезные проблемы в личной жизни…».

Предельно ясно становится одно: у тех, кто сочинял такое и кто внедрял это в систему преподавания, – явные «проблемы с головой» (не говоря уж о полном отсутствии профессионализма).

Куда мы едем по этой скользкой дороге?

18.02

Не перестаю размышлять о возможностях человеческой речи: о том, как выстраивается словесный ряд в языке, какое значение и место во фразе имеет каждое слово или служебная часть речи.

И тут напрашивается сравнение русского языка с европейскими на примере самых заметных отличий в слововыражении.

Любой англичанин (равно как француз или немец) может прийти в удивление: почему это русский язык обходится без артиклей? Такое, по его мнению, просто немыслимо.

За этим примитивным недоумением скрывается целая история развития языков.

Известно, что прародительница целой группы романских языков – стройная латынь – как раз прекрасно обходилась без артиклей, они ей были без надобности. Но в общении с племенами завоёванных римлянами территорий, когда разговорный латинский язык завоевателями (солдатами, торговцами, чиновными людьми) внедрялся в массы местного населения, – то есть в ходе романизации путём взаимовлияния и смешения происходило рождение новых языков.

Длительный процесс этот сопровождался стремлением к упрощению: появилась нужда к ликвидации многочисленных определений существительных: замены сопутствующих им местоимений и прилагательных чем то более экономным и мобильным – так появились артикли.