Текст книги "Совесть негодяев"

Глава 39

Гурам Хотивари приехал в прокуратуру с кортежем из трех автомобилей «Вольво» в сопровождении сразу восьмерых охранников. Конечно, в здание прокуратуры никого из них не пустят, но туда не пустят и людей Асланбекова. Он вошел в здание вместе со своим адвокатом, гордый и надменный.

К следователю Шестакову они поднимались по красивой лестнице, и Гурам с сожалением вспомнил о своей даче, разгромленной людьми Асланбекова. И упрямо сжал губы, в тысячный раз поклявшись отомстить.

Они пришли за десять минут до намеченного срока. Пронырливый адвокат Хотивари – Мирон Машковский – объяснил ему, что вся процедура допроса займет не более двух часов, и он, приказав подготовить все для дружеского ужина с приехавшими из Тифлиса друзьями, посматривал теперь на часы, беспокоясь, что следователь задержит их больше обычного. Он не испытывал того страха, который генетически сидел в каждом бывшем советском человеке при вызовах в административные учреждения. Для защиты у него было слишком много денег, верных друзей и хороших адвокатов. У следователя, который вздумает когда-нибудь вести против него дело, не будет никаких шансов на расследование. У него не будет ни документов, ни свидетелей, ни показаний. Гурам Хотивари слишком уважаемое лицо, чтобы все было иначе.

Они поднимались на третий этаж и увидели, как к ним спешит какой-то немолодой человек лет сорока в темном костюме.

– Простите, – спросил этот незнакомец, – вы Гурам Хотивари?

– Да, это я, – гордо ответил Хотивари.

– Идемте быстрее за мной, – предложил незнакомец.

– Простите, – вмешался адвокат, – а кто вы такой?

– Я – Пахомов, следователь по особо важным делам.

– Простите, Павел Алексеевич, – извинился адвокат, – я вас сразу не узнал. Вы сегодня какой-то не такой.

– У меня сотрудники группы погибли вчера в аварии.

– Да, я об этом слышал. Какой ужас! Примите мои соболезнования, – Машковский сделал несчастное лицо.

– Идемте быстрее ко мне, – предложил Пахомов, – только как можно быстрее.

– Что случилось? – начал злиться Хотивари.

– Я объясню в своем кабинете.

Они почти бегом прошли по коридору, и Пахомов втолкнул их в кабинет.

Кроме них, там уже был незнакомый человек в крупных роговых очках.

– Полковник Родионов, – представился он.

– Машковский, – выступил вперед адвокат. – Почему моего клиента привели сюда? Он должен был встретиться с другим следователем.

– Ему нельзя туда ходить, – невозмутимо ответил полковник.

– Почему?

– Его там пристрелят.

Машковский улыбнулся.

– В здании прокуратуры республики? Вы шутите?

– Если не верите, пройдите туда и убедитесь сами.

– Но это невозможно, бред какой-то.

– В кабинете Шестакова вас ждут два боевика Асланбекова. Ваш клиент не сумеет уйти живым из этого здания, – жестко сказал Родионов.

Хотивари каким-то шестым, звериным, чутьем почувствовал, что этот полковник говорит правду. Он отодвинул адвоката и спросил:

– Что мне нужно делать?

– Сидеть здесь, пока мы не возьмем этих боевиков, – предложил Родионов.

– Хорошо, – Хотивари сел на стул, потом вскочил. – Может, я позову сюда своих людей?

– Их не пустят в здание, а вы потеряете время и укажете вашим врагам место, где вы скрываетесь.

– Зачем вы меня спасаете? – спросил, нахмурившись, Хотивари.

– По собственным соображениям, – честно ответил Родионов.

– Это личное дело? – уточнил Хотивари.

– Почти. Я не очень люблю этих людей, – уклонился от ответа Родионов.

– Откуда вы узнали о нападении?

Родионов покачал головой.

– Этого я вам не скажу, у нас свои осведомители.

– Хорошо. Я буду ждать.

Родионов подошел к окну.

– Кажется, наши приехали, – сказал он, обращаясь к Пахомову.

– Это хорошо, – обрадовался Павел Алексеевич.

Снизу поднимались Иваницкий и Комаров. Для первого уже был заказан пропуск.

– Я все-таки пойду посмотрю, – предложил Машковский.

– Только осторожно. И не нужно показывать, что вам все известно, – предложил Родионов.

– Идемте вместе со мной, – кивнул Пахомов.

– Самсонов тоже приехал, – показал вниз Родионов на сотрудника ФСБ, – у него в руках чемоданчик. Сейчас поднимется и передаст его боевикам.

Хотивари подбежал к окну и тоже увидел поднимавшегося по лестнице Самсонова.

– Лучше я сразу уйду, – предложил Хотивари.

– Нельзя, – покачал головой Родионов, – мы знаем только про двоих, но на улице может быть еще кто-то.

Хотивари пробормотал какое-то грузинское ругательство, но снова подошел к столу и опустился на стул.

– Проверь, – приказал он Машковскому, – посмотри, может, там никого нет.

Адвокат поспешил к дверям. Пахомов пошел следом. Хотивари и Родионов остались вдвоем в кабинете следователя.

– Совсем вы стали проститутками, – без гнева заметил Хотивари, – продажными суками. Совести у вас не осталось. Уже готовы человека в прокуратуре прирезать.

– Только не нужно говорить о совести, – поморщился Родионов, – можно подумать, у негодяев есть совесть.

– Это кто негодяй? – захрипел Хотивари. – Это ты мне говоришь такое?

– Можно подумать, ты ангел, – раздраженно ответил Родионов, – у таких, как ты, Гурам Хотивари, никогда не было совести. Думаешь, ничего не знаю о твоих делах? И не надо мне такое лицо страшное делать. Все равно не испугаешь. А совести у тебя нет. Поэтому ты мне мораль не читай.

– У меня принципы есть, – огрызнулся Хотивари, – я друзей не предавал.

– Предавал, – спокойно ответил Родионов. – Когда с помощью своего американского инженера подслушал разговор и узнал, что твоего близкого друга Арчила Гогия убить хотят, то не стал его предупреждать. Ты правильно рассудил, что в случае его смерти станешь лидером всех преступных группировок. И ты спокойно дождался, пока его убьют ваши враги.

Гурам Хотивари смутился впервые в жизни. Он даже испугался. Сильно побагровев, он открыл рот, пытаясь что-либо возразить. Ему нужно было возражать. Но… в некоторых случаях, когда ничего невозможно сказать, лучше промолчать. И он закрыл рот, отворачиваясь. Возражать не имело смысла. Этот неприятный тип, кажется, знал все. Самый сокровенный секрет Гурама Хотивари, его самую страшную тайну, о которой никто и никогда не должен был знать. И впервые в жизни Гурам Хотивари не попытался возражать или спорить.

Машковский и Пахомов дошли до кабинета Шестакова. Адвокат хотел уже войти, но Пахомов придержал его за руку.

– Подождите.

Он громко постучал в дверь. Раз, другой.

Наконец услышал:

– Войдите.

Они вошли в кабинет. За столом сидел Самсонов. Рядом с ним стояло двое относительно молодых людей. Один был чуть светлее, другой темноволосым. Машковский, взглянув на них, сразу понял все. По их взглядам, по их костюмам, по их угрюмым физиономиям. От них повеяло смертью, и опытный адвокат, уже двадцать лет занимающийся преступниками, чувствовал запах тления. На столе лежал «дипломат» Самсонова.

– Вам кого, товарищи? – весело спросил полковник.

– Шестакова нет, – невинным голосом произнес Пахомов, словно убеждаясь в его отсутствии, – я следователь Пахомов, а это адвокат Машковский. Нам нужен Шестаков.

– Его сегодня не будет, – ответил Самсонов.

– Жаль, я думал, мы с ним увидимся. Идемте, господин Машковский, – повернулся к дверям Пахомов.

– Да, да, конечно, – заторопился адвокат, – извините нас.

Он едва не упал, когда стремительно рванулся за Пахомовым.

– Убедились? – тихо спросил Павел Алексеевич уже в коридоре.

– Да, конечно. Какой ужас, – еще более тихо ответил Машковский, – это настоящие убийцы. Я это сразу почувствовал.

Они вернулись в кабинет Пахомова. По напряженному виду Хотивари следователь понял, что соседство с Родионовым ему явно не понравилось.

– Там действительно двое молодых парней. И они, кажется, настроены весьма решительно, – скороговоркой произнес Машковский, едва переступив порог кабинета, – я таких сразу чувствую.

– Они ждут меня? – спросил Хотивари.

– Судя по всему, да. И еще один незнакомец сидит за столом. Кажется, наши хозяева были правы. У них точная информация.

Хотивари промолчал. Он уже понял, какая именно информация у этих людей. И насколько она точная.

– Теперь можете звонить Соболеву, – разрешил Родионов.

Пахомов подошел к столу и поднял рацию.

– Говорит Пятый. У нас все в порядке.

– Третий понял. Мы начинаем.

– Дайте возможность уйти нашему другу.

– Принимаем. Он уже вышел из кабинета и идет по коридору. Сейчас он будет спускаться и выйдет на улицу.

– Удачи, – пожелал Пахомов, отключаясь.

– Кажется, меня использовали как наживку, – усмехнулся Хотивари. – Первый раз в жизни вижу, как милиция и прокуратура ловят бандитов.

– Он уходит, – сказал Родионов, посмотрев в окно, – теперь можно начинать.

– Они знают, – подтвердил Пахомов.

В дверь кабинета Шестакова снова постучали. Молодые люди переглянулись. Один убрал свой пистолет с надетым глушителем в стол. Другой, сидевший в конце кабинета, прикрыл небольшой автомат газетой. Второй автомат лежал в «дипломате», стоявшем на подоконнике, но убийцы хотели избежать лишнего шума и пристрелить Хотивари из пистолета. Автоматы были на случай страховки и если бы пришлось прорываться.

– Войдите, – крикнул сидевший за столом. Он был чеченцем, но имел каштановые волосы и почти рыжие усы. Второй был русский, но уроженец Элисты и больше походил на представителя кавказской национальности, чем его напарник. Оба боевика работали на Асланбекова, были его лучшими киллерами.

В кабинете появился пожилой человек лет семидесяти. Он вошел, с трудом передвигая ноги, держа в руках авоську с торчащими из нее помидорами и луком.

– Что вам нужно? – нахмурился сидевший за столом. Пистолета он не стал вытаскивать. Несчастный старик – это не тот человек, против которого нужно применять оружие, чтобы выбросить его из кабинета.

– Мне нужен Шестаков, – просипел старик, – у меня бумаги. Он сказал, дадите мне, и все. Тогда ваше дело решится.

– Какие бумаги? – не понял боевик.

– Я их оставлю и уйду, – предложил старик, – мне трудно каждый раз к вам сюда приходить. Далеко ехать.

– Давайте быстрее, – согласился сидевший за столом.

Старик медленно полез в свою авоську. И неожиданно достал пистолет.

– Сидеть, – приказал он первому боевику. Второй растерялся буквально на секунду. И в этот момент в кабинет ворвалось сразу несколько человек. Сопротивляться не имело смысла. Они даже не успели понять, как это произошло, но через мгновение на их руках защелкнулись наручники.

Из окна кабинета Пахомова Хотивари видел, как уводили его убийц. Рядом стоял полковник Родионов. Обоих киллеров посадили в машину, и, только когда она отъехала, Хотивари повернулся к Родионову:

– Я ваш должник, простите, что вам не верил. Сегодня вы мне спасли жизнь.

И он протянул руку полковнику, снова перейдя на «вы», словно подчеркивая, что недавний разговор забыт окончательно.

– Нет, – покачал головой Родионов, – не могу. Это рука бандита. Я спасал вас, выполняя свой долг, и меньше всего думал о вас. Нет, гражданин Хотивари, я не буду пожимать вашу руку.

Гурам побледнел, но, сохраняя достоинство, повернулся и вышел из кабинета. Машковский уже на ходу крикнул Родионову:

– Ну зачем вы так!

Он догнал Хотивари на лестнице. Тот был бледен от гнева.

– Этого суку полковника мы сегодня порешим, – сказал он, задыхаясь от гнева, – он жить больше не будет.

– Так нельзя, – зашептал Машковский, озираясь по сторонам. – Вы с ума сошли! Так нельзя.

– Я его для себя пристрелю. Он руку Гураму Хотивари пожать не захотел. Гордый очень, да? Сегодня он жить не будет.

– Не кричите, – умолял Машковский.

– Уйди, слушай, – разозлился Хотивари, – ты тоже пустое место.

Он толкнул адвоката и вышел из здания прокуратуры. Гурам Хотивари не знал, что предусмотрительный Асланбеков давно завербовал одного из его охранников. И теперь этот перебежчик имел твердый приказ не выпускать батоно Гурама из здания. Даже если ему удастся уйти живым из кабинета Шестакова.

Когда Гурам Хотивари, клокочущий злобой, появился на лестнице прокуратуры республики, охранники забегали перед машинами. Двое побежали к нему. И только один, мингрел, заросший и мрачный, вдруг вытащил свой автомат. Никто не понял, что именно произошло. Раздалась короткая очередь, и Гурам обернулся. Ему даже показалось, что кто-то из охранников довольно непочтительно толкнул его. Он еще хотел крикнуть на него, но вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он посмотрел вниз, и земля начала уходить у него из-под ног. Гурам Хотивари рухнул на лестницу и покатился по ней, оставляя кровавые полосы на светлых ступеньках. Громко закричал Мирон Машковский.

Водитель Хотивари, сам мингрел, и сидевший рядом с ним гуриец почти в упор расстреляли охранника, стрелявшего в Хотивари. Отбросив выстрелами убийцу к соседней машине, они продолжали палить в еще вздрагивающее тело, пока другие охранники пытались оказать хоть какую-нибудь помощь своему шефу.

Родионов видел из окна всю эту сцену в подробностях. Он даже успел заметить, когда убийца поднял свой автомат.

Пахомов подошел к нему.

– Кто стрелял? – спросил следователь.

– Один из людей Хотивари, – почему-то печально ответил Родионов.

«Его охранник», – понял Пахомов, глядя на распростертое внизу тело известного главаря мафии.

– Это судьба, – нахмурился Родионов, отворачиваясь от окна.

Внизу добивали убийцу. Выстрелы слышались в их кабинете. Раздавались крики прохожих, плач женщины, испуганной увиденным.

– Он должен был сегодня умереть, – как-то философски сказал Пахомов, – они просто обречены на смерть.

– Да, – согласился Родионов задумчиво, – его-то я понимаю, а вот его охранника… Иногда думаешь, есть ли вообще совесть у этих негодяев?

– А я уже не думаю, – махнул рукой Пахомов, – меня сейчас волнует только одно: выживет Чижов или умрет. Для меня это сейчас самое главное.

Глава 40

Он гнал, выжимая из «БМВ» все возможное. На поворотах его часто заносило, но мощный мотор современной машины продолжал увеличивать обороты. Он замечал в зеркале заднего обзора, как все сильнее отрывается от преследующих его автомобилей.

Ионидис смотрел на лежавшую рядом папку и с удовольствием думал, что теперь окупит все свои расходы, все лишения последних шести месяцев, все потери. Любой разведцентр даст за эту информацию миллионы долларов. Любое правительство в странах СНГ и на Западе не пожалеет сил и средств для опубликования подобного сенсационного документа. Теперь следовало решить, где лучше переходить границу. Паспорт он получить не успел, нужно будет доставать документы и попытаться прорваться к границе.

Ионидис снова оглянулся. Неужели оторвался? Так быстро? Нет, преследователей нигде не видно. Хотя это и не удивительно. У него, в отличие от преследователей, была машина с таким мощным мотором. Как жалко бросать эту прекрасную машину! Но он знает, что делает. Найти человека по его автомобилю легче всего. Нужно бросить ее на шоссе.

В идеальном варианте машину, конечно, лучше продать. И тогда на вырученные деньги он сможет купить любой документ в любой стране СНГ. Но пока он будет терять время на продажу автомобиля, его найдут. И тогда он получит вместо денег пулю. Так рисковать он просто не должен. Но как жаль терять эти деньги! За «БМВ» можно получить тысяч двадцать, и тогда не будет никаких проблем. Вернее, все проблемы будут решены. Напрасно он так поторопился, отдав деньги Жоре Сиплому. Правда, и не отдавать было нельзя. Иначе Гасанов мог его заподозрить, а этого следовало избежать, чтобы не спугнуть раньше времени своего бывшего напарника по тюремным нарам.

Он продолжал выжимать из автомобиля все, что возможно, стараясь как можно быстрее выехать за пределы Москвы, где розыск будет вестись более тщательно. Он не сомневался, что у нападавших есть мощная поддержка среди правоохранительных органов. Этот Петр Савельевич знал так много, что вполне мог оказаться генералом КГБ, или как там сейчас называют эту организацию? А этот надутый дурак банкир Мурад Гасанов искренне полагал, что такую папку нужно отдавать этим кретинам из контрразведки. Слава Богу, ему удалось вмешаться как раз в нужный момент. Или другой дурак, приехавший с этой красивой девочкой из Лондона. Он себя вел как индюк, надутый и серьезный индюк. А у самого мозгов вообще нет. Нес папку через всю улицу и улыбался как полоумный. Радовался возможности скорее избавиться от ненужных ему документов.

Ионидис от радости даже запел, вытирая ладонью выступающие на большой лысине капельки пота. Конечно, ему повезло, неслыханно повезло. Он провел все разведки и контрразведки, все спецслужбы этих кретинов и дураков – турецкую, армянскую, грузинскую, азербайджанскую, российскую.

Над ним пролетел вертолет. Выругавшись, он посмотрел вверх. Так и есть. Его преследователи просто пересели на другой вид транспорта. Кажется, он слишком долго оставался в этом автомобиле. Нужно скорее избавляться от него. Теперь уже нет другого выхода. Если он не бросит машину немедленно, через полчаса будет слишком поздно. Вертолет снова пролетел над дорогой.

Ионидис, оглянувшись, решил, что эксперименты с гонками нужно кончать, и, резко выворачивая руль, свернул на проселочную дорогу, съезжая с основной. Впереди был какой-то поселок. Стараясь держаться поближе к деревьям, он проехал еще два километра и решил, что вполне достаточно.

Разглядев впереди автобусную станцию, он с сожалением выбрался из автомобиля, побежал к автобусу. Несколько человек с удивлением смотрели на него.

– Подождите, – кричал Ионидис, – подождите, задержите автобус, я очень тороплюсь.

Автобус остановился, и он побежал изо всех сил. Бежал так, как никогда не бегал в своей жизни. И успел прыгнуть на последнюю ступеньку автобуса.

– Большое спасибо, – вежливо поблагодарил он, протискиваясь на свободное сиденье.

Сверху пролетел вертолет.

«Кажется, сегодня мой день, – радостно подумал Ионидис. – Впрочем, все имеет свой конец».

После тюремных мытарств в Баку и побега в Москву он наконец почувствовал, что госпожа Фортуна повернулась к нему лицом. Теперь можно говорить о том, что Александр Ионидис не просто богатый человек. Он миллионер. Нет, по греческим понятиям он даже миллиардер.

Ионидис вздохнул и развернул папку. Списки. Те самые списки. Он умиленно посмотрел на сидевшую рядом старушку, жевавшую беззубым ртом.

– Успел, милок? – спросила она.

– Успел, бабуся, успел, – радостно ответил он.

Кажется, он готов был расцеловать даже ее. Пусть теперь ищут. На вертолетах и подводных лодках. Пусть найдут человека в огромной стране или, вернее, в странах СНГ. В Белоруссию можно попасть, даже не переходя границы.

Он начал читать.

«Наверное, читатель удивится, видя здесь вещи, раньше неизвестные, потому что их истинность впервые доказана только умудренным незнанием».

Что это такое? Он перелистал несколько листов.

«Какой судья праведнее, чем тот, кто есть сама справедливость?» При чем тут судья? Или это такой шифр? Он закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Потом открыл и прочел целый абзац, пытаясь вникнуть в смысл фраз.

«С другой стороны, человек существует только конкретно, поэтому подняться до соединения с максимумом было бы возможно только одному, воплотившему в себе всю истину человека. Такой поистине был бы человеком так же, как и Богом, и Богом так же, как человеком, – совершенством Вселенной, имеющим первенство во всем». Какой бред. Кто это написал?

Он перебрал еще несколько листков и вдруг наткнулся на титульный лист «Об ученом незнании Николая Кузанского».

«Какого Кузанского?» – разозлился он, вытаскивая из папки все листы. Кто такой этот стервец Кузанский? Где списки агентуры? Они должны быть обязательно здесь, в этой папке. Куда они подевались? Он еще раз перебрал все листы. Он постепенно начал понимать, что никаких списков не будет. Списков агентуры нигде не было. Их не было вовсе. Он вдруг понял, что тот туповатый мужчина, приехавший из Лондона, на самом деле обманул всех: его, Гасанова, Багирова, разведку, контрразведку, он обманул всех на свете. И страшнее всего он обманул его – Александра Ионидиса.

И тогда Ионидис захохотал. Громко, пронзительно, с истерическим завыванием. На него смотрели, испуганная старушка даже отшатнулась. А он продолжал смеяться.

– Господи, – шептал он, почти плача, – как все это здорово – Николай Кузанский. Какой прекрасный философ. Как все это здорово.

Сидевшая сзади молодая женщина покрутила пальцем у виска. Все понимали, как ему плохо. Один старик даже вытащил валидол, протягивая его Ионидису.

Тот взял таблетку.

– Я идиот! – закричал он на весь автобус. – Люди, какой я кретин!

Пассажиры переглядывались, не понимая, почему так нервно реагирует этот человек на какие-то листы бумаги.

– Николай Кузанский – мой друг, мой брат, моя кровь! – закричал он, смешно кривя рот. И, схватившись за голову, застонал. Водитель, видевший выкрутасы мужчины, с сожалением подумал, что придется останавливаться в поселке и высаживать этого типа.

Ионидис по-прежнему держался за голову. Он уже не кричал и не плакал. Он просто стонал. Стоявший над ним Николай Кузанский пытался утешить его, объясняя свой следующий трактат. И ласково улыбался ему, словно сочувствуя.

Вечером этого дня в кабинете заместителя директора ФСБ по оперативной работе раздался звонок правительственного телефона. Хозяин кабинета быстро поднял трубку.

– Что случилось? – спросил гневный голос. – Где списки? Вы нашли этого грека?

– Нашли. Он в совершенно невменяемом состоянии. Твердит про какого-то Николая Кузанского. Его привезли в ближайшую больницу.

– Где его автомобиль?

– Его мы тоже нашли.

– Там ничего не было?

– Нет.

– А где его папка?

– Была с ним, – осторожно сказал хозяин кабинета.

– Списки где? – не сдержался говоривший.

– Мы их не можем найти. Но он ни с кем не встречался, это точно.

– Нас опять провели. Эти идиоты из «Феникса». Они еще играют в свою войну. Но одни они ничего бы не смогли сделать. Это Дронго. Это он, сукин сын. Он нас обманул.

– Мы сделали все, что могли.

– Он и в Ташкенте обманул всех, и в Лондоне. Потом он вырвался в Шереметьево, наконец обманул нас на Кутузовском проспекте. Такому человеку опасно долго жить. Ты не считаешь?

– Я все понял.

– Хорошо. И разберись с остальными. Вчера президент подписал указ. Ты знаешь, кто будет директором ФСБ?

– Знаю. Я хотел вас поздравить.

– Это хорошо. Вот ты и соображай. Иначе быстро вылетишь со своей работы. Уберите всех, кто знает об этом деле. Всех, без исключения. Ты меня понял? И на этот раз никаких осечек.

– Я все понял.

– Начните с автора этих списков. Он вполне может по памяти восстановить их, а нам они ни к чему. Ясно?

– Понимаю.

– До свидания, – говоривший положил трубку.

Заместитель директора минуту просидел молча. А потом вызвал своего секретаря.

– Ларионова и Самсонова ко мне, быстро.

Впервые в жизни он должен был принять целый комплекс решений. Но если сейчас промедлить или попытаться отсидеться, все может закончиться крахом. Ему нужно сделать все, чтобы уцелеть. И хотя это крайне рискованная операция, у него просто нет другого выхода.

Дверь открылась, и в кабинет вошли вызванные им офицеры.

Вечером этого дня Пахомов с удивлением, смешанным с ужасом, читал списки агентуры, составленные бывшим министром безопасности.

Сидевшие рядом Комаров, Иваницкий и Родионов были мрачны как никогда. Казалось, только Дронго сохранял обычное присутствие духа.

– Эти списки нельзя публиковать, – наконец выдавил Пахомов, посмотрев на присутствующих, – их нельзя публиковать ни в коем случае. В мире разразится скандал. Мы будем посмешищем перед всеми странами. Такое количество агентов сделает нашу страну на тысячу лет объектом насмешек всего цивилизованного мира.

– Да, – согласился Комаров, – я тоже так считаю.

Родионов промолчал. Он помешивал ложечкой в своем стакане, стараясь сохранять присутствие духа.

– Что будем делать?

– Оставим эти списки, спрячем, – предложил Пахомов, – иначе никак нельзя.

– Согласен, – ответил Иваницкий.

– Да, – выдохнул Комаров.

Родионов кончил размешивать сахар в стакане и молча убрал руку.

– Значит, все напрасно? – спросил Дронго. – Значит, мы напрасно искали эти списки, рисковали ради них. Значит, напрасно ради этих клочков бумаги убивали стольких людей, лгали, предавали, продавали? Чем тогда мы отличаемся от них?

– Ты становишься нетерпимым, – заметил Родионов, – а так нельзя.

– А вы, кажется, все становитесь миротворцами.

– Ты действительно не понимаешь, какой скандал может вызвать опубликование этих документов, – спросил Иваницкий, – или просто не хочешь вникать в смысл происходящего?

– Я понимаю, – кивнул Дронго, – но зачем нужно было доставать с таким трудом эти документы, если в итоге они оказались мертвым грузом. Лучше было бы отдать их этому полоумному греку. Он, кажется, тронулся от счастья, когда увидел списки. За них он мог получить конкретную сумму. А мы просто замаринуем эти документы и будем держать до тех пор, пока они не испортятся. Вернее, уже никому не будут нужны. Вы считаете это нормальным?

– Их нельзя публиковать, – вздохнул Пахомов. – У меня ребята погибли, и я первый должен рваться отомстить. Но вместе с водой мы выплеснем и ребенка. Получается, что почти каждый второй политик в России агент или осведомитель КГБ. Понимаешь, что это конкретно означает? Скандал потрясет не просто нашу политическую систему, он может вызвать просто развал России. Развал страны на ряд независимых регионов. Тем более, что и местные вожди этих регионов оказались далеко не безупречны.

– Значит, документы оказались не просто опасными, а самоубийственными. Верно? И поэтому мы должны от них отказаться, – подвел итоги Дронго. – У Багирова они приносили пользу. Он мог ими шантажировать некоторых политиков. А мы ввиду нашей порядочности не сможем сделать и этого. Все правильно. У нас есть совесть, а какая совесть есть у негодяев?

Дронго поднялся.

– Кажется, мы все решили, – сказал он, – во всяком случае, я могу быть свободным.

– Ты не хочешь ничего сказать? – удивился Комаров.

– Ничего. Мне даже неприлично вмешиваться в ваши дела. Я гражданин теперь уже другого государства. Таллин, Киев, Минск, Ташкент, Тбилиси, Баку, Алма-Ата – это все теперь чужие города для вас. Многие из вас, доказывая свой интернационализм, готовы были даже выговаривать по-русски Таллинн с двумя буквами «н» и говорить «Алмата», надеясь, что эстонское и казахское звучание сделает вас ближе друг с другом. Вы все рассчитали правильно. Я был иностранцем, и я им остался. Для меня Москва и Санкт-Петербург теперь чужие города. Санкт-Петербург. «Как много в этом слове для сердца русского слилось», – насмешливо произнес он, перефразируя известные стихи. – Кажется, мне здесь уже нечего делать. Я должен возвращаться в свой город. А вы будете по-прежнему гореть и возрождаться, строить и снова разрушать, вы же «Феникс», восставший из пепла. Какое удивительно точное название для России. Строить и ломать, возрождаться и снова строить. Снова ломать и снова строить. И так тысячу лет. Впрочем, я, кажется, начинаю философствовать. Прощайте, господа!

Он повернулся и вышел из комнаты.

– Подожди, – бросился за ним Комаров.

– Не нужно его останавливать, – посоветовал Родионов, – он вернется. Он обязательно вернется.

– Ему просто нужно побыть одному, – согласился Иваницкий, – это бывает. Обычное состояние после сильных стрессов.

– А как быть нам? – спросил Пахомов. – Как поступить с делом Караухина? Где теперь искать убийц?

– Эти двое киллеров признались в преступлениях? – спросил Комаров.

– Формально да. Они взяли на себя убийство Караухина, Анисова и даже наезд на нашу машину. Но утверждают, что в автомобиле прокуратуры было трое людей, а не четверо. Кстати, экспертиза установила, что в покореженном автомобиле на заднем сиденье есть пятна крови, которые не могут принадлежать ни погибшим сотрудникам, ни раненому Чижову. Значит, майор Климатов все-таки в машине был.

– Его тело наверняка вытащили из машины в момент аварии, – задумчиво произнес Комаров, – если он, конечно, еще был жив. Самое печальное, что пропал и протокол допроса. И теперь мы ничего не сможем доказать.

– Фактически у нас только двое убийц из боевиков Асланбекова. И больше никого. А они готовы принять на себя все преступления, совершенные другими, – продолжил Пахомов.

– И ты закроешь дело? – спросил Иваницкий.

– А как мне его не закрывать? Списки публиковать нельзя, это сейчас всем ясно. Убийцы у меня есть, получено их признание. Почему я должен вести расследование дальше? Кстати, ассоциация банкиров обещала выплатить прокуратуре миллион долларов. Теперь нашим ребятам купят новые столы, стулья, компьютеры. Но самое главное: из этой суммы по пятьдесят тысяч долларов будет выделено семьям погибших и двадцать пять тысяч семье Чижова. Понимаете мое положение, если я соглашаюсь, что убийцы – киллеры Асланбекова, семьи моих ребят получают компенсацию, такие деньги, которые они никогда не получат от государства. Если я не соглашаюсь с тем, что эти убийцы виноваты в покушении на банкира Караухина, значит, демонстрирую всем свою принципиальность безо всяких шансов на успех. А дети наших погибших друзей просто остаются на одну нищенскую пенсию. Вот какой у меня выбор.

– И что ты решил? – спросил Иваницкий.

– А как, по-вашему, я должен поступить? – спросил Пахомов.

Родионов и Иваницкий были гораздо старше Пахомова и Комарова и по возрасту годились им скорее в отцы.

– Не знаю, – честно ответил Иваницкий, – в любом случае это будет выбор против твоей совести. Либо за семьи погибших, но без шансов распутать дело. Либо оставить детей без куска хлеба, но отстаивать собственное кредо. Не знаю.

– А есть выбор? – почему-то спросил Комаров.

– Конечно, есть, – задумчиво произнес Родионов, – нужно будет официально закрыть дело, передав его в суд, а самому с нашей помощью продолжать поиски виноватых. Обязательно нужно отправить Зою обратно в Англию. Здесь ей оставаться очень опасно.

– Действительно, – согласился Иваницкий, – нужно вытащить девочку. Я утром заеду за Дронго. Он будет ночевать на Беговой, мы с ним договорились завтра утром обязательно проводить Зою, чтобы с ней ничего не случилось.

– Как глупо, – сказал вдруг Комаров, – столько жертв и ничего не добились. Даже не узнали, кто конкретно стоял за всем этим.

– Какая разница? – горько спросил Пахомов. – Ребят уже не вернешь. А они там, наверху, все не святые. Любой из них мог быть на верхушке пирамиды, покрывая остальных. У них вместо совести пустое место. Или деньги.

– Думаю, мы это скоро узнаем, – возразил Родионов, – есть вещи, которые невозможно скрыть. Любой, кто придет на место Баранникова, захочет выяснить, где эти документы, и поедет с ним встречаться. И заместитель директора ФСБ, который покровительствовал Ларионову и Самсонову, вылетит из органов. В любом случае.