Текст книги "Совесть негодяев"

Глава 15

На третью дачу покойного главы компании «Делос» поехали Серминов, Пахомов и Комаров. А сам Женя Чижов и вызванный специально для этого капитан Перцов отправились в Люберцы, куда уже выехала оперативная группа милиции, пытающаяся выяснить, что именно произошло с ушедшим вчера из дому Олегом Пеньковым.

Непонятно почему, но Чижову было стыдно возвращаться туда. Он даже немного позавидовал Антону, уехавшему вместе с Пахомовым. Ему казалось, что своим приездом вчера в этот дом он навлек несчастье на семью Пеньковых, словно вызвал тот обвал, который неожиданно начинается в горах от неосторожно брошенного камня.

В этот раз, конечно, не было никакого чая. Всхлипывая и причитая, женщина рассказывала то, что он, собственно, знал еще вчера. Кто-то пришел за ее сыном за несколько минут до их появления. И Олег ушел прямо в спортивном костюме, сказав, что сейчас вернется. И до сих пор не пришел домой.

Сотрудники милиции опрашивали свидетелей внизу, во дворе. Какая-то девочка видела, как Олег садился в белую «Волгу». Вместе с ним было несколько чужих мужчин в костюмах. Ни номера машины, ни этих мужчин девочка, конечно, не запомнила. На всякий случай обзвонили все морги и больницы. Пенькова не было нигде, он исчез, словно провалился сквозь землю. Чижов добросовестно провел в Люберцах почти весь день, но вернулся в прокуратуру, не имея никаких результатов, кроме показаний девочки. Он был расстроен и зол. Нужно было вызвать Пенькова из ванной, ругал себя Чижов. Может, тогда они знали бы эту квартиру на Фрунзенской набережной.

В кабинете Пахомова уже была собрана вся группа. Приехал даже Комаров. На даче у Анисова нашли множество фотографий самого главы компании с убитым Караухиным и другими не менее известными людьми. На одной из фотографий Анисов был с министром энергетики и топлива. Тем самым министром, от которого зависело и согласие на поставки через «Делос» сырой нефти в соседние страны.

Но ничего более конкретного найти не удалось. Перцов коротко сообщил, что проверка, проведенная по найденному у сгоревшей машины ножу, ничего не дала. Установить, откуда взялся этот нож, не смогли. Возможно, его обронил кто-то из случайных прохожих. Соболев также не добавил ничего утешительного. Несмотря на то, что были задействованы многочисленные стукачи и агенты уголовного розыска, ничего конкретного их информация не принесла, за исключением того, что Караухина убили явно профессионалы, и многие осведомители просто боялись говорить на эту тему со своими «ведомыми». Считалось, что в такие дела лучше не вмешиваться.

Следствие по делу об убийстве банкира Караухина пока имело нулевой результат, если не считать уже вполне доказанной гипотезы о параллельном убийстве помощника банкира Чешихина. Пахомов подводил итоги мрачным неприятным голосом.

– Нужно все-таки понять, что связывало Караухина и Чешихина, кроме их основной работы. У банкира было трое помощников, но убили именно Чешихина. Нужно знать – почему именно его. Что он знал такого, чего не знали другие помощники. Вы меня понимаете?

Все молчали.

– Нужно проверить, чем именно занимался Чешихин с момента убийства Караухина, – предложил Комаров, – по дням и, если можно, по часам.

– Правильно, – согласился Пахомов, – но мы все это уже проверяли. Перцов, почему вы молчите, кажется, вы ведете дело об убийстве Чешихина? Вы все выяснили?

– В день похорон он улетел в Ташкент, я вам докладывал об этом. Остальные дни он ходил на работу, выполнял свои обязанности, все как обычно. Был один раз на свадьбе своего друга. Вот и все.

– К кому он летал в Ташкент? – уточнил Комаров.

– В филиал их банка в Узбекистане. Был там всего один день. Потом прилетел обратно. Его встречал водитель банка. Из аэропорта поехал прямо домой, ни к кому не заезжал. Это я проверил точно.

– Я тоже проверял, – вмешался Серминов, – говорил с Ташкентом. Он встречался там только с руководством их банка. Машина его привезла и увезла. Ни с кем больше не встречался.

Комаров огорченно поднял брови, взглянув на Пахомова.

– Вот видишь, – хмуро закончил Павел Алексеевич, – никаких зацепок.

– Но почему-то он улетел в день похорон, – не сдавался Комаров.

– В банках бывают неотложные дела, – парировал Пахомов. Наступило молчание.

– Так и будем сидеть молча? – спросил Пахомов. – У нас уже три убийства, если не четыре. Застрелен Караухин. Сбит Чешихин. Убит Анисов. Пропал Пеньков. По-моему, вполне достаточно на одно уголовное дело. И у нас на руках нет ничего, абсолютно ничего. Нужно работать более предметно. Чижов, составь список всех квартир по тому адресу, который тебе дал Тимур. Будем проверять все квартиры.

– Там же огромный дом, – взвился следователь.

– Будем проверять все квартиры, – жестко произнес Пахомов. – Перцов, разберитесь наконец с ножом. Это ведь очень важное вещественное доказательство. Серминов ведет дело Анисова. Возьми экспертов и начинай проверку компании «Делос».

– Я ведь уже столько дней сидел в банке Караухина, – напомнил Серминов, – опять сидеть вместе с этими экспертами.

– Другого выхода нет. Ты какой-то мрачный. Что вы с Чижовым, договорились, что ли? И еще Перцов сидит, как всегда, хмурый. Здесь только мне полагается быть мрачным, потому что шею мне мылить будут. Этот миллион долларов всех с ума свел. Каждый со своим советом лезет. А вы все сидите такие злые. Можно подумать, это я убивал Караухина и всех остальных. Что у нас с пропавшим Пеньковым?

– Милиция ищет, – ответил Чижов, – если разрешите, я…

– Не разрешаю, – жестко отрезал Пахомов, – пусть милиция ищет. Прокуратура, как мне известно, еще не разыскивает пропавших без вести людей. Соболев возьмет под контроль розыск исчезнувшего Пенькова. Товарища Комарова мы попросим подключить к этому делу сотрудников ФСБ.

– Мы уже дали оперативную установку на розыск Пенькова, – кивнул Комаров, – мне обещали связаться с милицией. – Он посмотрел на часы. – Я должен быть на совещании. Если я больше не нужен…

Комаров соблюдал при людях дистанцию, признавая Пахомова старшим по должности в их группе.

– Да, конечно, – согласился Павел Алексеевич, – все свободны. Чижова прошу задержаться.

Все задвигали стульями, выходя из кабинета. Когда все ушли, Пахомов посмотрел на Чижова. Долго смотрел. Потом спросил:

– Ну, что ты обо всем этом думаешь?

– Ничего хорошего, – честно ответил Чижов, – если будем так расследовать дело, никогда ничего не найдем.

– Это все, что ты мне хочешь сказать?

– Нет, не все. Почему Пеньков исчез за пять минут до нашего появления? Ведь его сестра сказала мне, что он купается и будет нас ждать. Почему он так неожиданно исчез? Именно в момент нашего появления.

– А сам что думаешь? – Пахомов пристально смотрел на молодого коллегу.

– Они знали, что мы едем за Пеньковым, – немного неуверенно сказал Чижов, выдержав взгляд старшего товарища.

Пахомов встал, подошел к окну. Глядя вниз, негромко спросил:

– Ну и как это понимать?

– Им кто-то сообщил о нашей поездке в Люберцы, – уже более твердым голосом добавил Чижов, глядя в спину Пахомова.

Тот, обернувшись, снова посмотрел в глаза своему собеседнику.

– Ты понимаешь, что это значит?

– Понимаю.

Пахомов вернулся за свой стол.

– Кто знал о вашей поездке в Люберцы? – спросил он.

– Я и Серминов.

– Кто еще?

– Я позвонил сюда и сообщил о нашей поездке Комарову. Он тоже знал.

– Он мне сказал.

– Значит, знали и вы. Простите, Павел Алексеевич. Я сейчас просто перечисляю всех.

– В банке кто-нибудь знал о вашей поездке? Когда вы беседовали с этим Тимуром, кто-нибудь присутствовал при вашем разговоре?

– Нет, кажется, никого не было. Мы сидели в отдельной комнате.

– Может, были включены селекторы?

– Нет, точно нет.

– Значит, нас четверо и этот Тимур. Верно?

– Не совсем. Знали и в доме Пеньковых, что мы должны приехать. Я, правда, сказал, что звонят из компании «Делос». Но он мог перезвонить и уточнить, кто именно звонил.

– А ты, конечно, пока не узнавал?

– Пока нет.

– Плохо. Это нужно было узнать в первую очередь. У него дома кто-нибудь еще был?

– Кроме него – мать и сестра.

– В общем, крути не крути, остаемся мы четверо.

– Подождите, – сказал вдруг Чижов, – еще Перцов был. Он в этот момент тоже сидел в вашем кабинете. И Комаров его попросил взять ручку.

– В общем, кто-то мог быть связан с преступниками. Так получается? – подвел итоги Пахомов.

– Не знаю.

– А я знаю. Это позор. Слушай, Женя, давай начистоту. Я ведь про тебя тоже многое слышал. Говорят, когда ты работал у Морозова, даже с мафией был связан. Действительно что-то было?

– Да нет. Нам нужно было получить какую-то информацию, и мы поехали к одному крупному главе мафии. Мы ему рассказали свою информацию, а он нам дал свою. Вот и все, – развел руками Чижов, – хотя нет. Вспомнил. Со мной был Михеев. Может, помните, он раньше работал там начальником уголовного розыска.

– Конечно, помню. Блестящий специалист был. Жалко, он на пенсию ушел. Так ты с ним был?

– Да. И больше ничего не было.

– Понимаешь, в чем дело, – Пахомов снова встал из-за стола и, сделав несколько шагов, сел рядом с Чижовым. Он невольно даже понизил голос: – Не нравится мне все это. Очень не нравится. Ты сегодня обедал?

– Нет еще.

– Пойдем в столовую.

Когда они вышли в коридор, Пахомов негромко сказал:

– Ты понимаешь, в чем дело. Вот какой интересный расклад получается. Наши следователи «важняки», и вообще наша прокуратура сейчас ведет полтора десятка очень важных и нашумевших дел. Некоторые расследования тянутся иногда по два-три года, и никаких результатов. Так вот, я специально интересовался. За последние два с половиной года прокуратура, милиция и контрразведка сообща не смогли раскрыть ни одного из этих дел. Понимаешь, что получается – стопроцентная нераскрываемость громких убийств. Такого результата нет нигде в мире. Его просто не может быть.

Чижов ошеломленно молчал.

– Ты же следователь, должен понимать, что это значит. Даже теоретически не бывает стопроцентной нераскрываемости.

– Думаете, замешаны и наши? – понял Чижов.

– Обязательно. И на самом высоком уровне. Иначе мы никогда бы не смогли «добиться» такого результата. Даже если захочешь, не получится. А тут столько убийств и ни одного раскрытого.

Они спустились по лестнице.

– Я подумаю над вашими словами, Павел Алексеевич, – задумчиво выговорил Чижов.

– Но список этого дома на Фрунзенской набережной все равно составь. Знаешь, что ты можешь сделать? Возьми с собой туда Тимура.

– Зачем? Он же сидел в автомобиле и не знает, в какую именно квартиру они поднимались.

– Они наверняка поднимались на лифте. Поставь следственный эксперимент. Пусть кто-нибудь из наших поднимется на последний этаж и на второй. А потом вернется к машине. Ведь этот Пеньков наверняка, проводив Анисова, вернулся в машину и стал его ждать. Он же не сидел с ним в квартире. А ты таким образом сумеешь узнать, куда они поднимались. Наверх или вниз. Все это условно, конечно. Лифт мог задержаться. Но все-таки приблизительное время Тимур вам сможет указать.

– Я понял, Павел Алексеевич. Обязательно возьму его завтра с утра.

– И о нашем разговоре никому ни слова.

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, – вдруг вздохнул Пахомов, – если все, что я сказал, верно, то почему тогда за расследование убийства Караухина назначена такая награда в миллион долларов? Значит, у нас что-то не сходится, Женя, и это меня сильно беспокоит. Может, и я чего-то не понимаю в этом кроссворде.

Глава 16

В любой тюрьме сидеть неприятно. Но еще более неприятно сидеть в тюрьме, где вообще нет иных правил, кроме правил, установленных совместно тюремной администрацией и заключенными и базирующихся лишь на экономическом интересе обеих сторон. Он сидел в тюрьмах Европы и Латинской Америки, Азии и Африки. Международный аферист Александр Ионидис, записанный под именем Константина Пападопулоса, сидел на этот раз в следственном изоляторе Министерства национальной безопасности Азербайджана.

Сидеть было скучно. Следствие по его делу длилось уже несколько месяцев. Следователь, который начинал его дело, давно перешел на другую работу. Новый следователь вел дело без особого энтузиазма, просто оформляя необходимые в таких случаях документы. Правда, Пападопулоса просили выдать французы и турки, но на оформление всех формальностей нужны были специалисты в области международного права, а таковых в республике было очень мало, и почти все работали в других ведомствах. Поэтому даже оформление выдачи Пападопулоса затянулось, и ему пришлось находиться в этой тюрьме уже шестой месяц.

Строго говоря, это было здание бывшего КГБ, построенное в начале восьмидесятых и полностью готовое к плодотворной работе на «благо общества». Это было одно из самых красивых и самых монументальных строений города, сооруженных за последние полвека. Конечно, если не считать различных дворцов и административных зданий, воздвигнутых для партийных чиновников. Но это было святое. Партия была выше КГБ, и наследники Дзержинского это хорошо понимали.

Казалось, столь монументальному зданию, сооружаемому на долгие годы, со своей автономной тюрьмой, столовой, всеми необходимыми службами, суждена долгая жизнь. Но грянула перестройка. Из символа несокрушимости режима оно превратилось в символ позора и разочарования. В него все-таки переселилась местная служба безопасности, но подобающего лоска и величия в здании уже не было. Оно стало просто административным зданием службы безопасности.

Но зато остались «кадры». Проверенные люди, которые всегда были при деле. При всех режимах и при всех властях. Там, наверху, менялись первые секретари, свергали президентов, убирали премьер-министров. А здесь был свой, четко отлаженный и хорошо функционирующий механизм тюремного порядка. Надзиратели знали, кому и сколько. Заключенные, в свою очередь, тоже неплохо знали – кому и сколько. Все были довольны, и жизнь внизу, в тюремном изоляторе, протекала куда более спокойно, чем жизнь наверху.

Даже проверки, которые случались примерно раз в год с приходом каждого нового начальника службы безопасности, не очень беспокоили старых надзирателей и служащих тюрьмы. Они знали диалектику жизни лучше суетившихся наверху людей. Через год важного начальника службы безопасности с позором снимали, а его место занимал новый. Некоторых даже отпускали вниз, как раз туда, куда они обычно ходили на проверку. Все было естественно. Забиравшийся выше всех обычно и падал сильнее всех.

В камере рядом с Пападопулосом-Ионидисом сидели еще двое. Заместитель министра обороны, принимавший участие в одном из очередных переворотов, столь часто случавшихся в последние годы в Баку. И крупный промышленник, поддержавший своими деньгами уже другой переворот и тоже оказавшийся в этой камере. Вместе с греком они составляли довольно сплоченную компанию, и Пападопулосу не приходилось жаловаться на плохое питание или невнимание надзирателей. Питание осужденным привозили только из дому, а сигареты и шоколад у них никогда не переводились. Пападопулос с удовольствием пользовался дарами своих сокамерников. Причем пользовался не даром.

Изготовив по известной ему технологии из рубашки неплохие карты, он научил играть своих соседей по камере во все игры, принятые на далеком Западе. И соответственно выигрывал у них крупные суммы денег, которые, в свою очередь, приносили для обоих заключенных сами надзиратели, оставляя себе проценты за услуги. Все было четко расписано, и за полученные деньги можно было купить все, что угодно.

При желании можно было заказать в камеру и женщину. Правда, за отдельную и очень большую плату. Нужно было просто сказать дежурному офицеру, что пришедшая на свидание с заключенным – сестра или жена несчастного узника, жаждущая увидеть близкого человека. Дежурный офицер, конечно, тоже получавший соответствующую плату, закрывал глаза на ежемесячно меняющихся жен или сестер. Это было просто не его дело.

Сидеть, в общем, было весело. Но скучно. И, кроме того, Пападопулос-Ионидис подсознательно помнил, что через весьма короткое время его выдадут французам или, что совсем плохо и гораздо более реально, туркам, и тогда ему не придется больше питаться шоколадом и пить сырые яйца на завтрак. И сознание этого отравляло ему существование в следственном изоляторе Баку, заставляя лихорадочно искать выход.

В тот вечер после сытного ужина первым начал развивать эту тему заместитель министра обороны. Как военному, да еще в военное время, ему грозило весьма неприятное наказание, вплоть до высшей меры. И он сознавал, что подобное наказание может стать реальностью, если оставшиеся на свободе другие участники заговора поведут себя неправильно или, не дай Бог, решатся на новое выступление. Благоразумия от своих товарищей он не ждал, поэтому и начал первым эту опасную тему. С «финансистом» они были знакомы уже давно, а к греку он пригляделся за последние несколько месяцев. Поэтому не опасался за свои слова.

– Говорят, скоро суд будет, – сказал многозначительно генерал, обращаясь к финансисту.

Тот пожал плечами, не понимая, куда клонит его сосед по камере. Он был невысокого роста, с ослепительной лысиной и небольшим брюшком, выдававшим пристрастие к жирной и острой пище.

– Должен же быть когда-нибудь этот суд, – сказал финансист, – не будут же они держать нас здесь сто лет.

– А ты хочешь сидеть и ждать сто лет? – спросил заместитель министра.

Грек насторожился. Кажется, они начали очень интересную тему. Заместитель министра обороны был высоким плотным человеком с большим животом, также выдававшим его пристрастие к нездоровой и очень обильной пище. Он тяжело задышал и, поднявшись, сел на своей кровати. Вообще-то это были нары, но благодаря положенному на них хорошему матрацу они превратились в неплохую кровать.

– Сто лет, да? – снова спросил он.

Финансист, тоже лежавший на своей кровати с не менее роскошным матрацем, отвернулся к стене.

– Сто лет все равно не будет, – уверенно сказал он.

Грек молчал. Когда они начинали политические споры, он обычно не вмешивался. Генерал был ультралевый, а финансист ультраправый, и оба сходились в неприятии нынешнего режима.

– Почему не будет? – удивился заместитель министра.

– Изменится что-нибудь, – ответил финансист, – у нас за последние семь лет семь правителей поменялось.

– А если не изменится? – спросил генерал.

Финансист не ответил, кажется, он начал засыпать. Это разозлило заместителя министра. Он вскочил на ноги и, подойдя к кровати своего соседа, резко потряс его за плечо.

– А если не изменится? – переспросил военный.

– Слушай, что ты от меня хочешь? – разозлился финансист. – Дай мне спокойно поспать. До суда еще далеко, столько месяцев пройдет.

– Это по твоему делу столько месяцев ждать, а по моему они уже заканчивают, – заорал генерал.

Финансист, поняв, что ему все равно не дадут вздремнуть, вздохнул и сел.

– Зачем просто так говорить, – укоризненно сказал он, – поэтому вы, военные, все проигрываете. Все языком можете говорить, а когда до дела доходит, ничего сделать не можете.

– Это ты мне говоришь? – разозлился генерал. – Я три деревни отбил, и ты смеешь мне такое говорить?

Финансиста не смутила столь бурная реакция. Он почесал волосатую грудь, поправил майку и сказал:

– Три деревни отбил, а три района отдал.

– Я отдал? – разозлился генерал. – Ты что мне говоришь?

– А кто переворот устроил?! – закричал вдруг финансист. – Кто все это придумал? Твои друзья. Зачем убрали законного президента? Это ведь вам он не нравился.

– Можно подумать, вам нравился наш президент. А вы убрали его, – сразу ответил генерал, – это ваши люди так радовались, когда он сбежал.

Спор грозился перейти в обычный политический спектакль, который оба заключенных давали раз в неделю. Обвиняя друг друга во всех возможных грехах, они обычно доходили до революции семнадцатого года, на которой останавливались, единодушно признавая ее пагубный характер. Потом они мирились и дружно поедали совместные запасы. Но только до следующей стычки. Политические симпатии обоих были резко полярны, и тут нельзя было ничего сделать.

– Стойте, – вмешался грек, – это вы потом выясните, какой режим был лучше. Вы, генерал, кажется, говорили, что здесь нельзя сидеть сто лет. Я правильно понял вашу трезвую мысль?

– Да, конечно, – сразу ответил заместитель министра, – нам нельзя здесь столько ждать.

На этот раз финансист его услышал. Он снова почесал свою грудь и, кивнув лысой головой, быстро сказал:

– Конечно, вы правы.

– Это совсем другое дело, – спрыгнул со своих нар Пападопулос-Ионидис, – теперь вы говорите, как разумные люди. Какие будут предложения?

– Нам нужно отсюда выйти, – несмело сказал финансист.

– И как можно скорее, – прогрохотал генерал.

– Только не так громко, господа, – взмолился грек, – вам, может, все равно, но если меня вдруг выдадут Турции, то мою жизнь можно считать законченной. Вы представляете, как будут относиться в турецкой тюрьме к несчастному греку?

– А почему несчастный грек сидит и ждет приговора? – спросил генерал.

– Потому что несчастный грек не знает, как отсюда можно убежать, – ответил Пападопулос-Ионидис, – но если ему подскажут возможный вариант, он будет очень благодарен своим друзьям.

– Ты что, правда торговец наркотиками? – спросил финансист.

– Разве не похож? – оскорбился грек.

– Очень похож. А может, ты армянский лазутчик? – вдруг спросил генерал.

– Как вам не стыдно, генерал, – вскочил на ноги грек. Этим баранам не обязательно знать о его бабушке-армянке, подумал Пападопулос-Ионидис. – Мы сидим с вами уже столько месяцев. Неужели вы еще не поняли, что перед вами честный человек?

– Честный, – фыркнул генерал, – а у самого в колоде пять тузов.

– Шесть, – сказал вдруг финансист, – шесть, я проверял. Он все время нас обманывал.

– Как не стыдно, господа, – весело сказал грек. По-русски он говорил прекрасно, однако хорошо понимал и турецкий язык, всегда зная, о чем говорят его соседи, когда они переходили на азербайджанский. Но им, разумеется, этого он не рассказывал. – Может, я просто решил как-то помочь вам разнообразить время, проведенное в тюрьме.

– Благодетель нашелся, – вмешался снова финансист, – а у меня, между прочим, на прошлой неделе триста долларов выиграл.

– Почему все богатые люди такие жадные? – спросил весело грек. – По данным ваших газет, вы входите в десятку самых богатых людей Европы. И вы еще смеете сожалеть о проигранных несчастных долларах. Считай, что потратил их на удовольствие.

– На твое, да? – напоминание о его богатствах неприятно разозлило финансиста. – А ты нашим газетам не верь, они про меня разные гадости пишут.

– Но разве это гадости? – возразил справедливый грек. – По-моему, вы должны гордиться. С такими деньгами можно жить где угодно.

– Иди ты к черту, – разозлился финансист.

– Вот такие, как он, – вмешался генерал, – и разорили наше государство. Продали нашу нефть и хлопок. И оставили нас нищими. Правильно пишут наши газеты.

– Генерал, – укоризненно сказал грек, – про тебя пишут еще более плохие вещи. Ты ведь половину армии оставил без оружия и продовольствия. Все, что можно было продать, – продал. Нужно быть справедливым.

– Кто пишет? – сразу рассердился генерал. – Кому я оружие продавал? Просто старые винтовки списал.

– Ага, – сказал финансист, – с ракетными снарядами.

Они снова заспорили.

Так они никогда не закончат, с досадой подумал грек и снова решил вмешаться.

– Господа! Время политических дискуссий кончилось. Теперь давайте перейдем к делу. У нас здесь сидит блестящий военный, без пяти минут министр обороны, человек, взявший два, пардон, три села. Наверно, еще какую-нибудь высоту, о существовании которой мы и не подозревали. Он почти народный герой.

Генерал слушал молча, подозрительно насупившись. Но грек говорил только приятные и в общем справедливые вещи. Против них нельзя было возражать.

– А рядом с ним сидит другой, не менее известный человек. Финансист от Бога, гениальный мыслитель. Настоящий профессионал с мышлением делового человека. Руководитель крупнейшей компании. И два таких выдающихся человека вынуждены сидеть в тюрьме.

Финансист подозрительно нахмурился.

– Он издевается, – произнес неуверенно глава компании.

– Что вы, – быстро взял инициативу в свои руки грек, – шутки кончились. Это просто позор, что мы столько времени сидим здесь. С нашими возможностями и деньгами мы давно должны быть в тысячах километров отсюда. Это же ясно, господа. Как вы этого не понимаете? Просто стыдно столько времени сидеть в этой тюрьме. Ваши друзья могут подумать, что нам здесь понравилось.

– А ведь он прав, – поддержал грека генерал.

– Конечно, прав, – сердито ответил финансист, – но с тобой разве можно договориться? Чуть что, сразу вспоминаешь свои три взятых села. Это просто какое-то наваждение.

– Мы должны были договориться давно, – примирительным голосом произнес генерал, – просто у нас плохие характеры.

– Да, он у тебя не очень хороший, – сразу согласился финансист, – привык там командовать у себя в армии.

– А ты привык распоряжаться в своей компании, – сразу парировал его выпад заместитель министра обороны.

Сейчас опять начнут спорить, с испугом подумал грек и моментально вмешался:

– Какие будут предложения?

– Отсюда надо выйти, – убедительно произнес генерал.

– И как можно быстрее, – поддержал его финансист.

– Значит, мы договорились, – обрадовался грек, – давайте обсуждать детали предстоящего побега. Хотя я лично не представляю, как можно сбежать из этой тюрьмы. Ваши предложения, господа, я с удовольствием выслушаю.

Оба его соседа заговорили разом, перебивая друг друга.

В результате обсуждения Пападопулос-Ионидис осознал, как явно недооценивал своих соседей. Те уже в деталях продумали план побега, стоимость подобной акции, подготовили деньги и людей. По взаимной договоренности половину всей суммы внес заместитель министра обороны, другую половину – глава компании. В таких случаях нельзя было скупиться, и они вынуждены были заплатить и за своего соседа, понимая, как важно сбежать всей камерой, одновременно.

Через три дня один из дежурных офицеров получил пятьдесят тысяч долларов наличными. Двоим надзирателям, дежурившим обычно во время смены этого офицера, было выдано по десять тысяч долларов. Все делалось достаточно быстро и четко. В пятницу вечером дежурный офицер, получивший столь необыкновенную взятку, заступил на дежурство. Оба предупрежденных надзирателя благоразумно предпочли остаться в своей комнате, не выходя в этот вечер к заключенным. Ровно в десять часов вечера офицер, подойдя к камере, где сидели порученные его заботам люди, отпер дверь.

Упрашивать заключенных не пришлось. Все трое давно были готовы к подобной метаморфозе офицера тюремной стражи. Один из надзирателей отправился наверх и благоразумно разговорил сидевшего на первом этаже другого офицера. Приходилось отрабатывать свои десять тысяч долларов.

Никем не замеченные, они покинули свои камеры и вышли на первый этаж. Офицера там уже не было. Надзиратель пригласил его выпить с ними припасенный исключительно для таких случаев особый коньяк. Самый сложный момент был при выходе из здания. У сопровождавшего трех заключенных дежурного по тюрьме потребовали письменный приказ на транспортировку заключенных в такое позднее время. Но офицер просто прикрикнул на дежуривших сотрудников, объяснив, что дело не терпит отлагательств. И заключенным разрешили выйти из здания и сесть в уже подогнанный закрытый микроавтобус, где, кажется, должна была сидеть охрана, хотя в этом никто не был уверен.

Офицер, получивший взятку в пятьдесят тысяч долларов, поехал вместе с ними. В тюрьме ему уже нечего было делать. Его месячный оклад был около двадцати долларов, и за эту ночь он заработал больше денег, чем сумел бы заработать за двадцать лет безупречной службы. И это при условии усиленного питания воздухом и проживания без дома и семьи. Только в этом случае примерно через двадцать лет он мог собрать подобную сумму. Разница была столь очевидна, что, когда ему предложили такую взятку, он взял деньги, даже не задумываясь.

В эту ночь микроавтобус преодолел около четырехсот километров, ни разу не остановившись. Одежда и еда были прямо в автобусе, и задерживаться не было особой необходимости. На следующий день днем они проехали наконец государственную границу, оказавшись в Дагестане. Но и там автобус не остановился. Он свернул резко влево, уклонясь от трассы Баку – Ростов, которая проходила через зону боевых действий, и взял курс на Северную Осетию. Вечером того же дня они прибыли в Ставрополь.

И только здесь, уже переодетые и выспавшиеся, они почувствовали себя в относительной безопасности. Но оставаться в Ставрополе было нельзя. На следующий день все трое прибыли на Курский вокзал в Москве. Их длительный побег был завершен. У финансиста была квартира в Москве, и он пригласил своих товарищей поехать к нему. Ключи были у соседей. В самой квартире лежали спрятанные на «черный день» десять тысяч долларов. Но генерал отказался, у него было достаточно много друзей в этом городе, чтобы нуждаться еще в какой-нибудь помощи. Со своими товарищами по камере он расстался подчеркнуто сухо – уже начали сказываться политические разногласия. А грек согласился на приглашение с удовольствием. Он не знал, что ему еще придется пожалеть о своем поспешном решении. Но пока они принимали ванну в пустой квартире, заказывали себе обеды по телефону и даже, пользуясь услугами газеты «Московский комсомолец», вызвали на ночь двух весьма приятных девиц. Жизнь казалась им такой прекрасной.