Текст книги "Взгляд на жизнь, или Охота на птицу удачи"

14. Косач

Когда я это начал понимать, написал такой вот рассказ для одного охотничьего журнала:

КОСАЧ

И всё-таки в охоте есть что-то фатальное…

Два дня назад на этом бочажке я взял двух кряковых. С утра обшарил со своим ирландцем ирригационные канавы – они тянутся по всей пойме вдоль реки и кое-где заполнены водой, в меру закрытой камышом. До конца сентября, а иногда и позже там держатся местовые утки. Охота не больно добычливая, но и без выстрела никогда не останешься. Кроме кряковых и чирков можно найти дупелей и бекасов. На сухих местах держатся перепелки. С благородным ирландским сеттером даже стыдно отказываться от красной птицы и лазить по канавам за утками, но, во-первых: дупелей здесь, всё же, слишком мало; а во-вторых: сеттер у меня многопольный и уже можно не бояться его испортить. Он легко, после сильно пахнущих уток, переходит к поиску бекасов или перепелов.

Так вот, позавчера я прошел километра три канавами, дал два бездарнейших промаха и, когда солнце было уже достаточно высоко, не таясь, подошел к этому бочагу. Прикуривая, каким-то боковым зрением я заметил выплывающих из камышей уток. Сигарета выпала у меня изо рта, но я всё же успел снять с плеча ружьё и первый раз выстрелил по сидячей. Вторым выстрелом я достал взлетающую влево кряковушку. Вправо без выстрела ушла стайка чирков.

Насмотревшись на это изобилие, в этот раз я прямиком направился сюда. Еще только светало. Я шел осторожно, придерживая собаку рядом с собой. Пес, понимая важность момента, ступал крадучись, и всё время поглядывал на меня. Он старался даже дышать потише, но это у него плохо получалось: как только он забывался, язык вываливался на сторону пасть открывалась, и оттуда с частым дыханием вырывался пар. Правда, он тут же спохватывался, захлопывал пасть и снова принимал озабоченный вид.

Таким порядком мы добрались с ним до кустов тальника, за которыми открывался вид на воду. Оставалось сделать несколько осторожных шагов. Я, подняв ружьё и вытянув шею, двинулся вперед… но тут я наткнулся на брошенный в кустах велосипед и вместо желанных уток увидел кепку деда Василия из соседней деревни. Тут же послышался его скрипучий голос:

Андрей, ты что ль?

Я, – кинув ружьё на плечо, я перебрался через насыпь к деду Василию.

А я думаю, кто это топает так.

Сумка о бок бьет.

Так ты её придерживай – далеко слышно.

Мы присели на сухую корягу и закурили. Хоть я и злился на деда за то, что он меня опередил, но с фальшивым равнодушием спросил у него:

Никого не поднял?

Не-а, пусто…

А я позавчера тут двух кряковых взял, – думал хоть этим его уесть, но он тут же отпарировал:

Да я тут уже штук десять набил с открытия, а в прошлую осень гуся – вон там сидел. Я высунулся, смотрю – гусь. Я ему порсь, порсь из двух стволов – смотрю, упал. Я туда… хорошо хоть перезарядил – у меня тройка была. Подбегаю на тот берег, а он уж на крыло становится… я еще порсь! Успокоился голубчик.

Что ж ты дед, одной дичью питаешься, а не толстеешь совсем?

Сухощавый дед Василий рассмеялся.

Я ноне на рыбалку приехал, – еще когда подходил, я заметил на дедовом велосипеде привязанные удочки и несколько телевизоров, – Бабка моя рыбку любит. Тсс, тише… слышь? Тетерева гуркуют.

Голуби это, – я нарочно подзадорил деда.

Ты меня поучи, поучи… я уж тут лет сорок охочусь. Тетерева это. Молодой ты еще, а знаешь, сколь их раньше тут было? Да что говорить… слышь? Знаешь где они? Возле торфяного карьера. Ты с собачкой, сходил бы…

А ты что ж?

Да к ведь, без собаки то…

Они и с собакой не подпустят – осень, поздно.

Хорошая у тебя собачка, как её зовут-то?

Сколько лет запомнить не можешь? Кинг его зовут.

А? Да… Ких, Ких, иди ко мне… пойдешь за тетеревами-то?

Нет, наверное…

И все же я пошел, оправдывая себя тем, что на торфянике утки бывают и, что дальнюю канаву проверю, но шел я в надежде подобраться к тетеревам. Мало того, что тетерев достаточно большая и очень вкусная птица, но главное – он изумительно красив. Тетерев занимает в наших северных краях нишу, в которой на юге находятся фазан, павлин и т. п. Исключительно красивая дичь. Можно считать, что тетерев уступает им в красоте, но это не однозначно, я, например, уверен, что северная красота суровей, но и благородней, даже интеллигентней что ли, чем аляповатая красота юга.

Дойдя до торфяного карьера, я пустил Кинга. В золотых лучах только что поднявшегося солнца огненно красный ирландец сразу пошел на широкий поиск. Сбивая росу с травы, он рыл носом – при полном отсутствии ветра он пытался работать низом. Я любовался своим псом, но его хватило ненадолго. Довольно скоро диапазон поиска стал уменьшаться и через некоторое время Кинг уже плелся рядом со мной, лишь изредка изображая работу.

Я решил остановиться, чтобы дождаться ветра. Ждать пришлось недолго. Я не докурил еще сигарету до половины, как дым, до того поднимавшийся вверх, заметно потянулся в сторону реки. Пёс сразу, прекратив кататься по траве, поднялся: пошел на потяжку, правда, через несколько шагов он потерял запах, но, метнувшись в сторону, почти тут же восстановил направление. Я шел за ним. Метров через тридцать в каком-то чертополохе Кинг замер в стойке. За много лет я хорошо изучил свою собаку: когда ему скучно, он может сделать стойку по жаворонку или по мышке, по кому угодно. Но эти стойки разные: если это дурь, какая-нибудь, то неподвижной остается только голова, все остальное ходит ходуном; если это дичь, хоть и малая, например перепелка, то он весь неподвижен, но хвост всё же болтается из-за презрения к размерам, наверное. Сейчас он стоял мертво… как на картине: вытянутый в струнку от носа до кончика хвоста, он был неподвижен, как восковая фигура и только чуть согнутая правая передняя лапа слегка дрожала. Подходя ближе, я вцепился в ружьё и от волнения давил на предохранитель и никак не мог понять в каком положении он находится. О том чтобы оторвать взгляд от собаки и посмотреть на ружьё не могло быть и речи. Всё-таки убедившись, что всё в порядке я послал пса вперед. Он не двигался.

Вперед! Черт тебя… что стоишь!

Только после этого пёс сделал шаг… но ничего не произошло. Когда мы с Кингом, успокоившись, прошли вперед, обнаружили свежую тетеревиную сидку. Трава была широко вытоптана и, на этой полянке, в большом количестве лежал, еще паривший, тетеревиный помет.

Кинг сразу метнулся по сторонам и опять потянул верхом в сторону канавы. Я почти бежал за ним. Когда мы добежали до канавы, я увидел, что метрах в двухстах от нас из канавы вылетел тетерев. Хитрый косач обманул нас: почуяв нас рядом, он добежал до канавы и улетел низом, поднявшись вверх лишь на очень почтительном расстоянии.

Следующее утро тоже не принесло успеха. Чтобы не переходить пешком весь луг, я по-темному приехал на машине на другой его конец и сразу оказался возле торфяного карьера. В этот день был первый утренник: луговая трава вся была покрыта толстым слоем инея и казалась слоем снега, пейзаж сразу стал зимним и тоскливым. К тому же, был сильный туман. Всё утро я бродил в тумане, слушая тетеревов. Единственным моим достижением в то утро было то, что я сузил район поисков. Существует сказка, что глупые тетерева всё время ночуют в одном и том же месте и есть прилетают в одно и то же место. Может это и правда, при условии, что их никто не тревожит, да и то, с точностью до нескольких километров. Конечно же, первым делом я посетил вчерашнюю сидку и там, конечно же, никого не оказалось, но тетерева гуркали со всех сторон. Туман сильно искажал направление звука, но мне удалось выяснить, что основная тетеревиная стая сидит за рекой, совершенно недостижимая для меня, но на этой стороне отзываются косачи где-то между двумя большими канавами. Найти машину в тумане мне удалось с трудом. Домой я вернулся усталый и злой.

Вечером я долго не мог уснуть. Лишь только я закрывал глаза, из-под носа собаки вылетал черныш. Я дергал руками, как бы поднимая ружьё, упираясь то в подушку, то в одеяло. В общем, черт те что. И ночью продолжалось в том же духе, но в нужное время я уже был на ногах. В доме все спали. Я потихоньку собрался и вышел из дому, чуть было не забыв Кинга. Но как выяснилось, он внимательно наблюдал за мной и протиснулся в дверь, когда я уже собирался её закрывать.

На луг мы отправились кратчайшей дорогой. Был легкий ветерок, очень легкий, который был не в состоянии разогнать туман. Заморозок ночью тоже был. Дорога хрустела. С вечера я наметил место, где я буду ждать и слушать. Когда мы туда пришли, едва заметно начинало светать.

Ждать пришлось долго. Утро погодой не отличалось от вчерашнего. Всё было так же, но тетерева молчали. Стоя на месте, я начал мерзнуть. Хотелось курить, но я терпел. Кинг тоже нервничал, он всячески пытался мне показать, что мы зря теряем время, что надо идти искать. Он присаживался на секунду, опять вскакивал, поддавал меня носом и пытался заглянуть в глаза.

Наконец, за рекой послышались голоса тетеревов. Этот звук, похожий на голубиное воркование, показался мне сладчайшей музыкой. Тетерева на некоторое время смолкли. Я молился, чтобы они начали снова и, чтоб кто-нибудь ответил им с этой стороны реки. Не бог весть какое желание, только услышать. День был выходной и, видимо, кто-то бродил по той стороне, пугая тетеревов. В это утро они только один раз еще подали голос, но! Но им ответил с этой стороны старый черныш: «Чуф». Я сначала подумал, что мне почудилось, но прокрутив звуки в голове еще и еще раз, я поверил. Я засек его!

Наметив ориентиром одинокий, еле видный в тумане куст, сдерживая, по мере возможности страсть собаки, потихоньку двинулся вперед. Я очень рассчитывал на то, что в тумане косач подпустит нас близко, а может быть даже выдержит стойку, но ружьё все же держал в руках, готовый мгновенно выстрелить. Я не могу выразить словами, каким разочарованием был для меня вид большой канавы. Я стоял возле неё и не мог понять, где я ошибся: то ли неправильно определил направление, то ли отклонился в сторону. Что было делать? Пройти кругом на исходную точку? Это было рискованно, потому что этой исходной точки я мог и не найти, да и муторно это – идти бы пришлось по очень неровному участку луга. В конце концов, я уговорил себя на ленивый вариант: пустить пса в широкий поиск по краю канавы. Правда, ему идти придется по ветру, потеряв при этом все преимущества легавой собаки. Но в этом варианте был большой плюс – если косач не взлетит сразу, то на обратном пути он точно попадет в зону поиска, причем, с наветренной стороны. И я пошел.

Кинг отбежал далеко и я не мешал ему, потому что… впрочем, через секунду я вообще забыл о нем.

Тут я позволю себе сделать небольшое отступление. Кто имел счастье охотиться со своей подружейной собакой, тот знает, что это такое… я нарочно избегаю слова «иметь» собаку – скорее это собака имеет вас. Обучение собаки, или так называемая «натаска» – это истинное мучение. Пробовали вы когда – ни будь поводить пса на «корде»? Или выработать у щенка легавой стойку?… Сидеть!!! Лежать!!! Ко мне!!! Даун!!! Еще нужно выяснить кто тут Даун – ты сам или пес. Выучить собаку спортивным приемам (не считая взяток «специалистам») свихнуться легче. Это всё равно что выучить ребенка не имеющего слуха игре на скрипке. Но в любой работе есть всегда главное и второстепенное. Главное в натаске охотничьей собаки – это выработать послушание. Главное, чтобы собака по свистку ли, по жесту… по любым другим сигналам, выполняла бы вашу волю, понимала бы что сама по себе она не в состоянии поймать птицу… ну, или зверя… без вашего ружья, без хозяина… без Бога!!! Но это-то никогда и не получается… Самый раззолотой пес, когда ему в нюх попадает некий волшебный запах, теряет голову, на губах появляется пена, уши затыкаются сами собой, и собака не слыша и не видя более ничего кроме своей цели пошла и пошла, и пошла… сто метров от вас, сто пятьдесят, двести…

Но в данном случае меня это не тревожило. У любой монеты есть аверс и реверс. В ста с небольшим шагах от меня, потревоженный собакой, взлетел тетерев. В тумане его было еле видно, а меня он, судя по всему, совсем не видел, потому что взлетев, он повернул прямо на меня. Я стоял, не шевелясь, а может даже, и не дыша. Ружьё было у меня в руках. Лишь бы он не увидел меня раньше времени. Ну, лети сюда, родной, лети!

Я вскинул ружьё. Тетерев, наконец, заметил меня, но было уже поздно. Он сделал ту же самую глупость, какую делают в такую минуту почти все птицы, он стал поворачивать, снизив скорость и подставив мне левый бок.

Выстрел раскатился по лугу громом победного оркестра, правда, для тетерева скорее похоронного: он сложил крылья и упал почти к моим ногам.

Кинг уже был тут, он сделал стойку по мертвому, но, вопреки обыкновению, даже не попытался потормошить косача. Видимо и он тоже был зачарован красотой этой птицы.

Это был старый, крупный косач. Его лирообразный хвост был по-живому приподнят жесткой травой, ярко-красные брови сияли на глубоко черных перьях. Он как будто спал и лишь испачканный кровью клюв говорил о том, что он уже не проснется.

Я теперь мог расслабиться и покурить.

Косач еле поместился в мой ягдташ. Я уложил его аккуратно, чтобы не помять по дороге и выложить его дома, таким же красивым, как он лежал здесь на траве. Я огляделся. Туман рассеялся, ярко светило солнце, трава была изумрудно зеленой, как летом. Я шел домой и думал, что не нужны нам ихние фазаны, у нас особый путь.

Утиный бочажок я обошел стороной. Издали я увидел сухощавую фигуру деда Василия на том же месте, где я оставил его два дня назад. Мне не хотелось к нему подходить. Я был как сосуд, наполненный счастьем, и боялся его расплескать, размениваясь на праздный разговор. Дед похлопал в ладоши, значит, не смотря на туман, он всё видел с горки. Я, сняв шляпу, раскланялся, но подходить не стал.

Не подумайте, что так подробно говоря об охоте, я отвлекаюсь от главной темы книги. Это все та же тема, только при взгляде немного с другой стороны.

15. Удачи и неудачи

Я описал тогда реально бывший со мной случай. Типичен он тем, что всё моя настырность и умственные усилия были тщетны, успех пришел сам собой, когда я уже плюнул на это дело и предоставил событиям возможность развиваться своим чередом.

Еще более характерный случай охотничьей удачи произошел на том же бочажке, что описан в этом рассказе, примерно в такое же время года – уже поздней осенью. Осторожно подойдя, я оглядывал воду на предмет обнаружения уток и вдруг, за камышом мелькнула гусиная голова. Я никогда еще не стрелял диких гусей и очень обрадовался, разволновался, естественно, приготовил ружьё и стал ждать, когда опять высунется голова. Из-за камыша на гладь бочажка шли волны, было понятно, что гусь там и, видимо не один.

Я всё-таки дождался второго появления головы над камышом и тут же выстрелил два раза. Три крупных птицы ушли низом, прячась за камышом, но в кого-то я попал.

Достреливать не пришлось. Когда я подошел вплотную, прямо у камыша лежали две большие птицы, один серый другой белый. Я не думал, что гуси бывают настолько большими – еле донес их до машины. Вы не поверите, но только уже дома, доставая этих птиц из машины, я понял, что это не гуси, а лебеди. Где-то глубоко в душе я человек законопослушный и не стал бы стрелять лебедей, хотя и знаю на сколько, на самом деле, вредные эти красивые птицы. Лебеди за лето уничтожают массу гусиных и утиных гнезд с яйцами или птенцами, не позволяя никому селиться рядом с собой.

Лебедей не стреляют у нас не только за их красоту. На следующий день я убедился в правоте рассказов о еще одной стороне их жизни. Приехав опять туда в пойму, я увидел летающих низко и жалобно кричащих трех лебедей. Не меньше недели они не хотели улетать – всё искали своих родичей. Зверски относясь ко всем для них чужим, они привязываются друг к другу очень сильно и потеря любимого для лебедя огромная трагедия.

Это была семья из пяти птиц: двое белых – родители, а трое серых их дети-первогодки. Получается, что я убил одного из родителей и одного лебеденка. Я привык видеть лебедей с хохолками на головах. Если б у этих были хохолки или как-то еще я понял бы, что это лебеди, я не стал бы стрелять. Да и мясо лебединое оказалось жестким, сухим и не вкусным. Мы с женой, правда, разделали мясо на куски, убрали в холодильник и всю зиму кормили им приходящих периодически гостей – экзотика.

Еще один случай странной охотничьей удачи был у меня совсем недалеко от того же места. На краю хлебного поля я поднял куропатку и промазал. Куропатка ушла через ручей и села в островок сорной травы на той стороне. Лезть в эти заросли мне не очень хотелось, но и куропатку упускать тоже. Я перешел на ту сторону ручья, дослал в ствол патрон с самой мелкой дробью семеркой и вошел в этот колючий островок. Кинг бежал челноком передо мной, тоже медленно преодолевая колючие ветки. Вдруг он замер и что-то метнулось от него в сторону. Чисто автоматически я вскинул ружьё и выстрелил. До сих пор не понимаю, как и зачем я это сделал.

В десятке метров я обнаружил убитого мной крупного лисовина. Удивительно. Вот так вот, случайным выстрелом мелкой дроби? Непонятно, но факт. Лиса мне совершенно была не нужна. Вокруг нашей деревни лис много, но я их никогда не стрелял. Шкура мне не нужна, да и стоит она сейчас копейки, а мясо лисы у нас не едят.

Кстати лисье мясо я тогда попробовал. Жалко было выбрасывать. Взял «только филей» и сварил его для собаки. Запах был настолько вкусным, что я не удержался и отъел кусочек. Очень вкусно, я вас уверяю. Потом только я узнал, что этих лис англичане трескают за обе щеки. А у нас почему-то выбрасывают. «Слишком много кушать» в том смысле, что зажрались.

Случаев неудачных на охоте гораздо больше. Я приведу здесь только один, но очень характерный.

Я тогда искал себе новое место для весенней тяги вальдшнепов. В тот вечер прошел по просеке до большой поляны. С середины такой поляны можно видеть далеко и сориентироваться, где лучше встать завтра. Крутился весь вечер, глядя по всем сторонам, но так ничего и не увидел. Не став дожидаться, пока совсем стемнеет, тронулся в сторону дома. Уже на самом краю поляны услышал сзади свист утиных крыльев, хорошо знакомый каждому охотнику. Резко повернувшись, сорвал с плеча ружьё и тут же увидел пару кряковых уток, низко летящих прямо на меня.

Утки тоже меня увидели и начали резко тормозить. Такой маневр еще глупее, чем поворот над охотником. Они выставляют вперед растопыренные лапы и усиленно машут крыльями, чтобы остановиться в воздухе. Именно так поступила эта парочка. Когда они уже совсем почти остановились передо мной, я выстрелил в селезня, который был справа… и промахнулся. Это было настолько удивительно для меня, что я даже опустил ружьё, позволив уткам развить свой маневр. Они повернули на девяносто градусов и стали опять набирать скорость. Я опять вскинул ружьё и выстрелил второй раз. Селезень будто взорвался. На том месте, где он был, в воздухе образовалось облачко из перьев. Я опять опустил ружьё теперь уже совершенно уверенный в удаче. Но из этого перьевого облака селезень выскочил и, не снижая скорости, улетел вслед за своей подругой, как ни в чем не бывало. Я долго провожал их глазами, постепенно становящихся черными точками на красном фоне заката. Перья повисели немного в воздухе на том же месте и стали опускаться вниз. Вдруг, как это часто бывает весенними вечерами, резко дунул ветерок и сразу опять затих, и эти перья опустились прямо на меня. Так я и вернулся домой пустой, озадаченный и в перьях, которые не смог до конца отряхнуть в лесу.

Во всех этих случаях ничего необычного нет. Разумных доказательств даже из тысячи таких рассказов вывести не получится, но когда это случается с тобой постоянно, из года в год, постепенно начинаешь чувствовать закономерность. Не понимать, а именно чувствовать, что обрезать волосок, на котором висит жизнь любого живого существа «может лишь тот, кто подвесил», как говорил булгаковский Иешуа.

16. Настоящие звери

С более крупными, чем птицы, объектами охоты у меня еще более запутанные отношения. В первой книге я рассказывал, как однажды ночью на студенческой «картошке» встретился с крупным кабаном и как после этого мы с ним бежали в разные стороны. Таких встреч у меня было еще несколько. Самая «плотная» встреча случилась в охотхозяйстве Анино, куда друзья привезли меня стрелять рябчиков, которых там, якобы, было пруд пруди.

Рябчика я там ни одного так и не увидел, но на старой вырубке, пробираясь через низкий плотный кустарник наткнулся на здоровенного секача. Наткнулся, в буквальном смысле этого слова. Я чуть было не ударил его коленкой – остановился не более чем в полуметре от его бока, а кабан продолжал спокойно что-то жрать, не обращая на меня никакого внимания. Чуть погодя, обернулся и замер, глядя мне прямо в глаза. В отличие от первого случая, у меня в руках было ружьё, полуавтомат, с не менее чем тремя патронами в магазине. То что в патронах была мелкая дробь не имеет никакого значения – метров пять эта дробь летит в пластиковом стаканчике и ничем не хуже пули.

Всё это я понимал, понимал и то, что нет лицензии, но и не стрелять вроде бы нельзя – он же сейчас обернётся и порежет меня своими клыками в капусту. Я держал палец на спусковом крючке, но не стрелял. Даже когда он всё-таки обернулся. Я не знаю, сколько времени мы с кабаном стояли вот так, глядя друг на друга и не шевелясь. Это очень странное состояние, самое странное, что гладя ему в глаза, я не чувствовал его диким зверем и теперь уж совсем не мог выстрелить. Закончилось это стояние, когда из кустов вылез Коля, здоровенный малый из нашей компании.

– Во! Кабан! – и ведь тоже не схватился за ружьё.

Только после этого почти вскрика кабан отвернулся от меня, рванул вперед и сразу исчез в густом кустарнике. Егерь потом ругал нас:

– Печеночки бы сейчас поели, эх вы… – егерь сильно болел после того, как у него в обходе за месяц до нашего приезда застрелили охотника на облавной охоте. Он сам прожил потом всего ничего.

В этом случае для меня было удивительно всё, все обстоятельства. Почему кабан, очень осторожный зверь, подпустил меня в упор? За своего принял? Но почему тогда, уже увидев меня, не убежал сразу или не стал защищаться нападая? И почему я не стал стрелять? Нету ответа, кроме одного, совершенно иррационального… надеюсь, вы понимаете какого.

Еще один кабан набежал на меня сам пару лет назад в моей любимой пойме Дубны. Я шел по тропинке вдоль речки, не отпуская от себя своего пса Канта. Он бежит в этом случае слева от меня. Я сказал: бежит, потому что он действительно умудряется бежать за мной, когда я медленно иду. Он суетится, мыкается, пытаясь выбежать вперед, но, только высовывая нос, опять прячется за меня, справедливо опасаясь получить по носу.

И вдруг я вижу, навстречу нам по той же тропинке бежит то ли волк, то ли очень крупная собака. Останавливаюсь. Мой боевой курцхаар замирает возле моей ноги. По мере приближения зверя различаю большие уши и… это же кабан! Сую в патронник крупную картечь и замираю. Пёс тоже не шевелится.

Кабан бежал по тропике, весело и беззаботно поглядывая по сторонам, и заметил нас только метров с десяти и тоже встал, замерев. Вы можете себе представить удивление на кабаньем лице? Я не могу назвать это ни мордой, ни рылом, в крайнем случае, физиономией. В эту удивленную физиономию просто невозможно было выстрелить! Это было вполне осмысленное лицо живого существа. Так мы все трое простояли, удивленно разглядывая друг друга не меньше десяти секунд, после чего кабан спокойно и не спеша нырнул влево в кусты, переплыл речку и исчез на том берегу, а мы с Кантом продолжили свой путь.

И всё это происходит со мной, не смотря на то, что вопрос правомерности выстрела во внезапно появившуюся крупную дичь я для себя решил давным-давно. Это было на этой же речке Дубне еще в восьмидесятых годах. Я тогда стоял на вечерней утиной охоте и вдруг на той стороне речки из кустов показывается голова оленя. Какой точно это был олень? не знаю, я в них не разбираюсь. Патроны с крупной картечью я тут же вставил в стволы. У меня тогда была горизонтальная тульская двустволка. Но стрелять я не решался. Выстрел верный – Дубна в самом широком месте больше двадцати метров не бывает. Меня мучила законность вопроса, отсутствие лицензии, браконьерство и т. п.

Решил я этот вопрос достаточно просто. Действительно, организовывать специальную охоту на лицензированного зверя не хорошо, это браконьерство. Пускай так, но когда зверь случайно вдруг выходит на тебя и подставляется? Это же бывает, может быть, только раз в жизни! Во всяком случае, очень редко. Почему не стрелять? Можно стрелять. В общем, этот вопрос я для себя решил и никогда больше к нему не возвращался.

Олень попил воды из речки, но не уходил, а продолжал стоять на месте. Я поднял ружьё, прицелился, но тут рядом с моим оленем появилась еще одна голова – самка, жена оленя. Ну и что делать? У меня в стволах картечь, я же не смогу выстрелить так, чтобы не положить обоих сразу. Они так долго стояли нос у носа, как Ленин и Сталин на медали «За Победу над Германией». Я опустил ружьё и даже шумнул, чтобы они скрылись с глаз моих и не соблазняли напрасно.

Я тогда же решил для себя второй вопрос. Верней вторую сторону вопроса о браконьерстве. Я никогда не буду стрелять в животное, если не смогу его унести с собой и съесть, если мне оно не нужно. Что получается? Ну, застрелил бы я оленя, сплавал бы на ту сторону, даже не сплавал, а перешел – там достаточно мелко, разделал бы прямо здесь… а зачем мне два оленя? Одного-то много, а двоих я и не унесу.

Вопрос-то я решил, но при этом почти всегда принимаю решение не стрелять. Почему? Не знаю. Дело тут даже не в законности. Была у меня, например, одна возможность совершенно законного убийства лося. Это было в начале девяностых годов. Я тогда был акционером одного крупного военного предприятия. У завода были свои угодья с охотбазами, и зимой меня, естественно, пригласили на охоту.

Мы выехали из города по-темному на военном трехосном КамАЗе с теплым кунгом, печку в нём водитель затопил еще с вечера. Компания была столь же тёплая – по большей части члены совета директоров завода.

Я ленив и не люблю рано вставать, и только благодаря именно этому своему увлечению – охоте я обязан самыми лучшими, самыми красивыми часами в своей жизни. Тихие улочки Тулы, освещенные мягким контровым светом только поднимающегося над старыми одноэтажными домиками и мелькающего в листве деревьев Солнца – это голубиная охота пуще неволи, когда мы с двоюродным братом Юркой торопились к открытию рынка с голубиными садками в руках. То же Солнце, переливающееся в капельках росы на паутине, совсем не видной днем, а в утренние часы украшающей стену камыша хрустальным блеском. Это летняя охота «по перу».

То утро было не менее красиво, хотя была зима. Я выпрыгнул из кунга на свой «номер», когда только еще светало. КамАЗ пошел дальше расставлять стрелков и загонщиков. Через минуту-другую стало совсем тихо. Я выбрал себе место поудобней и осмотрелся. Это был так называемый строевой бор. Прямые гладкие стволы сосен вокруг меня располагались на приличном расстоянии друг от друга и создавали впечатление огромного колонного зала. Сосны почти не мешали обзору, через них было видно достаточно далеко. Метрах в двухстах впереди начинался лес более густой, с подлеском. Этот подлесок был весь покрыт инеем. Нельзя было не залюбоваться этой картинной зимней сказкой. Только еще занимающийся зимний день окрашивал снег и иней на деревьях каким-то синеватым цветом, с каждой минутой светлеющим.

Ветра не было совсем или его не было только здесь, в лесу, не знаю, но благодаря этому микроскопический иней не только лежал на ветках деревьев, но и присутствовал в воздухе, медленно оседая вниз и придавая даже воздуху некоторую рельефность. Представляете? И всё это еще и слегка голубоватого оттенка. Сказка, одно слово.

И вот, эту сказку стали нарушать крики загонщиков, потом я увидел какое-то шевеление в подлеске – иней с кустов стал осыпаться будто сам собой и тут же на поляне передо мной метрах в трехстах появились два крупных лося. Они никуда не спешили. Потревоженные криками людей они просто отошли подальше и остановились, топчась на месте и поворачиваясь, как будто беседуя. И в этот момент погремело два выстрела. Пули прошли мимо, а лоси сорвались с места и легко, будто плывя по снегу, устремились прямо на меня.

Лоси меня не видели, я был скрыт от них толстым сосновым стволом. Они прошли от меня не более чем в пяти метрах. Я прекрасно рассмотрел их и мог спокойно положить обоих или хотя бы одного из них, но стрелять не стал, даже ружья не поднял. Почему??? Пожалел? Нет. Нисколько я их не жалел. Второй выстрел запрещен по правилам? Да, но плевать я хотел на эти правила, тем более тогда, в девяностые, в моём-то тогдашнем положении? фигня всё это. Смешно.

Высказать своё «фи» вслух никто не решился, но я видел, как на меня поглядывают. Когда подъехал КамАЗ и подошли остальные охотники все смотрели лосиные следы и видели всего в нескольких шагах от следа вытоптанную мной площадку. Я не помню, что я им тогда сказал, да это и неважно. Наверно сослался на правила охоты.

Это я рассказывал случаи, когда я сам отказывался стрелять или мазал неоправданно. Но бывают случаи технической невозможности выстрела, всякого рода осечки и прочее.

Наиболее памятный в этом отношении случай был однажды весной. Весенняя тяга вальдшнепа вообще моя самая любимая охота. Хочется, конечно, пострелять весной гусей и селезней, но я специально на эти охоты не хожу. Ну, если только кто-то поставит шалаш, принесет подсадную утку и привезет меня на место. Да и то, в эти же дни я всё время хожу на вечернюю тягу, ложусь поздно и вставать не свет не заря ради уток? Ну их на фиг. Пусть лучше сами налетят. Это иногда случается. Почти каждую весну с тяги я приношу с собой хоть одного гуся или селезня. Честно признаюсь, иногда и утку, хотя жалко будущий выводок гробить. Но так уж получается. Не нарочно же.

На весеннюю утиную охоту по сознательному плану я согласился только один раз. Это было, когда я еще только собирался строить дом в деревне. Мне нужно было подписать какие-то бумаги в сельсовете, и Кубанец под это дело соблазнил меня весенней охотой. Мы постояли вечер на краю леса на тяге, а утром нас ждал шалаш в пойме Дубны.

Мы засиделись за поздним ужином. Вставать утром (практически еще ночью) оказалось тяжело, но мы встали. Преодолевая головную боль и легкое головокружение, я довез Кубанца с Акимычем прямо до обреза вешней воды, где окончательно посадил машину в луже. Кубанец упрятал нас с Акимычем в шалаш, высадил из корзины подсадную утку, а сам ушел домой пешком досыпать.